Текст книги "Ты - моя зависимость (СИ)"

Автор книги: Rayne The Queen

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц)

От омерзения к самому себе Энакин вдруг ощутил полномерную неловкость от того, что всё ещё держал Асоку в собственных объятьях, по сути нагло и бесцеремонно лапал юную девушку, нет, девочку, что была ему почти никем, словно собственную жену, будто специально пользуясь её чистой, наивной влюблённостью в него. Чувствуя себя полным, абсолютным извращенцем, Скайуокер резко попытался отстраниться от Тано, стыдливо убирая от неё собственные руки, и хотел было что-то сказать, сам не зная что, но хотел. На мгновение он замер, внимательно всматриваясь в её милые, добрые, невинные, «стеклянные» глаза, изъедаемый всепоглощающей виной за то, что именно из-за него, тогрута стала наркоманкой, разрушила и погубила собственную жизнь, а затем и вовсе едва не погибла сегодня. Он даже приоткрыл было рот, чтобы попытаться нечто произнести, возможно извинения или оправдания, которых сейчас, да и вообще в принципе, было крайне мало, для того, чтобы искупить его грехи перед Асокой, но не успел.

Пустым, затуманенными наркотиками взглядом, девушка вдруг посмотрела куда-то сквозь него или за него, и её зрачки ещё больше расширились от ужаса в дополнение к тому, как сильно они были увеличены из-за КХ-28, и Тано заговорила первая. Даже закричала от в одно мгновение поглотившего её страха.

– Энакин, Энакин, обернись! Там Гривус! Он сейчас убьёт тебя! – нервно тыча пальцем куда-то позади Скайуокера, взволнованно взвизгнула вдруг юная наркоманка, так, как будто оба они сейчас находились посреди поля боя, и опасность быть уничтоженными в любую секунду действительно существовала.

Не сразу сообразив, что происходит и явно сомневаясь, что подобное вообще было возможно, генерал немного помедлил, но всё же прислушался к предостережению своей бывшей ученицы и резко уставился в ту сторону, куда так рьяно указывала Асока. Однако там, вместо предполагаемого атакующего Гривуса с мечом в руках, оказалась лишь пустота. Джедай быстро развернулся обратно.

– Асока, там никого нет, – как-то изумлённо-недоумевающе, попытался успокоить своего бывшего падавана он.

Но девушка его уже не слушала. Спешно и нервно перебежав испуганным взглядом в другую сторону комнаты, тогрута опять в ужасе взвизгнула:

– А там, там Дуку! Он применяет Силу! Он душит меня, я не могу дышать! – жадно и прерывисто хватая ртом воздух, дрожащим голосом вымолвила Тано, вновь цепляясь руками за собственную тонкую шею, будто всё это было реально.

От нахлынувшего на неё ужаса и волнения тогрута опять стала задыхаться и, предпринимая отчаянные попытки «освободиться из захвата невидимых, но мощных пальцев врага», вновь плюхнулась спиной на подушки, конвульсивно дёргаясь на этот раз из-за не настоящей нехватки воздуха.

Всё ещё недоумевая, что же на самом деле происходит, Скайуокер быстро скользнул и в другую сторону взглядом, туда, где должен был находиться Дуку, однако и там абсолютно никого не было.

– Асока, тебе показалось, успокойся, здесь никого нет! Тебя никто не душит! – попытался прикрикнуть на девушку генерал, чтобы привести ту в чувства, он даже как-то на мгновение позабыл о том, о чём думал до этого, и чисто рефлекторно ухватил Тано за её нежные плечи, а затем не сильно встряхнул.

Но тогрута не успокаивалась.

– Здесь повсюду дроиды! – продолжала и продолжала в ужасе нести какой-то бред она, – Мечи… Где мои мечи? Дайте мне мои мечи, учитель! Я не могу сражаться с врагами без мечей! Они убьют нас, они убьют меня! – после лёгкой встряски перестав цепляться за собственную шею и вновь став нервно шнырять взглядом по сторонам, Асока в истерике начала махать руками, делая необходимые для защитного применения Силы жесты, которые время от времени то не имели абсолютно никакого эффекта, то наоборот в щепки и дребезги разносили разнообразные предметы, находящиеся в этой небольшой комнатке, предметы, которые не имели никакой особой ценности или которые Асока ещё просто не успела вынести.

