Текст книги "На осколках цивилизации (СИ)"

Автор книги: Julia Shtal

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 39 страниц)

– А-агх!.. Отстань! Сволочь!.. – Креймер смачно плюнул, видимо, и явно в лицо «собеседнику». Послышалась пощёчина; у Джона дрогнула рука и выронила прут. Он почти сумел сбросить ключи.

– Ого, смотрите, да он пытается связку достать! – все камеры одобрительно загудели, и Константин проклял всё: если ещё на этот ор придёт надзиратель… всё будет кончено. Он вновь схватил прут и, до конца втискиваясь между прутьев, отскоблив себе лицо, снова сделал попытку уронить связку. Никогда ещё бряканье падающих на пол ключей не вызывало в нём столь большую радость. Теперь он судорожно пытался пододвинуть ключи к себе; в правой руке он только сейчас ощутил боль и нечто тёплое: до такой степени он натёр руку прутом, когда пытался его вырвать. Он уже боялся слушать то, что происходило в другой камере; пытался нарочито прислушиваться лишь к пустой выбоине вместо сердца, что ещё стучало по инерции, вероятно.

Наконец ключи дошли до него, действовать надо было быстро. «Держись, Чес… Потерпи ещё немного, и я избавлю тебя от всего этого дерьма». Джон проклял себя как только мог, когда пытался подобрать среди двадцати ключей нужный. В темноте было сложно уследить, какой ключ он уже использовал и какой следующий; каждая секунда была на счету. В камере ещё происходила какая-то возня; судя по нередким возгласам, Чеса пытались схватить, но тот всё умудрялся выскальзывать.

Очередной ключ неохотно влез в скважину, и замок, скрипнув, с грохотом повалился на пол. Джон, не помня себя, вырвался из камеры, чуть не сняв дверцу с петель, и рванул к столу. Резкими движениями обеих рук он судорожно повытаскивал все ящики, бросая их на пол вместе с содержимым, пока в полумраке не разглядел блестящий пистолет. Полный барабан. На это время хватит. Увы, кроме этого оружия, в ящиках больше не нашлось ничего годного. За одну секунду он широким шагом подскочил к камере, где уже могло вовсю начаться то, что запланировали эти дикие извращенцы, и заорал:

– Отвалить всем от парня, живо! Перестреляю всех, как последних сук! – его слова не поняли, и послышался только гогот. Тогда он крикнул: – Чес, пригнись! – и выстрелил один раз в верхний угол камеры. Конечно, шум был ужасный. Теперь начинался обратный отсчёт; нельзя медлить ни секунды. Джон начал вновь подбирать ключи; на это ушло целых полминуты. Поднялся гул, уже слышный, наверное, на два этажа вниз. Наконец он отпер дверь; за решёткой все четыре широкоплечие фигуры сгрудились к стене, Чес же, согнувшись, сидел недалеко. Как только дверь отворилась, он быстро, как сумел, вышел, прихрамывая, и, дрожа всем телом, прижался к Джону, почти бессильно положив голову к нему на грудь. Он вздрагивал. Константин аккуратно прижал его к себе и прошептал, уткнувшись носом в волосы: – Всё в порядке, Чес… они не сумели добраться до тебя?

Креймер едва мог совладать языком, слегка отстранился от него и проговорил тихо, с застывшими в голосе всхлипом, непередаваемо преданными глазами смотря на него:

– Нет… только футболка порвалась.

Джон кивнул и, прижав Чеса к правому боку, чтобы иметь возможность слегка поддержать его – ноги парнишки совсем не держали, аккуратно прицелился в первую фигуру.

– Сдохните все! – он не помнил себя от гнева, каждый частый судорог Креймера ещё более распалял его. – Сдохните все, мрази! – он говорил это после каждого выстрела несколько раз, не жалел пули, если не попадал в одного мужика с первого раза в голову. Он едва помнил себя, он был одним средоточием гнева и ярости, он стрелял и смаковал, как закоренелый маньяк. Конечно, кто-то из этих тварей выжил. Но у Джона уже не было времени: он, поддерживая Креймера, рванул по коридору. На лестнице послышались шаги и недовольное бурчание надзирателя. Константин встретил его уже на пролёте и подстрелил его в живот.

