Текст книги "На осколках цивилизации (СИ)"

Автор книги: Julia Shtal

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 39 страниц)

– Джон, послушай! – вдруг выкрикнул, не выдержав, Чес. – Не тяни! Если хочешь вмазать – вмажь. Только не молчи! Скажи, если я в чём-то виноват. Я готов рассказать, что произошло, хотя и сам не помню…

Джону хотелось истерически смеяться, глядя на него, и корчиться в судорогах, смотря на свои жалкие действия и молчание.

– Не это важное, Чес… другое… – прошептал, ещё больше вжавшись лбом в поручень, будто силясь втолкнуть его холод к себе в голову. – Как раз таки я думал, что ты захочешь меня убить или пристрелить… но, чёрт возьми, это теперь неважно… неважно… Что с тобой было? – он вновь глянул на Креймера – того била крупная дрожь, которую он пытался с упорством скрывать. Когда прозвучал вопрос, он явно не по теме усмехнулся, хоть куда-то затратив силы, уходящие на дрожь, и тихо заговорил:

– Я… я упал в обморок, ты знаешь. А дальше не помню… говорят, меня нашли в каком-то безумном, полуобморочном состоянии. Ничего не напоминает? – и без того выжатая улыбка стала ещё более жалкой из-за серого света, едва проникающего в эту комнату; Джона мало сказать, что осенило – ударь его сейчас по голове тяжёлым, он был бы менее удивлён. – Только вчера я понял, что оказался под влиянием… тем самым, помнишь? И знаю, из-за чего это произошло: раньше мы шли, зная хоть примерно, где может быть опасность, а тогда нас забросило в совершенно незнакомый район, вот так и получилось. Джон, знаешь, я… это не совсем главное… я столько…

– Передумал в это время? Да? – сдерживая нервический смех, спросил его Константин и вновь оглядел. Чес почти одними губами прошептал: «Да…» – такое сдавленное и опустошённое, что вот тогда… вот тогда Джон точно убедился, что Чес – его полное отражение в зеркале. Да, наверное, зеркало здесь более всего подходит – это вроде одно и то же, но отражение всегда перевёрнуто.

Он заметил, как рука парнишки заскользила по простыне к нему, потом в нерешительности остановилась; да, рановато ещё. Колени уже промёрзли и начинали затекать, но вставать не хотелось; это было какое-то удобное положение – Креймер был так близко…

– Я спрашивал себя, когда мы встретимся, если встретимся, и что ты обо мне думаешь… такая нелепость! – Чес быстро замотал головой. – Я не знал! Я думал, может, оно так и надо… уйти разными путями… когда-нибудь… типа так и случится… Слишком много лишнего тогда возникло в голове. Это странно… Нельзя, нельзя так преувеличивать ситуацию… – уже шептал как в каком-то безумстве, сжав ладони перед собой и опустив голову, будто молился, а потом, глянув на Джона, плавно соскользнул на колени и опустился рядом с ним.

– Видишь, что я теперь? – почему-то не сказав «кто» вместо «что», он глянул на него таким безумно-спокойным взглядом, почему-то известным Константину и наверняка не понятным для других. Но Джон понял… всё ли? Он помотал головой, понимая, что происходящее значило одно: Чес, сидя на коленях так прямо, спокойно, лишь с нездоровым румянцем, почему-то теперь казавшимся серым, на щеках, отдавал самого себя в его руки, в его полное распоряжение, открывал все свои мысли и чувства, уже устав от постоянных недомолвок, скрытого противоборства, какого-то автоматического и огромного отдаления при некотором маленьком сближении и своих наверняка запутавшихся в клубок размышлений; он говорил: забирай, читай, как отрытую книгу, хочешь – используй в корыстных целях, хочешь – сделай рабом, но только, пожалуйста, только бы больше не продолжалось это адское мучение в неопределённости!

Джон видел это и не мог поверить; а Чес устал, просто устал, как и он сам. Он уже хотел просто-напросто довериться и наплевать на то, куда покатиться его жизнь в таком случае; Джон искал возможного опровержения в тёмных глазах, тепло в которых порядком поугасло, но в этом тусклом, приятном, спокойном, слегка отчаянном блеске не видел этого, видел только «Да, Джон, да… это так, это судьба». Но судьба ли? Или так решили они?

