Текст книги "На осколках цивилизации (СИ)"

Автор книги: Julia Shtal

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 39 страниц)

Вернулись домой они довольные, уставшие и распевающие какую-то попсовую песню. Повалились поперёк кровати и, прикасаясь к солёным, вставшим колом причёскам друг друга, оживлённо и шутливо обсуждали, как выжили в большую волну, внезапно накатившую на побережье, как прыгали с пирса, быстро разбежавшись, как топили друг друга и по-ребячески пытались догнать, как нашли на дне большую красивую ракушку, жаль только, что обломанную, но ничего, в следующий раз отыщут целую. Чес вывалил тут же из свёрнутого мокрого полотенца несколько серых и перламутровых ракушек прямо на кровать и сказал, что нужно придумать из них какую-нибудь вещь. Джон, убирая вьющуюся прядь с его лица, говорил «Придумай», а сам неосознанно наслаждался этим моментом, этим едва осязаемым, словно медуза, которую они сегодня поймали, счастьем. Потом легко поцеловал его в солёные губы и оставил в задумчиво-смущённом положении.

Конечно, лёгкая мечтательность прошла как только они вспомнили о хозяине дома и своём удивительном положении. Джон ещё раз перечитал письмо, чтобы убедиться: друзья Криса были ему не совсем уж и друзья, а Чес ушёл на второй этаж исследовать и разбирать личные вещи того. Константин присоединился потом, когда парнишка нашёл фотоальбомы. По нескольким фотографиям удалось увидеть самого Криса: он работал полицейским, был белобрысым, плечистым и довольно милым, а также у него было до черта друзей. Оказалось довольно необычно окунаться в мир чьих-то давно позабытых воспоминаний, старых знакомых и просто солнечных деньков, когда все могли так счастливо улыбаться; да даже вот эти фотографии – уже нонсенс. Уже мало кто решается печатать их – большинство хранят на компьютерах или самих камерах. Они надолго зависли за этим бесполезным разглядыванием.

Весьма неожиданно Чес толкнул Джона и, держа в руках очередную фотографию, нечаянно выпавшую из фотоальбома, проговорил:

– Джон… тут что-то не так… мне кажется? – Константин с удивлением взял в руки фотографию: опять этот Крис с кучей друзей в обнимку. Бегло пробежав глазами по лицам, он тут же заметил длинные каштановые волосы и улыбчивое спокойное лицо. Подумав, что, может, показалось, Джон помотал головой и ещё раз глянул: нет, это была она…

– Это ведь… – Чес, взглянув на него, уже всё понял, прежде чем Константин ответил:

– Да, это Анджела! И, знаешь… я тут вспомнил кое-что, – Джон резко встал и начал ходить по комнате. – Вспомнил… Имя! Она мне говорила про своего друга Криса, которого мы так и не нашли в Ред-Хилле. Может, помнишь, я говорил?.. – Чес, прищурившись, с натяжкой кивнул. – Конечно, мало ли их, Крисов!.. Но тут, получается, это тот самый… – Джон сделал пару кругов, чуть не запнулся об не довыточенную хозяином деревяшку. – Сомнений нет, что на фото Анджела… Слушай, ведь и письмо!.. – его озарило, и он опрометью бросился вниз по лестнице. Вернулся с бумажкой и перечитал ещё раз. Чес уже понял, что он хотел сказать.

– Это… нам, да? Адресовано нам, получается?.. – подобравшись к нему ближе, парнишка сам взял затрёпанную бумагу. Джон серьёзно, но уже наполовину счастливо глянул на него – в такой момент осознаёшь лишь частично, что удача повернулась к тебе.

– То есть… мы и правда «друзья» Криса. А посмотри, как он обращается: мистер К. Константин! Он уже знал обо мне давно. Но мы не встретились. Поэтому он решил помочь нам аж целым домом. Нелогично и абсурдно, но до жути приятно, учитывая, что знает он меня со слов Анджелы… – Джон хмыкнул.