На нижнем этаже уже тоже всполошились: арестанты проснулись, а надзиратели поднимались, но, слава богу, по другой лестнице, расположенной с противоположной стороны коридора. Никто не заметил две фигурки, аккуратно спускающиеся вниз. Перед первым этажом Джону даже пришлось слегка отсидеться, чтобы подождать, пока люди уйдут. Выходить через главную дверь было глупо, к тому же, до неё долго идти через запутанные и узкие коридоры первого этажа, поэтому самым оптимальным оказалось выйти во дворик, где они всегда гуляли. Потом – боковая ограда, затем – выкопанный в сырой земле лаз Тайлера, который навряд ли успели закопать, а потом их поглотит тьма. И что там за этой тьмой? Куда идти дальше? Джона не волновало. Главное – он спас. Наконец-то спас. Животный страх сковал его в те минуты, когда над Чесом издевались, и вылился в животную ярость, когда он желал просто невероятного Ада для тех идиотов. Он бы с радостью устроил им мучительные пытки, будь у него куда больше времени, верёвки, пару лезвий, автомат, ну и наручники. «Эти мудаки молили бы о пощаде!»

Теперь гнев как-то стихал, а когда они выбежали на прохладный воздух, из мозгов потихоньку выветривался пьянящий пар. Чес напрасно пытался сдержать слёзы; снаружи ярко светила луна – неожиданно за все месяцы они наконец увидели её – и Джон увидел, что по измазанному в крови лицу текли слёзы. Парнишка смахивал, пачкал алым одежду, пытался задушить свои рыдания, не выдать себя, но в итоге его грудная клетка мелко задрожала и долго томящийся в сердце всхлип вырвался наружу.

Они подбежали к высокому железному забору, что отделял их от узкого закутка между стеной здания и ограждением. Джон аккуратно подтолкнул Чеса; тот, шипя от боли, но понимая, что нужно терпеть, послушно перебрался, но, соскользнув ногой уже на другой стороне, брякнулся на землю. В этот момент кто-то протяжно завыл в трубу на крыше здания; типа местной сирены. Константин ловко перемахнул через забор и спрыгнул на две ноги, потом помог подняться Креймеру. На переднем дворике, словно пронырливые лисы, засуетились блики от фонарей – надо же, здесь были даже фонари! Шум громких, но хриплых ото сна голосов расползся по двору; найти их здесь было делом несложным. Джон и Чес быстро, как сумели, добрались до лаза; на дне его неожиданно скопилась вода, поэтому пришлось даже немного окунуться.

Сначала полез Креймер, за ним, уже обласканный лёгким светом фонарика, пошёл Джон. Благо, вдали охранник не смог разобрать, фигура ли это человека или груда хлама; однако бежать всё равно надо было. С мокрой одеждой спереди, с мокрыми лицами, покрытыми в три слоя грязью и пылью, но взявшись за руки, чтобы теперь уж точно не потерять друг друга в монохромии этой ночи, они бежали просто вперёд и немного в сторону, сами не зная, ожидает ли их там лучшая доля или нет? За большой поляной стали виднеться редкие чёрные стволы; был ли смысл бежать туда, если огромна вероятность пропасть, заблудиться? Всё равно. Подальше от сирены, подальше от огромного серого здания, чуть не убившего для Джона самое дорогое, что у него осталось вообще в жизни, подальше от позорного отбывания ни за что, подальше… просто подальше; поближе к свободе и к этому совсем другому воздуху, не затхлому, пропитанному дождём и запахом травы… да плевать: поближе к той мечте, которую обрисовывал парнишка, о домике рядом с морем или чёрт знает где, главное, чтобы теперь точно вместе.

Они бежали долго, до тех пор, пока горло совсем не превратилось в сухую открытую рану, а лёгкие не налились свинцом; сколько они пробежали, сложно сказать. Но уж давно не было слышно ни сирены и не было видно здания; только корявые сучья да пни, постоянные спотыкания обо все кочки и сухие листья в волосах. В один момент деревья расступились, и перед ним резко возник спуск, обрыв, поросший травой, судя по всему, не очень-то и пологий. Они резко тормознули перед ним и, уже больше не имея сил бежать, упали навзничь; полнейшая тишина, лишь изредка ветерок шевелил сухие травинки и ветки, да их тяжёлые дыхания, звучавшие в унисон. Казалось именно здесь, что они только вдвоём в целом мире; ну и луна, прорывающаяся сквозь чёрные слоистые облака. А перед ними – целый просторный мир, залитый чёрно-белой субстанцией ночи.

