Текст книги "На осколках цивилизации (СИ)"

Автор книги: Julia Shtal

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 39 страниц)

– Именно поэтому, чёрт возьми, уже не имеет значения, что я гей или ты гей! Ты не догадываешься, но, поверь мне, ты принимал это у себя в душе уже продолжительное время. А сейчас просто…

– Просто пытаюсь сбежать от счастья, ещё не веря в него… Да, я понял, Джон, – парень кивнул, губы слегка задрожали; он опустил голову на плечо Джону и резко усмехнулся. Константин знал: это переизбыток чувств. Ему самому принять всё это оказалось в какой-то степени легче (что удивительно, как ни крути): сказалась моральная усталость и измотанность. Чес, вероятно, ещё немного пострадает. Парнишка повернул голову так, что теперь его тёплое дыхание касалось шеи Джона. Так они, не двигаясь, посидели какое-то время.

– Спасибо тебе, – вдруг проговорил Креймер, отодвинувшись от него и усмехнувшись. – Если бы не твоя благоразумность, я бы давно сошёл с ума. И в тюрьме ты не давал мне накосячить, как мог. Нет-нет, серьёзно! – воскликнул он, видя, как Джона постепенно распирало на смех. – Если бы ты не сказал мне сегодня эту вразумляющую речь, я бы думал, что мы решили замять вчерашний разговор под предлогом того, что я нёс какую-то дикую чушь.

– Чушь? Ага, а я типа подтвердил эту чушь тогда, на реке! – Чес, пытаясь стянуть улыбку назад пальцами, задрожал. Джон, глядя на него, не смог не заразиться этим. Спустя секунду они уже смеялись, громко, звонко, беспечно, иногда касаясь друг друга руками. Тогда Константин ещё раз понял для себя, что же такое всё-таки счастье; Чес, наверное, тоже.

Иногда всё же не верилось, что можно так беспечно жить и что вообще где-то есть такая жизнь; за полуобвалившимися останками цивилизованной жизни и озверевшими людьми невозможно было разглядеть нечто подобное, что проживали сейчас Джон с Чесом. Тогда хаос резко обрушился на мир; отдельный мини-хаос ворвался в жизнь Джона в лице Чеса, открывшего ему ясный взгляд на происходящее. Потом потихоньку судьба стала вычёркивать лишних, по её мнению, людей из жизни Джона и пустила его самого на волю центробежных сил, раскручивающих его по кругам Ада. И Чеса не могло не зацепить вместе с ним. После этого всего трёхразовое обильное питание, полдники, чистое бельё, продолжительный сон и частые прогулки – всё это казалось земным, невозможным Раем. И сам факт того, что Джону больше не нужно скрывать нечто в их отношениях с Чесом, спрашивать, почему он делает так или иначе, почему между ними проскальзывают безумства, делал эту размеренную жизнь ещё более приятной.

За больницей находилась чудесная, но маленькая аллея из пожелтевших деревьев. Там стояли большие удобные скамейки, и гулять можно было в любое время. Джон и Чес любили мотаться там, иногда заходя на газон и садясь под деревья: почему-то так было лучше. Им удалось немного познакомиться с другими больными именно благодаря этому месту. Люди, хоть порой и лечились от чего-то более существенного, чем они с Чесом, были добры, вежливы и разговорчивы. Джон поначалу относился ко всему скептически, но благоприятная обстановка размягчала его. Постепенно страшные моменты прошлого стирались из его памяти, но всё-таки… всё-таки они были словно след от хорошо заточенного карандаша: вроде, какую-то часть резинкой стереть можно, но вмятины остаются такие, что не составляет труда прочесть, что здесь было написано. Также оказалось и в памяти Джона: каждое печальное событие оттеснило в его душе своеобразное болезненное клеймо. Кровь от них уже давно стёрлась, а раны зажили, даже резь прошла, но вот само клеймо будет, скорее всего, ещё долгое время.

