Текст книги "На осколках цивилизации (СИ)"

Автор книги: Julia Shtal

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 39 страниц)

Джон понял не сразу, что упал в обморок, точнее, только тогда, когда очнулся; разбудил его захлёстывающий ливень и затёкшая в рот вода, из-за которой он закашлялся и слегка приподнялся. Ещё ничего не понимая, он развернулся на спину и подставил лицо каплям; стало легче. Джон заметил много после, что рука ещё судорожно держала мешок с консервами, как последнее богатство; даже пальцы будто свело – они с трудом разогнулись.

Он присел, потёр мокрое лицо, стряхнул с волос грязь, потом с себя самого – угораздило его валяхнуться в самую пыль, которая под дождём размокла! Он не знал, сколько времени прошло, но на потрескавшихся грязных часах было что-то около восьми. А вообще утверждать нельзя было – они могли намокнуть и заработать неправильно. Изрядно стемнело, и Джон с некоторым ужасом понял, что пролежал, быть может, добрых часа два; каждая минута была дорога, но эти несколько часов переломили все планы Джона. Он, так и не встав, склонился над консервами, горько усмехнулся, потом усмешка перешла в мелкие смешки, а они – в долгий лихорадочный смех, исполненный истерики и отчаяния.

Он понимал, что сошёл с ума, пропал, надежды нет никакой; банальные донельзя мысли, но… Боже, Джона бы сейчас стошнило от одного упоминания о банальности! Он чувствовал расстройство, расшатанность, какой-то жар в груди; реальность воспринималась трудно, время шло каким-то своим ходом и даже часам нельзя уже было верить. Тогда Джон понял одну страшную вещь: он уже опоздал, куда только мог. Что может сделать сейчас он, измождённый, в полуобморочном состоянии, с помутнённым разумом и убитыми к чёрту нервами и жалким мешком консервов, никому ненужных? Как он, такой слабак и размазня, сможет отыскать на огромных безлюдных пустошах ушедшего, возможно, по своей воле Чеса? Как?..

Что-то с той минуты неизбежно чиркнуло, словно спичка о спичечную коробку, где-то внутри него; что-то неминуемо загорелось с тех пор, какой-то безумный огонь, приведший его к параноидальной тревоги без причины, который теперь грыз его изнутри, пожирал, сжигал всё к чертям. Не хватало только таймера, отсчитывающего, когда в его душе не останется ничего, кроме вопиющей пустоты.

А раз он уже совсем погиб, упал, по крайней мере, в своих глазах, то решение пришло ему быстро, но оттого не менее болезненно: бросить бесполезные поиски и повернуть в сторону деревни, до которой, кажется, отсюда рукой подать. Да, всё-таки это было здравой, даже логичной мыслью; ему же это далось сквозь невероятные мучения, помутнение рассудка и полное схождение с ума. Почему так? Вставая и отряхиваясь, Джон понимал, что у него просто всё как всегда не у людей. Это единственное логичное объяснение.

Перед глазами всё как бы плыло, бросало в жар, от кипящей недавно боли голова словно расплавилась, теперь не поддаваясь длительному мышлению; Джон ступал не быстро, каждый шаг давался с трудом, дыхание было будто закупоренным. Он не мог утверждать, что идёт в направлении деревни, но точно куда-то в ту сторону. Он, будучи на грани провала в яму умопомешательства, сумел додуматься до разумной вещи: найти людей в деревне, попросить помощи (Господи, был готов просить помощи, стоять на коленях, умолять, полностью убивать себя прошлого, от которого и так-то ничего не осталось!) и с группой постараться найти Чеса – это куда возможнее и эффективнее, чем пытаться сейчас самому. Но Джон, решившись, не чувствовал удовлетворения, а ощущал предательство; будто Креймеру станет лучше от его бесплодных, полусознательных поисков на изношенный организм, а не от объединившейся группы! Хотя почему он был так уверен, что найдёт людей?..