Джон, почти выплёвывая лёгкие из-за нехватки воздуха, остро ощутил чувство свободы; было б больше сил и меньше ограничений, он бы встал и заорал о том, что свободен, что сбежал, скатился бы по обрыву до той степени, что вместо штанов ничего бы не осталось, и снова упал у подножья. Но он просто лежал с безумной улыбкой, не выпуская из правой руки пистолет, вероятно, из-за судороги, сведшей его. Когда он уже отдышался, Чес ещё продолжал откашливаться. Джон присел и развернулся к нему.

– Как ты?

– Всяко лучше… чем было, – он стёр с лица кровь и улыбнулся измученно. – Меня немного потрепали. Но, в общем, вроде, ничего не сломано.

– Джон, знаешь… – немного погодя заговорил он, пристально смотря перед собой, – у меня до сих пор из глаз текут слёзы… стыдно-то как, – парень утёр рукавом лицо ещё раз, размазав кровь по лицу теперь окончательно. Джон, пододвинувшись к нему, аккуратно провёл по его скуле, стараясь не причинить ему боль – лицо-то наверняка было одним большим синяком.

– Нечего стыдиться. Это отвратительные мрази. Я готов был расчленить каждого, серьёзно… – Константин едва сумел проглотить плотный комок, что мешал ему говорить о случившемся. – Знаешь, я в какой-то момент подумал, что если не спасу тебя, дальнейшее моё существование реально не имеет смысла. Потому что я, как последний подонок, не спас никого, кто был мне так дорог.

– Джон… – грудная клетка Чеса начала трепыхаться: то ли от смеха, то ли от всхлипов; скорее всего, от того и от другого. – Джон… когда ты стрелял… я тебя таким никогда в жизни не видел. Ты был реально готов прикончить их всех, устроить им смертельную муку. Ты стрелял, пока не убеждался, что они не шевелятся или что уже местные врачи им точно не помогут.

– Тебе не понять этого… мной двигала реальная ярость, – Константин осторожно погладил его по волосам, таким мягким, но слипшимся, пыльным и частично залитым кровью. Он просто ещё с трудом верил, что десяток минут назад он мог лишиться этой простого прикосновения. Только теперь Джон начинал в полной мере понимать когда-то сказанные Чесом слова об утерянных возможностях. Судьба хорошенько припугнула Константина; произошёл будто щелчок, и он понял: скоро всё, что было недовысказано между ними, вырвется, как поток бессвязных и порой диких слов. Будет больно это принять, отвратительно; уже-то внутри души всё было разорвано в клочья, а теперь эти клочья надо было ещё и поджечь. Никто бы не сумел заставить Джона сделать это; Чес – был исключением, его имя уже звучало как исключение, он сам стоял всегда вне обычных правил бывшего экзорциста. Всегда, чёрт возьми!.. Из-за упрямства сложно было разглядеть это, но если бы сам Креймер в полной мере знал об этом! Или знает?..

– Простишь за мою упёртость тогда? —спросил Чес и, ещё не встав, нащупал своей рукой руку Джона и сжал её.

– Конечно… Господи, какое это сейчас имеет значение? Я просто, блин, счастлив, что мы свободны и, хоть и не в меньшей заднице, чем были, но хотя бы вместе и живы, – Константин помотал головой, развернулся в сторону обрыва и, согнув колени, обхватил лицо ладонями. Креймер слегка привстал и, пододвинувшись сзади, положил голову к нему на плечо.

– Чес, я… ещё не из-за кого не сходил так с ума. Можешь гордиться, блин, что ты единственный, – стало не хватать дыхания, отчаянно захотелось курить. Но последние сигареты пропали как только они пополнили ряды арестантов.

Джон надеялся, что это скупое откровение Креймер расшифровал правильно. Он опустил колени и посмотрел на парнишку; тот также поднял взгляд на него.