Лишь когда Тано заговорила о дроидах и стала бессистемно ломать и крушить всё вокруг, до Энакина наконец-то дошло – у неё были галлюцинации, очень сильные галлюцинации, которые доводили несчастную наркоманку до иступляющего ужаса и почти до безумия. В данный момент она действительно видела всё то, о чём говорила, и реально боялась этого, потому как в своём бреде это было для Асоки словно наяву. Но на самом деле ничего из того, о чём она не успокаиваясь орала не существовало здесь и сейчас. Оба они, бывшие мастер и падаван в данную секунду находились в маленькой, бедной, захудалой квартирке тогруты на нижнем уровне Корусанта, и даже сама вероятность того, что личности, упомянутые Асокой в бреду, могли вообще здесь появиться сводилась к нулю хотя бы тем, что они и не знали, о местоположении Энакина и Асоки и, в общем-то, даже и предположить не могли, что учителя и ученицу в принципе занесёт сюда.

Уже в который раз за сегодняшний день понимая, что нужно было действовать решительно и быстро, генерал ловко перехватил хаотично мотающиеся из стороны в сторону руки собственной ученицы, не давая той разнести всю квартиру, и с силой уложил девушку обратно на кровать, прижимая её тонкие изящные запястья к мягким подушкам. Из-за стены раздались недовольные возгласы соседа, сопровождаемые грубыми ругательствами и сильным стуком кулаков о твёрдую поверхность, вся суть которых заключалась примерно в такой фразе – «Да успокойте же вы наконец эту хаттову наркоманку!», но Энакин их не слышал. Он просто игнорировал эти возмущения, абсолютно поглощённый попытками остановить Асоку, и, уж тем более, не улавливала и не понимала недовольство собственного соседа она сама.

– Мне страшно, Энакин! Спаси меня, защити меня, пожалуйста не оставляй меня одну! – вновь заголосила перепуганная наркоманка, лишённая хоть какой-то возможности противостоять несуществующим врагам, и тело её всё задрожало, словно хрупкий изумрудный листок на холодном осеннем ветру.

Лёжа на собственной кровати, девушка вся сжалась от ужаса, безумными глазами лицизрея её галлюцинации, Асоке сейчас было так плохо, так неуютно, так просто неописуемо жутко, что та вдруг снова нервно рванулась, резко подалась вперёд, пытаясь, словно маленький ребёнок к родителю, прижаться к Скайуокеру, к своей единственной и последней надежде на счастливый исход этой пугающей встречи с врагами. Однако Энакин был сильнее, и Асоке так и не удалось завершить свой манёвр. Опять беспомощно плюхнувшись спиной на мягкие подушки, тогрута умоляюще посмотрела на генерала сияющими, мокрыми от подступающих к ним слёз глазами. И в этом взгляде было столько всего, он был таким проникновенным и трогательным, что даже закалённый войной джедай не смог спокойно и безразлично отреагировать на него.

– Всё в порядке, Асока, я никуда не уйду, я спасу тебя, я защищу тебя, – попытался подыграть ей Энакин, нежно и заботливо давая Тано те обещания, в которых она сейчас как никогда нуждалась, которые она так хотела услышать именно от него, видя, что это хотя и немного, но всё же начинало помогать юной наркоманке справляться с её пугающими галлюцинациями.

Конечно, уговоры и утешения помогли не сразу. Самые разнообразные, причудливые и ужасающие галлюцинации мучали Асоку весь оставшийся вечер и всю оставшуюся ночь. Она орала, дёргалась, вырывалась, вела себя буйно и неадекватно, но к счастью Энакина подобная методика усмирения чрезмерно активной наркоманки со временем всё больше и больше воздействовала на неё. И буквально к самому утру, когда алый рассвет озарял собой небосклон необъятного Корусанта, девушка всё же окончательно выбилась из сил, присмирела, успокоилась и, свернувшись калачиком на измятой разворошенной в приступах бреда кровати, мирно заснула, словно маленькая девочка, крепко прижимая к себе кисть собственного учителя.

