Текст книги "На осколках цивилизации (СИ)"

Автор книги: Julia Shtal

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 39 страниц)

Джон сказал Чесу, чтобы тот подходил в скором времени, а сам пошёл в сторону бани, вверх по улице, как и сказала Молл. Увы и ах, но никакой одежды, кроме этой, уже давно отслужившей свой срок, у них не было; Константин с какой-то грустью прощупывал грязную, местами рваную, но в чём-то ещё похожую на пальто тряпку на себе – вот и всё, что осталось от прошлого величия. Так же ведь и в его душе, верно? Джон уже не мог не соглашаться. Но радостно было хотя бы вот от какой мысли: начиная с этого времени его голову займут только бытовые проблемы – где заработать побольше, как распределить доходы, скопить на нужные лекарства, где покупать еду подешевле, как выходить Креймера, если врач тут навряд ли имеется. И всё. И это радовало. Бывает такой момент в жизни, когда начинаешь радоваться тому, что после долгих моральных передряг, после психологических кругов Ада и священного костра душевной инквизиции, что в конце концов сжигает всё, что там было, доброго и злого, хочется просто отдыха, просто отвлечься на насущие дела и, возможно, пустить своё житьё в гору, стать хорошим хозяином; но только, Боже упаси, не думать о прошлом, не думать о тех поступках, о недавнем, что опять вводит в обугленную пучину страданий.

Джон был почти счастлив, окунаясь в эту малость нищенскую, чисто материальную, хлопотную, тревожную, но для него – спасительную жизнь.

Ноги едва несли, особенно в небольшую горку, где и находились бани; открывшееся во время уборки второе дыхание быстро закрылось, оставив место лишь бесконечной усталости и измождённости. Наконец Джон дошёл; бани представляли собой что-то наподобие сарая, похожего на их домик, только много больше, раза в три или четыре; находились они по левую сторону от дороги, на двери имели белую дощечку с намалёванным на ней красными буквами едва читаемым названием, где всё-таки ниже чуть ли не маркером было чёрным написано «Баня». На крыльце сидел, видимо, охранник. Завидев Джона, подходящего к нему, он мигом встал и пропустил его.

– Есть свободные места? – спросил он.

– Да, – ответил охранник, – только осталось два. И вам бы воду принести – всё использовали почти. Колодец за зданием.

Джон кивнул и про себя усмехнулся: два места! Как будто только их и ждали…

Честно говоря, он мало запомнил из того похода в умывальню – просто зверски устал; в памяти остались лишь какие-то обрывки… Например, когда он доносил последнее ведро вода, то проходил мимо зеркала и невольно остановился. Нельзя сказать, что на него смотрел вообще другой человек, изменившийся в дурную сторону, но… там точно не было больше того довольного здорового лица и блестящих глаз, выражения пресыщения и ехидной глупой улыбки, которые он сто процентов имел до самого выхода из дома в то роковое утро, когда ему пришлось многое поменять в своей жизни, особенно к вечеру, вместе со встречей с Чесом… В запотевшем зеркале виднелось обыкновенное лицо, казавшееся, быть может, чуть старше лишь от слоя пыли и грязи на нём; но отрицать глубокой перемены в своих глазах, теперь осунувшихся и поблёкших, он не мог. Если бы на него посмотрел кто-то из его прежних знакомых или Кейт, они бы сказали: ты либо совсем потерял себя, либо понял за этот короткий промежуток времени то, что люди понимают только к концу своих жизней. Но здесь не было правильного ответа, думал Джон, ни то, ни другое. Он отнюдь не терял себя, и он точно, прости Господи, не был тем оригиналом, который всё резко осознал; возможно, он просто-напросто нашёл себя, именно нашёл, и если и понял что, то только то, что и должен был понять в этом возрасте. Вот и вся разгадка. Здесь не было ничего необычного – наступило то, что обязательно должно было наступить.

Когда воды была согрета, подошёл Чес; Джон отчего-то внимательнее пригляделся к нему, хотя освещения внутри не хватало – только свечи и тусклый свет от плотно зашторенных занавесок, и понял: вот у кого точно произошла целая революция в душе. Но прошла едва заметно для окружающих; только Чес мог видеть её результаты, а Джон – лишь отношение Чеса к этому через его глаза, в которых теперь, увы, и правда больше не было ничего от прошлого.