– Это здорово! – сказал Креймер, а сам вновь поднёс фото к свету – люди всегда категоричны, когда дело касается их счастья, Константин знал это по себе, поэтому только усмехнулся. Подойдя к нему, он похлопал его по плечу.

– Откуда не ждёшь, верно? Я уж забыл ко всем чертям про Криса из Ред-Хилла. Всё важное легло на дно памяти, покрывшись плесенью из Сантрес-Ранчо-Парк. Но… – Джон уселся на стул, бросил бумагу на столешницу, – может, мы заслужили даже больше, чем думали там, в Хайде…

– И там, на овраге и около реки, – кажется, Чес поверил в чудо и, отложив фото, мягко посмотрел на него, улыбнувшись. Джон тихонько рассмеялся, вспомнив ту получокнутую трагедию, пропитанную кровью, слезами, шершавыми прикосновениями. И жутко, и приятно. Жутко – потому что дорогого стоит вспомнить, после чего это случилось, а приятно… ну, тут без комментариев – удовольствие не терпит дописок.

– Что ж… Теперь осталось понять, как заработать денег, чтобы хватило в долгосрочной перспективе, узнать, живы ли мои сбережения в банке, и, может, через пару месяцев найти работу. Хотя мы живём на таком пустыре, что в ближайшем рассмотрении работы точно нет… – Джон ещё держал в руке письмо, словно оно было единственно возможным допуском к счастью.

– Вот я подумал… раз мы не так уж далеко живём от Хайда, можно через месяц приехать к Джеймсу и спросить насчёт его идеи: как знать, но ведь скорее всего исследователям будут платить, причём неплохо. А мы с тобой являемся… ну, почти ими. Надо будет вместе с поиском работы отслеживать ещё и это. Вдруг повезёт? И нам, и Джеймсу? – глаза Креймера буквально вспыхнули. Джон подумал, что в этой идее есть крупица смысла, хотя, конечно, сильно надеяться на это не стоит.

Приятно обескураженные новостью, влетевшей словно быстрая ласточка, в их дом, они ещё долгое время бродили по чердаку, изредка перекидываясь незначащими фразами, и спотыкались об деревяшки, сколько ни отодвигали их в стороны. Наконец осознание действительности (причём осознание приятное!) вкрутилось в их головы – просто они привыкли принимать у себя лишь плохое, да так быстро, что к этому появился крепкий иммунитет. А вот с хорошими событиями посложнее – ещё не верилось, что это большое и огромное счастье только для них, принадлежало им навсегда, пусть и банальнее слова не найти.

Раньше они вели себя здесь как гости, пусть и заехавшие надолго, но всё-таки гости; а теперь – полноправные хозяева. Теперь можно было и на втором этаже хорошенько прибраться, устроив его под хозяйственные нужды, и наконец все надоевшие деревяшки вкупе со станками сложить по коробкам, но не выбрасывать – хотя бы так хотелось отдать дань Крису, и простирать всё бельё, использовав ещё не начатый пакет с порошком. Да и вообще – зажить другой жизнью, в которой можно было сидеть на веранде под покровом тёплой влажной ночи, пить чай или даже приготовленный Чесом коктейль и не вслушиваться в шелестящую листьями тишину, выискивая там чужой рокот автомобиля и скрип открывающейся калитки. Можно преспокойно укладываться спать, зная, что за дверью недовольно рокочут лишь растения, но их-то не напугаешься – они всю жизнь злобно шепчутся. Можно без всякой мнительности просыпаться, понимая, что снаружи ничего не поменялось: только растения за ночь подустали и успокоились. Можно жить в довольствии, чего заслужил каждый из них, – иными словами.

Лениво, размеренно, волшебно потекли их дни с того момента. Через неделю Джон чувствовал, будто жил здесь не меньше года: дом резко стал родным, комнаты и постель пропитались невероятно приятным запахом уюта, а жизнь с вечным видом на серебристо-глянцевую гладь показалась существовавшей всегда, будто с самого рождения он только и видел Тихий океан. Чес принимал лекарства в виде этого самого океана, два раза в день по несколько заходов, и последние ошмётки депрессии из него как метлой вымело. Он говорил, что с трудом осознавал, как выглядит жизнь прибрежная – ведь двух недель около океана, конечно, недостаточно. А теперь в нём что-то менялось, это точно, и он сам становился частью такого течения. Летом рядом с океаном бурлила быстрая, яркая жизнь, а в остальные времена года здесь всё умирало, застывало, пустело. И надо было привыкнуть к такому, говорил Креймер, ведь на словах-то вон как, а в реальности – пойди прочувствуй!