Скайуокер не сопротивлялся тому, что Асока сейчас нежно обнимала его руку. Он даже не думал больше о том, как неловко ему было сидеть рядом с ней, так близко, на её кровати, как нехорошо и двусмысленно было позволять ей касаться его кисти столь бережно и любяще. Он так вымотался, успокаивая Тано от её наркотических галлюциногенных истерик почти больше полусуток, что сейчас ему было всё всё равно. Генерал был готов на что угодно, на любые меры, лишь бы перекачанная тогрута наконец-то успокоилась, наконец-то пришла в тихое и мирное состояние и погрузилась в сон, не причиняя больше вреда ни себе, ни кому бы то ни было. И если для этого нужно было позволить ей держать себя за руку, что ж, пусть так.

Признание Асоки, произнесённое под сильнейшим действием КХ-28 сразу после едва не наступившей смерти от передозировки, в запале помутнения рассудка и неконтролируемого бреда, Скайуокер списал на действие наркотиков. Ему было трудно, да и в принципе просто немыслимо поверить, что Тано, такая серьёзная, такая умная и рассудительная девочка, правда могла любить его больше, чем просто учителя. И он не верил, потому, что не хотел верить в такую жестокую реальность. Это было бы слишком… Слишком во всех смыслах. Нет, некоторые сомнения о вероятности подобной причины зависимости тогруты всё ещё продолжали мучать Энакина, но он старался душить их на корню, успокаивая себя тем, что у наркомании Асоки должна была быть некая иная причина, да и вообще дальше Асока видела Дуку, Гривуса, дроидов, истерила и несла полнейший бред. Так почему её признание генералу не могло быть таким же полным бредом, вызванным КХ-28? В конце концов, что вообще могло быть у Скайуокера с Асокой? Он был намного старше её, он был женат на Падме и счастлив в браке, он никогда вообще не задумывался о Тано, как о женщине… Да и каким бы извращенцем он был, если бы вообще всерьёз задумывался таким образом о совсем юной девочке-подростке? К тому же признать слова его ученицы реальностью, было тем же самым, что и подтвердить страшный, немыслимый факт о том, что именно он, именно Энакин, сам толкнул своего же бывшего падавана в эту бездонную пропасть, в эту мерзкую бездну наркомании, сломал её жизнь и едва не убил столь близкое для него существо собственными руками, пусть и косвенно, но всего ужаса ситуации это не меняло. А Скайуокер не мог, не мог принять такую реальность и спокойно смириться с ней! Так почему же все эти странные мысли о правдоподобности признания Тано всё продолжали и продолжали лезть в его голову?

В очередной раз окинув мирно спящую Асоку вопросительным взглядом вроде: «А правду ли ты сказала мне сегодня, мой юный падаван?», генерал как-то стыдливо и смущённо отвёл от неё глаза, почему-то где-то подсознательно на секунду ощутив, что это действительно было так. Стараясь не смотреть больше на Тано, нежно сжимающую в своих тёплых объятьях его руку, стараясь не думать обо всём этом в миллионный раз, джедай невольно взглянул на небольшие часы, стоявшие на прикроватной тумбочке, и с ужасом понял, что подвёл за последние несколько дней не одну Асоку.