– Чес… – зашептал он (они разговаривали шёпотом, хотя потребности в этом не было, но сил говорить громче просто не оказалось), – Чес, ты ведь видишь, какую глупую трагедию мы разыгрываем с тобой? – О да, он ещё старался быть прежним (или это оставшееся на генетическом уровне желание опровергать истины?). Креймер лишь дёрнул губами (это называлось улыбкой теперь), сжал кулаки, чтобы скрыть дрожь, и удивительно спокойно произнёс:

– Ну так что ж? Ты любишь такое – смейся. Наслаждайся, – только после этих сказанных без насмешки слов Джон понял, что всё безвозвратно поменялось, что теперь Чес открыл душу, принял его плевок и вновь раскрыл её, готовый ко второму и сотням тысячам другим. Он добровольно связывал себя с таким ужасным человеком.

Они глупо помолчали несколько минут; колени затекли совсем, стало промозгло. Наконец Константин решил начать, понимая, что если уж это конец, то пускай наступит это раньше, чем позже, и будет тотальным, конкретным, окончательным, чёрт побери, концом! И если раньше какое-то дикое лихорадочное пламя полыхало в его душе, то теперь на него стали сыпаться по одному мелкие камешки – скоро должно ещё и что-то рухнуть.

– Мне тоже надоело… – выпалил он, устало присаживаясь на колени полностью. – Если уж на то пошло… ты не представляешь, что было в те дни… – запнулся, вспомнил, усмехнулся, – день! Это был всего один день, и я… знаешь, я почти свихнулся, – Чес слушал внимательно, мягко на него смотря и будто говоря своим видом «Дальше! Я не осужу…». Джон вновь остановился, понимая, как сложно достать эти слова – простое сочетание звуков – из своей души-помойника. Их же ещё отряхивать надо от дерьма, от сарказма, что гнилью ещё остались там!.. Ужас.

– Ведь до этого, в тот день, когда мы, помнишь, доезжали на грузовике, да и до него я размышлял о том, как мне тяжело с тобой… – Джон выдохнул, повертел головой, про себя понимая, что вот это – ещё тяжелее, но, вдохнув, продолжил: – Тяжело с тобой… я считал так. Мне было невыносимо, и я не знал причины. Я просто хотел оказаться среди других людей, мечтал примерно о том, где мы находимся сейчас, желал поскорее разомкнуть наши пути. Желал… вновь ложное, – тяжко усмехнулся. – Потому что запутался. Запутался в том, кто ты мне: друг или враг и что вообще происходит, стоит ли тебе доверять… и скорее дело не в том, стоит или не стоит, потому что ответ ты знаешь сам, а в другом… Ещё с самого начала, как только встретил тебя, я будто проснулся, а вместе с тем и понял кое-что… будто… только не смейся, ты ведь не смеёшься? – уже говорил скороговоркой, глянул на Чеса – там не было и доли издёвки. – Будто… сближаться с тобой – опасно. Думал, случится что-то страшное, – Джон хотел сказать о том, что совсем не знал себя, но циничное прошлое дало о себе знать, заткнув его вовремя – стать совсем открытым не позволяла подлость. Чес мелко улыбнулся.

– Случилось?

– Как видишь, нет. Я просто понял, что лишь зря измотал тебя, выпотрошил всю твою энергию, заботу, растоптал разные хорошие слова в мою сторону и отказался от руки, протянутой тобой. Я каждый раз плевал на тебя, а ты, отряхиваясь, вновь шёл ко мне, даже сам этого не осознавая. Я ужасен, – сказал без горечи, но сказал. Чес слушал, но ни разу не подал и вида, что удивлён; Джон начинал догадываться, что тот знал или предполагал.