А оба они теперь прилично подзагорели: нездоровая бледность сменилась матовым загаром. Мышцы поначалу болели от каждодневных заплывов до буйков сквозь громады волн, от сопротивления морской пене, что стремилась закружить и замять под себя, от хождения по горам. Но потом это всё стало привычным, но не рутинным: природа не может быть надоедливой, как и солёная гладь, ведь каждый день они разные. И Джон с Чесом только сейчас могли сказать, что окончательно восстановились после трагедии и своего опасного путешествия в воспалённую фантазию Данте. Нечто успокаивающее было во всей этой прибрежной калифорнийской красоте, которую они раньше с Чесом – парадокс – никогда не замечали, хоть и жили недалеко. Чес говорил на этот счёт, что это им судьба дала шанс исправиться. И уж они исправятся, честно-честно.

Рядом с океаном приближение осени совсем не чувствовалось; да и сама осень – тоже. Лишь к концу сентября стало ощутимо, что вода уже не такая тёплая, а солнце всё чаще скрывалось за облаками. Тогда и стал завершаться купальный сезон; Креймер печально говорил, что будет скучать по их купаниям и что они всё равно будут ходить туда, на берег, особенно в ветреные непогожие деньки, чтобы посмотреть на солёный шторм. Но он тут же обрадовался, узнав от соседей, что первый заплыв в довольно прогретой воде можно сделать уже в середине апреля – всего семь месяцев, они пролетят незаметно! И Джон был бы рад, если б эта бесполезная информация была единственной в своём роде… однако ж нет, всё резко поменялось после их приезда к Джеймсу.

Мужчина был счастлив видеть их и, прямо как только они зашли, сказал, что ему не терпится рассказать им кое-что. Оказывается, прибрежная жизнь превращала полтора месяца в быстро уплывшую маленькую неделю и, пока Джон с Чесом пропитывали свои сердца жарой, солёным ветром и океанской пеной, в мире произошло много удивительных событий… Джеймс признался, что не будет вдаваться в подробности, но… (именно так, сделав торжественную паузу), его собственно собранную группу исследователей одобрили и приняли в международную организацию, которую создали совсем недавно. Той верхушке правительства, что ещё осталась в стране, понравились выводы и заключения, сделанные его группой. И вот совсем неудивительно, но в особенности – истории про странные приборы, установки, вышки. Сам Джеймс не сумел увидеть их наяву вместе с отрядом, потому что до установки, которую Джон увидел впервые, идти было слишком далеко, а вторую отыскать не удалось. Именно поэтому мужчина сильно просил их об услуге: провести его отряд до хоть какой-нибудь из вышек. Нынче они запасутся большим количеством провизии, а организация даже выделила им машины. За это и Джеймс, и государство обещали каждому по крупной сумме денег… именно это и подтолкнуло Джона сказать да наряду со своими условиями: максимальная безопасность и прочее.

Когда они рассаживались по машинам, Джеймс сказал, что город уже не узнать: Ирвайн почти выбрался из-под развалин, много что уже отстраивали заново, даже люди вернулись в уцелевшие дома. Жизнь потихоньку налаживалась; да и нет причин не налаживаться, ведь время пусть и неспешный, зато опытный врач.

