Текст книги "На осколках цивилизации (СИ)"

Автор книги: Julia Shtal

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 39 страниц)

Джон, понимая абсурдность и во много раз превышающее количество минусов сего деяния, чем плюсов, чувствовал, что нескольких часов подобных мыслей уже могли склонить его к побегу. Да, это очень липкое и тошнотворное чувство, возникающее даже у самого умного и сообразительного каторжника, который понимает, что бежать ему некуда и бежать ему никак. Но заронившееся зерно этой мысли, сдабриваемое людской злостью, равнодушием, давлением четырёх чёрных стен, однообразием и чувством куда-то уходящей впустую жизни, очень быстро взращивается до огромного растения с мощным корнем. И топор здравого рассудка, могущий разрубить это растение, превращается в маленькую пилочку. В общем, Джон ощущал то самое нездоровое качание маятника своей души из одной стороны, шепчущей ему не бежать, до другой, орущей скорее покинуть это гадючник. Интересно, где он остановится?

Он знал, что, скорее всего, Чес быстро загорится этой идеей. Сейчас этот парень – бомба замедленного действия (точнее, стал ею с некоторого времени); мысль о побеге, знал Джон, созрела у него давно, и стоит только внешним обстоятельствам дать хоть маленькую надежду, Чес вцепится в неё, как голодная кошка в колбасу. Ему можно простить: он всё-таки ещё только-только переступил грань совершеннолетия, не знает, что делать со своей жизнью, и готов бросаться на любые авантюры в поисках ответа. И если что-то сдавило его жизнь в крепких узлах, он будет бросаться в стороны, рвать их и пытаться вернуть самое дорогое, что есть в его этой самой жизни – свободу. Советоваться с ним означало точно согласиться на побег. А Джон пока сомневался, очень сомневался…

Вскоре наступило утро; Чес проснулся как ни в чём ни бывало, хорошо отдохнувший и сразу заметивший, что с Джоном что-то не то. Тот ограничился тем, что сказал: «Я плохо спал». Вроде бы, на первое время Креймер поверил в это. После этого всех погнали умываться, потом – разливали завтрак. Начался обычный день. Мало кто догадывался, чем он закончится…

***

– Знаешь, нам осталось просидеть здесь всего половину, – после обеда Джон всегда приходил и садился на кровать к Чесу. Он решил начать издалека, чтобы посмотреть, в каком настроении сейчас парнишка. Тот заметно напрягся, мелко качнул головой, на секунду задумался, а потом, опомнившись, быстро посмотрел в глаза Джону и закивал быстрее.

– Да-да, немного… – Джону потребовалось всего ничего, чтобы понять: Креймер готов сорваться в побег сию секунду, несмотря на те здравомыслящие вещи, которые он говорил в самом начале, когда их привели в камеру. Чес уже долгое время не принимал нужных ему лекарств, и это явно сказывалось на его психическом состоянии: в суждениях он был готов преувеличивать всё что угодно, менял идеи одну за другой, а глаза его горели тем самым опасным нездоровым блеском. В редкие минуты, когда их точно никто не мог слышать, он тихо-тихо признавался: «Наверное, Джон, тяжело тебе со мной. Я медленно схожу с ума. Я чувствую воспаление, растущее в моей душе… да-да, именно там, пусть и звучит банально. Поэтому я как бы вверяю свою жизнь тебе: пожалуйста, не дай мне наделать глупостей…». Каким-то таким был общий смысл этих откровений. В такие моменты на Креймере лица не было; Константин ненавидел это чувство, но ему становилось жаль его… Конечно, такое доверие льстило ему, но факт оставался нерадостным: Чес жутко страдал, хотя пытался не подавать виду.

– Ты же понимаешь, что мы, уже пройдя такой путь, не будем рисковать?.. – мягко начал Джон, взяв его холодную ладонь в свою сухую и горячую. Парень вздрогнул, но выражение лица сменил на каменное, беспристрастное.

– Эх, Джонни… я готов вырваться из этой клетки любой ценой. Эти стены давят на меня каждую секунду. Только ты не даёшь мне сойти с ума, – Чес внимательно глянул на него. – Если бы на горизонте появилась хоть какая-нибудь возможность… я бы использовал её.