Джон часто думал об этом, особенно когда покидал безупречно светлые стены больницы: в них никак не могло подуматься о таком. И сегодня, спустя пять дней или больше с их прибытия в Хайд, Джон и Чес до обеда решили проветриться в аллее. Они даже облюбовали своё собственное место: в конце аллеи росли старые дубы, и, если зайти поглубже в маленький лес, идущий за аллеей, можно почти скрыться от лишних взглядов и подумать о чём угодно. Там росло уже долгие столетия дерево, о большие выпирающие корни которого можно было упереться, как о спинку стула. Они не боялись застудиться, хотя погода, мягко говоря, не радовала: день ото дня становилось пасмурнее и холоднее. Скорее всего, когда выйдет солнце, они и не узнают, что это оно; уже и забывалось то, что это штат Калифорния, где почти всегда тепло и комфортно и весь день греет солнце.

Чес сидел рядом, иногда они болтали о мелочах, рассуждали вслух, что могло произойти с миром, раздумывали, как им действовать дальше, даже решили, что мечта о домике рядом с морем не так уж и невозможна. Креймер любил прикасаться к нему, редко – класть голову к нему на плечо и слушать отдалённый шум незатейливых разговоров на аллее. Они успели познакомиться почти с каждым обитателем этого места, слушали их непростые истории, рассказали очень вкратце свою. На вопрос, что же произошло в мире, никто не знал точного ответа: местные, что жили здесь до катастрофы, лишь слышали далёкие погромы да пару раз замечали на небе непонятные летающие устройства, которые даже рассмотреть нормально не удавалось, а пришедшие сюда жили недалеко от Хайда, поэтому видели, как падала цивилизация, чуть подробнее, но всё же не так подробно, как Джон с Чесом. Их рассказы о первых минутах катастрофы слушали с разинутыми ртами; на них смотрели в некотором смысле как на героев, что сумели вылезти из-под обломков и выжить. Правда, Джон ни разу не упомянул об их с Чесом мини-расследовании до катастрофы, о каких-то странных установках и о влиянии. Он решил оставить эти открытия до лучших времён, когда их слушателями будут не рафинированные почти безоблачной жизнью люди, а интересующиеся этим, готовые провести исследование.

– Знаешь, а я всё же лелею мысль о том, что мы сможем захватить чей-то дом, – вздохнув, Чес с лёгкой улыбкой повернулся в его сторону. – Ты, конечно, думаешь, что это банально и глупо.

– Даже если быть точно уверенными, что около побережья людей обстреливали так, что напугали их… А мы заметь, этого точно не знаем, – акцентировал Джон, – то что прикажешь делать, если и хозяева вернуться в свои нагретые места?

– Объявить политику: кто первый занял, того и дом! – Чес рассмеялся, однако Джон хмыкнул, всерьёз заинтересовавшись этой мыслью. Подумав немного, он выдал:

– Я почему-то уверен, что, в каком-то смысле, это так и будет. Однако, знаешь, это будет ещё не скоро… Нам бы лучше подумать о том, чем бы заняться после выписки.

Они стали перебирать варианты работы, которые им могли предложить. Джон, между прочим, во время их лечения обнаружил положительные изменения в характере Чеса: к нему возвращались прежние рассудительность и ясность мыслей, а вспыльчивость и безрассудство уходили всё дальше. Взгляд больше не полыхал безумством, там теперь проглядывали лишь живые задорные огоньки, говорившие о желании двигаться вперёд и жить в полном довольстве. Что касалось их личных отношений, о которых они, то ли плача, то ли смеясь, признались в день побега, то, думал Джон, подняв упавший на его пальто сухой ломкий лист, там не было повода волноваться. Всё шло своим неспешным ходом; каждый из них ещё потихоньку принимал это у себя. Однако Джон никуда не торопился, как и Чес: пусть некоторые интимные подробности однополых отношений им ещё придётся познать, однако за душевную сторону любви они могли не волноваться. Непривычность мягко скроется за доверием и бесконечным уважением друг к другу, знал Джон. Это знал и Чес.