Когда они заехали в Ирвайн, это было словно полным погружением в мутное течение, из которого ты недавно с трудом выкарабкался по свисавшей над ним ветке дерева. И правда: серо-бетонных развалин стало куда меньше, хотя каждое такое вывернувшееся наизнанку здание больно ворошило мешок с памятью. Джон старался не смотреть на это, а лишь выполнять своё задание. Почти удалось заглушить чувства, когда они добрались до некоего завода с высокой стеной, где произошло столько мистического как для Джона, так и для Чеса. Стиснув зубы, оба шли по ступеням, стараясь не скользить взглядом по знакомым трещинам в стенах, по знакомым пустым коридорам, по знакомым образам друг друга почти год назад, сошедших с ума и слившихся, как магнит и железо. Ещё труднее было для Джона вновь увидеть это нечто: огромное плоское сооружение, уже не устрашавшее, но хранившее в себе тот вид, что устрашал. Константин не стал разглядывать его в подробностях, просто махнул рукой «Вот» и отвернулся.

Как в тумане, прошла поездка ко второй установке. Вокруг люди – все незнакомые – оживились и говорили наперебой, не переставая. Рядом с первой установкой оставили группу инженеров – сохранять точные координаты, измерять в длину, по максимуму исследовать, что за материал, и т.п. А сейчас они подъезжали не просто ко второй вышке – они подъезжали ко второй, наиболее мучительной смерти для Джона. Тут… совсем недалеко находилось кладбище маленьких душ, среди которой – черноволосая Дженни с вечно спокойными глазами. Наверное, до сих пор она сидела на каком-нибудь выступе и непонимающе смотрела вокруг себя, ища глазами папу или маму. Точнее, маму в своём царстве смерти она найдёт, но уже другую: может, эта Кейт даже дочери своей не узнает. Даже уже и неинтересно, почему Чесу удалось ощутить эту горечь на расстоянии, но, когда они возвращались, парнишка аккуратно взял его за руку и ни посмотрел, ни сказал чего-то, а просто этим молчаливым движением присовокупил своё сожаление к его горю.

Выдохнуть можно было спокойно только когда им на руки плюхнулись толстые конверты с деньгами от каких-то людей, и они разошлись кто куда; Джеймс повёз их обратно в Хайд. Там в ладони оказалась ещё одна пачка денег как у Джона, так и у Чеса. Несколько минут благодарностей и прощаний, и наконец, можно было гнать на полной скорости к океану, чтобы скорее вдохнуть его воздуха – и исцелиться. «Нет, – думал Константин, – не буду я больше участвовать во всех этих исследованиях. И в Ирвайн не хочу. Будем жить с тобой, Чес, вдалеке от этой цивилизации и только из газет узнавать о новостях в мире, да?». И Чес, конечно, понимал его, пусть и не сейчас, но вообще. Добравшись до дома, они устало повалились на кровать, прижавшись друг к другу.

– Нет, в Ирвайн лично я вернусь лишь в крайнем случае… – шептал Креймер, обдавая шею Джона горячим дыханием. И как же, как же был счастлив Константин, осознавая в сотый раз, что они с Чесом – почти единое целое!

Но кто ж знал, что через пару недель всё давно уляжется, а океан вымоет из них всю пыль, скопившуюся на дне души во время поездки по Ирвайну? Впрочем, так и случилось. Близилась середина октября, а за октябрём – уже ноябрь, а, стало быть, и тот самый день, отмеченный в любом календаре если не красным цветом, то точно – кровью. День (как её обозвали, кстати?) катастрофы. И почти сразу же тишину их желтеющего холма нарушил рёв мотора; приехал Джеймс и вручил им две пачки денег, менее толстых, чем прошлые, но довольно обрадовавших их в этот пасмурный день. Он добавил, что, так как они члены его отряда, а значит, и той организации, то им будет ежемесячно платиться что-то типа премии за внесённый вклад. Деньги нужно будет забирать у него, пока не восстановили банковскую и Интернет сеть. Также вместе с почтой им станут приходить самые свежие расследования в этой области, некоторые из них навряд ли будут афишироваться широко. К тому моменту Джону становилось всё менее плевать на произошедшее с миром, к тому же, специальные собрания на госуровне не сидели на месте и продвигали научные исследования дальше. Было занятно услышать пусть и суждения на стадии догадок и порой со слабыми доказательствами, но хотя бы что-то, а не тупо смотреть в звёздное небо, не зная, ожидать оттуда огромных космических кораблей или нет. Поэтому Константин также радостно принял от Джеймса целую пачку статей, уже растиражированных среди таких же, как они.