Внутри баня была разделена ширмами на девять или десять маленьких зон; отовсюду шёл пар, слышались плескания, где-то даже полушутливая песня. Женская баня находилась напротив – такой же домишка, только пожелтее. Полотенца, к счастью, можно было взять здесь, только потом с возвратом и в чистом виде. Джон перенёс все тазы с водой для Чеса в его дальнюю кабинку, а потом – для себя, которая находилась почти у входа в раздевалку. Здесь было жутко влажно и жарко, поэтому вмиг вставшие дыбом пыльные волосы размякли, и грязь струйкой стала стекать по лицу. Как Джон понял, внутри каждой такой кабинки был поставлен мини-камин со слабым огоньком, где можно было подогреть остывающую воду; кроме того, в конце бани всегда поддерживался огонь в огромной печи.

Константин вспоминал самый последний раз, когда умывался: это было где-то после или перед похорон Дженни. Тогда была только бутылка воды, кусок мыла и старая бритва, которая исцарапала его щёки и подбородок до ужаса. Теперь это казалось таким давним, хотя на деле прошло не более пяти дней. Джон просто сбился со счёту нынче. Однако какая-то радость от неожиданного уюта всё равно согревало его почти охладевшее к удобству сердце.

Удивительно, как порой мытьё способствует очищению не только внешнему; кажется, почти чёрные воды вперемешку с пеной лились не только с его головы, но и с души. Когда он оделся в чистую, выстиранную им заранее одежду и глянул в зеркало, то увидел там уже посвежевшего, гладко выбритого мужчину, но с теми же глазами старика, как ни улыбайся и ни мойся; пройтись мочалкой по душе в прямом смысле всё-таки нельзя.

Сразу же после него вышел Креймер: он тоже стал выглядеть куда более здоровым, но по усталой походке всё же была видна его болезнь. Одежда на нём была слегка влажновата – видимо, догадался постирать не сразу. Чес скользнул взглядом по его телу и остановился на плече, том самом, раненом.

– Как оно? Больше не кровоточит?

– Я ещё раз перевязал. Заживает, но медленно, – несмотря на уверительный тон, парень нахмурился. Потом сделал шаг и протянул руку, дотрагиваясь до воротника его уже не кристально белой, но по крайней мере чистой рубашки, на месте ранения в которой виднелась дырка с розоватыми от крови краями. Чес выдохнул и принялся расстёгивать двумя руками пуговицы, после аккуратно отодвинул ткань, оголив раненое плечо с новой чистой повязкой.

– Я потом завяжу обратно, – предупредил, глянул внимательно и, как всегда, немного грустно и начал раскрывать повязку. Джон не сопротивлялся, подумав, что в таком вопросе можно положиться на Чеса – ему самому уже могло стать просто фиолетово на себя. Могло… а вообще, он и сам не знал. Парень дышал почему-то редко, но глубоко, будто что-то сжимало ему грудь; наконец остался последний виток, и его взгляду открылась глубокая, узкая рана, но немного вспухшая по краям, из которой начинала сочиться кровь. Чес глядел без отвращения, глядел внимательно и хмурился с каждой секундой.

– Тебе срочно нужен врач. Тут уже нельзя обойтись обычной перевязкой. Тут как бы загноение не началось… видишь, всё припухло, – он тяжко вздохнул и принялся завязывать обратно. Константин ничего не отвечал, лишь смотрел на него, будто хотел запомнить каждую чёрточку, на самом деле – ему просто хотелось впервые рассмотреть в такой близи это лицо, которое он видел вечно в пыли и грязи, в котором видел только одно – большие томные глаза. Теперь всё это было необычно видеть в такой тихой обстановке, а не в ожидании свиста кораблей.

– Да, нужно бы… – почти шёпотом ответил он; Чес в это время уже застёгивал рубашку. Услышав ответ, он сверкнул глазами на него, покачал головой, недоверчиво приподняв брови.