В этот момент, когда Джон раздумывал, Креймеру странным образом, видимо, пришли подобные мысли, и он тихо выдал:

– Знаешь, я до сих пор не верю, что меня наконец перестанет лихорадить в личном плане. Я ведь был… все эти годы словно брошенная голодная собака, – он усмехнулся, отобрал у Джона листок, стал вертеть его у себя в пальцах. – Мотался туда-сюда, от одной к другой… Каждый раз пытался приютить своё сердце у кого-нибудь, но места для меня там уже не было. Понимаешь? – он пристально, но насмешливо посмотрел на Константина. – В конце я подумал, что, вероятно, для меня у высших сил не нашлось пары, с кем я мог бы не думать, кто я, чего стою, а мог бы просто наслаждаться жизнью.

– В этом плане я просто твоя копия, – Джон отыскал ладонь Чеса и сжал её, а сам глянул наверх, на качающиеся от ветра кроны. – Кроме этого, у меня на всю жизнь осталась в сердце вина за Дженни… – что-то при этом имени в горле у Джона резко перекрывалось, и вместо слов оставался сиплый шёпот. Он не решился продолжить и замолчал; Чес крепче сжал его руку и медленно вздохнул. Эти мрачные мысли, наверное, единственно могущие ввести Джона в глубокое расстройство, развеялись восклицаниями о начале обеда. Сам Константин старался как можно реже вспоминать свою дочь, у которой день рождения почти совпал с началом неминуемой гибели для неё. Он помнил её удивительно тихой, но послушной и розовощёкой девочкой; не повезло ей родиться в разгар какого-то чудовищного эксперимента над человечеством со стороны внеземных цивилизаций. Ну, или не эксперимент; по крайней мере, в её рождение точно работали эти установки; Джон и сам был под влиянием. Но вместе с этим воспоминанием он хранил и другой её образ: бледная, умирающая, она смотрела на него с удивлением, беззвучно спрашивала папу, почему ей так плохо, почему это вышло с ней, а он не мог ответить. Никто не мог. Судьба использовала её душу в качестве урока Джону. И он его со скрипом усвоил.

Тогда только Чес вывел его из этого омута самобичевания, несмотря на его заскоки и нежелание. Тогда-то он и стал понимать, что этот парнишка – его всё; и всегда был им.

Впрочем, прошлые мысли хорошо выдавливались из головы настоящим, столь ярким и насыщенным событиями.

После выписки из больницы Джону и Чесу, оздоровившим, без единой царапинки, разве что с оставшимися шрамами, Клара предложила варианты работы. Самой лучшей оказалось должность повара в местном кафе, пользующимся популярностью здесь. Чесу же предложили быть барменом. Платили прилично, так что зажить можно было не бедно, но и не слишком шикарно. Жить предложила Клара в большом двухэтажном доме на втором этаже; первый занимали женщина с ребёнком. Общими были душевая, находившаяся вне дома, и кухня. Соседи почти сразу нашли между собой общий язык.

Наверху пришлось прилично прибраться. Денег должно было хватать на всё и всегда: учитывая их своеобразное пособие и чуть большее – пособие Чеса, можно было не экономить, как в Ранчо-Парк. Даже все нужные лекарства удалось купить почти сразу: всё, что нужно было Креймеру, здесь было в достатке и стоило недорого, так как именно эти препараты не пользовались особым спросом в Хайде. Джон наконец мог облегчённо выдохнуть: Чес потихоньку лечился и становился совершенно здоровым.

Однако сразу же после выписки настал важный для парнишки день: день его рождения. Администрация подарила ему несколько нужных в хозяйстве вещей и двести долларов. Часть денег Джон с Чесом решили откладывать и копить: уже с самого начала получалось довольно приличное сбережение. Джон говорил, что это на случай, если домик у океана не удастся захватить, а придётся покупать по-цивилизованному.