– А я… знаешь, я всегда думал, что мне нужно много: и откровений, и взаимности, и какой-то отзывчивости… Это всё оказалось ничто! Мне просто-напросто нужно быть рядом с тобой, Джон, с любым тобой. Хоть с эгоистом, хоть с циником, хоть с эгоистичным циником. Это всё было просто, а я пытался усложнить. А ты моё усложнённое вообще пытался запутать.

– Оба хороши… – тихо ответил Джон, усмехнувшись. Креймер вообще рассмеялся и аккуратно дополз к нему поближе; потом опустил голову на его колени, а взгляд устремил то ли на него, то ли в небо.

– Джон… – потом немного помолчал, хмыкнул. – Как часто я люблю произносить твоё имя… Так вот, я хотел сказать… Я невероятно утомлён происходящим. Моей душе больше не нужно встрясок, иначе я помешаюсь. Потому мне хочется сказать очень-очень кратко последнее, прежде чем меня вырубит.

Константин просто желал остановить Чеса; в его душе собралась смута и бесконечный туман. Опять. Он знал, что скажет парнишка; если не знал, то догадывался. И это его пугало до невозможности. Джону было и самому неприятно, что его пугала такая пустяковая вещь. Креймер улыбнулся (в темноте это было сложно разглядеть) и протянул руку вверх, к его лицу, чтобы прикоснуться хотя бы немного.

– Вот в чём дело: чтобы понять это, потребовалось свершиться целому дантевскому Аду. Нет, я серьёзно, это не простые преувеличенные словечки. Просто собери в единое целое то, что мы прошли, и ты сможешь увидеть все круги. Типа первый круг, у Данте называемый Лимбом, где сидят не такие уж лихие грешники – это была наша первая группа, помнишь? Странные правила, странные люди, мы потом наплевали на них и пошли своей дорогой. Я думаю, они там и сдохли, в этом доме…

– Я начинаю смекать, о чём ты… – до Джона вдруг дошло всё в непривычной ясности. – А второй круг у Данте, если не изменяет память, похоть. Там были наши вечно пьяные и молодые дружки, которым кладбищем стало место их сладострастия. Похоть убила их. А мы с тобой, хоть и думали, что почти на грани смерти в этой вентиляционной трубе, выбрались, выжили, словно крысы.

– Помнишь, каким неземным блаженством было утром увидать свет солнца? Я был счастлив. Потом идёт чревоугодие. Не совсем подходит, но похоже на то, когда мы с тобой встретили тех двоих мужиков, что обманом завели нас чёрт знает куда и отобрали почти всё. Здесь же и скупость – следующий круг. – Джон рассмеялся: провидение, что вело их по этому тернистому пути, обладало хорошей фантазией. Не что-то там банальное, а аж целый Ад к их ногам; лишь бы, глупцы, поняли главное!..

– А гневных напополам с унывающими я видел в шахте в последний рабочий день. Я видел, как они умирали со стеклянными глазами и душами; в них не было желания сопротивляться, куда-то расти и восстанавливаться. Ну, дальше не сложно: еретики. Круг ниже. Это наши сектанты.

– Ты неплохо уловил мысль. Всё верно! – Чес уж давно опустил руку и теперь просто сжимал ладонь Джона в своей. – Ну, насильников мы повстречали сразу после еретиков, когда нас гнали, как провинившихся собак, до тюрьмы. Ах да, ещё и сегодня лично мне судьба решила подарить ещё одну встречу с ними. Не запланированно, скажем так, – Креймер горько улыбнулся.

– Что идёт дальше? Память подводит… – Джон утёр с рассечённой щеки Чеса влагу: то ли кровь, то ли слёзы. Тот рассмеялся и удивлённо воскликнул:

– Вот уж от кого не ожидал такого услышать!.. Это точно ты, Джон? – они оба улыбнулись. – Ладненько… следующий круг: обманувшие не доверившихся. Но, честно говоря, здесь возникает трудность. Я не знаю, кто подходит под это определение. Поэтому, типа, этот круг Ада пропускаем…

– Нет… Я знаю. Это Тайлер, наш бывший сосед. Это долго рассказывать. Но, в общем, можешь смело думать, что даже на этот круг Ада мы нашли свою ситуацию.