– Но ты же, упрямый, и пальцем не шевельнёшь… Знаешь, твоя ненароком брошенная фраза о том, что тебе уже всё равно, меня насторожила. Так что я беру это под свой контроль, – впервые не добавив к слову «упрямый» что-нибудь наподобие дурака или… ублюдка, что уж действительно подошло бы ему, Чес едва улыбнулся и, обогнув его, пошёл вперёд. Джон удивлялся: тот кое-как стоял на ногах, а ещё думал взять всё в свои руки. Ну не дурак ли?

По возвращению сил не было никаких, кроме только как дойти до кровати и упасть; Джон не совсем понял, откуда у него эта усталость, но, припоминая все их прошлые приключения, он всё же переставал удивляться и принимал как должное. Чес тоже – как ни мужался, а только голова его коснулась подушки, сразу отключился на долгие часы вплоть до вечера; Константин проспал чуть меньше. Впервые за всё время сон выдался спокойным и без сновидений…

Вечером в голове всё будто прояснилось; усталость сошла на нет, да и откуда-то вдруг взялись силы жить дальше, чего не наблюдалось в последние дни. Джон заглянул за ширму: Чес как заснул в одном положении, так и продолжал в нём спать. Его наверняка отстающие часы показывали шестой час; почти алый цвет лился из окна, ниспадая на их дощато-клеенчатый пол. От голода начинало урчать в животе; Джон задумался, где бы им взять еды, если денег у них почти что не было. Он бы сам не стал есть много, а вот парню подкрепиться просто необходимо. Первой мыслью стало сходить к Молл и попросить у неё в долг, а потом, начиная с завтрашнего дня, выплатить ей сумму.

Так он порешил сделать, надел свою рухлядь, тихо вышел из сарая и поплёлся вверх по улице – к т.н. мэрии, рядом с которой жила Молл. Улицы в это время были оживлённые, по ним шли целые толпы, возвращаясь то ли с работы, то ли с рынков; около прилавков было шумно, стоял почти ор – кажется, всякий силился купить что-нибудь редкое. По бокам стояли такие же деревянные домики, какие-то более ветхие, какие-то – менее; главная, мощённая камнем дорога, по которой шёл Джон, была не больше пяти метров в ширину, что для такого количества народа было слишком много, поэтому давка здесь была невероятная. К тому же, где-то треть её занимали лавки…

Где-то впереди рядом с дорогой проходили работы по расширению подземных путей; люди ещё вовсю занимались, несмотря на поздний час. Джон проходил мимо и заметил табличку с надписью «Сделаем нашу жизнь ещё безопасней – углубим наши владения! Записывайся! 120 кр/раб.день». Константин хмыкнул, подумав, что, по здешним ценам, это очень высокооплачиваемая работа; он было даже подумал, а не пойти ли ему на следующий день именно туда, как совсем нечаянно стал свидетелем кое-какой сцены.

Из входа в тоннель, где копали, вдруг вышла группа, судя по виду, рабочих; они несли мешков пять, кажется, земли или мусора, грубо кинули недалеко и вдруг встали, как вкопанные, вокруг них, сняв, у кого были, головные уборы. От удара о землю один мешок раскрылся, и оттуда выпала грубая, серого цвета рука.

– Только после этого начальник сказал не копать глубже в том направлении – видите ли, до этого три или четыре заваленных человека его не убедили. Что ж… хорошие были парни… – говорил самый старший из них, горько смотря на трупы впереди. Джона передёрнуло лишь слегка; он скорым шагом направился оттуда, решив, что если кто на эти работы и пойдёт, то только он – Чеса сюда не пустит.

Наконец он дошёл до большого здания мэрии и стал бродить вокруг; почти сразу натолкнулся на небольшой домик с вывеской «Молл Бекер» и пару раз постучал.

– Да? Кто это? – дверь открылась. – Ах, это вы, Джон! Выглядите отдохнувшим и посвежевшим. Как вам наши бани?

– Чудесные бани!

– Проходите, пожалуйста. Я как раз вкусный чай заварила… – Джон едва сдвинулся с места, но потом сделал шаг.