– Не забудьте к следующему разу прихватить паспорта, когда поедите ко мне: будем обменивать на настоящие, я договорился. А ещё членские удостоверения – уже готовят к выпуску новые, общего вида образцы.

Чес стоял ошеломлённый, с пачкой денег в руках, и с ещё большим трудом осознавал вновь привалившее счастье к его ногам. Джон быстрее справился к приливом такого количества хорошего; Джеймс уже покидал их, они проводили его до ворот, и вскоре дребезжание мотора скрылось вниз, под холм. Несмотря на то, что полная тишина стояла уже как минут пять, Джон и Чес не могли сдвинуться с места: неожиданная удача обладала свойством парализовать тело. Потом, оттаяв, Константин, едва сдерживая смех, глянул на Чеса.

– Вот тебе и заработок нашли!.. Не шикарный, конечно, но прожить на него можно и даже прилично. Учитывая наш имеющийся капитал… выходит даже лучше, чем я планировал! – Креймер же не сдерживал эмоций: искренне и тепло расхохотался и бросился в дом, схватив Джона за рукав. Как только они достигли своей комнаты, Чес вытащил часть их суммы, которую они получили в прошлый раз за помощь в поиске вышек.

– Мы просто обязаны занять себя этим вечером тем, чтобы пересчитывать своё богатство и раскидывать вокруг себя, как в фильмах про новоявленных богачей… – его глаза сияли, а улыбка была немного кроткой, он будто говорил: «Ну, ты прости, конечно же, за то, что ты должен делать такую глупость, но, уж тут ничего не поделаешь, ты должен!». И причина не нужна была: просто потому что это был его Чес, задорный и жизнерадостный Чес. И Джон уже всерьёз был готов на любую абсурдность, лишь бы эти глаза полыхали ярким тёплым светом, а эти губы становились пунцовыми от очередного поцелуя.

Несложно догадаться, как они баловались остаток дня. Но, тем не менее, Константина раздирало любопытство насчёт статеек: не терпелось уже прочесть всё с самого начала и попытаться осознать хоть чего-нибудь…

Чем-то неопределённым, ленивым и скучающим заполнились деньки до ноября, Джон даже и не понял, как так вышло: то ли океан до чёртиков убаюкивал нервы, то ли возможность буквально ничего не делать, разъезжать по окрестностям и устраивать горные пикники оказалась слишком прельстительной. Однако никакого чтения статей так и не произошло; точнее, Джон пробежался глазами по самым первым, написанным мутным, давно позабытым языком и описывающим лишь картину в общем. Хотелось подробностей, но те тонули в глазах Креймера, вовремя прибегавшего к нему с неожиданно привлекательной идеей, или стирались роскошной поездкой по ближним городам. Грубо говоря, Константин позволял себе лениться и часто откладывал чтение, оправдывая тем, что ещё успеет, а вот поймать остывающие лучики осеннего солнца может только сейчас. Каким-то таким образом и вышло, что начало ноября, почти половина месяца прошла с тех пор, как Джеймс вручил ему статьи, а он едва дочитал вторую, да и то – без внимания. Джон поделился своими мыслями с Чесом, и тот с радостью поддержал его интерес к тому, чтобы всё-таки узнать причину происшедшего, за которое они страшно поплатились ради одного банального понимания. Он, виновато улыбаясь и касаясь его руки, сам признался: осознавал как никогда, что отвлекал его, но не мог остановить себя, потому что это лето хотелось если не остановить, то хотя бы проводить к порогу осени волшебным способом. А за статьями этого, конечно, не сделаешь.

Константин его понял: сам-то радовался, как ребёнок, когда парнишка уводил его буквально за руку в очередное неумолимо прекрасное место и показывал, что их общее лето столь красочное, каким не было никогда в их жизнях по отдельности. «Мы будто с тобой два тюбика с краской, Джон! – вдруг признался Чес однажды. – Отдельно – скучные, пусть и необычные цвета. А как только смешались, получили такой оттенок с прожилками, какой невозможно представить человеческому глазу». Константина всегда радовали эти сравнения, такие нежные и наивные, что хотелось в ту же секунду увлечь Креймера с свои объятия и желательно никогда не отпускать, чтобы не дай Бог мир ещё хоть на чуть-чуть смог испортить его.

