Текст книги "Окутанная тьмой (СИ)"

Автор книги: Имилис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 56 страниц)

Шаги с каждой минутой становились всё тяжелее, ноги невольно вязнули в топкой, размоченной дождём почве, едва позволяя совершать резкие и необходимые движения. Хартфилия уже давно потеряла счёт появлявшимся из темноты перед ней монстрам – не помнила их лиц и кривых ухмылок, только белые раскрошившиеся зубы и скрюченные пальцы. Люси не заставляет их долго трястись от страха, потеряв контроль над собственным телом; она нападает мгновенно. И острое лезвие плавно и легко скользит по сгнившей плоти, разрезая её и вены где-то в районе шеи – Хартфилия только жмурит глаза, когда едкая кровь брызгает на лицо, рассекая бровь и глаз тонкой линией. Люси небрежно отшатывается, едва не наступив на маленький сверкающий огонёк и, стиснув зубы от злости, оглядывается, ведь она не успевает собирать души. А они, эти огни, бледно разгоняющие темноту вокруг себя, повсюду – на обломках камней, возле тел умерших, выглядывая единственным пробившимся лучом меж рассечённых рёбер. Она ходит по ним, топчет, пролетает мимо, уже забыв, где они все находятся, но, не смотря на это, счётчик на её запястье продолжает отсчёт, всё ближе подгоняя цифры к двухзначному числу, но пока по-прежнему выделяются три цифры. Хартфилия шумно сглатывает ком, ставший поперёк горла, и в растерянности прикусывает кончик языка, в надежде сбить или немного ослабить этот едкий, слишком притягательный запах, остававшийся горьким осадком во рту, на языке. Люси тщетно прячет обиду в глазах за то, что вновь поддаётся греху, за то, что вновь убивает, за то, что ведёт себя как дикое животное. Она оправдывает всё происходящее обычной необходимостью, хотя и знает, что повторно начинает возвышаться в списке самых кровожадных демонов. Хартфилия старается не смотреть, не встречаться взглядом с Имизуки, видя, как сейчас радостно она улыбается, как горят ярко-зелёным её ведьмовские глаза. Старается не слышать обрывки одного единственного слова, повторяющегося каждую минуту гадким и раздражающим звоном в ушах – Masterpiece. Имизуки принимает всё происходящее с Люси на свой счёт – необузданную жестокость, ненасытность, ярость и кровожадность, ведь это именно она возвратила в её тело душу, с любовью окрасив её чёрными пятнами. Это её творение – лучшее и неповторимое, живущее по своим правилам и принимающее реальность лишь в своём понимании, ставящее свои ультиматумы и условия этому и чужим мирам. Её любимое творение, поднявшееся так высоко, и Имизуки вовсе не подозревает, что к тому она практически не причастна; она только прикоснулась, подала сигнал, а вот душа, трепетная и уже наполненная тьмой, всё время горела в ладонях любящей и заботливой Смерти, дожидаясь своего часа. Имизуки не может объяснить весь свой восторг и выступившие в уголках глаз слёзы, видя, как отчаянно и упорно сражается она – уже не её кукла, – как умывается чужой кровью, бросая такой холодный волчий взгляд то в одну сторону, то в другую. И Имизуки не может сдержаться, чтобы не улыбнуться, ведь именно от этих глаз, одновременно и безразличных, и заботливых, её пробивает дрожь и долгожданный страх.

– Танцуй, Люси, – будто находясь в не себе, проговаривает Имизуки, даже не пытаясь унять дрожь, неуправляемо овладевшую всем её телом. Она с удовольствием смотрит на этот бой, видя в нём настоящий танец – с кровью и потом, со страстью, с насмешливыми глазами, с маской, практически ставшей второй кожей, с фальшивой улыбкой на окровавленных губах. С ненасытным лезвием, которое не знает границ, ещё не упившись гнилой кровью, оставляющей в прохладном и свежем воздухе лишь ощутимую горечь и тошнотворный запах, на мгновение туманящий сознание. Имизуки чувствует его даже здесь, но единственное, к чему приковано её внимание, единственное, на что обращены её ведьмовские глаза – Люси. Имизуки любит наблюдать за ней, особенно, когда та вне себя от ярости, особенно, когда её глаза горят так зловеще, когда они смотрят так дерзко, с вызовом и не скрытой ненавистью. Имизуки нравится всё, что с ней связано, и всё сильнее она убеждается и понимает, что это уже вовсе не обычный интерес или увлечение непокорной. Это крепкая привязанность, связавшая их души тонкой нитью, это необыкновенная симпатия и необходимость в демоне, в вечном страхе, который нагоняет он, – созданный лично ею. Раньше такого никогда не случалось, и Имизуки с уверенностью говорила, что ощущает нечто подобное к чужому впервые. Она волновалась, она помогала, она приходила на её зов, на её голос, тихо раздававшийся где-то на задворках сознания; Имизуки переступала через себя, не зная, что особенного в ней, но после поняла – страх, вызванный Хартфилией, заставляет её сердце биться, а её саму ощущать себя живой. Лишь страх так ярко ощущался, оставаясь острым и непритупленным ощущением, и, как бы Имизуки не пыталась противостоять этому, не получалось. Даже сейчас она не могла ответить на волнующий её вопрос правильно: почему привела Хартфилию сюда, в позабытое всеми место, где обитает столько дряни? Почему не воспользовалась ими сугубо в своих целях? Неужели, пожалела…