Чес был счастлив отметить день рождения в маленьком парке на территории Хайда около речки, хотя вполне мог за решёткой и с весьма ужасными соседями. Но, несмотря ни на что, день рождения отметили тихо и спокойно, в семейном кругу, если так можно выразиться. Честно говоря, жизнь стала вообще напоминать неторопливое течение, словно они находились в полу-отпуске. Постепенно подозрительность и скепсис уступали открытости и доверию. Признаться, их жизни до катастрофы казались менее комфортными и обеспеченными, чем сейчас. Будто маленький кусочек европейской жизни на холмистых просторах штатов, заражённых внеземным вирусом. Под вечер дня, в который Чесу исполнилось двадцать четыре, когда алкоголь приятно развязал язык и руки, сам парнишка, раскрасневшийся и с блестящими влажными губами, признался, что не прочь жить в этой самой Европе, если там так же, как и в этой деревне.

– Эту Европу надо ещё из средневековых развалов вытаскивать! Уж где родились мы с тобой, там и жить… – Джон, как обычно, был рассудителен до тошноты, но он будто сам и знал, что Креймер только и ждал этих слов, ждал этой капельки холодной воды на своей горячей глади. Всё же его умеренная импульсивность не выгорела с уходящими в прошлое цифрами его возраста. Улыбнувшись обворожительно, Чес подал Джону ещё не начатую вторую бутылку вина – конечно, глупо верить, что согревающее пойло могли здесь ещё производить, вероятно, сухое порошковое вино разливали по давно отслужившим свой срок бутылкам, которые заблаговременно и бережно собирали, да и сегодня им сказали занести стекляшки в кампус. Во всяком случае, не похожа была жёлтая обглоданная этикетка Шато 2000 года на ту бурду, что они пили в действительности. Такое вино в доброе время продавалось бы в пластиковых тарах; но, после краха всей мировой империи алкоголя и не только его, приходилось довольствоваться даже этим. Даже этот эликсир казался, в принципе, нормальным, если не придираться – конечно, после стольких месяцев алкогольного голодания. Джон мягким движением разлил вино по бокалам. Отпили немного тёмного тепла, и язык готов был, кажется, уже не только развязаться, но и пустись в пляс.

– А всё же, а всё же… – мечтательно-иронично, как делают обычно довольно повзрослевшие дети, выдал Чес и усмехнулся. Джон чувствовал, что и ему, и Чесу нужно бы сейчас хорошенько напиться, но ведь этим пойлом даже запьянеть – дело сложное, а во-вторых, после такой неудачной попытки завтра от некачественного слияния фиолетового порошка и спирта можно и не проснуться на первую рабочую смену. «Тогда уж, без денег, наша мечта отодвинется ещё дальше, Чес». Джону даже показалось, что парнишка, сделав мелкий глоток, немного кивнул ему. Впрочем, подобное чтение мыслей уже не удивляло так, как в прошлом – неприятно, а наоборот, удивляло с оттенком тёплого зелёного или коричневого цветов, в которые могли окрашиваться чувства. Как и цвет глаз Креймера. Так вот оно, откуда…

– Знаешь, – опустив бокал, вдруг замеланхолил парнишка, – год назад, когда я отмечал день рождение в праздном одиночестве, я и представить не мог, что какие-то 365 дней поменяют так много. Точнее, иногда приходило какое-то смутное ощущение, что всё будет по-другому, но оно отчаянно слабо… А у тебя? Что-то подобное? – Чес, не дождавшись, вздохнул и опустил голову ему на плечо: это была его любимая поза, довольно близкая с одной стороны, но ни на грамм не подозревающая их в тесных отношениях с другой.

– У меня не было времени предаваться таким пространным размышлениям, – больно укололо в место, где раньше хранилась частичка души Дженни – впрочем, нормально, ради профилактики надо иногда делать. – Я пытался прокормить бывшую семью.

– Тут, понимаешь ли, другое… – немного погодя заговорил он. – Вот эта самая семья кажется уже будто и никогда не существовавшей. Будто целый долгий год прошёл, как она исчезла в два чётких щелчка. А если год пройдёт, то, вообще, как вечность… Но в каком-то смысле я тебя понимаю, – Джон внимательно уставился на немного расплывающиеся вблизи полуопущенные ресницы. – Это довольно близко.