– А я бы дождался окончания срока нашего ареста… – слегка сжав его ладонь, твёрдо проговорил Джон. – Потому что мы только глупо оттянем наш выход отсюда, если попробуем…

– Да-да… – снова это «Да-да», означавшее лишь одно: Чес, конечно, иного мнения. Но докапываться Джон никогда не любил, поэтому оставил всё как есть, подумав, что, может, он и зря волнуется: мечтать можно о чём угодно, да вот не всё из этого превратится в реальность. На улице мелко бренчал дождь, но тем не менее надзиратель по их этажу громко возвестил о том, что на прогулку надо быть готовым через пять минут. В общем, ничего особенного эта прогулка не представляла: тупое хождение по засыпанной песком площадке за зданием в окружении серого толстенного забора с густой шапкой колючих проводов над ним, уже давно скучавших по электричеству. Однако даже так перемахнуть через этот забор высотой три метра было нелегко, при этом не поранившись или не зацепившись за проволоку. Джон, несмотря на несколько оздоравливающий характер этих прогулок для Чеса, всё же недавно их разлюбил: они только разжигали в парне желание сбежать, подогревали его мысль увидеть, наконец, дальше этих стен.

Сегодня, ввиду мелкого моросящего дождика, почти не ощущаемого на коже, прогулку сократили с часа до половины. Чес ходил несколько понурый, накинув на себя капюшон уже изношенной грязной куртки; Джон подставлял голову прохладным каплям. Они ходили по полукругу около забора туда-сюда раз десять; вокруг них по площадке слонялись одинокие тёмные фигуры, бесформенные в своих тёплых покрывалах или куртках. Слышались чьи-то отдалённые слова, полные натянутого оптимизма, витал дым от наспех зажжённой сигареты, а под навесом скрывалось несколько десятков людей.

Дождливую идиллию нарушил грохот, похожий на гром; дождь усилился, и Джон искренне не понимал, почему их не хотели уводить обратно: в такую погоду можно запросто простыть. От неожиданности вздрогнули все вокруг, потом пронёсся привычный гомон по типу «А что произошло? Что случилось?..», однако вскоре после этого всё стихло, и люди, поглядывая на небо, стали забывать. Джон не совсем разобрал природу звука, но тревожное чувство ярко вспыхнуло в его душе: это ведь запросто могло быть то, что почти уничтожило мир… И, несмотря на столько дней тишины, оно могло проснуться… Константин вопросительно посмотрел на Чеса; тот, ёжившись, смотрел наверх умоляющим взглядом, словно говоря: «Нет, пожалуйста, только не это…»

Здание тюрьмы находилось как бы на диаметре круговой площадки, которая к нему прилегала; небольшие промежутки на полюсах, отделявшие место для прогулок заключённых от въезда на территорию, тщательно охранялись патрулём из четырёх людей с ружьями и высокой, наспех сделанной из проволоки стеной. Так как они с Чесом почти дошли до конца одного из такого полюса, Джона очень смутило отсутствие привычного патруля здесь. Ради праздного интереса он глянул в дальний конец: высокая решётка одиноко пустовала. Константин весьма удивился, но не стал указывать на это Чесу. Однако, когда они разворачивались, чтобы сделать ещё один полукруг, Чес остановился как вкопанный.

Джон проследил за его взглядом: парень смотрел сквозь решётку на виднеющийся клочок земли, откуда их привезли сюда. Он явно заметил отсутствие людей.

– Джон, смотри… они… неужели они убегают? – что-то от этих слов заставило Джона поёжиться: то ли загоревшийся болезненным пламенем взгляд парня, то ли едва сдерживаемая, взрывоопасная эмоция, заложенная в восклицании.