Увидев на электронном циферблате светящиеся символы, Энакин с содроганием осознал, что, пожалуй, впервые за всю их с Падме совместную жизнь, он без явной на то причины не пришёл домой ночевать и при этом даже не предупредил безгранично любимую жену о возможности своего отсутствия. Так горько и необратимо ошибиться он не позволял себе ещё никогда. В ужасе думая, как больно он сделал собственной супруге, как расстроена и обижена будет на него за подобный проступок Падме, Скайуокер быстро и, по возможности аккуратно, вытащил свою руку из хрупких кистей Асоки. А затем поспешил домой. Там его ещё ждал весьма и весьма неприятный разговор. Но что было хуже, генерал понимал, что должен был, просто обязан был расстроить собственную жену ещё сильнее. После того, что случилось сегодня, после того, как Тано едва не убила себя собственными же руками, ей требовался постоянный контроль, её больше нельзя было оставлять одну ни на секунду. Иначе в следующий раз безбашенная и легкомысленная тогрута-наркоманка имела возможность довести начатое до конца, и джедай мог просто не успеть или не смочь спасти её. А терять свою бывшую ученицу Энакин больше всего на свете не хотел. Да он не любил её как женщину, но это не значит, что он не любил её вообще, так же сильно, как близкого родственника, как мать, как Оби-Вана. И вообще, то, что генерал не верил, или не до конца верил в слова Асоки про её чувства к нему, ничуть не снимало со Скайуокера непомерный, удесятерившийся, если не увеличившийся в сто или тысячу раз за сегодня груз вины. И от этого джедай ещё больше жаждал остановить Тано, спасти её, чувствовал перед ней свою непомерную ответственность, свой долг, и понимал, что теми методами, что он действовал раньше, Энакин явно не справлялся. А значит просто навещать Асоку временами и капать ей на мозги о вреде наркомании было недостаточно, здесь требовались более радикальные меры!

========== Глава 4. Чтобы её спасти, Часть 3 ==========

Возвращаясь домой, Энакин всё ещё был поглощён собственными мыслями о предстоящем тяжёлом разговоре с Падме, о признании Асоки и, что самое важное, о причине её наркомании. Раньше у Скайуокера почему-то не было ни времени, ни даже мысли такой задуматься о том, почему его смышлёная ученица всё же ступила на столь скользкую дорожку, пустила под откос свою, казалось бы, вполне нормальную жизнь, но вот теперь, после её проникновенных слов, произнесённых под кайфом, какое-то объяснение всему этому всё же хотелось найти. Другое объяснение, совсем не то, что так и не покидало мысли генерала.

Нет, какими бы правдоподобными ни казались слова Тано, Энакин просто не мог и не хотел поверить в них, не желал смиряться с ними, ища и ища самые крохотные, самые последние крупицы и соломинки других причин, за которые можно было ухватиться.

Асока просто слишком многое пережила, её обвинили в измене, посадили в тюрьму, публично судили и чуть не казнили, наконец-то почти выгнали из ордена – после такого кто угодно мог сломаться. И это уже не говоря о том, что её предали самые близкие для неё люди: друзья, товарищи, учителя… Тут не только можно было скатиться до наркотиков, тут можно было и до самоубийства дойти, будь пострадавший так же добр, наивен и чувствителен как юная тогрута. Бежать от подобного количества разом свалившихся серьёзных проблем на хрупкие подростковые плечи совсем молодой девочки, казалось Энакину вполне нормальным поступком с её стороны. Генерал не был уверен, что сам бы не повёл себя так же не будь в момент смерти его матери рядом с ним его близких людей: надоедливого и занудного, но всё же доброго и понимающего учителя – Оби-Вана и, конечно же, его безгранично любимой Падме.

После суда над ней Тано наверняка чувствовала себя такой же потерянной и разбитой, как и он тогда, когда умерла Шми. А ведь у Асоки, в отличие от Энакина, не осталось в тот момент ни одного родного и близкого ей человека, никого преданного девушке настолько, что мог бы выслушать её, помочь, понять и поддержать. Всё же, как ни крути, а Скайуокер был виноват в наркомании своей бывшей ученицы. Он опять не проявил к близкому для него человеку должного внимания вовремя, опять совершил ту же непростительную ошибку, что и со своей матерью, и опять за это страдали и расплачивались те, кого он любил. Пожалуй, эта причина была более логичной, нежели нереальная вдвойне запретная любовь Асоки к нему. Но от этого было не легче, и от этого он был не менее виноват перед ней. Или всё же менее? Наверное, таки, да. Так ситуация выглядела и логичнее, и правдоподобнее, и не такой ужасающей. Так какого хатта Энакин всё никак не мог выкинуть из собственной головы признание Асоки? Какого хатта он чувствовал свою вину от того, что предполагаемая безответная любовь существовала? И почему из-за этого Энакину было ещё тяжелее сделать то, что он собирался, ещё труднее предпринять, казалось бы, правильные меры по спасению Асоки, которые, так или иначе, должны были разочаровать Падме. А ведь Скайуокер был и так перед ней виноват.