Константин с каждым шагом становился ближе к приятному или неприятному открытию; а почему был уверен? Так это просто – потому что верил и не хотел не верить. Ровно как Чес в какой-то чуши, о которой он уже и не помнил; он хотел на это время попробовать, каково это – верить во что-то или кого-то. Лучше начинать с чего-то… В итоге это оказалось соблазнительным и вполне сносным делом… для слабаков. Да, Джон считал и будет считать, что это так, даже делая и сознаваясь в этом.

Становилось темнее с каждой десяткой минут; где-то вдалеке около горизонта свистели корабли и мигали своими лампочками. Джон смотрел на них усталыми глазами, уже не будучи удивлённым их присутствием; да хоть пролетели бы над ним – всё равно! Его уже не интересовали ни причины, приведшие этих существ сюда, ни сами они, кем были, как выглядели, чего хотели, ни судьба всего человечества после этого происшествия и ни его рамки; даже животрепещущий вопрос – когда это закончиться и как выжить – уже не вызывали в нём бурю эмоций, а лишь заставляли равнодушно отмахиваться от них. Теперь в его голове было другое, по масштабам более мелкое, по значение вообще мизерное, жутко эгоистичное (как всегда), но такое родное ему, такое близкое – где Чес и всё ли с ним в порядке? Джону было серьёзно плевать на свою судьбу, судьбу жены, большей части человечества, экологии Земли – словом, на всё, что не коснулось бы его бывшего водителя; он бы даже спокойно принял смерть, если б точно знал, что после мог видеть, как Чес живёт и находит счастье. Джон вновь приостановил свои мысли; нет-нет, опасно, не для него, пора закончить…

Он шёл, изредка спотыкаясь о камни; накрапывал мелкий дождик, огни вдалеке скрылись за тонкой полупрозрачной вуалью. Было промозгло и холодно, но Джон терпел. Рука так и не разжалась, держась за мешок с консервами как за нечто единственно важное в этом умирающем мире. Впрочем, он знал, что мог вполне съесть или выбросить часть консервов безболезненно, ведь теперь их полно везде и навряд ли они ценятся так, как он наивно полагал; но надежда обменять на что-нибудь полезное у него не угасла.

Сколько ещё впереди – чёрт знает. Джон передумал многое, успел на пять раз разочароваться в себе, проклясть Креймера, себя, мир, обдумать различные вариации «а что если», опровергнуть их и пойти по кругу, такому банальному. Его уже как-то не шибко интересовало, что впереди начинало виднеться некое подобие деревни, даже промелькивали огни, и шёл дым тонкой струйкой – явно не от пожара. Всё, всё как-то проскальзывало мимо глаз…

Джон пытался разобраться, что всё-таки в нём разгорелось, пламя чего: ненависти, разочарования, безнадёжности? Или это что-то его собственное безвозвратно подожглось? Он усмехался сам себе, шагал, прихрамывая, и уже почти не слышал, что происходило вокруг; до него хоть и доходили человеческие крики, обрывки разговоров, но он относился к ним как-то нейтрально, будто был во сне, и это его не касалось, раз он мог взять и в любой момент проснуться.

Перед ним медленно открывалась равнина, сплошь и рядом усыпанная мелкими домишками, частью разрушенными, но больше сохранившимися, с редкими чёрными рытвинами от снарядов и с огоньками костров, столь яркими среди темноты. Джон, подходя, думал, почему внеземные товарищи не заметили такой явной глупости – по идее, в любую минуту эта деревня могла превратиться в гору дымящихся углей. Но ему стало всё равно – пусть он хоть сейчас вместе с ней подорвётся; он целенаправленно шёл вперёд и хотел теперь только одного: помощи. Не себе, а Чесу.

Деревня ничем не охранялась, Джон спокойно вошёл в ворота. Из первого домика высыпало пару человек, стали окликивать его, что-то спрашивать. Он остановился, чувствуя тяжесть во всём теле и голове; люди подошли – лица их он не запоминал, всё тогда расплылось, а он, пошатнувшись, едва удержался на ногах. Те стали что-то спрашивать, но Джон слышал их речь как сквозь плотно закрытые уши; огни от домов слились в один беспорядочный калейдоскоп, мгновение – и разгорячённая кожа с удовольствием ощутила прохладную рыхлую землю. Рядом началось какое-то ожесточённое волнение.