– Один слева от нас в лесу, ещё двое дальше вдоль берега реки на километра три, один за мостом около источника, – Люси недоверчиво щурит глаза, впиваясь взглядом в тонкие корявые линии на песке, служащие ей импровизированной картой. Амэтерэзу монотонно продолжает перечислять местонахождения врагов, острым кончиком кинжала ставя очередной крест, взрывая сыпучий прибрежный песок реки. Люси всегда напрягало столь близкое нахождение рядом пусть и падшего, но всё равно ангела, который может позволить себе слишком много. Хартфилию в дрожь бросает, когда тонкая рука с двумя золотыми перстнями на среднем и безымянном пальцах ложился ей на плечо, будто в дружеском ненавязчивом жесте. Но Люси в этот момент вовсе не думает, какая Амэтерэзу добрая и заботливая – внутри, в её собственном сознании, грубо и неумолимо вопит голос, повторяя, что такой, как она, нельзя верить. Люси раздражало это выражения лица, вызывая то необоснованную ярость и крепко сжатые в кулаки руки, то истеричный смех над её глупыми и немыслимыми размышлениями. Хартфилия больше не верит в мир, а Амэтерэзу, тихо присев с ней рядом на влажный песок, начинает говорить странные вещи, изо дня в день повторяя, что однажды их миры будут существовать вместе, рядом, бок о бок. Люси на это закрывает глаза, жмурит их до цветных пятен, всплывших среди темноты, надеясь, что и этот образ с тёмными глазами и раздражающей полуулыбкой исчезнет. Ангельская душа, светлая и слепящая, всё ещё порхает внутри Амэтерэзу, находясь под мутной оболочкой мрака, – Хартфилия едва сдерживала себя в руках, чтобы просто не ударить её за ложь; она всё ещё ангел. Вместо этого Люси отворачивалась в другую сторону, внимательно вглядываясь в мутную воду холодной реки, где ещё всплывали нерастопленные комья снега. Всю информацию, принесённой белокрылой посланницей в белых одеждах, расшитых золотом, она воспринимала лишь на слух. Находиться рядом с Амэтерэзу было тяжело, но понять, кто лучше – она или же Имизуки – Хартфилия не могла даже сейчас, ведь каждая из них была для неё в какой-то степени сумасшедшей. Ни одна из них не была наделена настоящим доверием, получая в благодарность только привычный холодный взгляд исподлобья. Добрые слова Люси не употребляла в их адрес как должное.

– И откуда такая точность в их местонахождении? Они никогда не стоят на месте, постоянно идут непонятно куда. Что, если ты ошиблась? – если не выходило сделать больно физически, да и это было просто запрещено, то Люси с полуулхмылкой давила Амэтерэзу морально, не ощущая за собой никакой вины, не оправдываясь и не извиняясь, ведь ангел прекрасно знала, с кем связалась, за кем пошла и для чего. Она должна была осознавать это с самого начала их знакомства, ведь даже тогда Хартфилия приняла её помощь скрепя зубами только из-за упоминания о матери. В противном случае Амэтерэзу вернулась бы назад к своей сестре ни с чем, если бы конечно вернулась, – даже тогда у Хартфилии зародилось нездоровое желание проверить, как на земле будет сиять ангельская кровь. Сейчас же Амэтерэзу тяжело вздыхает, притаптывая босой ногой весь начерченный ею рисунок, и, выпрямившись, смотрит сверху вниз, ясно видя перед собой измученное временем дитя. Видит этот волчий взгляд, видит желание сделать больно только для того, чтобы только заглушить свою собственную боль, видит сцепленные в замок тонкие пальцы и далёкую печаль, сожаление о прошлом. Такой она видела Люси каждый раз, совсем не обращая внимания на внешность, взрослые рассуждения и поступки – рядом с ней она ведёт себя как ребёнок, озлобленный на весь мир. И Хартфилия не хочет верить в доброту Амэтерэзу, яро отрицает её, хотя где-то даже благодарна ей, сильно и искренне, как только может она. Но Амэтерэзу, прекрасно зная, уже выучив этот тяжёлый, порой непредсказуемый характер не ждала в ответ «спасибо», ведь ей хватало сдвинувшейся стрелки счётчика на тонком запястье и едва заметной улыбки, на миг изогнувшей губы Люси.