– Но, несмотря на смутность, я буду помнить их всегда. Пусть призраками, но… – Константин ощутил горячую ладонь парнишки на тыльной стороне своей. – И, даже если это и бредни пьянеющего мозга, мне кажется, ты мне не дашь это забыть.

Чес довольно улыбнулся: опять, что ли, знал, эти слова наперёд? Однако сейчас это было уже не слишком важным. Не слишком важным этим полузвёздным декабрьским вечером, когда матовая луна пыталась расчистить себе путь меж складов с тёмной небесной ватой, а быстрый свежий ветер прорывался сквозь частые блестящие стволы деревьев. Помолчав немного, дав мыслям пронестись через серый потрескавшийся мир за пару секунд, вероятно, со скоростью света, неожиданно привстал Чес и, слегка отодвинувшись, воскликнул:

– Знаешь, ты, конечно, прости, что я такой забывчивый и делаю всё так поздно. Но я вспомнил. Кое-что… – Креймер потянулся рукой, словно хотел сжать его ладонь, но в итоге остановился в районе запястья, и его пальцы сжали шерстяную ткань отстиранного от воспоминаний пальто. – В ту ночь… может быть, помнишь когда я застукал тебя за курением и… Мы тогда как-то слишком по-глупому и, я б даже сказал, по-книжному столкнулись и остановились чересчур близко друг к другу. Тогда… – его пальцы аккуратно проскользнули к его ладони; движения приятно защекотали кожу, той необычного вида щекоткой, когда эти бесхитростные прикосновения отдавались где-то в душе, – тогда в моей голове пронеслась безумная, опрометчивая мысль признаться тебе, если не проговорив роковые слова, то сжигая эти лишние сантиметры между нашими губами. Это бы прилично подпортило всю драму, которую мы разыграли после побега.

Джон не был изумлён: что-то такое же, из того же самого пыльного склада похоронивших себя смелых мыслей, которым заведовала сестра судьбы, отчаяние, пронеслось и в его голове в ту закоптившуюся от красных мантий ночь. Он и сам был готов сойти с ума, но реальность вовремя пустила не столько между ними, сколько между их душами прохладное дуновение. Видимо, так вернее. Хотя недавно, когда они вытаскивали волоком из себя дерьмо-слова, так не казалось. Легко потрепав его по волосам, Джон с радостью подтвердил, что их безумности одной грядки овощи:

– Я испытал похожее. Даже больше: знал, что ты это чувствуешь тоже. Впрочем, ты же знаешь, что я не из тех, кто любит бросаться словами или действиями. Наверное, хорошо, что тогда мы не совершили ошибки.

– А совершили её чуть позже. – Довольная улыбка (кажется, одна на двоих, даже подумать страшно) тут же появилась на их губах. Уж так они были сделаны, что любили слегка подшутить над собой, над своими чувствами – но лишь слегка! Этот как давешняя традиция отпугивать только что прикормленную птицу доверия между ними. Ничего, абсолютно ничего, кажется, не менялось, всё это было словно одно огромное море, статичный гигант, не сдвигающийся с места; а с другой стороны, море каждый день было другим, принимало различные оттенки от серо-каменного до лазурного с прожилками фиолетового и имело разную форму от лёгких сантиметровых волнишек до многометровых резких громад. Это были они. И от осознания этой необычной мысли они будто во второй раз поняли, что наконец за воронкой Ада появился свет, и это не ложный блик в их уставших глазах. Это Рай. Вот он, вокруг. И уже навсегда можно позабыть про тревожное волнение, летающее, словно сквозняк, по эпицентру печальных ноябрьских событий. По крайней мере, именно Джон и именно сейчас понял, что отныне можно не оглядываться на каждый шорох и не раздражать себя лишним опасением. Чес-то наверняка был ближе к судьбе и успел услыхать то, что она нашептала ему: «Теперь можешь жить спокойно…»