Короче, проводили лето восвояси, может, несколько банальным способом, но с крупной долей адреналина: посреди ночи проснулись и рванули к океану, бурлящему и неспокойному. Оставив одежду на берегу, побежали, ёжась от холода, в одних плавках по влажному от лунного света пирсу и с разбега позволили чёрной блестящей волне схватить себя и унести на дно. В такие моменты, когда под тобой непроглядная тьма, над тобой – она же, сложно понять, куда надо плыть. Тоненький лунный пучок света указал им путь, и, раскачиваемые туда-сюда, они кое-как выплыли. В этом ночном купании было даже что-то жутковатое; о, это вам не штормящий дневной океан, поверьте! Когда что-то омерзительно касалось ноги, при свете дня мы могли быстро опустить глаза вниз и в ужасе отплыть. А тут… показалось или нет? А если нет, то куда именно плыть? А может, всё-таки водоросль?.. Пока думаешь на этими серьёзными вопросами, позади совсем случайно собирался гребень очередной внезапно возникшей волны и накрывал в буквальном смысле новым вопросом: как не утонуть?

Смеясь, а от смеха – теряя силы, соответственно, положение на воде, они тщетно пытались согреться быстрыми движениями и успевали подтапливать друг друга, при этом сами едва держась. На берегу оказались лишь благодаря волне; прибились вдвоём, схватив друг друга за руки, спиной на воде, чтобы видеть особенно звёздное небо. Потом всё же встали и поковыляли к своим вещам, бесполезно пытаясь вытряхнуть из плавок песок: большая ошибка всех плавающих на песчаном береге – барахтаться на мели… Уж ничем потом не вымоешь впитавшиеся в кожу песчинки. Джон сильно дрожал, а у Чеса слышно стучали зубы; укутавшись одним полотенцем на двоих, они побрели домой, подгоняемые холодным ветром, но счастливые.

– Завтра точно будем читать статьи… – говорил Чес, шмыгая носом. Джон закатывал глаза.

– Да, потому что сляжем с простудой. – Но в душе он всё равно был уверен, что они хорошо отпустили лето. Отпускать лето вообще в ноябре – это да, это могли сделать только они. Но оттого оно казалось ещё более живым и захватывающим. Джон только после этого заплыва, как ни парадоксально, вдруг слишком остро понял, что вот, наконец, они, два расстроенных инструмента, жили в своей мечте, и мечта была соткана не из сигаретного одурманивающего мира, а реальна: стоит прикоснуться, но она не распадётся, не улетит, она – уже крепко впитавшееся вещество. И они с Чесом – такие настоящие и счастливые, растворившиеся в этом океане, наверное, навсегда. Казалось бы, конец? Вот сегодня – точно?.. Нет-нет, только начало – другой истории, осенней истории, зимнеследующей истории, хоть такого слова и нет. И они вдвоём точно придумают, как проводить каждую из таких сказок.

========== Глава 30. Осколки в лучах солнца. ==========

Свой небесный свод каждый чинит в одиночку.

«Жалобная книга» Макс Фрай ©.

***

Перевалило за седьмое ноября, и Джон уже с трудом мог вспомнить себя годичной давности. Всё это было в другой жизни. И ему казалось справедливым изумление, с которым он понимал, что всё же это текущая жизнь была частично подпорчена гнилью. Вселенской, ещё трудом объясненной, но гнилью; это Константин, как и многое другое о катастрофе, прочёл в статьях. И был глубоко удивлён некоторыми моментами… впрочем, тут что ни скажи – всё заставит брови нахмуриться, а взгляд – посерьезнеть.