– Тогда и я ужасен, – пожав плечами, просто сказал он. – Я врал себе. Больше не хочу. Это уже сложно… да и не к чему. Теперь я больше не желаю ничегошеньки скрывать. Я пас, – в подтверждение поднял руки, как при аресте, и улыбнулся – тепло и спокойно. Ровно так же стало и на душе у Константина. «Всё» обрушилось, ощутил он, погасив костёр; но что обрушилось и зачем и какие потом последствия… впрочем, сегодняшнего ли дня проблемы? Почему-то страшно не было. Или одиноко. Джон не чувствовал и пальцем Креймера, но понял, что он близко так к нему, как может быть близко только он сам или потрёпанное пальто на нём.

– Видишь, чем мы различаемся: я пытаюсь обвинить внешние обстоятельства, а ты винишь только себя…

– Ты недооцениваешь себя, Джон, – Креймер положил свою ладонь ему на руку – такую холодную, но приятную – именно её Джон хотел ощутить. – Пытаешься принизить. Не нужно делать этого передо мной – я же вижу правду…

– И всегда её видел?

– Не знаю, Джон, – мягко усмехнулся. – Я же не провидец, а обычный…

Константин сжал его руку; он замолчал и вопросительно посмотрел на него. Джон… а Джон просто и не знал, зачем это сделал. Может, ему хотелось ощутить эту только открывшуюся для них связь? Или увидеть воочию, как они на деле понимают друг друга? Вопросы клубком спутались в голове, синтезируясь в новые и увлекая хвосты – старые. Время шло, рука не хотела убираться с руки этого пусть в чём-то далёкого, но по-большему близкого человека; коленей лично он больше не ощущал – те замёрзли и затекли.

Чес смотрел прямо, не отводя глаза; этот невероятно пристальный, но не отягчающий душу взгляд был удивителен Джону, так же, как и выражение лица для возникнувшей ситуации: спокойное-преспокойное, даже умиротворённое и будто бы довольное чем-то. Он перевёл глаза чуть вниз, на его губы: улыбался! Креймер тихо и ровно улыбался, да и вообще… казался таким счастливым. Лично Джон не находил в этом особого счастья – всё выдалось как-то тяжело и болезненно для него: ну не привык он говорить правду, так открываться, показывать истинное, но тщательно скрывающееся на душе и описывать свои чувства кому-то другому, пускай и тому человеку, с которым он прошёл Бог знает сколько. Нет, Джон не чувствовал себя растоптанным, униженным, но его состояние было пограничным с этим; он вновь подумал, что нигде не находит покоя из-за своего дибилизма/эгоцентризма/чего-то ещё… Или это уже не искоренить?

– Скажи что-нибудь, – Джон наконец опомнился и убрал руку с его ладони. Что-то это слишком… опасно? Он усмехнулся: опять какие-то опасности напридумывал?

– Боишься тишины? Разве? – Чес хмыкнул и лукаво на него взглянул. – Вроде, ты это всегда обожал и просил меня заткнуться…

– Но ты никогда не затыкался…

– Теперь – замолкну хоть на всю жизнь, если захочешь, – это было сказано так пафосно и смешно, что Джон едва удержал ухмылку, но Чес, даже заметив это, не дёрнул ни единой мышцей лица.

– Зачем такие крайности и пафосные выражения? Это глупо. Ты знаешь, я такое ненавижу.

Креймер судорожно выдохнул, прикрыл лицо руками и немного потёр его; Джон сразу понял – вот кому сейчас на самом деле тяжко: когда вроде бы все точки расставлены, а тебе всё равно плюют в душу, да так открыто, то стать легче даже от всех признаний не может. Он понял, что вновь ляпнул какую-то гадость, сейчас ох как неуместную, но… попытки оправдать себя ещё были сильны в нём. Впрочем, делала ли его прежним наглость или грубость? Джон видел, что как-то отчаянно пытался хвататься за этот приевшийся образ, причём брался не с той стороны да делал это так ужасно и некачественно, что при единой мысли об этом, таком надоевшем всем и банальном, ему стало тошно; в один миг всё как-то прояснилось, и согнутый в три погибели парнишка перед ним стал видеться в другом свете.