День рождения завершился дружным вваливанием в дом, добиранием на ощупь до кровати и двумя заснувшими на одной постели фигурами. Не хотели напиться этим дерьмовым алкоголем (да и не могли чисто теоретически), однако наклюкались будь здоров вопреки всему в общем и завтрашнему первому рабочему дню в частности. Джон впервые видел напарника таким: раскрасневшимся и невероятно живым, несущим всякую смешную дичь. Пару раз парнишка признавался ему в любви, как будто в первый раз, чем смешил Джона, а потом полез к нему, но на полпути заснул, упав в его объятия. Потом Джон не смог пошевелиться и решил остаться с ним, да и сам не был уверен, что найдёт свою кровать в полной темноте.

Проснувшись к восьми следующего дня, они буквально за полчаса смогли привести себя в порядок… хотя бы внешний. Конечно, ждать слишком долго, пока вода нагреется, они не могли, поэтому ополаскивались едва тёплой, зато взбодрились. Две кабинки душевых находились вне дома, точнее, за ним, в отдельном маленьком зелёном строении. После этого, достав из прохладного погреба ветчину и сыр, Джон сделал им завтрак, пока Чес мылся. В головах, конечно, ещё шумело даже после крепкого кофе, но похмелье оказалось хорошей специей к нему: и вместо корицы, и мускатного ореха, и кардамона. Однако ж, по крайней мере, лица их были свежими после холодной воды, а кофейная гуща отполировала их взгляды до блеска. «Началась обычная будняя жизнь, Джон… На сколько тебя хватит в ней?». Константин усмехнулся. Всё это вопросы лишь одного неразличимого в густом тумане событий будущего.

Кафешка «Мираж» – их новое место работы – пользовалось большой популярностью среди местных и было одно из двух кафе, что вообще существовали в Хайде: и недорого, и вкусно – всё, что и требуется потребителям. Это небольшое двухэтажное кремовое здание с ярко-красной черепицей находилось на другом краю Хайда, на его востоке. Так что Джону с Чесом, живущим как раз на западе, очень быстрым шагом требовалось минут десять, чтобы добраться до неё. О названии кафе свидетельствовала серая алюминиевая вывеска с выгравированными буквами; она не гармонировала с общим, несколько европейски средневековым видом домика. Будто в картину Италии восемнадцатого века нерадивый художник пририсовал человека с айфоном и в свитшоте. К домику прилагалась широкая открытая веранда с круглыми отполированными столиками, на которых были постелены разномастные клеёнки. Внутри тоже не было ничего интересного; Джон не находил интересного в минимализме: деревянная светлая обивка, те же столы, пару абстрактных картин, на белом потолке – выкрашенные под железо люстры, на стенах несколько прямых, светлых алюминиевых светильников, и наконец бар – коричневая ровная стойка в конце зала, увешанная блестящими стаканами и бокалами разного калибра. В девять утра здесь уже было людно и шумно, люди даже облюбовали и столики на воздухе, весьма холодном и неприятном.

Человека, который заведовал кафе, звали Роном – это был рыжий большой бородач неопределённого возраста. Он же и обсуждал с ними некоторые детали их работы пару дней назад. Рон сказал подходить им на второй этаж, где, вероятно, жил сам. Единственное, что немного порадовало Джона с Чесом в приближении этой будничной, серой работы, было то, что они могли часто пересекаться в рабочее время, ведь кухня находилась ровно позади бара, и то, что им обещали провести ознакомительный курс где-то недели две. Естественно, им даже за это заплатят, правда, всего лишь восемьдесят процентов от зарплаты, но хотя бы не половину. А потом, когда они наберутся опыта, как говорил Рон, им станут платить в полной мере. Джон искренне надеялся, что их не облапошат.

Чес, кажется, был уже в восторге от роли бармена: ему казалось, там есть место интересному. А вот Джону его новая профессия нравилась с натяжкой: готовить он не любил, но, конечно, ради денег готов был стать отличным поваром. Впрочем, жизнь давно подсказывала ему: не бывает любимой работы, бывает высокооплачиваемая. Что не сказать о Чесе: ему жизнь наговорила иного. И в этом плане ему повезло гораздо больше.