– Знайте, мне нужно кое-что… не могли бы вы дать мне денег в долг? Немного. Чтобы хотя бы на один ужин хватило, – он остановился около двери и внимательно посмотрел на Молл; та улыбнулась.

– Можете взять просто так. Вы сейчас наверняка нуждаетесь. У меня этих крышек!.. – она махнула рукой и последовала на кухню впереди. Когда Джон подошёл туда, то сразу ощутил аромат вкусного крепкого чая. Разливая чай по кружкам, женщина вдруг спросила:

– Только… можно ли поинтересоваться, почему только на один ужин?

– Тому парню. А сам чем-нибудь перебьюсь. Потому что не хочу влезать в большие долги. Я вам верну всё. Только позже…

– Да не нужно! – тут же отозвалась она, ставя перед ним кружку и усаживаясь напротив; Джон глотнул горячего чая, чем даже приятно обжёг себе гортань. Через некоторое время Молл спросила:

– Это же ваш брат?

– Нет. Мы разве похожи? – усмехнувшись, спросил, даже немного опешив.

– Ну, сходства и правда мало… разве что глазами. Не цветом, а каким-то выражением. Извините, что перепутала. Вы как-то друг друга с полуслова понимаете, вот и подумала.

– Да ничего, – Джон только сейчас задумался, что ведь сказанное – правда. Но впервые в жизни от чего-то сближающего его с Чесом не стало неприятно, а даже тепло. Подняв кружку к себе, он скрыл улыбку.

– Точно нужен только один ужин? – спросила она с некоторым беспокойством. Джон подтвердил, сделав ещё пару глотков горячего чая.

– Вы не против, если я отдам вам не деньгами, а самой порцией? Эта просто последняя и самая лучшая; не уверена, что на деньги, которые стоит ужин, вы купите что-нибудь годное и сытное. А тут целая порция. И да, запомните: ужины покупать лучше до пяти вечера – тогда ещё на прилавках на Южной улице вы можете найти вкусные, свежие и недорогие порции. Мы боремся с теми, кто вылезает после шести… но, знаете, в такое время возможность нажиться на чужих бедах только возрастает.

Молл встала с места и ушла в другую комнату, вернувшись оттуда с пластиковым боксом. Она положила его рядом с Джоном и вновь уселась за стол.

– Спасибо. А что насчёт лекарств для Чеса? – вдруг вспомнил Джон, хмыкнув и в тот же миг посерьезнев.

– Дела обстоят невесело. Я подошла к нашим ищейкам. При первом названии они, кажется, поняли, что лекарства ваши далеко не из разряда цитрамона; они требовали поначалу высокие цены, если найдут. Я сбила цену кое-как до трёхсот за каждое из них. Но даже так сумма получается просто огромной… Простите, всё остальное не в моих силах.

– Ничего… я и за это очень благодарен вам. Мне не остаётся выбора, кроме как начать с завтрашнего дня работать. Скажите, какая работа здесь самая высокооплачиваемая, несмотря на риски? – Джон точно не понимал откуда, но уже знал ответ.

– Если несмотря на риски… то, конечно, строитель подземных убежищ! Но, Джон… – она горько усмехнулась, покачав головой; взгляд её вмиг потух, – там нет точной уверенности, что именно на тебя не обвалится выкопанное. Сами руководители, будучи неплохими геологами или просто строителями, не знают и не могут иногда предугадать многих смертей. Если отправитесь туда, будьте осторожны. Очень осторожны. Мой двоюродный брат там погиб…

– Сожалею… – Джон нахмурился и вздохнул. – Но я всё же пойду туда. Я не могу позволить Чесу и дальше находиться без нужных ему лекарств.

– Берегите себя… – грустно улыбнувшись, пожелала Молл.

Вскоре они допили чай; Джон сказал ещё раз спасибо, взял порцию ужина и поплёлся обратно. Он был крупно доволен тем, что сумел добыть еды Креймеру – продолжать и дальше морить его голодом было опасно. Он порой начинал жалеть, что не оставил парнишку в больнице – там бы тот всегда, худо-бедно, но был бы обеспечен едой. Хотя вид палаты что-то не очень успокоил Джона… Он хотел думать, что поступил правильно, забрав его; возможно, это отчасти неправильное решение всё-таки имело вескую причину: держать того рядом с собой было куда спокойнее, чем в какой-то захудалой подземке, наспех оборудованной под больницу.