Чес между тем начал быстро шептать:

– Хоть что!.. Неважно! Просто я хочу побыть на время эгоистом… можно? Я устал. Ото всего. Мне хочется быть открытым, как развёрнутая книга, и понимание того, что ты всё обо мне знаешь. Скрывать уже невозможно! Я целых… – остановился, приоткрыл чуть покрасневшие глаза – видимо, начал считать, – целых лет восемь или больше, считая те три года, в которые мы не были вместе, терпел это и скрывал! А теперь точно не могу… оно изнутри меня просто сожрало всего, понимаешь? – повысил голос, который и так был на грани срыва. Джон смотрел в эти глаза, и… нет, на его многолетнем опыте встречались разной степени отчаянности взгляды, если ещё учесть специфику его работы, но эти… Даже когда в очередной раз жертва подыхала на его руках, она не смотрела таким безнадёжным и безумным взглядом, как этот парнишка; казалось, он умирал, падал куда-то в бездну Ада, а не говорил какие-то истины.

Его жутко трясло; холодно не было, но Джон теперь и сам стал ощущать эту леденящую атмосферу в комнате. Чес обнял себя руками и пристальным, побеждённым взглядом смотрел на него.

– Делай что хочешь, Джон, – наконец тихо, совсем неслышно проговорил он. – Раньше я мог чему-то сопротивляться из-за гордости, но теперь… уж лучше не иметь гордости, чем иметь на душе такой груз и такие тайны, неизведанные мной закоулки. Пускай ты это увидишь и сам разберёшься, – он покачал головой и с мелкой толикой нежности на него посмотрел. Потом с трудом приподнялся, опёршись о кровать, и присел. Жестом пригласил Джона встать с пола; Джон не двигался. Джон всё понял.

Да и… можно ли было не понять? Чес был с лёгкостью читаем им ещё с давних времён, правда, ввиду трёх лет разлуки он стал хуже видеть его, но теперь (то ли за какие-то дни, то ли за вообще жалкие минуты сегодняшнего разговора) он увидел его всего вновь, как далёкие просторы в ясную погоду, увидел эти чувства и эмоции, столь сложные, но теперь расписанные в нём, как в пособии для чайников; сказал ли это его взгляд, покорный, подчинившийся, открытый, или общее положение, или наконец дошедшие до этого банального и простого собственные мысли – неизвестно, да и… нужно ли? Это просто пришло – неожиданно, быстро, резко, как обычно приходят на ум какие-то старые ответы, которые наш ум уже давно решил, но не представил в нормальном виде.

Только вот теперь Джону стало смешно – от глупости, по большей части, своей и Чеса: неужели и взаправду потребовалось столько листов мучительных лет, столько стопок страшных испытаний, книг ненависти и преодолении себя, столько исписанных томов о том, как они пытались отречься друг от друга, уйти, убежать, так много их собственных цитат под общей темой «издевательство» и неужели, наконец, потребовалось произойти какому-то ужасу вокруг, чтобы они поняли это самое простое и лёгкое, как пушинка? Неужели это правда? Неужели они так глупы? Джон не верил, качал головой и чувствовал небольшое помутнение разума: становилось плохо только от мысли, сколько лет они потеряли за бессмысленными отречениями, поисками нужных людей, за какими-то псевдо-занятиями и увлечениями, отвратительной на вкус любовью и отношениями. Чтобы всё это решить здесь и сейчас, за пару минут? Всё вот это? Десять лет? Зачем?..

Джон аккуратно поднялся и присел рядом с ним; кровать гулко скрипнула, вернув его в реальность. Он обернулся на Чеса: тот выглядел хоть и жутко убитым, но, как прежде, спокойным и даже силился выдавить улыбку. Джон дивился этому: ему не то что улыбаться, в порядок бы себя привести!

Вывод звучал слишком просто и сложно; Константин не решился произносить его вслух – по сути, это было как раз тем, чего он боялся всю жизнь… А кроме этого, оттуда выходила ещё куча последствий, так что… Он встряхнул головой; рано или поздно то, что сегодня не было высказано, всё равно озвучится, всё равно они осознают это ярче сегодняшнего, всё равно никуда теперь не деться. Чес, наверное, это понимал; а Джон понимал лишь смотря в глаза Чеса.