Джон сделал несколько шагов к нему и глянул сквозь решётку: визжа и крича, непрерывная толпа потоком лилась из настежь открытых ворот. Откуда-то из здания шёл почти чёрный дым, накрывая толпу, словно пытался укрыть беглых каторжников от зоркого, но уже порядком грязного ока справедливости. Джон плохо понимал, что происходило, но ясно ему стало только одно: взрастившееся желание бежать уже полностью поглотило его разум. Уже стало порядком плевать, как бежать, куда бежать, нужно ли, а если поймают, главное – бежать. Чес нащупал его ладонь, крепко схватил и сорвался с места, увлекая за собой Джона.

– Тут перелезть… раз плюнуть! – парень вцепился в решётку, как будто это была единственная опора, как будто внизу под ним разверзлась лава, и аккуратно просунул ногу, поднявшись на метр выше. Джон уже заглушил голос разумности, лишь повторял за Креймером; в ушах стоял далёкий гул и крики. Константин даже предположить не мог, что произошло, но отчего-то вспомнил утренний разговор Тайлера. «Неужели он?.. Однако я даже сейчас сомневаюсь, что это не было обычным позёрством… ». У таких, как Тайлер, христианских детёнышей, кишка была тонка ввязаться в эту авантюру. Хотя Джон уже мог разучиться видеть людей насквозь… все свои чудесные навыки экзорциста давно же потерял.

Как только они спрыгнули, Чес резко обернулся назад: гулявшие с ними люди, кажется, поняли, что происходит, и все гурьбой ломанулись либо так же, как Джон с Чесом, либо через главное здание, надеясь пробиться к выходу там. В это время какой-то мужик перемахнул через решётку и, шлёпнувшись в размякшую от дождя почву, прикрикнул на них:

– Чего вы здесь ждёте? Пошевеливайтесь!

Джон вздрогнул от неожиданности – в ушах стояла вакуумная тишина, и тут посреди этого, словно гром, этот окрик; Чес вообще отшатнулся в сторону, давая мужику, что смотрел вперёд безумным взглядом и видел только одно – свободу, пронестись рядом с ними. Они оба не понимали, почему застыли на месте; это отнюдь не было нерешительностью. В тот момент они были чем-то вроде зависшего компьютера. Прошла минута-вечность, первым очнулся Чес, схватил Джона за рукав и потащил вдоль чёрной стены по узкому проходу к воротам.

Чем ближе они подходили, тем сильнее становился запах гари. Когда они вышли, площадка была чёрная от дыма, полностью покрыта пеплом; люди кашляли, задыхались, но бежали, смахивая рукавом грязь со слезившихся глаз. Кто-то пронзительно заиграл на трубе, имитируя сирену. Послышались первые ружейные выстрелы и стенания; начинали стрелять в убегавших из главного выхода здания. Что-то это Джону напомнило…

Они с Чесом аккуратно пробирались рядом с трёхметровым забором, стараясь слиться с его серостью и прикрываясь то за ржавыми баками, то за грудой металлолома. Самые умные действовали как они (если в данной ситуации вообще хоть кто-нибудь мог называться умным), поглупее – рвались напрямую, через самый короткий, но и самый обстреливаемый путь. Бежали от мала до велика; бежали совсем невиновные люди, подобно Джону и Чесу попавшие под горячую руку разгневавшейся деревни, но бежали и опаснейшие преступники, сектанты, несколько дней назад гулявшие рядом с их домом и привлекавшие отчаявшихся строителей присоединиться к ним. От этого всё внутри Джона холодело; при мысли, что, убегая в ближайший лес или равнину, они равно могут умереть от голода и встречи с такой личностью, хотелось уже остановиться и вернуться обратно.

Сердце бешено заколотилось, как у подростка, дорвавшегося до взрослой жизни, когда буквально в двадцати метрах уже были ворота, из которых выбегали, иногда немного подстреленные, но всё-таки свободные люди. «Ещё несколько шагов, и…» – Джон ощутил закипавшую кровь и частое от бега дыхание Чеса; глаза паренька горели почти нечеловеческим блеском. Никакая разумная причина не могла его остановить от побега. Даже проигравшие на этом деле люди, падающие замертво около ворот, умершие, но уже на свободе… Джон даже думал, что Креймеру смерть сейчас ближе, чем это рабство, и, честно говоря, немного боялся, что пареньку снесло голову. Хотя смысла бояться того, что уже произошло, не было. Константин был рад, что сам сошёл с ума только наполовину.