То, что генерал причинил неимоверную боль своей любимой жене собственным поступком, он и так знал, но то насколько сильна была эта боль джедай понял только когда вошёл в квартиру и увидел Амидалу. Впервые за их совместную жизнь он увидел Амидалу плачущей, плачущей по его вине, и это было просто непростительно.

Женщина молча сидела на одном из огромных роскошных диванов гостиной и, нервно вертя коммуникатор в её нежных руках, позволяла крупным солоновато-горьким слезам скользить по шелковистым щекам её необычайно красивого лица, срываться с изящного подбородка и почти беззвучно падать на пол.

Завидев Падме ещё издалека, Энакин ощутил ставшие для него такими привычными за последние дни чувства вины, стыда и ненависти к самому себе. Вроде бы Скайуокер отчаянно старался как-то исправить сложившуюся ситуацию, помочь, позаботиться, быть рядом с теми, кого он любил, но отчего-то всё получалось с точностью да наоборот. Энакин лишь причинял и Асоке, и Падме ещё больше боли, и ещё сильнее разочаровывал их, заставляя страдать и плакать. Ему хотелось, чтобы всё было не так, ему хотелось не быть виноватым в их мучениях… Наверное, от того, слегка приблизившись к Амидале, Скайуокер и задал крайне глупый и наивный вопрос, подразумевавший под собой маленькую, самую крохотную надежду, что его любимая плакала не из-за него.

– Падме, что случилось?

Знакомый голос мужа в один момент заставил Амидалу легко вздрогнуть и, немного успокоившись, аккуратно утереть слёзы. Очевидно поняв, что её страхи и тревоги были напрасны, по крайней мере некоторые из них, женщина резко поднялась с дивана и почти моментально подплыла к Энакину. Всё ещё продолжая дрожать от переполнявшего её волнения, Падме даже не задумываясь, крепко обняла мужа так, будто уже и не надеялась увидеть его сегодня, да и вообще. Ещё какое-то время, пара незначительных, но таких приятных мгновений, Амидала простояла вот так, обвивая генерала собственными руками, нежно прижимаясь к нему заплаканной щекой и всем своим хрупким телом прежде, чем, резко отстранившись от джедая, влепила ему смачную пощёчину, строго взглянув на собственного мужа.

– Я уже думала, что ты умер. Все больницы обзвонила, все морги. А ты просто шлялся неизвестно где всю ночь. Сказал, что поедешь на пару часов домой к Асоке, а сам явился только под утро неизвестно в каком виде, – быстро, но чётко заговорила женщина, в глазах которой сейчас читалось столько негативных эмоций: злость, боль, разочарование, обида, одновременно переплетающаяся с некой почти незримой долей радости от того, что Энакин-таки был жив-здоров и невредим, и в то же время навивающей на Амидалу ещё пущее угнетение от его неблаговидной выходки.

Вполне понимая и резкий поступок, и нынешнее состояние собственной жены, Скайуокер не стал особо ярко реагировать на пощёчину, в конце концов, он её заслужил, однако, не желая, чтобы женщина подумала самое худшее из того, что она только могла предположить, всё же попытался сразу оправдаться.

– Падме я… – начал было говорить генерал, но закончить это предложение ему так и не было позволено.

– Нет, Энакин, я не хочу слушать твои оправдания, – ещё сильнее отодвинувшись от него, отрезала сенатор, ей действительно не хотелось выслушивать всё то, что мог сказать Энакин, это было и больно, и унизительно, и не достойно женщины её положения.