========== Глава 18. Расстановка точек над i. ==========

Что может дать один человек другому, кроме капли тепла? И что может быть больше этого?

«Триумфальная арка» Эрих Мария Ремарк ©.

Джон не помнил, как умудрился упасть в обморок второй раз за день, и, очухиваясь, припомнил недавние события с трудом. Но как вспомнил… понял, что лучше было бы не вспоминать. Ибо положение ему теперь казалось ещё более ужасным.

Очнулся он в каком-то домике на небольшой кровати с грязным матрацем; его драгоценный мешок лежал тут же. Было пусто и тихо, и на секунду ему показалось, что люди давно ушли, оставив какого-то упавшего в обморок чудака помирать здесь. Джон встал, потянулся и вышел в коридор; оттуда стали слышны звуки с улицы – кто-то громко переговаривался. Он толкнул дверь, и солнечный свет больно ударил по глазами – в его комнате было темно, что даже нельзя было понять, какое время дня.

Джон прикрыл глаза ладонью, и, пока привыкал, стоявшие неподалёку заметили его и подошли; он сам сумел их разглядеть не сразу.

– С вами всё в порядке? Вы так неожиданно упали в обморок! Может, вам нужна помощь? Врач вас осмотрел и сказал, что… – Джон прошёл мимо, пройдя по ступеням и уже привыкнув к свету. Женщина и мужчина, что спрашивали его, перебивая друг друга, с удивлением проследили за ним взглядом. Константина мало сказать, что волновало мнение окружающих или его собственное поведение – ему было просто-напросто насрать на это. Происходящее вокруг казалось не более, чем глупым временным сном. Он шёл и точно не понимал, куда именно; просто вперёд по пыльной дорожке к другому домику. Сзади него послышался шёпот, потом мужчина и женщина вновь возникли перед его глазами, приостанавливая его.

– Как вы? Выглядите не очень! Чем мы можем вам помочь? Кажется, у вас рана на плече – врач перевязал её и сказал, что двигаться лишний раз не стоит. У вас едва не случилось заражения, – их голоса были звонкими, так что Джон с трудом различал, какая фраза кому принадлежит; в его сознании это слилось в один наивный бесконечный поток. Только сейчас, пройдя пару метров, он понял, что чувствует себя таки ужасно: тошнило, жутко хотелось спать, плечо покалывало, ноги ныли, горло, кажется, болело от его недавних криков, зато вот что радостное – голова прошла, но тяжесть, какая бывает только после продолжительной болезни, ещё сковывала его мысли. Джон остановился, потёр глаза; его вопрошатели тоже остановились и, кажется, удивлённо переглянулись.

Невидящим взглядом посмотрев на них, он наконец выдал:

– Я… – голос почти пропал, раздался только странный полухрип; Джон прокашлялся, но это мало помогло, – я в порядке… но мне нужно… – он разразился кашлем и согнулся пополам – что-то клокотало в его груди. Неужели простыл?

Стоявшие рядом помогли ему, поддержав за руки, и не дали упасть; Джон наконец распрямился сам, силясь сквозь пелену слёз разглядеть их лица, но всё смазалось в одну абстрактную картину.

– Да-да, мы слушаем. Что нужно? – наконец спросил явно женский голос с неподдельным участием. Джон вытер слёзы, прокашлялся ещё раз, подумал о том, что это, вероятно, не столько простуда, сколько сигареты, и начал:

– Вы не видели… парня… такого молодого, темноволосого… кажется, ему двадцать четыре… будет, – он и сам не понимал, к чему это всё молол, да и описательные характеристики желали оставлять лучшего – много их, таких двадцатичетырёхлетних парней с тёмными волосами! Женщина перекинулась взглядом с напарником, потом осторожно выдала:

– Молодой парень? Брюнет? Может, вы знаете имя…

– О да! – воскликнул Джон, усмехаясь и утирая пот со лба. – Конечно! Да! Почему я забыл? Его зовут Чес…

Он, когда сказал, пристальнее вгляделся в лица впереди, силясь предугадать заранее, к чему ему готовиться. Увидев лёгкое недоумение на лице женщины и вопросительное – парня, Джон лишь горько усмехнулся, поняв, что его работа ещё ой как не окончена. Стало в тот миг как-то невыносимо жутко; он тогда ощутил, что потерял уже всякую надежду на что-либо. Сколько он проспал: день, два? Да за это время с едва держащимся на ногах парнем могло произойти что угодно! Джон тихо рассмеялся, сделал два шага назад и сел на ступеньку крыльца. Женщина, увидев его разочарование, мигом к нему подошла и мягко произнесла:

– Не переживайте! Я могу многого не знать. Сейчас же пойду поспрашиваю в наших больницах – к нам приходит в среднем около четырёх людей в сутки. За всеми не уследишь… – Джон резко поднял голову, чем даже слегка напугал её, и почти шёпотом сказал:

– Я пойду с вами… не могу сидеть на месте. Сколько я был без сознания? – женщина тряхнула своими густыми тёмными волосами и задумалась.

– Где-то дня два или уже два с половиной… – Константин с усилием потёр лицо, стараясь привести себя в форму и не засыпать. «Два с половиной дня… ужас!» Женщина сделала пару шагов от него, а потом спросила:

– Вы точно сможете идти? – он вскочил с места и пошёл за ней.

– Да-да, конечно! Давайте быстрее! – ему уже было сложно отнекиваться от того, что называлось тупым волнением и паникой; он паниковал, чёрт возьми, и здесь уже вообще не могло идти речи о нём прошлом, таком сильном и беспристрастном! Джон понимал, что осталось сменить имя, ещё слегка постареть, и вот его уже никто не узнает; понимал, что таким страхом не найти парня здесь или где-либо вообще он убивает себя ещё больше, ещё изощрённее и точнее; понимал, что уж никогда не сможет вернуться к своему прошлому облику, сколько дочерей у него ни умри и сколько водителей ни пропадай. Он понимал, что добровольно уходил туда, в какую-то слишком банальную пучину чего-то ординарного, и даже знал, ради кого и чего… но сейчас, следуя за женщиной, почти не слыша её вопросов, не слыша ответов других людей, не видя никого и ничего перед собой, Джон осознавал, что не был против, что был готов пожертвовать своим таким крутым характером, лишь бы найти Чеса, что уже… не думал ни о какой грёбаной политике несближения с ним, которую сам же придумал из ничего, сам же развил, сам же принял за истину в высшей инстанции и сам же попался в её хитрые ловушки. Он поклялся себе, что, как только увидит парня, сразу же выскажет всё, весь этот какой-то застоявшийся вот тут, в сердце, бред, все эти несвязные слова, эти убивающие его фразы, короче, сделает то, чего раньше никогда бы не сделал – выскажет самого себя, свою боль и надежду. Джон и правда был готов на это, без шуток, и не отказался бы, только завидев на горизонте Чеса; тогда это получалось мало того, что жалко, но ещё и убого.

Они ходили, что-то спрашивали; Джон совсем не вникал в суть разговоров, в переплетение здешних сельских дорог, даже не обращал внимания на то, что его мечта, чёрт возьми, сбылась: вот они, другие люди, и вот оно – отсутствие Чеса. Что, радостно? А где же радость? Почему, почему нет счастья и облегчения на душе? Он качал головой и понимал, что эти мысли перестали быть оригинальными, но доставляли боли с не меньшей силой.