– Ладно, Креймер… мы сделали из мухи слона… Пойдём отсюда. Наверху есть комнаты поприличнее, – закончилось всё так неинтересно. Джон и сам ожидал услыхать от себя кой-чего получше. Он поспешно встал, отряхнул колени от пыли и обернулся к бывшему напарнику. Парнишка, было видно по встревоженным глазам, ещё ничего для себя не завершил; он ожидал какой-то финальной фразы, а не примитивного перевода темы. Он ожидал того самого, что, слава тебе Господи, наконец синтезировалось в мозгу Джона, но упорно отказалось становиться словами. Константин, конечно, не был лишён некой чувствительности, но всё-таки с годами она у него притупилась, однако даже так он понял этот вопрос без лишних слов.

Но что он мог сказать? Эту позорщину, банальщину? Это такое, которое, будь они героями какого-нибудь фильма, видели бы уже давно все зрители? Это страшное, невыносимое для него почти мучение? Сказать всё это? Серьёзно? Джон выдохнул: предложение-то просто, да и мысль незамысловата, но для него… Впрочем, есть ли смысл говорить – душа просто оказалась слишком ржавой для этого!

– Ну и что с того, что мы всё преувеличили? Для кого-то эта муха – почти что главное в жизни, – Чес резко вскочил с кровати и схватил его за рукав пальто. – Я хочу, чтобы все эти непонятные наши исповеди друг перед другом наконец вылились в какой-то единый, более-менее понятный вывод. Я уже устал… – голос вновь непредвиденно сорвался, взгляд потупился, – устал, сам видишь, знаешь… Но если не хочешь говорить вновь, скажу я, – в решительности поднял глаза; холодок пробежался по Джону от этого – неужели прямо так и скажет всё?

– Ты как хочешь, но я признаю тебя… другом, самым близким человеком, который у меня когда-либо был. Часто в прошлом я хотел скрывать это, иногда из-за гордости (ведь слышать твои издёвки было порой невозможно), иногда из-за невозможности признать это, а иногда у меня не было просто доказательств – только твой сарказм как антипричина. Я также хотел убежать, забыть, уйти и никогда не вспоминать… но оно бумерангом вернулось мне, как бы напомнив, что от судьбы не убежать, – Чес выдохнул, улыбнулся. – Теперь ты всё видишь и знаешь. Я, конечно, представляю, что для того Джона Константина это всё как ненужная и слишком тяжёлая ноша – быть кому-то близким, но… ведь мы оба знаем, какой ты сейчас. И, надеюсь, сегодняшний ты куда более милосердный… и понимающий. Даже если не так, я не откажусь. И пускай жизнь полетит к чертям! Надоело!..

Глаза парнишки подёрнулись безумным блеском, дикая улыбка наползла на губы; свою руку с его пальто он так и не убрал, а наоборот, прижался сильнее и ещё ближе. Джон для чего-то схватил его ниже локтя и не мог произнести и слова; роковое и неимоверно опасное уже прозвучало для него. Опасения подтвердились. Мир рухнул? Как бы не так. Но что-то всё равно «доупало» на место того горящего пламени.

Чес был близко; дыхание было мелким, едва слышным и различимым, но доходило до него явно; встревоженное лицо – не более чем в десяти сантиметрах. И почему в такие моменты на ум приходят точные цифры, противоположности обезумевшему состоянию?

– Господи, наверное, это известно как дважды два, но всё-таки скажу: естественно, я не требую взаимности. Я, как последний из эгоистов, позаботился здесь только о себе, – горько улыбнулся; Джон покачал головой, понимая, как заблуждается парнишка – кто здесь главный эгоцентрист, уже понятно давно.

– Поэтому… я хотел завершить это хотя бы так, – Джон только сейчас ощутил, как тряслась рука, которую он держал; нет, он сам ненавидел жалость, но в тот момент именно она и какое-то ещё другое, более нежное для него чувство возникли в его душе. Да и, глядя на эти доверившиеся глаза, невозможно было испытать другого. Джон не смог не переступить через себя… не смог. Осталось лишь только мысленно сказать «Я проиграл!» и поднять белый флаг. Он выдавил из себя совсем не добрую ухмылку (на более не был способен в тот момент) и, потянув Чеса на себя, прижал его к себе одной свободной рукой; он прошлый как бы окончательно умер в тот момент – это был якобы парад в честь столь горькой победы. Ему хотелось качать головой, усмехаться, говорить, что это не так, что это, как всегда, временно; но мигом переставший дрожать парнишка впереди говорил о другом – о том, что нечто твёрдое и отвратительное всё-таки переломилось в нём тогда.