– Ого… – Чес убрал слипшуюся окровавленную прядь с лица и вздохнул. – Какие подробности! Ладно, потом расскажешь… Окей! Осталось последнее. Самый ужаснейший грех, по мнению Данте. Такие грешники вмерзают в огромную льдину, и их разворачивают вниз головой. В чудесные собеседники им даётся сам Люцифер напару с тремя милыми гигантами. Кстати, какой из Люцифера собеседник, Джон?

– Зачем это тебе? – вскинув бровь в удивлении, спросил Джон.

– На том круге Ада буду крутиться я, – за одно мгновение лицо Креймера исказилось; губы сжались, веки полуопустились, скулы, кажется, даже опали. Джон плохо понимал, к чему клонит парнишка: во-первых, в голове ещё шумел сухой ураган остывающей ярости, во-вторых, было довольно непросто переключиться на что-то другое. Ну, и всё равно Чес говорил пока лишь одними загадками.

– Обманувшие теперь уже доверившихся – вот как называется этот грех.

– И ты обманул… типа меня, получается? – Джона не тревожил сам факт обмана – это было разве что очень незначительная подробность, которую он сам, Константин, упустил из вида в своём бывшем напарнике. Вообще, спросил это даже как-то равнодушно; Чес понял интонацию и горько улыбнулся. Подул сильный ветер со стороны обрыва; ещё завивающаяся прядь упала на лицо парня и прилипла ко лбу, вконец потеряв свою витиеватость. Глаза его смотрели теперь совсем тускло. Джон не сумел разглядеть что-то больше: неожиданно луна скрылась за облаками, и единственным индикатором состояния Чеса стал его голос. Ну, и прикосновения, если бы они были здесь хоть сколько-нибудь уместны.

– Да, – сказал на одном дыхании, коротко, не растянув, не сделав паузу. Глаза его сейчас наверняка смотрели ровно и пристально.

– Потому что долго не говорил. Так оно переросло в ложь. Знаешь, не хочу парить тебе мозги: ты задолбался отгадывать загадки, пытаться осознать что-то мною усложнённое, ты просто-напросто устал от всего этого приключения, что разом хлынуло на тебя. Ты морально измотан, ведь потерял семью и знакомых людей. Тебе просто нужно понять, что рядом с тобой человек, который не несёт хаос, лишь заботу. Я – человек, который не несёт хаос. Я готов быть рядом с тобой, пусть ты и скажешь, что это сложно. Просто понял это… давно… помнишь, в той больнице-усыпальнице под землёй? – голос сорвался, словно лимит был исчерпан. Последние слова были сплошь сотканы из хрипа и почти шёпота. Джон ощущал, как Чес напрягся; неужели это наконец то, чего они ждали, к чему шли через колючие дебри своих эмоций? Это – огонь, что потихоньку сжигал их, а теперь ласково погребал их пепел? Это – пропасть, что манила их своей бесконечностью, когда они перебирались через неё по тонкому канату к здравому смыслу, но упали и теперь достигли дна бесконечного желоба, превратившись в пыль? Это… неужели это – то самое низовье Ада, через который они горделиво ступали, делая вид, что их чувства никак не переплетаются, их линии никак не сходятся, а их боль и прошлое никоим образом не одного цвета?

– Мне кажется, ты говоришь то, что схоже с моими чувствами… – тихо ответил Джон, глядя в едва различимое лицо Креймера. Тьма поглотила его, но не его душу. Константин перестал ощущать волнение. Оно улетучилось. Растворилось. Растворилось в несоразмерной теплоте Чеса.

– Джон, я хочу быть рядом с тобой. Поддерживать тебя. Быть частичкой твоей души…

– Какие банальности… прекрати.

– Как это нормальные люди-то говорят?..

– Можешь просто промолчать.

Джон ощутил, как тело Чеса стало подрагивать, словно при лихорадке. Парнишка прикрыл лицо ладонями и прошептал сквозь них нарочито тихо и едва разборчиво: – Ну, кто же из нас первый решится прыгнуть в обжигающуюся лаву этого чувства и кто будет следующим?..