Стоял на удивление солнечный, но холодный день; людей оказалось достаточно, около пятисот или больше, да и сама территория была широкой – заняли всю деревню. Она, кстати, сохранилась прилично, лишь пару раз Джон видел разрушенные дома да чёрные рытвины в земле. Отсюда был виден серо-бетонный, ещё более съёжившийся город, глядя на который он уже начинал задыхаться. А здесь же как-то и дышалось легче, и жилось проще…

На улочках была какая-то возня: всё время что-то куда-то тащили, везли, тянули, что-то отстраивали, а что-то рушили. В домиках на первых этажах народа было много, но основное, понял Джон, находилось внизу, в обширных погребах, где теперь шли усиленные работы по их увеличению. Там был настоящий подземный город, правда, пока не связанный друг с другом улицами. Джон ходил, удивлялся этому и не мог понять, как так люди быстро приспособили это место для себя, в то время как они с Креймером и остальные только-только очухались после произошедшего. Он был удивлён, но уже без всякого удовлетворения: да, жить теперь есть где, но Чеса нет, поэтому уже ничего не могло порадовать. Хотя его ещё более давняя мечта с успехом сбылась, сбылась так, как того даже не желал он сам.

Но какой в этом всём удобстве толк теперь?

Они заходили во многие дома, спускались и поднимались раз по двадцать, наверное, в подвал и оттуда; женщина постоянно что-то спрашивала, пару раз уточнила имя разыскиваемого и вновь обещала, что всё будет хорошо. Джон просто молчал, тупо следуя за ней и мало понимая, что происходит вокруг; состояние было коматозное. Обошли они уже, кажется, полдеревни, если не всю; результаты были нулевые. Он подал голос лишь единожды, спросив, есть ли возможность у них выйти с каким-нибудь отрядом и прочесать местность. Женщина ответила, что да, вполне, только нужно набрать сам отряд добровольцев.

В конце концов Джон разочаровался в поисках и уже предлагал остановиться и набирать отряд, но спутница сопротивлялась, говорила, что если он устал, то может присесть и отдохнуть, но впереди ещё есть непроверенные места, где новенький мог вполне оказаться. Джон, естественно, не хотел садиться и отдыхать, тут же прибавлял шагу, но уже через пару минут отчаивался снова, понимая, что так они могут искать до бесконечности.

Раз женщина проболталась о том, что врач диагностировал ему не только переутомление, но и чуть ли не нервный срыв; Джон лишь рассеянно усмехнулся, поражаясь, как тот смог сделать такой вывод, видя его лишь в бессознательном виде; только немного позже осознал, что это, оказывается, было недалеко от истины…

Они вновь спустились в какой-то подвал, ещё более затхлый и сырой, чем прежде; там всюду суетились люди, перебегая из одной крохотной комнатки с людьми в другую. По словам спутницы, это была ещё одна больница, правда, очень бедная по сравнению с остальными; больные, стонущие, кричащие, порой раненые и даже инвалиды грудились здесь и там. В маленьких, около двух метров в ширину и чуть более двух с половиной длиной комнатах лежало по два, а то и по три человека; здесь пахло, как и везде – спиртом, рвотой и сыростью, а чёрные стены, казалось, закоптились от времени. Было ужасно темно – лампочки встречались только через метров пять; они шли по узкому коридору с дверьми, откуда виднелись слабые, жёлтые, измождённые лица с уставшими глазами. Джон не хотел, но таки не мог отвести взгляда от этого жалкого зрелища; впрочем, не жалкого, а типичного для таких временно обустроенных больниц. Должно было не удивлять, ведь повидал он сегодня такого сполна, но сейчас… сейчас как будто наступило пробуждение, будто он проснулся, впервые стал различать внешние звуки и картинки; словно какой-то сигнал разбудил его.

Наконец они вышли в круглую комнату, похожую на сердце этого грязного заведения; посреди неё была наспех сооружена деревянная стойка – вроде регистратуры, наверное. От этой комнаты отходили ещё три коридора по бокам и впереди; все они были менее длинными, чем прошлый – максимум метров шесть-восемь длиной. Его спутница подошла к сидевшей за деревяшками женщине и начала что-то выпытывать; Джон между тем сел на первую попавшуюся скамью и продолжил наблюдать за здешней жизнью. Комната была полна народу, всё шумело и гудело; кто-то просто проходил, кто-то лежал на поломанных носилках прямо тут же, кто-то едва удерживал поломанную руку и хлещущую кровь из головы. В общем, ничего необычного; вся эта разномастная толпа со всем разнообразием увечий направлялась в передний коридор, где, наверное, была импровизированная перевязочная или операционная, а может, всё вместе.