Стало куда темнее; на улицах ажиотаж усилился в разы. Теперь мини-городок напоминал даже какой-то средневековый не только полуобвалившейся мощёной дорожкой и выбросами нечистот прямо на улицу, но и самими людьми, ставшими хамоватыми, совсем дурными и скупыми. Спорили почти на каждом шагу; жестокость встречалась чуть реже, но уже от того «реже» и становилось страшно.

Их дом находился чуть поодаль от дороги, ровно на её изгибе; они были вдали от изнуряющего шума рынков, но могли вполне наблюдать за происходящим через маленькие оконца, которые с горем пополам удалось отмыть. Джон наконец дошёл и открыл дверь; но кое-что совсем неожиданно и очень изрядно сбило ему его приподнятое настроение.

Дома не было никого.

Джону почему-то с горечью вспомнился тот день, когда он проснулся и не нашёл Чеса, а потом… многие и многие последствия потом, о которых уже и не хотелось вспоминать, хотя плоды их он пожинал сегодня. Какая-то лёгкая паника проникла в его уже измотанное и одряхлевшее от треволнений сердце, проникла лениво, медленно, тяжело. Уже как бы и не хотелось её принимать и будь она от какого другого события, Джон бы её даже и не заметил. Но так как это было связано с Чесом, он ощущал неприятную тяжесть и ещё более отвратительное клокотание у себя в грудной клетке.

В доме стало заметно мрачнее, и… он сам усмехнулся – и печальнее. Да. Он прошёл вглубь и дошёл до своей кровати, плюхнувшись на ней и поставив бокс с едой на свой столик. Конечно, теперь Чес не мог куда-то сбежать да и… если б он хотел, Джон бы знал. Но теперь уже и правда видел его насквозь, и в том тёплом взгляде не было желания бежать, только одна бесконечная покорность. Волноваться было глупо, а возникшая паника, скорее всего, была лишь слабым отголоском прошлого.

Однако не успел он даже подумать о чём-то хоть сколько-нибудь здравом, дверь, которую он не закрыл, открылась, и на пороге появился Чес – довольный чем-то, но уставший. Заметив согнувшуюся фигуру Джона, он тут же нахмурился, закрыл дверь откуда-то взявшимися у него запасными ключами и после подошёл к нему.

– Ты, наверно…

– Нет.

Джон поднял на него свой взгляд и кивнул в знак подтверждения. Чес совсем незаметно улыбнулся.

– Ладно… когда я проснулся, тебя не было. Я ходил искал врача в больнице. И нашёл. И даже договорился, чтобы он тебя осмотрел. Нужно будет подойти завтра после полудня.

– Спасибо, – Джон усмехнулся; Креймер уселся рядом с ним на кровать. Свою совсем глупую для теперешнего положения тревогу Константин решил замять, но его бывший водитель наверняка видел это, если не понял уже причины.

– Я взял еды. Можешь поужинать.

Чес только заметил это и тут же оживился.

– Ого, да это просто находка! У меня уже в животе урчало… – он схватил пластиковый бокс с его столика и открыл, а потом задумался. – А ты?..

– Я ел. Не беспокойся, – Джону было достаточно натолкнуться на этот проницательный взгляд, чтобы понять, что его ложь разгадана. Но Чес не стал спорить, молча склонился над своим ужином, состоящим из картошки, стейка, салата и булки.

– Я договорился насчёт твоих лекарств. А ещё завтра я иду работать строителем подземных убежищ.

– Вот как… а тебе не будет сложно? Просто, если я не ошибаюсь, это опасная работа. Если ты это делаешь ради моих лекарств, то…

– Тебя, – Джон даже с некоторой суровостью глянул на него.

– Что?