После прочтения очередной статьи, более взрывной в плане открытия и более информативной, Джон неожиданно резко осознал, что вот именно завтра – горький и важный для него день. Одного задумчивого взгляда и слов «Завтра съездим в Ирвайн…» хватило вполне, чтобы Чес слегка побледнел и, сглотнув комок, закивал. Он всё понял. Он всё и сам вспомнил; вспомнил себя, такого ещё неуверенного и приближающегося к Джону аккуратными шажками, себя, изглоданного усталостью, твёрдой землёй и жгуче холодным ветром. А Константин как сейчас отпил из чаши самой госпожи Печали её тошнотворное варево и окунулся в омут отрешения, где витал убаюкивающий и разлагающий пар уныния. В точно таком же он пребывал где-то неделю или больше тогда. Но и теперь что-то заболело на месте отколовшегося кусочка сердца; и страшно от этого ещё сильнее: пустота, а ноет…

Весь вечер затянулся словно дымом от чьей-то сигареты; вероятно, от сигареты Джона тех лет, что курил и ошибочно искал в свёрнутой бумаге с набором дерьмовых трав успокоения, а оно было совсем в другом. Оно было в парне, что измученно заснул тогда на его плече. Вроде, ужин проходил как обычно, но некоторая струна жутко натянулась в воздухе и должна была ослабнуть разве что послезавтра. Ближе ко сну, когда они, полулёжа на мягких пуфиках, лениво перелистывали книжки, изредка поглядывая в окно со второго этажа, Чес не вытерпел – бросил в сторону свой том, подошёл к Джону и аккуратно прилёг рядом с ним, уткнувшись носом ему в шею. Он ничего не сказал, ничего не попросил, но Константину оказалось так несложно дотронуться до этих воспалённых, горячих мыслей. Он просто прижал к себе парнишку и стал шептать нечто успокоительное, зарываясь губами в его навечно пропахшие океанским бризом волосы. И чтобы добить их окончательно, начался дождь, прямыми длинными каплями забивший по стеклу.

Никакой уют второго этажа не помогал прогнать подступающую из тёмных углов комнаты горечь. Только вокруг них образовался шаровой защитный слой от этого, да и то, наверное, слабый… Но Джон знал: надо было просто переждать, переждать эту ночь и эти странные тени. Демонов на этой планете нет и, видимо, не было (впрочем, об этом не сегодня), однако существо похуже дьявольского отродья заронилось в душу каждого выжившего. Константин ощущал, как оно росло и заполняло густой смачной субстанцией его душу; а залей это ещё колким мрачным дождём, так вообще хоть собирай вещи и уезжай. Чес иногда вздрагивал – от холода или остро колющей его в сердце меланхолии. Но вдвоём было не страшно пережить это. Как и год назад, стараясь прижаться друг к другу как можно ближе, они заснули в полусидячем положении, при этом взявшись за руки и вдыхая солнечный аромат друг друга. До сих пор ничего интимнее этого наивного, ребяческого состояния и скромных прикосновений для Джона не было, хоть они и давно были любовниками. Частичка неизбежного, безумного и трогательного была в этом спасительном засыпании вдвоём под шум концентрирующегося мрака.

Проснулись с традиционно затёкшими мышцами и безотменным просветлением в голове. Тени-печали разбежались по своим норкам, а дождь размыл только небо, сделав его белёсым с пролысинами серого. Вчерашнее казалось не более чем болезненной вспышкой, а оба они будто поддались слишком глупой слабости. Зато голова была ясная, а мысли, хоть и окрашенные в мерклые тона, имели в себе логику и понятность. Джон сказал, что нужно ехать с утра, пусть оно и выдалось таким, в которое хотелось только валяться дома с большой яркой кофейной кружкой в руках и тёплой книгой на коленях. И изредка добираться до кухни, чтобы зажевать сдобную булку или сэндвич. Но, увы, пришлось нехотя принять максимально тёплый душ, ёжась, выйти из ванны и быстрее натянуть на себя кофты. Чес варил кофе в джезве (каждый день – какое-нибудь разное, вот что значило – бариста в доме!), а Джон поджаривал тосты и нарезал бесконечную ветчину вместе с сыром для них. Переговаривались бодро, но нечасто; Чес мёрз от несуществующего холода в своей тёплой кофте, а Джон понимал, что надо было пережить сегодня и поскорее пригнать к причалу их жизни «завтра». Позавтракав, Константин ушёл заводить машину, а Креймер взял вчерашнюю газету. Удивительно, какими ловкими и общими словами отбрасывались журналисты насчёт катастрофы. Конечно, немного правды там можно было найти, но всё-таки… обычные люди, не попавшие к удаче в фавориты, сидели почти что в блаженном неведении. И, может, так и надо было, но Джон всё же считал, что это несправедливо. Хотя они так и предполагали с Чесом, так и предполагали…