Джон безучастно наблюдал; в нос ударил сильный и противный сигаретный запах – дымок вился откуда-то недалеко. Он обернулся, увидав какого-то курящего пожилого мужика, придерживающего зачем-то ногу. Его тут же взяла зависть, а рука сама собой полезла в карман грязного пальто – своя пачка и зажигалка потерялись, кажется, давно или недавно – хрен его знает, да если и остались бы – всё равно зажигалка наверняка сломалась, а пачка намокла. Джон пододвинулся к курящему и попросил сигаретки и закурить; старик снисходительно согласился.

Наконец Константин смог затянуться; курить здесь наверняка было нельзя, но ведь курили… Джон чувствовал, как будто бы расслаблялся, вполне себе зная, что это обман; но что не сделаешь ради самообмана, верно? Женщина наконец закончила разговоры с дежурным и подошла к нему.

– Больница, как вы заметили, большая, поэтому мы сейчас пройдёмся по комнатам… Посидите лучше здесь. И да… – она, наверное, хотела сказать, что курить здесь запрещено, но, увидев белёсые пары дыма, которые Джон выпускал прямо в её лицо, и его глубокое, такое окончательное разочарованное равнодушие, решила промолчать и тут же ушла. А Джону было действительно плевать на всё это с высокой колокольни – он не курил, кажется, вечность по своим ощущениям.

Когда наконец сигарета превратилась в сморщенный огарок, расплюснутый под подошвой, Джон встал и направился в какой-то боковой коридор – идти в передний было бы смертоубийством, учитывая, какой там поток, а сидеть без дела не позволяли в струнку натянутые нервы, ставшие на самом деле ещё более напряжёнными, чем были. Впрочем, ходить в тот коридор смысла не было никакого – всё одни комнатки с потёртыми дверьми, закрытые, приоткрытые, распахнутые полностью, с бледными людьми на тёмных кроватях, с практически отсутствующим освещением (где-то свет проникал в комнату только из коридора). Эти условия нельзя было назвать ужасными – временными, не больше; по крайней мере, этих людей не оставляли умирать.

Джон вернулся в круглую комнату, прошёл рядом со стеной, пару раз чуть не сбил каких-то калек и проник во второй коридор – ещё темнее прежнего. Одна лампочка оказалась перебитой, стеклянная крошка валялась на полу; видимо, здесь либо снаружи было «весело».

Джон зачем-то отмерял количество шагов от круглой комнаты до конца этого коридора – здесь вообще, казалось, не было людей, будто всё вымерло, даже ни единого шёпота или храпа. Двери хоть и открыты, но всё внутри было во тьме; он осторожно заглядывал внутрь, но не видал никого; некоторые комнаты вообще были заперты. Судя по размерам, они все были одинаковыми, как в начале, но стали ещё более тёмными, сырыми и закоптившимися. Джону стало неуютно здесь – будто это был морг, что вполне могло быть, а не больница, и повернул назад – наверняка сопровождавшая его вернулась с хорошими новостями. Он вдруг остановился и спросил себя, кажется, вслух: «А с хорошими ли?». А если с хорошими, то что тогда он скажет Чесу, как его встретит; категорично нельзя было пускать это на самотёк, и, хотя он и обещал себе, что выскажет ему всё, теперь-то, как всегда, трусость взяла над ним верх, вновь нашёптывая придумать более рациональные слова и действия. Но… к какому чёрту ему всё это, если пока не то чтобы Чеса – намёка на него нет?

Джон остановил себя, судорожно выдохнул – нет-нет, не для сегодняшнего дня эти мысли. Они вновь подкидывали дров в тот так и не погасший пожар внутри него, который продолжал и продолжал гореть, понемногу, потихоньку, но разрушая его изнутри. Скоро там останется что? Верно, только обугленные частички; это всё его наказание за так и несказанное, за резко принятое и ложно обдуманное в этот короткий (или длинный) промежуток времени. Как будто он был сам себе и инквизитором, и еретиком: сам сжигал и сам горел. Только вот что нужно, чтобы остановить это?