И если уж муж изменил ей, то знать подробности она не хотела. Это было ни к чему, важным являлся лишь сам факт, а не его детали, и оправдания. К тому же, безгранично любя Скайуокера, больше чем всех своих прежних поклонников, Падме крайне боялась, что услышав какие-то смягчающие ситуацию слова, она могла просто взять и простить его, закрыть глаза на всё, что было, а потом ещё долгие-долгие годы рядом с ним мучатся и истязать себя тем, что сама же позволила так унизить её. Нет, вот этого Амидала явно не желала, хотя её романтичное, доброе и мягкое женское сердце так и взывало к тому, чтобы подарить провинившемуся мужу ещё один шанс.

Видя, что Падме реагирует на него даже более жёстко, чем он того ожидал, Энакин вновь предпринял очередную попытку оправдаться или успеть сказать хотя бы слово, прежде, чем жена окончательно обидится на него за то, чего на самом деле не было. Да, Асока признавалась генералу в любви, но он-то ей ничем подобным не отвечал, да и вообще всё это было наркотическим бредом, уже не говоря о том, что и ночь вне дома он провёл только исключительно потому, что от этого завесила жизнь его бывшей ученицы.

– Но, Падме… – как-то виновато попытался возразить он, спешно протянув руку в сторону любимой, чтобы ухватить ту за одно из предплечий, будто это смогло бы сделать слова джедая более убедительными в её глазах.

Быстро уловив этот жест, Амидала ещё сильнее и резче отдёрнулась от Энакина, словно его прикосновения и вовсе были противны ей в данный момент, а затем, полностью придя в свой традиционный непоколебимый вид, ещё раз громко и властно произнесла:

– Я сказала, нет!

Гневно выпалив эту фразу, женщина явно сочла, что на сиим разговор был окончен. Ей больше нечего было сказать Энакину, а его выслушивать она не собиралась. Не хватало ещё жалеть «бедного» загулявшего на всю ночь Скайуокера и сопереживать ему. И уж тем более не хватало ещё простить его за подобные выкрутасы, вот так сразу. Посему, дерзко бросив собственному мужу последнюю фразу и, не дав тому хотя бы начать свои длинные тирады, вроде: «Я не виноват, дорогая, я люблю только тебя…», сенатор резко развернулась и попыталась уйти из гостиной, как можно скорее.

Потерпев очередную неудачу в стараниях донести до любимой всё то, что ему пришлось сегодня пережить из-за Асоки, вкупе с невероятной усталостью, свалившийся на него тяжёлым раздражающим грузом только сейчас, Энакин разозлился, действительно разозлился. В конце концов, да, он был виноват перед Падме, что не пришёл ночевать, но повода ревновать его Скайуокер никогда в жизни ей не давал. Это Амидала рассказывала ему про каких-то своих прошлых ухажёров – художников, крутила непонятные «дружеские» отношения с печально закончившим по её же вине жизнь Кловисом, кокетничала с Бейлом и другими сенаторами, вела себя крайне вольно для человека, состоящего в браке, но только не он. Энакин всегда любил одну лишь Падме, был предан лишь ей одной, возводил в идеал лишь её одну, и то, что жена смела ставить под сомнения его непомерные, превосходящие по масштабу всю вселенную чувства, действительно дико раздражало генерала. Уже не говоря о том, что он, правда лишь пытался спасти Асоку, и перед женой совесть джедая была абсолютно чиста.

– Да выслушай же ты меня наконец! – не выдержав этой идущей совсем не в том направлении семейной сцены, Энакин резко ухватил собственную жену за её хрупкие предплечья и с силой грубо, притянул обратно к себе, заставляя наконец-то взглянуть ему в глаза, дать ему возможность высказаться.

Абсолютно не ожидавшая подобного поступка от Скайуокера Амидала на секунду даже впала в некий ступор, как-то невольно позволив тому вернуть её на прежнее место – Энакин ещё никогда не был с ней так жёсток и груб. Однако уже через секунду, сенатор быстро пришла в себя.

– Отпусти меня, мне больно, – всеми силами стараясь вырваться из крепкого захвата мужа, нагло и дерзко, в то же время слегка напугано, прошипела она.