Пробило девять часов; пора было выходить. Джон натянул своё уже не просто старое, а исторически ценное пальто, которое, впрочем, имело вполне приличный вид, если бы не потёртости на локтях и не видные вблизи заплатки. У Чеса появилось похожее чёрного цвета пальто, только с серой каймой по рукавам и с капюшоном. Снаружи было прохладно, а близость океана и нещадного ветра с него превращало тёплую калифорнийскую осень в суровое время года. Дождь бледными слезами разбавлял солёный океан, а небо пыталось выползти из-под ста облаков и отправить их восвояси. Но в северных штатах было неуютно даже дождевым тучам, и те отказывались уходить.

Чес сел за руль, Джон – рядом с ним. Машина была прогрета, даже сиденья подогрелись. По узкой дорожке они съехали со своего холма, и Креймер направил автомобиль кратчайшей трассой до Ирвайна. По пути уже вовсю встречались автомобили, один раз даже, перед въездом в Ирвайн, они встали в небольшую пробку. Волшебная пустота дорог и привкус свежего ветра из открытого окна закончились; теперь все выползли из своих нор, побитые, угнетённые, но выжившие, а в окно мог задувать лишь выхлопной газ. Джон часто заглядывал в салоны других мимо проезжавших машин и видел обыкновенные уставшие лица, замызганные уж точно не осознанием того, какое бедствие произошло с миром, а, скорее, чёртовой работой, на которую надо было спешить из далёкой области. Удивительно, как быстро сменились приоритеты. А может, это в порядке вещей?

Когда подъехали к Ирвайну, дождя уже не было, зато остались известково-грязные облака и тяжёлый туман во всём воздухе. Городок был почти в прежнем состоянии: полуразрушенный, полусчастливый. От бетонных многоэтажек убирать раздробленный хлам было тяжелее, именно поэтому рядом с каждым таким бывшим зданием стояло ограждение и жёлтое выцветшее предупреждение о периоде работы, давно просроченном. Они поехали дальше, в центр. Однако из-за того, что там велись работы по ремонту дорог, им пришлось оставить машину на широкой переполненной парковке и дальше отправиться пешком. В прошлый раз, когда их возили по достопримечательным местам города, то есть по установкам, они, видимо, в центр города не заезжали, а двигались строго по окраинам.

Лёгкие слишком привычно приняли в себя простуженный, горький воздух маленького мегаполиса; глаза вновь научились отличать сотни оттенков дымчатого и бурового цветов, а уши всё-таки немного оглохли от постоянной возни, от криков, от шуршания чьих-то курток, от скрежетания сверла, от сигнализации уборочных машин. Джону казалось, что таким наполненным и живым Ирвайн не был никогда; будто людей стало куда больше, хотя на деле должно было быть наоборот… Но все суетно спешили по офисам, едва удерживая пластмассовый стаканчик с кофе в руках или нервно поправляя вечно слетающий шарф, и ругались, когда нерадивый прохожий неловко толкал их. Будто ничего и не было. Джон, безусловно, понимал, что прошло прилично времени и забыть катастрофу в какой-то мере полезней, чем вспоминать о ней. Но чем-то его расстроил этот будничный, даже ничем не подёрнутый ритм жизни. Откуда ему знать, конечно, сколько слёз выплакал любой прохожий, потеряв в один момент всё, даже родных и близких… Но Константин уже зарёкся: приезжать сюда только раз в год и только по той причине, по которой они сегодня приехали.