Их постоянно обгоняли, пихали, толкали; Чес однажды чуть не упал. Джон бросил быстрый взгляд на здание: из нескольких верхних окон шёл чёрный дым, ему даже показалось, блеснули языки огня. Поджог. Спланированный поджог. Это событие ещё отказывалось связываться в голове Джона с утренними словами Тайлера, но неохотно это происходило. Тогда он не понимал, что тот имел в виду, когда предлагал присоединиться… поджигать, что ли, всё вместе? Навряд ли для этого. А бегут отсюда все, кому повезло, кто знал или не знал. Правда, не все добегают, попадая под обстрел с крыши: там сидело человека три с оружием; может, где-то есть более безопасный лаз, про который хотел сказать Тайлер, если б Джон присоединился? Скорее всего.

Пока он думал это, они уже переступили столь важную для них границу, точнее, ловко перемахнули через груду мусора, возвышавшегося по бокам от ворот. Джон не верил, что всё оказалось так просто; при этом своё неверие ему легко удалось воплотить в жизнь… Как только они сделали пару шагов по земле, по земле вне территории тюрьмы, сзади них раздался щелчок. Щелчок этот был знаком Джону: так ружьё снимают с предохранителя, поэтому в тот же момент вся его душа ушла куда-то вниз, а тело мгновенно похолодело.

– Стоять, твари, а иначе изрешечу обоих! – Джон сию секунду тормознул и схватил за руку Чеса, который этого, казалось, и не услышал. – И ты, хромающий, тормозни… – проорал тот же грубый голос уже кому-то другому. – Да ты какого хрена не останавливаешься? Куда?.. Ну и на тебе, сука! – послышалась автоматная очередь; Джон не смел пошевелиться, застыв на месте, но краем глаза заметил упавшее недалеко от них тело. Чес прожигал его яростным взглядом – Джон такого никогда не видел у него, – а когда он повернулся к нему, выдал быстрым шёпотом: – Ну и какого хрена мы встали? Давно бы могли убежать!

– Ты хочешь, чтобы нас расстреляли, как того человека?! – Джон ощутимо повысил голос и повернулся к Чесу, пытаясь понять, серьёзно ли тот. Судя по затуманенному одной лишь мыслью, что не удалась, взгляду, Креймер действительно был в бешенстве.

– Чес, ты серьёзно думаешь, что?.. – Константин не договорил и дотронулся до его ладони; Чес отдёрнул руку и тихо ответил:

– Ну и дурак же ты…

Между тем что-то больно стукнуло Джона по плечу, как раз по больному, заставив его согнуться пополам, а Чеса – по руке: это было ружьё надзирателя, который их словил.

– Болтать решили? Молчать! Иначе до камеры живыми не доберётесь… Эй, Скотт, покарауль здесь, пока я этих отведу… – просьба была обращена к мужчине, что сидел недалеко от них за одним из выступов стены и поджидал убегающих жертв. – Стреляй через одного, как и договаривались.

У Джона внутри всё сжалось при мысли, что если бы они были теми самыми «через одного»… «Да Чесу крышу снесло… он реально не видит, в какую жопу мы могли попасть из-за его импульсивной идеи?». Надзиратель оказался Джону знаком, когда он поднялся с земли; через пару секунд он невольно узнал в нём надзирателя с их этажа. А тот, в свою очередь, узнал его.

– А-а… так вы ещё и мои? Ох я с вами разберусь, голубки… – смачно убыстряя их прикладом ружья, он повёл их к зданию. Джон чувствовал себя что-то около виновной собаки, которую нашли и собираются отхлестать дома за содеянное. У Чеса такое чувство наверняка было в два раза больше. Почти перед самым входом в тюрьму, когда они, уже измученные, морально вымотанные, оглушённые стрельбой и криками десятков прерванных жизней, бросали взгляды на мертвенно-серое здание, что скоро вновь примет их в свою память, Джон заметил знакомую худощавую фигуру у другого полюса, то есть места, где здание соприкасалось с ограждением. Уползая под вырытый давно ход под стеной, которую действительно от земли отделяло настолько приличное расстояние, что ребёнок мог с лёгкостью пролезть там, Тайлер на секунду остановился и оглянулся, проверяя, не заметили ли его, и тут увидел Джона. Пару секунд, пока перед Джоном не захлопнулась дверь, они смотрели друг на друга внимательно; Константину даже показалось, что он увидел в тех серых глазах жалость, которую ненавидел. Оттого Тайлер в его сердце оставил ещё более худший отпечаток, чем было…