– При условии, что не прыгать никак нельзя…

– Никак нельзя.

Они замолчали на пару минут. Джон не знал, что говорить. Как правильно сказал Чес, он был жутко измотан и не хотел больше сложностей, но, кажется, сейчас эти сложности сам и наворачивал. И что он чувствовал, тоже сложно было сказать. И понять, и сказать.

«Впрочем, глупости всё это… Я пытаюсь уйти и завраться опять. Я ведь люблю его. Люблю его не как любил Анджелу или Кейт. Совершенно по-другому. Впервые мне стало плевать, что это мужчина. Я ведь даже не разбирался с этим по-хорошему… Я просто понял, что нашёл тебя, Чес, близкого по духу, пережившего со мной весь Ад дважды». Джон жалел, что не сказал это вслух. Опять боялся. Вечно боялся чего-то ляпнуть и показаться слишком… слишком каким-то! «Мудак… просто мудак».

– Это невероятно больно вытаскивать из себя, облачать в слова… Но я… Джон, блин, ты можешь списать это на повышенный адреналин или мою болезнь, из-за которой вполне реально может ехать крыша, но я… я просто люблю тебя, как бы заурядно это ни звучало. Я хочу… просто быть с тобой. Наслаждаться этой грёбаной жизнью, хоть ею пока и нечего наслаждаться, и вместе преодолевать самую что ни на есть жопу.

Можно опускать занавес, думал Джон, комедийная сцена закончилась, сейчас начнётся трагедия. Или наоборот?

– Ты прыгнул первым, да?.. – одной рукой Константин прикрыл себе рот, второй аккуратно стал проводить по мягким волосам и остановился там. Слова Чеса звучали ясно и разборчиво; в мыслях и в душе Джона наконец случился поджог, потоп, смерч и остальные природные и другие катаклизмы одновременно, что уже долгое время хотели превратить всё внутри него в бардак.

– Не-а… Лишь упал за тобой. Ведь мы повязаны кандалами… или лёгкой неразрывной нитью. Как знать.

– Ты же первый сказал…

– А ты первый окончательно принял это. Я всё ходил вокруг да около. А осознал во всех подробностях только тогда, когда сказал, – на секунду зрение помутилось, как будто это происходило во сне. Джон взял в руку ладонь парнишки и приложил к месту, где билось его собственное сердце. Сквозь ткань, наверное, не слишком ощущалось.

– Я не буду говорить заурядности. Просто ощути, что за неистовство вызывает у меня лишь мысль о тебе. Только вспомни, что я творил сам и позволил тебе творить со мной, что пытался скрыть… да хоть как полчаса назад съехал с катушек! Вспомни, как прижал тебя к себе и не выпускал из руки твою руку вплоть до этого места… Вспомни, как отчаянно пытался игнорировать тебя в далёком прошлом, сам при этом привязывая тебя к себе этими самыми кандалами или чем там… Вспомни, что бросил курить и ради кого!.. А теперь, держа в голове все эти моменты, сопоставь это с одним только именем Джона Константина. Тогда тебе станет ясно, что это за чувство, станет ясно, почему я прятал его глубоко в себе… – Джон хотел сказать что-то ещё, но его прервал нервный, прерывистый смех Чеса: не злой, не безумный, но неожиданный. Он смеялся недолго – всё же силы потихоньку покидали, – а потом заговорил:

– Знаешь… теперь и умирать… не страшно. Хоть упади на нас сейчас снаряд. Или прострели нам кто-нибудь бошки. Я теперь совершенно спокоен. Ты… – он перевернулся на правый бок, лицом в сторону обрыва, – ты любишь меня несомненно, Джон. И любил… долгое-долгое время.

Всё это было жуткой или приятной правдой. Конечно, любил; только у Джона это чувство приобретало немного другую окраску, специфическую. Отсюда и этот долгий путь, и полнейший бардак в их отношениях, и изнурительное страдание, и потраченные время и силы на чужих людей, других людей, обманувших людей… Неужели они, словно два путника, решившие обойти всю Землю, чуть не лишившие жизни и вернувшиеся в ту же самую точку, поняли так поздно, что счастье-то было в двух шагах? «Поделом мне, за мою гордыню… Но его-то за что?»