Он опёрся о стену и съехал вниз; стена была холодная, даже влажная, он прижался к ней горячим лбом, силясь остудить мысли. Если идти от причин, то остановить это можно, делая обратное: сказать нужное, ещё раз обдумать решение и принять его более мягко. Но какой в этом толк? Джон развернулся и опёрся затылком о стену, прикрыв глаза и наслаждаясь холодом. Да никакой, в том-то и дело.

Где-то позади него, в комнате, контрастно со стоявшей здесь вечной тишиной раздался надрывный кашель – кашель не от простуды, с усмешкой думал Джон, а кашель типичного курильщика. Кашлял кто-то, судя по всему, уже старый (у молодых звук всё равно звонче). «Когда начинал, нужно было не по десять курить в день, а по две», – будто обращаясь к нему, думал он, качая головой и понимая, что и сам когда-нибудь точно дойдёт до такого скотского состояния, если уже, конечно, не дошёл. Или не перешёл его…

Кашель – такой глухой, надсадный, хриплый – продолжался с минуту или две. Джон и сам помнил, как харкал почти кровью, когда у него нашли рак; в этом случае до смертельной болезни уже было недалеко. А Чес? Он сам уже и забыл, как кашлял его напарник тем холодным утром: так же или чуть лучше? Наверное, чуть лучше; наверное, ему опять хотелось верить в хорошее.

Наконец кашель приутих, послышалась возня; Джон сидел рядом с дверью и с интересом приоткрыл её, заглянув внутрь. В тонкую щёлку была видна только тёмная полоска стены и железный поручень кровати. На ней двигались, явно собираясь вставать. Джон вновь захотел покурить, причём сильно, сильнее прошлого раза, хотя тогда он долго до этого не курил, а здесь – всего пять минут назад. Он тяжело встал – тело не слушалось, его будто поменяли за эти дни – и решил зайти, попросить сигаретку опять. Было весьма непривычно просить, а не иметь собственные; Джон подумал, что обязательно найдёт хоть дешёвую пачку и худую зажигалку, но лишь бы те были у него всегда.

Он толкнул дверь и аккуратно вошёл в тёмное помещение.

***

Лампочка горела в метрах двух от двери, поэтому тусклый серый свет, затемнённый ещё в два раза в комнате, – это всё, чем он мог теперь довольствоваться. Справа от двери находилась обычная кровать, слева – лежал когда-то белый, теперь почти чёрный рваный матрац с тонким одеялом. Света здесь почти не было – только то, что шло из общего коридора, а другой мебели, кроме захудалого, евда стоящего на ножках стула, не оказалось видно сквозь полный мрак. Стены влажные, обшарпанные; Джон не понимал, почему останавливал внимание на этих мелочах. Это было похоже на тот самый раз, когда он, кажется, очень-очень давно, но на самом деле всего пару недель назад вышел из такси и дал водителю слишком много денег и отказался от сдачи, а тот выскочил и… началось. Константин помнил, как медленно оборачивался, как улавливал каждую мелочь, как и теперь мог воспроизвести всё это, будто оно было пару секунд назад, и как потом кардинально поменялась его жизнь. А теперь, думал он, оглядывая помещение, теперь точно поменяется, сомнений нет, но… как?

На кровати, согнувшись, вновь принялся надрываться кашлявший; Джон постоял на пороге, помедлил, потом вошёл.

– Не найдётся сигаретки?

– Нет, сам уже много не курил, – он прокашлялся ещё немного и разогнулся, повернувшись к нему. Джон усмехнулся.