Весь второй этаж оказался одной большой комнатой, где кровать от всего остального отделяла грязного цвета ширма. Это место было средоточием беспорядка, громоздкой пыльной мебели, мелких, потерявших свой шарм безделушек и блестящей гитары, висящей на стене и будучи единственной вещью, за которой хозяин явно следил. Рон пригласил их сесть за один из трёх столов, что были здесь, и вкратце обрисовал им будущую работу ещё раз, теперь уже вдаваясь в детали. Потом проставил в их документах информацию о том, что они приняты на работу, и сам довёл их до Сола и Брук – они теперь их своего рода наставники. Это были брат и сестра, да к тому же, близнецы, на вид им Джон дал не больше двадцати лет: оба рыжие, с непослушными копнами волос, с живыми карими глазами, веснушчатыми лицами и широкими ртами. В общем, довольно милые. Немного неожиданным оказалось то, что это дети Рона, хотя рыжина поспособствовала тому, что изумление оставило за себя лишь удивление. Брук стала наставницей Джона, так как сама была поваром, но теперь больше ушла в официантки, а Сол возглавил Чеса и, хотя и не был барменом, а только официантом, знал это дело до мелочей.

Так и начался их рабочий день; даже не так – новая рабочая жизнь, пусть и звучало вульгарно. Но, несмотря на первые трудности, новизна осваиваемого ремесла, дружелюбные наставники и спокойная атмосфера делали работу чуточку проще. Джону выдали слегка застиранные до серости одежды повара, а Чеса заставили надеть чёрные брюки и приятно пахнущую, но мятую белую футболку.

– Выглядишь необычно! Разве что колпака не хватает… – заметил Чес, когда они, переодевшись, выходили к Брук и Солу.

– Будет прозрачная шапочка. Чувствую себя странновато в этой одежде, – Джон поправил фартук, потом футболку, а затем оправил штаны – всё белого цвета. Чес усмехнулся и похлопал его по плечу.

Потом они окунулись вместе со своими рыжими спутниками в повседневную жизнь недорогой кафешки, где с утра активно работал Чес, настаивая тёмную жижу в турках для желающих взбодриться посетителей, а Джон разгонялся только к обеду, когда уставшие рабочие приходили разорвать большой кусок мяса и залпом выпить большую миску супа. Вместе с Брук Джон научился быстро и красиво строгать овощи, ловко расправляться с тушками курицы, на глаз засыпать скворчащее мясо различными специями, готовить вкусные наваристые супы различных видов, привлекательно раскладывать плоды своих трудов на блюде и украшать их соусами. За первую неделю он обучился быстро готовить лишь треть меню; за другие две освоил оставшееся и уже стал почти таким же профессионалом, как и его двое коллег. Сол же научил Чеса готовить кофе от эспрессо до латте без помощи кофе-машины, одиноко стоявшей в углу барной стойки – электричество сюда хотели ввести в одну из первых очередей, но только после Нового года, самому варить и сбивать пену для капучино, ловко орудовать стаканами разных форм и стараться их не разбить, рассказал, для чего используется каждый, а также поведал секреты вкусных коктейлей, обучил технике вливания по уровням каждого напитка и показал, как за две минуты сделать Пина коладу. В общем, примерно тоже через неделю Креймер орудовал своим баром очень даже профессионально, уже изредка прибегая к помощи Сола.