Чес заснул. Через пару минут мысль «Почему мы так долго страдали, искали правду и были такими глупцами?» перестала волновать. Константин смаковал новое чувство в себе; оно разлилось непривычным теплом по всему телу. Наконец-то пропал вечный страх быть предсказуемым, тривиальным, и, главное, ушла паника насчёт того, что его мысли могут быть прочитаны. Точнее, они могут быть прочитаны. Но хуже от этого ему не будет. Сидя здесь, возможно, в километрах от ближайшего людского поселения, голодный, уставший до смерти, с раненым затухающим смыслом своей жизни на коленях, без еды и крова над головой… Джон был счастлив. Счастлив в этот момент. Сейчас хлопотливая реальность отошла на задний план. Были только они. Они и их сплётшиеся судьбы, души, эмоции. Они и глубокое, как космос, чувство.

***

Джон очнулся лишь с первой светлой жилкой в облаках: теперь это было вместо привычного рассвета и тёплого луча. Он весь продрог, лёжа на земле, и сейчас чувствовал, как першило в горле. Чес так и заснул на всю ночь у него на коленях, а Джон, не имея возможности передвинуться, в итоге просто откинулся назад и так не заметил, как отключился.

Константин привстал: ноги жутко затекли – всё же голова Чеса не была пушинкой. Часы показывали что-то около шести утра; конечно, не точно. Увы, во время трагедии такого масштаба ничто не было вечным или точным: даже чётко слаженные механизмы. А Джон-то надеялся хотя бы на них…

Вчерашние слова не казались полуночным бредом после безумного побега. Это даже удивило. При утреннем свете Джон наконец-то смог разглядеть открывшийся пейзаж перед ним; а они с Чесом, оказывается, умирали в живописном местечке. Склон был невысоким, но с него открывался вид на чудесные горизонты Америки: прямо впереди них простиралось поле, то ли заделанное под сельхоз нужды, то ли просто для красоты. Сейчас оно полностью отцвело, выглядело пожухшим, жёлтым, словно пески безжизненной пустыни. Может быть, летом здесь было как на полотнах Мане. Вправо уходил небольшой лесок, покрытый сизым туманом, Налево – продолжение поля, а вдалеке-вдалеке, прикрываясь уже более синей дымкой, текла широкая речка с каменистым угловатым берегом. Джон знал, куда они сейчас направятся с Чесом: лицо его напарника было всерьёз не узнать – всё в крови, царапинах, синяках, пыли и грязи.

Через некоторое время очнулся и Креймер, поспешно поднялся с его колен и протёр сонные глаза.

– Ты, наверное, ног не чувствуешь…

– Да ничего… – слегка пошатываясь, Джон встал: в ноги будто впились сотни маленьких иголок. – Ты так глубоко заснул, было кощунством тебя будить.

Константин помог встать парнишке и отряхнул с него сухие травинки. Тот потёр лицо руками, словно пытаясь себя взбодрить, и потом улыбнулся – улыбка его была, несмотря ни на что, какая-то хитрая.

– Вот лицо у меня сейчас… без слёз не насмотришься. Но… даже если учитывать, в каком мы положении, я удивительно счастлив. Я был ещё вчера так спокоен, что сумел заснуть, ни о чём не думая… У тебя?..

– Также, – докончил за него Джон и кивнул. – Точно также. Но всё-таки с этим нужно заканчивать. Просто оглянись, пока мы наверху, где мы оказались. И если отгадаешь, куда я нас хочу направить, получишь звание лучшего выживающего на данный момент.

Чес оглянулся назад, пару секунд осматривал раскинувшуюся перед ними местность, а потом заключил:

– Вероятно, к реке. Там, где вода, там и жизнь… должна быть, по крайней мере. Ну, в любом случае хотя бы умыться. В таком виде нас не примут ни в какую группу, даже в секту поклоняющихся Великому Богу Грязи, – они оба усмехнулись. Потом аккуратно стали двигаться по краю обрыва, пытаясь отыскать пологий спуск. О вчерашнем никто из них так и не заикнулся: хоть всё вчера и происходило в полубезумном состоянии, они вдвоём понимали, что между ними ни разу не проскользнула ложь. Всё было чистой правдой. Ни сил, ни времени не было обдумывать и обмусоливать это со всех сторон; Джон был даже рад этому: если б он ещё углубился в размышления дальше, совсем бы свихнулся!..