Но на этот раз слова женщины остались не услышанными, и ей пришлось более громко и чётко, почти в приказном тоне, повторить их.

– Ты слышишь, отпусти! – буквально выкрикнула Амидала, однако и новая её попытка освободиться не произвела никакого эффекта на генерала.

Глядя в кофейные глаза собственной жены, полный решимости высказать ей наконец-то всё то, что должен был донести до неё ещё с самого порога, Энакин тяжело вздохнул, стараясь подавить в себе вспыхнувшие, словно пламя, язычки раздражения и, не отпуская Падме, наконец-то, заговорил о том, о чём следовало:

– Я не шлялся где попало всю ночь. Я спасал Асоку. Она едва не умерла, перекачавшись наркотиками. Сначала её чуть не ограбили и не изнасиловали какие-то грязные бомжи возле какой-то помойки на нижнем уровне Корусанта, где в абсолютно бессознательном состоянии едва живой я её нашёл. Затем я приволок Асоку домой и попытался привести в себя. Но из-за передозировки у неё остановилось дыхание, она чуть не умерла у меня на руках, и я едва сумел спасти её при помощи Силы. Затем, когда она очнулась, у неё начались страшные галлюцинации, такие, что Асока кидалась на всё и вся, словно бешенная, орала, вся тряслась, звала на помощь. Мне едва удалось утихомирить её прежде, чем она смогла бы навредить кому бы то ни было или самой себе, а соседи вызвали бы полицию или санитаров. Прости, Падме, я виноват, я должен был позвонить, но у меня просто не было на это ни секунды. Отвлекись я от Асоки хоть на одно мгновение, и сейчас мы с тобой обсуждали бы не моё опоздание, а её похороны.

С каждым новым словом голос Энакина становился всё более взволнованным и проникновенным, а злость Амидалы утихала, сенатор полностью эмоционально перестраивалась от услышанного, постепенно сменяя гнев на мужа, ужасом от переживаний за его бывшую ученицу.

Договорив свою длинную и пламенную, оправдательную речь до конца, Скайуокер наконец-то отпустил собственную возлюбленную, сочтя, что он сделал и сказал всё, что должен был, чтобы Падме поверила в его слова. А то, как отреагирует на них жена, уже было на её совести. Конечно, Энакин хотел, просто страстно желал, чтобы Амидала поняла и простила его, но, в конце концов, заставить её это сделать он не мог, да и не имел никакого морального права. Будь ситуация немного другой, джедай, наверняка, настоял бы на своём, но сейчас он отчасти понимал, что чувствовала Падме в тот день, когда он орал на неё, чтобы она не смела даже и близко подходить к Кловису. По сути, Амидала, скорее всего, тогда тоже была ни в чём не виновата, также, как он сейчас. А ведь Энакин не поверил ей в тот день и хорошенько начистил репу этому Кловису чуть позже. Нет, о драке с Рашем он не жалел, а вот то, что Скайуокер посмел плохо подумать о собственной безупречной жене, как-то ещё сильнее кольнуло его итак не безупречную душу, тонкой, но острой иглой вины. Теперь генерал понимал, каково было ни в чём неповинной Падме в подобной ситуации, оттого и сдерживал как мог свой вспыльчивый и дерзкий характер сейчас, стараясь вести себя, как можно спокойнее.

Похоже, откровенные речи о жутких «приключениях» Асоки всё же произвели нужный эффект, так как явно шокированная Амидала, больше не пыталась дерзить или сбегать от собственного мужа, даже более того… Казалось, услышав про передозировку, бомжей, остановку дыхания и буйные галлюцинации своей бывшей подруги, Падме и вовсе боялась пошелохнуться ещё несколько мгновений, как будто какое-то её лишнее движение могло на что-то кардинально повлиять.

С каждой секундой всё сильнее и сильнее осознавая шокирующую реальность, женщина в ужасе прикрыла губы рукой и виновато воскликнула:

– Какой кошмар! Энакин, прости… – сенатор как-то неуверенно убрала кисть ото рта, не зная куда и спрятать собственные наполнившиеся стыдом, расширившиеся от изумления глаза, но в то же время попыталась повести себя и правильно, и достойно.