– Ради тебя. А не лекарств, – в ту минуту уже никто бы не смог узнать бывшего повелителя тьмы. Чес, что удивительно, даже смутился; Константин же просто был пресыщен ложью. Пора было уже к таким годам научиться говорить правду!..

Парень вновь молчал, лишь ковыряясь пластиковой вилкой в картошке. Джон вздохнул, но с каким-то облегчением глянул на него – тот с аппетитом поглощал еду, что говорило отнюдь не об упадке здоровья.

В их новом жилище даже днём было сумрачно; к ночи вообще было почти ничего не видать. Джон кое-как смог открыть шкаф в кухне и отыскать в нём полупустую коробку спичек и одну немного оплавившуюся свечу. Освещала она до жути мало, будучи не в силах прорвать слегка влажноватый сумрак в комнате, но давала хоть какой-то светлый островок в этой тьме. Джон решил поставить её на стол и подозвал Чеса сюда – нечего тому было есть на его кровати.

Они посидели так немного, говорили о всякой ерунде, касающейся их нового местожительства; впервые за много дней, проведённых в этом кошмаре, Джон не ощущал тревоги при общении с бывшим напарником – слова теперь лились свободно, пускай эта свобода и была получена путём жёстких страданий. Прошлого для них уже не существовало – было только умиротворённое настоящее. И в этом настоящем, кажется, хотелось бы плавать вечно; только вот настоящее имеет свойство примерять одёжку будущего. А будущее для них уже точно не могло иметь светлые оттенки…

Перед сном Джону часто вспоминались какие-то моменты с прошлых дней, недель: как они с Чесом сбегали от самой первой странной группы, как потом ночевали в бывшем клубе, который вскоре оказался погребён под обломками, как и все его жители, и как они пытались вылезти через вентиляцию, где почти что заживо не похоронили себя; и как потом встречали рассвет – конечно, тогда Джон не хотел это принимать, но он чувствовал себя самым счастливым; он вспоминал их поход до детсада, а потом… потом, эти недели две, не больше, он уже не хотел вспоминать – могло пройти сколь угодно, но шок от смерти дочери его не покидал; однако он прекрасно помнил заботу Чеса, наверное, единственное, что вызывало у него теперь светло-грустные эмоции; помнил, как тот, несмотря на своё всё ухудшающееся здоровье, заставлял его есть, хлопотал о похоронах, искал гроб, копал… а потом они вместе стояли на могиле, и Джон курил… кажется, тогда закурил впервые за несколько лет; и Чес тоже; а потом они всю ночь просидели вдвоём, замёрзли, как собаки, но были почему-то не огорчены этим. А потом они вновь шли и спасались и снова шли… Где-то в середине этой истории Джону вдруг брякнуло в голову, что сближаться с тем, кто был во всё это трудное время рядом, опасно, что им будто бы не о чем говорить; он спутал то величественное молчание, которого добиться очень сложно и которое говорит единственно об одном – о крупном, редком в этом мире типе доверия, спутал с тем, что называется неловким молчанием между едва знакомыми людьми. Спутал, отгородился, стал вести себя, как тварь; только когда стал искать его, всё резко понял. И теперь уже не жалел, что предал себя ради такого человека, которого каждый из нас пусть тайно, но хоть в душе ищет и жаждет найти.

И этот человек, в котором заключалось всё его… нет, не счастье – доверие, лежал почти рядом, в каком-то метре, за перегородкой.

Джона захлестнуло какое-то чувство… нет, очень далёкое от нежности, но чем-то неимоверно напоминающее её. Он вспомнил их сегодняшний разговор; наверное, они сказали друг другу только треть того, что хотели; но не высказанное пока не зудило в душе, так что, наверное, для этого будет своё время. Константина же теперь уже не могло что-либо напугать или удивить – после сегодняшнего открытия, пусть никому и непонятного, он уже стал абсолютно спокоен. Теперь, как уже известно читателю, его стали крупно интересовать более бытовые проблемы: нужно было и Чеса поднять, и где-то пропитание находить, не занимая у Молл. Всё это теперь стало куда важнее.