Упираясь друг на друга, они не спеша шли рядом с обрывом. Не сказать, что было тепло, но прохладный ветер, потрепав их ночью, утром улетучился, вероятно, в другой штат. Жутко хотелось есть, но ещё больше – пить. Через какое-то время прогулка по лесу дала свой результат: если бы не многочисленные царапины и прихрамывающий Чес, могло показаться, что они просто решили выехать за город и насладиться природой, бескрайними, не запачканными цивилизацией равнинами и слегка хриплым пением ранних птиц. Постепенно обрыв стал опускаться, и в ушах зазвенела вода. Кроны деревьев расступились, и тёмно-серебряная широкая речка открылась их взору. Берегом её служили тяжёлые гладкие валуны, а кромку воды обрамляли редкие колоски камыша.

Джон с Чесом аккуратно спустились к самой воде и попробовали воду рукой: ледяная. Впрочем, этого и следовало ожидать: месяц, как никак, декабрь. Наивная мечта искупаться полностью утопилась на дне этого холодного чёрного гиганта. Джону хотелось верить, что в эту реку случайно не выблевал все свои внутренности какой-нибудь завод и что они, только умыв лица, не обнаружат слезающей с них кожи. Чес облюбовал место рядом на камне, почти вплотную примыкающем к водной глади, и теперь с усердием оттирал лицо от крови и грязи. Потом, потрогав волосы, немного подумал и, склонившись над водой, окунул голову почти полностью в реку. Конечно, простудиться можно запросто, думал Джон, но это был единственно верный способ отмыть волосы. Хоть в его голове и не было слишком много крови, но всё же в волосах застряло чёрт знает что, поэтому, недолго решая, Константин зеркально отразил действия напарника.

Конечно, ни один из них не подумал, а что будет после, когда, счастливые, с чистейшими волосами, они резко подняли головы и вода ручьями полилась за шею, воротник, по животу и даже достигла колен. Точно мокрые по грудь полностью, они выпрямились в полный рост и насмешливо посмотрели друг на друга. Отчего-то их разобрало на смех, как и полагается, одновременно.

– На самом деле, ничего смешного нет… Ты же понимаешь, что мы в полном дерьме? – ещё улыбаясь, почти несерьёзно, вдруг заявил Джон. Креймер кое-как успокоился, покачал головой и вновь присел рядом с гладью. Сделал руки лодочкой и пару раз хлебнул воды. Только потом повернул голову к Константину и проговорил:

– Да, понимаю. Но ты и сам-то с трудом это осознаёшь. Ты б видел своё лицо, серьёзно. Если раньше ничего нельзя было разглядеть, то теперь я ясно вижу: ты, блин, довольный и невероятно счастливый. Правда-правда.

– Ты точно такой же.

– Знаю, – Креймер хитро улыбнулся, сделал последний глоток и отошёл назад. – Можешь попробовать. На вкус ничего, но придётся выплёвывать сухие травинки.

Джон наклонился и попробовал. Не сделав даже и второго глотка, он обернулся к парнишке, что стоял где-то в метрах трёх от него под деревом, и заговорил, ведь, кажется, не мог держать в себе назревшие мысли: – Будь мы с тобой сейчас хоть до черта счастливые, мы не должны забывать, в каком мире так резко осчастливились. Вспомни хотя бы вчерашнее, то, где мы были ещё сутки назад, – при упоминании о вчерашнем улыбка резко смахнулась с лица Чеса, а брови сдвинулись на переносице; Джон пожалел, что упомянул про это.

– Короче, я про то, что расслабляться не надо.

– Да, я понял… не волнуйся, разум вернулся ко мне как только я вспомнил, что меня вчера чуть не трахнули четыре каких-то стрёмных мужика, – нервным движением убрав мокрую прядь назад, Чес быстро закивал головой и натянуто усмехнулся. Джону и самому стало не по себе. Он просто, говоря о вчерашнем, неожиданно умял свои воспоминания. А теперь они разом нахлынули на него, аж руки похолодели.