Стало тепло и спокойно; если раньше душа тревожно металась из стороны в сторону, будучи подогреваемая разными сомнениями, то теперь, когда уже всё встало на свои неприятные, но всё же постоянные места, стало вмиг всё так ясно и понятно, так хорошо, что Джон позабыл о всяких приличиях, о том, что должен был сказать хоть что-нибудь в ответ, что время вовсе не резиновое, а имеет границы, дальше которых – пока нельзя. Всё вылетело из его головы, как только к нему прижался Чес – тёплый, успокоившийся, положивший голову к нему на плечо; Джон не смог убрать руку с его локтя, ею притягивая парня к себе. Другой он придерживал парня за плечи, мягко касаясь его головы и почему-то слипшихся грязных волос. Чес дышал неровно, судорожно, так, когда маленький ребёнок плачет и не может набрать достаточно воздуха в лёгкие; но он не плакал, отнюдь – только проглатывал эту боль и наверняка горько улыбался. «Джон…» – изредка шёпотом выдавливал он из себя и вновь утыкался носом в плечо, не имея пока никаких сил – ни моральных, ни физических, чтобы оторваться от него.

Константин чувствовал свою слабость, в чём-то похожую на происходящее с парнишкой, чувствовал этот ужас, сам нельзя сказать, что не боялся, но таки ощущал провал в себе – так бывает после урагана, когда вроде бы всё прошло, но тревожное чувство осталось. Правда, оно казалось уже таким мелким и малозначащим… Джон прижал Чеса к себе, плюя на себя и на свою гордость и на то, каким он уже представляется в глазах парнишки; стало абсолютно всё равно, когда тело впереди мягко подалось, а бледные пальцы с каким-то упорством схватили его за пальто. Джон носом касался его волос, пропитанных сигаретным дымом, пылью и сыростью, и чувствовал себя вполне удовлетворённым данной ситуацией. Пускай это объятие совсем убьёт его, зато хоть впервые в жизни он делает что-то, считаясь, наконец, с сердцем. И оно заколотилось чуточку быстрее – нет, совсем зайтись в бешеном ритме оно по определению не могло, но даже эта новая частота говорила о многом… например, о том, что Джон впервые не отрицал глупых истин, а покорился им, позволив Креймеру наконец не чувствовать себя обделённым идиотом. Ведь был ещё один такой же смешной идиот, который, к тому же, долгое время портил другому нервишки…

Джон зашептал:

– Пожалуйста, не заставляй меня говорить это вслух… ты ведь сам всё видишь… – Чес усиленно замотал головой, вновь наверняка глотая невысказанное и априори болезненное. А Джон… что мог ещё сказать Джон Константин? Разве сознаться ещё? Нет, кажется, он уже наговорил кучу несерьёзностей; совсем предавать себя не хотелось, поэтому он ограничился лишь этим. Впрочем, даже это затянувшееся объятие с каждой лишней секундой увлекало его сильнее, туда, вглубь, в глухую и глубокую яму отчаяния; и вот уже даже думалось: а отчаяния ли? Джон улыбался, понимая, что попал и уже очень давно. Осталось лишь с треском признать это… но он для этого не так прост.

Наконец дальнейшее бездействие уже казалось натянутым и глупым; да и обнимать своего бывшего водителя так долго становилось уже неприличным. Чес отстранился сам, но ещё долго стоял близко к нему, смотря в его глаза и почему-то не имея возможности сделать ещё один шаг. Джон мало сказать, что сходил с ума – уже давно и окончательно сошёл, что уж и говорить, но сейчас, только сейчас его в который раз за сегодняшний день жутко осенило это понимание. Однако такое теперь как-то и не ужасало… Он лишь кивнул Чесу, сделал пару шагов назад и горько усмехнулся, закрыв ладонью лицо: он ли это был в последние десять минут?