– И не надо…

Вероятно, дальше всё очень прогнозируемо: всё как во сне, ничего не понять, разум улетел навсегда, навечно, без возможности возврата – по крайней мере, в те моменты, когда он был остро необходим. Джон чувствовал, как начинают трястись его руки, как нужные слова уходят с языка в пустоту, а не собеседнику и как пожар в душе… разгорается до неимоверных размеров. Он сглатывал слюну, силясь приглушить першащую сухоту, судорожно перескакивал с одной мысли на другую и лишь внешне наверняка выглядел спокойным, даже холодным.

Чес прохрипел от удивления; было бы больше сил – вскрикнул. Потом прикрыл рот ладонью, будто бы всерьёз громко крикнул или собирался; глаза… Джон не мог смотреть. Это было единственное прекрасное в нём на тот момент.

Вид уставший и потрёпанный; ну, тут добавить нечего, нынче все выглядят на один лад. Джон осторожно сделал несколько шагов вперёд, прошёл вдоль кровати, взял стул, вернулся в исходную точку, поставил и сел. Он не знал, что сейчас будет; возможно, впервые в жизни что-то не знал и не мог предугадать. В его голове, как известно, перебрались сотни тысяч причин, по которым они могли разойтись с Чесом; все они имели примерно исходные корни. Он не знал, чего ожидать: игнора, удара, крика, бунта, кучи гадостных слов, а может, пули в лоб. Не знал. Но морально был готов к каждому из этих вариантов; главным было для него понять – почему. А чтобы это узнать, достаточно лишь посмотреть в глаза…

Стояла полнейшая гробовая тишина, какой в жизни у него не было; у Джона в жизни просто не существовало таких моментов, когда столько неопределённости, безумия и страха концентрировались в каких-то их жалких отношениях; никогда. Он сам не мог начать говорить и не мог взглянуть на Чеса, чтобы что-то понять; тот замер на месте, боясь пошевелиться.

Внешний шум почти не долетал; кажется, вскоре всё-таки зашла его спутница, начала что-то спрашивать, пару секунд поглядела на них и тут же торопливо скрылась, вероятно, всё поняв без слов. Наконец Джон поднял взгляд и посмотрел в эти глаза.

Они не выражали ярости, гнева, ненависти, желания убивать или бить; они просто показывали, сколь не уверен, расстроен, запутан и потерян их владелец. Чес едва мог даже сидеть, придерживаясь дрожащей рукой за кровать; Господи, да что Джон надумал? Бить? Серьёзно? Ругать? Он правда так думал? Вот этот, едва держащий самого себя?..

– Джон, я думал, мы… – выпалил скороговоркой Креймер, прижав руку к груди и скрывая дрожь. Джон тоже дрожал, тоже скрывал это и скатился со стула на пол на колени, наклонился вперёд, прижался лбом к холодному изголовью кровати и показал жестом, что продолжать не нужно. Чес больше не делал порывов говорить.

Константин дышал надрывисто, будто перед этим бежал два километра; внутри всё перемешалось, как краски художника – в палитре. Он чувствовал себя угнетённо, но вместе с тем и так хорошо, как, казалось (так банально казалось!), ему никогда в жизни не было. Понимание, что вот скоро, через пару минут, Чес сможет увидеть воочию, из чего состоял некогда его бывший клиент, резало, жгло, пытало его сознание не хуже, чем если бы это были не метафоры, а реальные ощущения. Но Джон всё решил, решил не так давно, но крепко; решил, что перед этим человеком и сам станет им – собой настоящим, каким бывал лишь в редкие секунды, кого захоронил крепко и навечно, стараясь больше не подпускать людей к этому внутреннему «я». Чес заслужил это, Чес явно видел это ещё давно, может, только отдалённо догадывался, но точно сейчас не смотрел удивлённым взглядом. Джон с трудом заставил себя поднять глаза на него: и правда, угадал – взгляд не изумлённый, лишь чуточку, и больше сожалеющий, даже заботливый, а может, просящий прощения, когда оно здесь было ни к чёрту!

Константин заметил свою дрожащую руку, зацепившуюся за поручень кровати; совсем недалеко, на покрывале, точно так же дрожала ладонь Чеса. В тот момент они делили одни чувства на двоих, это он понял безошибочно.