Была глубокая ночь, когда Константин заметил сквозь полудрёму, что Чес встал с кровати и поплёлся на выход; поначалу Джон даже не стал обращать внимания, но, когда дверь открылась и послышался глухой стук, сразу же вскочил и побежал туда. Парень, едва выйдя за порог, потерял сознание, растянувшись на земле. Константину ещё давно перестали нравиться эти частые обмороки, но сейчас это сильно взволновало его. Он аккуратно поднял Чеса и, перекинув его руку себе за шею, понёс на кровать. Было жутко темно, но он смог уложить его. Лицо Креймера не было видно, но Джон чувствовал, что на нём сейчас выражение одного только бесконечного страдания. Его рука сама потянулась ко лбу; кожа была горячей, что было признаком очень плохим. Ещё вчера с ним всё было хорошо; Джон начинал винить себя, винить эту деревню, винить тех, кто не может найти лекарства даже за высокую цену, которую он был готов уплатить без промедления. Парнишка угасал прямо на его руках, а он снова был беспомощен. Когда он угасал на руках у Чеса, тот знал, что делать; разве такую ли поддержку желал парень?

Джону теперь казалось, что тот вообще ничего не желал в ответ – до такой степени была бескорыстна его помощь. Пока он думал обо всём этом, Чес слегка зашевелился.

– Джон… – как всегда тихо позвал его голос, – Джон, ты… кажется, немного напугался. Не волнуйся. Ты же знаешь: это нехитрое дело для меня – упасть в обморок.

– Это происходит слишком часто. Кажется, ко врачу завтра пойдёшь ты, – Джон не мог различить в темноте, но точно знал, что парнишка сейчас усмехается – как будто всё в порядке. Эта весёлость больного заставляла его едва сдерживать горечь в голосе.

– Но сейчас… не переживай, Джонни, – его рука заметно потянулась к нему и легонько коснулась его щеки; Константин вздрогнул: и это странное «Джонни», которым бы он никому не позволил себя называть, и прикосновение, заставившее его душу свернуться клубком были очень необычны и… нежны.

– Ты всё равно не сможешь помочь мне хоть чем-нибудь именно в эту минуту. Не вини себя, – Креймер тяжко вздохнул и стал опускать руку; но разве Джон мог не совершить это банальное действие? Секунда, и ладонь Чеса была в его ладони; горячее остывало в холодном.

– Джон… – произнёс на выдохе; в этот момент лунный свет заглянул в окошко и слегка осветил комнату; бледное лицо стало казаться ещё более бледным, но губы держались в искренней улыбке. Константин держал ладонь у себя на коленях и не мог отпустить.

– Да?

– Знаешь… ты же ведь знаешь, что я не люблю жаловаться. Но в этот момент мне и правда не очень хорошо…

– Давай я схожу за врачом в ту больницу, где ты лежал! – Константин, не медля ни минуты, вскочил было с места; рука, которую он отпустил, крепко сжала его ладонь и легко, почти едва заметно, потянула к себе.

– Не надо… – он вздохнул, продолжая тянуть Джона к себе; тот наконец сдался и присел обратно. – Не нужно… это всё мне сейчас не поможет. К тому же, навряд ли у них есть такое понятие, как дежурный врач… Нет, Джон… не это мне сейчас поможет. И ты догадываешься…

– Неужели?..

– Ты, – в комнате стало слегка светлее, Константин смог увидеть эти внимательные, полные нежности глаза. – Ты… сможешь помочь мне. Разве это не было понятно? – легко усмехнулся и прижал его ладонь к себе, на уровень часто вздымающейся груди; Джон ощутил под тканью футболки размеренно колотящееся сердце. Наверное, это был один из запоминающихся моментов его жизни; и один из самых лучших, несмотря на все причины, доказывающие обратное. Слишком легким было воспоминание, пришедшее к нему, чтобы ощутить его; слишком тяжёлым – чтобы пододвинуть ближе к себе. Константин впервые (а может, и вовсе не впервые) ощутил на своей шкуре какое-то новое откровенное чувство.