– Джон… – помолчал, подумал, но сделал шаг в его сторону – видимо, не переставало тянуть; и как это Константин смог определить сквозь закрытые глаза, он и сам не знал.

– С тобой всё?.. – Джон резко опустил ладонь с лица и глянул на него; Чес даже вздрогнул от неожиданности.

– Да… – задумался, вновь усмехнулся, потом добавил более уверенно: – Да! Просто нужно подождать, когда всё действительно станет в порядке… уляжется в голове.

Чес смотрел на него частью удивлённо, частью понимающе, слегка приоткрыв рот.

– Значит сейчас ещё не… не настало это время? – зачем-то по-глупому схватил его за рукав, будто ему опять не хватало сил понимать что-то самостоятельно. Джон покачал головой.

– Пока – точно нет, – Джон не решился хоть как-то ответить на это глупое действие, но и не поспешил сбросить его руку – нечто тёплое, наверное, отголоски прошлого объятия были сильны в нём; ещё был безумно слаб умирающий повелитель тьмы, которого, впрочем, время должно убрать в будущем насовсем, но сейчас – пока можно было повыделываться.

Чес ничего не ответил, задумался, потом поспешно убрал руку с его рукава и сделал несколько быстрых шагов назад – будто напугался всего того, что так смело позволял себе. Джон понимал, что ещё чуть-чуть такого безумия – и ему придётся сдавать себя в психушку; ах да, их теперь, наверное, и нет. «Заканчивать!» – набатом звучало в его голове, мигало каким-то строгим правилом, жизненно-важным правилом, невыполнимость которого казалась сладкой и желанной, но… нельзя. Джон вдохнул, прикрыл глаза и отошёл назад, упёршись спиной в стену. Чес зачем-то приблизился к нему; из-за полосы света от открытой двери стало чётче видно его лицо – глянув на него, Константин даже напугался: неужели это он так измотал этого всегда позитивно настроенного паренька? Лицо не выражало ничего иного, кроме безграничного страдания, мучения, жёсткой кислой боли; взглянув на него, Джон будто бы отпил немного горечи из той же чаши, из которой пил её Чес. Тогда до его, кажется, атрофированного ума наконец дошло в полной мере: если для него это трудно, то Чесу это вообще невыносимо, априори в сто раз сильнее и больнее понимать это, видеть и чувствовать эту привязанность, осознанно отдавать себя в полное распоряжение другому человеку, довериться ему, но главное – открыть свою душу, как самому себе. Это оказалось страшно и трудно, и больно, и мучительно… а особенно такому ужасному человеку, как Джон Константин!.. Сам бы он уже давно убежал от такого. Но Чес, знал он, будет терпеть и, глотая слёзы, распахивать душу шире, постепенно убивать себя, сам вполне осознавая это. Однако не сдастся – в его понимании нет иного решения.

– Пойдём отсюда, – Джон потянул его за рукав; тот покорно подался. – Мы найдём с тобой жилище понормальнее. В этом гадючнике оставаться нельзя.

Комментарий к Глава 18. Расстановка точек над i.

эту главу я считаю одной из лучших, пусть и должны мне, по идее, нравится все одинаково.

========== Глава 19. Добро пожаловать в новую жизнь. ==========

Если некому сказать: «– А, помнишь?», ничего другого не остаётся, как забыть.

Валентин Домиль ©.

Он сумел легко вытащить Креймера из комнаты – может, не только по озвученной причине; атмосфера в том помещении уже была пропитана их этим дурацким разговором и теперь разъедала, лично Джона – точно; вероятно, и Чеса и даже сильнее его. Они прошли по пустому сумрачному коридору, вышли в шумный «холл»; Джон уже забыл обратный путь – казалось, прошла вечность и он бывал здесь если не в прошлом году, то в прошлой жизни. Он кое-как смог вспомнить правильный коридор, ведущий к лестнице; туда и направились, как и прежде держась за руки – наверняка смотрелись глупо, но им теперь не хотелось ничего более – только ощущать тепло ладоней друг друга и молчать. Было ужасно шумно, но они чувствовали себя как будто обособленно, будто находились сейчас одни, а вокруг них был просто малозначащий фон. Именно поэтому Джон понял не сразу, что его кто-то взволнованно звал; обернувшись, он увидал свою бывшую спутницу, запыхавшуюся, видимо, от долгого бега.