Но думать об этом уже не было смысла; они совершили ужасный проступок, с точки зрения здешней власти они – рецидивисты. А рецидив во все времена ценился во сто крат хуже самого отвратительного преступления. Джон ступал по мрачным коридорам, изредка ощущая глухие удары холодного ружья у себя на спине; скоро она могла стать одним большим синяком. Но куда больнее становилось, когда в очень подозрительной для такого бунта тишине слышались приглушённые болезненные стоны Чеса, когда били его. Джон пытался поймать его взгляд, но парень упорно смотрел вниз, ещё наверняка пребывая в обиде.

Внутри почти везде пахло горелым, под потолком висела дымка. Редко слышались крики или бег, ещё реже – выстрел чьего-нибудь пистолета. Это значило, что щель, из которой бежали крысы с этого тонущего в мироздании корабля, была быстро и прочно залатана; а это значило, что впереди ещё целый срок, к которому радостно приплюсуют рецидив. Мечта Чеса о маленьком домике рядом с морем отодвинулась ещё дальше на несколько равных промежутков времени; всё это из-за их оплошности, медлительности, неосмотрительности и абсурда. Наверное, всё же в каждом заключённом сидит молодой Жан Вальжан, подталкивающий к побегу, пусть и по большому счёту провальному.

Джон удивился, когда их повели не вниз, а наверх. «Ого, мы пока ещё не сильно упали. Однако посмотрим, на сколько мы опустились». Оказалось, ни на сколько. Надзиратель, насвистывая гимн штатов, просто вернул их обратно на тот же этаж – вроде, четвёртый, Джон во второй раз сбился со счёту. Однако сразу же за радостью последовало гулкое, почти физически болезненное разочарование, отозвавшееся в области живота и грудной клетки. Приказав Чесу стоять на месте и не сметь даже громко дышать, надзиратель отпёр ключом их бывшую комнатушку, грубо толкнул Джона внутрь и закрыл; замок жалобно заскрипел, словно бы ему надоело работать здесь. Сквозь решётку Константин изумлённо глядел на Чеса, что исподлобья, но ещё избегая его глаза, взволнованно смотрел на дверцу, которая отделила его от Джона.

– Какого чёрта мы раздельно? – у Джона появилась кое-какая страшная догадка…

– Хрена ли ты свой рот разинул? – гаркнул на него надзиратель и резко вдарил прикладом по прутьям, чем заставил вздрогнуть их обоих. – Нет, после побега только так: вдруг ещё гениальный план придумаете? Завтра вам, обоим гандонам, зачитают окончательный приговор. Обычно таких неудачников во всём за рецидив засаживают ещё на полтора срока от предыдущего. Так что ожидайте, ублюдки… а ты за мной ступай! – вновь приложившись автоматом по опешившему Чесу, что до последнего не хотел отворачиваться от Джона, надзиратель повёл его к противоположной стороне.

Открыв камеру немного правее от Джона впереди, он впихнул туда также Креймера и, захлопнув, усмехнулся и пошёл к лестницам – добывать других жертв. На этом этаже сбежало, судя по всему, немного; заключённые с интересом наблюдали сцену, а после разошлись, и вновь повис гул, несмотря на частые окрики пробегающих по лестничным площадкам охранников. Джон без сил опустился на пол и, взявшись за погнутый прут, посмотрел направо, где в вечном сумраке едва разглядел бледное лицо напарника, что, как приведение, немного покачиваясь (то ли дрожа), держался за дверцу. Он смотрел на него, малость испуганно, больше – вопросительно. Он спрашивал: «Как нам выбираться из дерьма, в котором по большей части виноват я? Ну и… забудь те слова». По крайней мере, Джон хотел так думать о том, что значил этот взгляд.