– Побудь со мной всего лишь десять минут, и ты увидишь, что жар спадёт, а моё состояние в общем улучшится. Мне уже хорошо, Джон… оттого, что я сегодня сказал тебе, – глаза, на время речи прикрытые, открылись, а улыбка вновь сияла на губах. – Теперь я могу говорить тебе всё, что у меня на сердце. Но делает меня счастливее твоё отношение… Мне казалось, что после известных событий лёд в твоём сердце не растопить. Но ты так заботлив…

– У меня больше никого не осталось… почти.

– А у меня просто никого… только ты, Джон. И только недавно я, как последний дурак, понял, что ты был единственным для меня… а теперь смейся – всегда! – конечно, было уже давно не до смеху, но Чес усмехнулся. Константин же сделался даже печальнее – значит, не только последние дни он портил своему бывшему водителю жизнь, а всегда.

– Зря я портил тебе жизнь… и бегал от тебя, – Джон свободной рукой утёр испарину с его горячего лба. – Мне не было достаточно твоей преданности и доброты, обычной жизни и будней; мне, чтобы понять такие простые истины, оказались нужны разрушения, конец миру, твоя болезнь и твой нежный взгляд. И ещё куча страданий, испытаний, тонны моего скверного характера. Я такого человека уже давно бы послал.

– Ну, Джон… – Чес улыбался, не отпускал его ладонь, переплетая свои пальцы с его, – ты был таким всегда. И мне грех не знать, каково с тобой. Я шёл на опасности осознанно…

– Ради чего, скажи, ради чего?.. – не смог не спросить Константин, с некоторой жалостью на него смотря. – Неужто ради общения с… таким человеком, как я? Все эти страдания?.. Просто ответь, безумец…

– Нет, Джон, не ради общения, не ради твоей благосклонности, дружбы или чего-то ещё… Ради того, что скрывалось здесь… – он указал рукой на уровень его сердца, – ради того… что ты считал самым отвратительным в себе, самым сгнившим. Не буду оспаривать, что это совсем не так – отчасти так… но я ведь ещё тот чёртов мазохист! – Креймер тихонько рассмеялся; Джон заразился его смехом и также усмехнулся. Несмотря на тяжёлый день и на нелёгкий следующий, спать не хотелось; хотелось слушать этого безумца, сжимать его ладонь, глядеть в его уставшие, но весёлые глаза и вместе с ним делить эту странную ночь. Константин только после смеха ощутил: пусть парень всё и обращал в шутку, его слова были серьёзны, серьёзны настолько, что при одной только мысли о них не оставалось желания ни смеяться, ни думать обо всём этом наивно, ни бросать на самотёк; оставалось только одно – сесть и задуматься, хоть мысли и ускальзывали от него, как влажные камешки из ладони.

Джон не решился что-либо ответить на эти слова напарника – слишком… слишком всё мутилось в его душе при этих речах, что ответа он не мог там найти. Они помолчали несколько минут; руки их продолжали быть сцепленными – казалось, такой мелочи они уже и подавно не замечали. Наконец Константин заговорил:

– Завтра ты точно никуда не идёшь работать… Лежи дома. Осталось только что-нибудь придумать на завтрак… у нас вообще нет съестных припасов. И денег. Сегодняшний ужин мне пришлось занять у Молл… завтрак, видимо, тоже придётся. Видишь, всё непросто… Но, благо, что если ты работаешь, то тебе точно дают обед.

– Джон… признайся: ты вчера не ел. Ты всё отдал мне. И завтрак отдашь мне, взяв из него какие-нибудь крохи. Я боюсь за тебя: твой желудок уже давно не видел нормальной еды, – Чес пытался встретить его взгляд и чуть сильно сжал его руку, но Константин смотрел вниз и молчал. Он не мог говорить об этом – это было для него слишком важно; сам он, считал, справится. Все его страхи теперь были только за бывшего водителя.

– Ты должен хоть немного есть… к тому же, я совсем не приношу пользы, а ты будешь приносить в дом деньги и продукты. Если не хочешь брать половину моей порции (а я знаю, что не хочешь), то возьми одну треть… одну треть ты обязан есть, Джон. Я ведь волнуюсь… Пообещай, дурачок. Обещания мне – единственная вещь, которую ты не можешь нарушить.