– Джон, да постойте вы! – переведя дыхание, она испытующе глянула на него. – Вы уже уходите? И забираете его?

– Да, ему уже лучше. И станет ещё лучше со мной, а не здесь, в одиночестве, – Джон не хотел, но краем глаза таки усмотрел, что Креймер глянул на него, вполне возможно, что благодарно – по-другому теперь он не умел. Но ведь ему и правда станет лучше с ним… теперь – точно так. Джону не хотелось больше его оставлять – такого потерянного и убитого; пускай сложно и невыносимо, но он его больше никуда не отпустит. Ведь отпустить теперь Чеса равносильно выдрать из своей души какую-то весомую часть и просто выбросить на помойку; какая останется гудящая пустота, даже говорить не хотелось. Просто иногда с каждым случается – когда что-то из внешнего мира становится его частью; возможно ли спастись тогда? Нет. Но оно само тогда лучшее наказание и лучшее спасение.

– Тогда я схожу на регистратуру, скажу, что он выписался… но учтите, – тут же добавила она скорее наставительным тоном, – если вы покидаете больницу, то начинайте считаться вполне здоровыми людьми, которые обязаны по Уставу соблюдать многочисленные правила, в том числе и работать. А работы, сами понимаете, у нас много.

– Что за Устав? – Джона не напугала перспектива работать – ему-то как раз физический труд полезен. А вот Чесу…

– Я вас ещё не знакомила с ним, – она виновато улыбнулась. – Подождёте меня рядом с больницей? Я выпишу вашего друга.

Джон кивнул, и они разошлись; рука предательски не отпускала руку Чеса, пусть это уже и переходило все дозволенные рамки. В таком случае уже хотелось знать, что будет, если их нарушить… «Если мы, правда, уже не разрушили всё, что есть…» – думал с лёгкой иронией, поднимаясь по узкой, тёмной, лоснящейся сыростью лестнице и ведя за собой Чеса. Тот упорно молчал – наверняка переваривал всё то умопомрачение, случившееся с ними, и всё безумие, которое они разделили вдвоём. А Джон бы и поразмышлял, да уже тошно ему становилось только при мысли о том разговоре – тогда вскрылось, всё что нужно и не нужно в его странной личности, тогда он намеренно убил себя, признавая некоторые вещи правдивыми, тогда он понял, что Чес… просто его судьба, не иначе. Судьба это, конечно, не всегда приятно, но в его случае… Джон встряхнул головой – нет, не сегодня. На сегодня уже предостаточно было этого бреда!

Они вышли наконец наружу; солнце светило по-прежнему ярко, но небо заволокло тяжёлыми тучами, а ветер усилился и похолодал. Джон ненавидел эту обманчивую погоду; они устроились на скамейке рядом с неприметным бараком, скрывавшим под собой целый мир госпиталя, и оба уткнулись взглядами в небо, такое, вроде бы, сейчас безобидное, но ставшее виновником чьих-то смертей, трагедий, болей, плачей, ругани, чьих-то пониманий, открытий, самопредательств. Смотря туда, Джон даже задумался, что хуже: чья-та вполне типичная для настоящего времени трагедия или их глупая комедия? Конечно, когда человек лежит уже выпотрошенным или раздавленным, многие скажут, что это сто крат хуже каких-то тяжёлых мыслей; Джон бы раньше так тоже сказал. Но теперь не позволял обогатившийся всяким дерьмом опыт – иногда уже и казалось спасением лежать в крови под тоннами огромного здания. Почему-то тогда, при взгляде на окружившие со всех сторон их лазурный островок тёмные облака, в голову начали приходить разные мысли; Джон повернулся в сторону Чеса – тот тоже выглядел задумчивым. Интересно, думал о том же самом? Или вообще о другом – не предавался такому бреду?