Конечно, после первого рабочего дня Джон и Чес испытали своего рода удручение напополам с восторгом: вроде бы, это было нечто новое в их жизнях, новые умения и новые люди, но всё же именно в первый день они почувствовали, как неловки и насколько, вероятно, будет сложно даже в этом простом деле. Но подавленность проходила очень быстро, особенно когда они наконец добирались до дома через широкие улицы Хайда, наполненные вечерним счастьем: друг другу поднять настроение они могли как никто другой. Однако, несмотря на мелкие бытовые проблемки, временные неудобства, Джона не отпускало чувство, что они наконец добрались до ближайшего выступа горы, в которую отчаянно поднимались уже в сотый раз – теперь падать не страшно, если они заберутся чуть повыше: надёжная ступенька всегда под ними, и это совсем другое, нежели чем скалистое подножие. Честно признаться, для Константина первая неделя в этом месте, в вычищенной до блеска полупустой больнице с режимом почти как на отдыхе около моря, с разницей лишь в процедурах и отсутствии моря, казалась нереальной, подставной, только хорошо отыгранной. Несмотря на то, что он сам очень быстро размягчился, всё же он был готов принять удар с любой стороны. Однажды о чём-то подобном признался ему Чес, немного неуверенно, словно на миг к нему вернулась робость из прошлого, когда между ними стояла толстая стена, сквозь которую не было слышно самого важного – глупого сентиментального шёпота. Впрочем, это место теперь полностью завоевало доверие Джона. Он не удивлялся, почему получилось так хорошо: просто, ко всем чертям, они заслужили это!

========== Глава 28. Прежнее с новым привкусом. ==========

Наверное, у каждого в жизни бывает такое лето, когда ходишь по земле, словно летаешь по небу.

«Я люблю тебя (You I Love)» ©.

Так, в неспешном ритме обыкновенной загородной жизни, будто даже и не омрачённой катастрофой огромного масштаба (будто даже и не было), они начали жить и потихоньку набираться сил, моральных и физических. В первый месяц мучили кошмары, болели руки от готовки еды и коктейлей, иногда, просыпаясь среди ночи, холодный пот покрывал Джона и Чеса с головы до ног – как будто опасность была где-то рядом, но всё это было мнимо, ещё поражало обилие еды и воды и доступность цен, а необычно было получить после Нового года зарплату – они уже и забыли, как пахнут настоящие деньги, а не какие-то железки. Сам Новый год запомнился отсутствием ёлки, зато богато украшенной их комнаткой наверху различными золотистыми шарами, колючей мишурой, зелёными венками из настоящих веток с вкусно пахнущими шишками – всё это заботливо принесла им Клара. Джон и Чес решили не отделяться, а устроить праздничное пиршество вместе с семьёй внизу; надарили друг другу безделушных подарков в яркой блестящей обёртке и были счастливы. Часто выходили на улицу в канун Нового года; ночь, мягкую, но прохладную, чем все остальные дни, тоже провели на главной улице, затянутой наспех сколоченными лавками со всякой ненужной, но чудесной продукцией. Чуть дальше были танцы, развлекательная программа, кричали во всё горло и весело шутили; давали бесплатно шампанское, эгг-ног* и кусочек фаршированной всем, что неправильно лежало в холодильниках, индейки.

Джон и Чес никогда раньше бы не подумали, что смогут так веселиться даже после двух бокалов алкоголя. Когда до Нового года оставалось всего несколько секунд (часы здесь шли точно, а вот часы Джона опаздывали на полчаса), Чес что-то стал загадывать. Джон отчасти понимал его: наверняка просит спокойствия и мира на этой планете. Нынче у тех людей, кто мог так свободно и радостно праздновать этот день, было общее желание. Вроде бы, всего одна шестая года обернулась трагедией, а казалось, что сам год. Джон загадал это и парочку своих личных желаний.

Потом напокупали различных ароматных и красиво завёрнутых безделушек и с набитыми карманами потопали домой ближе к утру. Отдохнув немножко, стали поздравлять Ребекку и Иону – мать с сыном, что были их соседями, а те – их. Вышло мило, хоть Джон вроде и протрезвел и никогда такого не любил.

– Я думал, Новый год мы отметим в камере, чем окончательно испортим себе его, – признался Креймер, когда, разбросав все покупки по редким полкам в своей комнате, они ложились спать, наплевав на время, которое говорило, что сейчас в самом разгаре обед. Девяносто восемь процентов людей должно понять их: с наступлением праздника внутренние часы сдвигаются на непозволительный промежуток.