Но за одним разочарованием последовало другое, вызванное цепной реакцией разочарований, известной в мире как теория снежного кома. Джон заметил за Чесом какие-то движения, потом в общем шуме, старательно прислушавшись, вычленил несколько слов: «Ого, да нам новенького подкинули…». Константин понял одну неприятную вещь: соседи. Об этом он и не подумал, хотя это вполне логично следовало из того, что их разъединили. В таких случаях соседи ничего хорошего предвещать не могли. Чес, услыхав обращение к себе, обернулся и почти исчез в темноте. Начался какой-то вполне логичный разговор с разъяснением местных идиотских правил и законов. Джон слышал насмешливую, грубую интонацию собеседников и тихую, но явно несогласную – Чеса. «Надеюсь, он сильно не глупит…». Нехорошее предчувствие гулко заклокотало в его душе; конечно, сожаления о содеянном были ужасно банальны, но Джона не покидали эти тошнотворные мысли. Наконец, пускай и на повышенных тонах, разговор окончился. Креймер, нахохлившись, брякнулся около стены прямо на пол; лицо его было хмуро, взгляд метал недовольные молнии. Джон, как мысленно и даже немного шёпотом ни просил его повернуться к нему, так и не сумел взглянуть ему в глаза, чтобы хоть немного поддержать. С тех пор Константин большую часть времени проводил рядом с решёткой, прислушиваясь к той камере и вычленяя пошловатые разговоры двух или трёх каторжников и не желая слышать там голос Чеса – пусть сидит как можно тише. Даже сдёрнул с лежанки Тайлера матрас и бросил на пол – так было лучше держаться на своём посту.

Джон и вправду волновался за паренька: нужна была лишь малейшая причина, чтобы заставить тех мразей развязать побоище. А Чес без труда мог вывернуть причину и побольше – вот за что боялся Джон. Нет, конечно, Креймер не глупый импульсивный мальчишка уже давно, но в крайне экстремальных случаях, да ещё и без лекарств такой долгий срок, ему могло снести крышу. И Джон понимал, как сильно снесёт крышу уже ему, если на пареньке будет хоть царапина, оставленная этими каторжниками. Может быть, и следовало задуматься о таком варианте событий, но Джон не хотел думать о том, что предпримет тогда. Он оставил всё на волю случая; а воля случая ведь позаботится, так?

В мучительном ожидании и подслушивании, из-за которых, как ему казалось, его слух навострился в разы, Джон провёл часы до ужина и всё пытался уловить взгляд Чеса, но видел лишь только край его куртки или штанину. Все его попытки подслушать разговоры были тщетны до безобразия; он надеялся услыхать теперь разве что громкую перебранку. Но даже заметив её, всё равно не было никакого шанса вмешаться туда… а звать надзирателя равно крику в пустоту – большую часть времени его здесь не было.

Подали ужин, потом время стало близиться ко сну; в огромных тёмных коридорах утихали понемногу посредственные разговоры заключённых; в конце концов пришёл надзиратель, гаркнул про начало сна и набросил на два боковых окна плотную ткань, оставив освещёнными пролёты лестниц, и затушил светильники, расположенные на стенах: они давали полусумрак, из-за которого этого место напоминало гробницу фараона. Конечно, тихий говор не утихал ещё до полпервого ночи, несмотря на то, что поначалу все строго затыкались, боясь гнева надзирателя, что каждый раз направлялся к столу, складывал свои вещи и, немного походя между камер, направлялся к себе. Джон стал прислушиваться, понимая, что навряд ли спокойно будет спать эту и остальные ночи, если всё так и дальше пойдёт. Он так и лёг на матрас на полу и повернулся направо, чтобы пытаться разглядеть камеру напротив, ещё больше утонувшую в темноте. Увы, даже если бы там что-то и происходило, этого нельзя было бы разобрать…

========== Глава 26. На дне во всех смыслах. ==========

– Некоторые мгновения имеют привкус вечности.

«Встретиться вновь» Марк Леви ©.