Естественно обо всех смертельных обидах, обо всех глупых и ревностных обвинениях тут же было забыто.

– Я даже не знаю, что и сказать, – делая вид, как будто её полу истеричных, резких выпадов в сторону «загулявшего» мужа и вовсе не было, тихо и мягко, добавила сенатор, быстро и ловко меняя тему от неудобной ситуации недопонимания между супругами, на более актуальную и важную тему, – Бедная Асока. Надеюсь, хотя бы сейчас с ней всё в порядке?

Поняв, что Падме, на редкость умная и чуткая женщина, наконец-то «услышала» правду и всё приняла так, как и следовало, Энакин в душе даже обрадовался.

– Слава Силе, да, – с облегчением вздохнув и даже на мгновение позабыв о том, что их обоих ещё ждала вторая часть этого разговора, утвердительно ответил генерал.

Окончательно убедившись, что близкая ей подруга, за которую с момента первого шокирующего диалога о наркомании тогруты, Падме переживала не меньше, чем её муж, Амидала немного успокоилась и тут же решила переключиться на волнения за него самого. Что-что, а заботы у неё было не отнять. Играла ли Падме или правда была в семейном кругу мягкой и нежной женой – неизвестно, однако в такие моменты, когда Скайуокеру требовалась её помощь и поддержка, сенатор умело справлялась с поставленной перед ней задачей.

– Ты, наверное, устал, – ласково, любяще и тепло предположила Падме, легко коснувшись щеки Энакина, своими приятными на ощупь пальцами, – Давай я отведу тебя в спальню, сделаю расслабляющий массаж и прикажу слугам что-нибудь приготовить, – игриво предложила она, стараясь едва заметно увлечь вымотанного мужа за собой, ненавязчиво взяв его той же кистью за руку.

Предложение Амидалы было таким восхитительным, таким заманчивым, именно ласки и заботы со стороны любимой жены Энакину и не хватало после всего того, что ему довелось пережить сегодня. Хороший ужин или уже завтрак, расслабляющий массаж, крепкий сон в объятьях дорогой Падме – было именно то, что просто требовалось генералу после стольких и моральных и физических стрессов. На какое-то мгновение Энакин даже слегка подался вперёд, вслед за собственной женой, но важные и тяжёлые мысли об Асоке тут же отрезвили его разум.

Резко остановившись, Скайуокер так и не позволил ни себе, ни сенатору сдвинуться с места дальше пары сантиметров. И, вновь, на этот раз плавно и мягко, притянув женщину за руку поближе, с огромным сожалением отказался:

– Нет, Падме, не нужно, – виновато взглянув в полные удивления и непонимания глаза Амидалы, генерал тяжело вздохнул, набираясь сил перед тем, что он должен был сказать любимой дальше, – Я пришёл не на долго, – в этом месте джедай запнулся, хаотично обдумывая какие бы слова подобрать, чтобы для его жены всё прозвучало именно так, как и следовало, но не найдя неких особо смягчающих ситуацию терминов, просто решился заговорить как есть. В конце концов, Энакин никогда не был трусом.

– Понимаешь, – ещё более виновато, чем в начале данного разговора, продолжил он, аккуратно вынув собственную кисть из пальцев Амидалы и пытаясь, как можно мягче и доходчивее разъяснить любимой ситуацию, – После всего того, что произошло сегодня, я осознал, что Асоку просто вообще нельзя оставлять одну. И чтобы избавить её от зависимости, при этом чтобы подобное больше никогда повторилось, Асоке нужен постоянный контроль, – Энакин опять замолчал, давая Падме время уловить весь смыл сказанных им до этого слов, проникнуться и понять, а затем чётко и резко, огласил итог того, к чему он так аккуратно пытался подвести жену парой секунд ранее, – В общем, я на какое-то время переезжаю к ней и пришёл домой только чтобы поговорить с тобой, и собрать вещи.