Джон прогонял полудрёму и уже во всех мелких шорохах ему чудилась опасность для Чеса. Однако, когда уже казалось, что это всё дикая паранойя, Константин действительно услыхал живо отозвавшийся в голове голос Чеса: «Какого хрена? Это же моя лежанка!». Далее послышался ответ, Джон его не расслышал, потом снова что-то заговорил Чес. Константин приподнялся с места и, взявшись рукой за поломанный прут, буквально обратился весь в слух. Голоса постепенно повышались, теперь стало слышно почти всё.

– Кто-то тут у нас решил повыпендриваться? Ты не захотел платить в общую казну по-хорошему, теперь ни на что не надейся…

– Я не обязан вам платить ничем! Я просто, блин, имею право лежать на этой чёртовой лежанке.

– Ни хрена подобного! Наша камера – наши правила. Если нечем платить, придумаем услугу. Ну, а так – иди валяйся на полу, как свинья!

Сначала была тишина, потом гулкий удар и куча матерных слов. Джон не хотел думать о том, что это сделал Чес, но, кажется, это так и случилось. Потом снова удар: уже явно по лицу… Скорее всего, Креймер резко сбросил мужика, который занял его место, на пол, а теперь получит по заслугам.

– Ах ты мелкий засранец!.. Пацаны, отмудохаем его хорошенько! Совсем потерял совесть! – послышался гром коек, радостное гыканье и… лёгкий хрип Чеса от очередного удара. Джон, не помня себя, вскочил на ноги и сжал в руках прутья, словно хотел порвать преграду. Каждый удар отбивал на его сердце засечку, а редкие хриплые попытки Чеса что-то сказать вливали на них терпкий разъедающий яд. Джон второй раз в жизни ощутил всепоглощающий страх, что сжал его душу в маленький комочек. Не было сил думать или что-то делать, мозг отказывался работать, всё тело сковало льдом ужаса, а язык окостенел. Отвратительное загипнотизированное состояние; в какой-то момент Чес, видимо, не выдержал, и его протяжный крик-вой подорвал всё внутри Джона; казалось, внутри его организма и правда произошёл какой взрыв, что разорвал к чертям все вены и сосуды, и от этой несоразмерной боли хотелось орать во всё горло.

Так Джон и очнулся. Очнулся, и вся ситуация ярко возникла перед глазами, будучи насыщенная тёмными красками, словно какая-то известная картина Делакруа. Джон уж и не помнил её названия.

– Эй! Эй, мужики, в камере напротив! Послушайте!.. – голос его громогласно раздался среди полутишины; те, кто ещё не наблюдал, точнее, не услыхал сцену драки, теперь точно обратились во внимание. Реакции не было никакой; лишь хрип Чеса, уже превративший бескрайнюю равнину души Джона в перепаханное вдоль и поперёк поле. Тогда Джон, вцепившись в прутья сильнее, сдавив пальцы до чудовищной красноты, заорал так, что думал, ещё немного, и его голос сорвётся к чертям.

– Блин, да хватит мутузить его! Можем договориться. Вы слышите? Хватит! – только тогда глухие удары прекратились, к самой решётке подошла фигура одного из мужиков.

– Кто там кукарекает?

– Давайте договоримся! Только хватит бить его! – в той камере послышалось отхаркивание; кажется, Чес сплёвывал кровь. У Джона заледенели руки, комок встал посреди горла.

– Конечно договоримся! Иначе он тут сдохнет. Но проучить его надо; так взбесил сегодня своим базаром! Парни, чё остановились-то? Счас ещё пару зубов выбьем и десяток синяков поставим и нормально будет ему! – У Джона заклокотало в горле, перед глазами поплыло, заискрилось, остатки сердца бешено отбивали ритмы. Константин наконец вовсю ощутил свою слабость и беспомощность, когда человека, что имел в себе часть его, Джона, души, избивали, кажется, до смерти, а он не мог… а он совершенно не мог никак не повлиять. Уже стёрлось из памяти, как он после пытался ещё призвать не бить и так ослабленного парня; всё впустую. Впустую… такое страшное слово на самом деле. Константин понял его смысл сейчас как никогда; пустота бесконечна, и все его старания терялись в ней; пустоте было безразлично, к кому были направлены его стремления; они равно растворялись в ней, как стиральный порошок в воде.

В какой-то момент Джону показалось, что всё, он потерял этого парнишку навсегда; в следующее же мгновение жар нахлынул на всё его тело, руки затряслись, как во время лихорадки, голова стала смутно соображать, выдавая сумбурные идеи. Как бешеная собака, желающая свободы, он вцепился в шатающийся прут и стал рьяно отламывать его, раскачивая в разные стороны. Чего он пытался добиться? Его захлестнуло что-то невообразимое, срывающее с катушек. Под тупые, едва слышные удары разум уносился всё дальше и дальше. Джон уже вслух орал матом на тех заключённых, позабыв про положение, унизительное и не позволяющее такого, в которое он попал. Сейчас каждое такое слово, произнесённое в полном безрассудстве, откликнется ему в будущем. Да, добравшись с Чесом до середины бездны, откуда они пытались выкарабкаться, они неожиданно перерезали себе все пути и вновь достигли дна. Даже не дна, а от удара их тела провалились ещё глубже, в образовавшуюся яму. Бесперспективно шатая прут туда-сюда, Джон с трудом понимал, что делать дальше. Никуда он не вырвется, конечно, не пролезет, но этот прут просто было необходимо отломить – так он раздражал своей мнимой свободой.

То ли удача тут сыграла, то ли и правда его силы достигли пределов, но вскоре Джон услыхал скрежет и, не удержавшись, повалился вместе с прутом. Скорее всего, дело было в удаче: этот прут мог отвалиться сам если не сегодня, то чуть позже – так поистёрлось основание, ещё державшее его в этой ужасной клетке. А что дальше? Джон глянул в темноту, где невозможно страдал последний оставшийся в живых дорогой ему человек. Кажется, эти уроды решили взять минутный тайм-аут, загнав Креймера куда-то вглубь камеры; был лишь слышен хрип и шуршание куртки по шершавой стене.

– Слушайте, он ослабел, можно пустить его по кругу! – Джон прекрасно знал, что значило выражение пустить по кругу. Послышался злобный смех и движение. У Константина всё, что осталось от сердца, сжалось в ещё более сильный комок. С одной стороны хотелось выть от беспомощности, с другой – взорвать всё к чертям гневом, плотным скоплением которого он стал. «Ничего… ничего. Почему я ничего не могу сделать?» Джон услышал нервный звон: оказывается, это прут в его трясущейся руке бился о решётку.

– Нет!.. – Джону казалось, что он уже седеет. Нервы, спутанные, теперь вытянулись до предела; казалось, стоит до них дотронуться и можно всё порвать. Времени уже не оставалось; Константин или с позором понимает, что не спас в четвёртый раз, или заканчивает с этим как можно быстрее. Взгляд панически стал перебегать по тёмным камерам, откуда виднелась равнодушная людская масса, по тёмному полу, по потухшим светильникам… Константин наткнулся на стол надзирателя: банки консервов, скомканные бумаги, салфетки, какая-то неразличимая требуха, всё важное – в ящиках, угрюмо закрытых. Но вдруг, словно яркая вспышка молнии посреди тёмной ночи, когда думаешь, что ты не можешь заснуть и думаешь, что ослеп, он увидал блеск металла на боковой стороне стола.

Ключи.

Те самые ключи от камер на этом этаже. Надзиратель всегда вешал их тут или даже бросал на стол: ну, кто сможет до них добраться, даже если в какой-то камере отламывается прут? Но у Джона возникла иная идея. Прут был длиной где-то полторы метра, может, больше, а до стола было не так много, но мешало то, что он был расположен слегка по левую сторону, чем камера. Джон максимально вытянул руку с прутом и стал в темноте пытаться достать. Не хватало пару сантиметров. Джон сменил положение и попробовал с самого края. Теперь достал до звенящей связки, но возникла трудность скинуть её с сильно загнутого крючка, да к тому же делая это на большом расстоянии.