– У тебя нет повода не верить мне, со мной пришли и мои помощники. Будет время, я познакомлю вас, а сейчас они заняты, ищут падших, клеймят их и передают мне информацию, а я – тебе. Пойми, Люси, твоя мать уже давно не последний ангел там, и она вполне может не просто просить нас помочь она может даже приказать. Госпожа Лейла получила львиную долю власти, знаешь, когда-нибудь она всё же появится перед тобой во всё своём великолепии, но пока никто из ангелов не видел её, кроме Бога, разумеется. Говорят, что за своё могущество она поплатилась кое-чем очень дорогим – там она получила другое имя, видимо, поэтому ты не можешь достучаться до неё. Она является, когда пожелает, вернее, слышится лишь её голос, знаешь, будто что-то чужое в тебе и ничего поделать с этим нельзя. Я бы помогла тебе, назвала бы её имя, но я и сама не знаю его, она по-прежнему представляется всем Лейлой, но это уже ложь, и твоя мать не такая святая, как ты поняла. Она часто вспоминает о тебе, чтобы так просто забыть, да и за Зуко просит присматривать, хотя тот пёс, Райто, кажется, справляется прекрасно и без нас. С первого взгляда было понятно, с кем он рос, кто его тренировал и учил убивать – каждый раз Госпоже Ванессе и слугам дома приходится оттирать чёрную кровь со стен и ковров. Он не знает пощады, – Люси, слишком легко отвлёкшись от мыслей о своей матери, по которой, несомненно, много думала и скучала, только довольно усмехается, благодаря двум словам узнавая единственный и неповторимый стиль Райто, каким он жил всегда, – убей, рви, кромсай без жалости. Он всегда следовал ему, лишь иногда из-за злостных взглядом и грозных команд Хартфилии останавливаясь и, скаля клыки, пытался делать всё более-менее тихо, аккуратно; он пытался, а сейчас главной задачей была не аккуратность, а действенность. И теперь центром его вселенной стал маленький мальчик с глубокими синими глазами, ставшими для Райто важнее внешнего мира. Люси надеялась, что он полюбит этого мальчишку так же сильно, как он любил Анастейшу, привяжется так сильно, как был привязан к Эми. Надеялась на это всей душой, направляясь по уже заученному наизусть за короткие минуты маршруту: вглубь леса, после к реке далеко вперёд к горизонту, после – на мост.

– Хватит прятаться, Акихико, я прекрасно слышу тебя. Выходи, – Люси внимательно прослеживает взглядом бледную тень Жнеца, когда тот не смело, практическо боязливо подходит ближе и садится напротив неё, с другой стороны полыхающего костра. Люси хорошо видит его напряжённое, уставшее лицо, видит сбившиеся тёмные пряди, собранные внизу лентой, видит его глаза, наполненные давно известной и знакомой ей печалью и болью. Он совсем привычно прячет глаза за чёлкой, прижимает колени к груди и молчит – к его молчаливой компании Хартфилия относится вполне спокойно, по опыту зная, что все их разговоры медленно перетекут к Кину. А говорит об этом мальчишке не то, чтобы неприятно, просто необъяснимо тяжело и больно, ведь он не отпускает их, зарождая нездоровую необходимость в себе и немыслимую пустоту внутри. Её нечем заполнить – нет сил и возможностей сделать это, а других тем для обсуждений у них казалось просто нет, и потому любимым для них обоих занятием стало молчание. Такое необходимое и говорящее так много за них, ведь они понимали всё без слов, слышали душераздирающие крики внутри друг друга, заглушить которые было невозможно без этого мальчишки. Люси не может позволить себе произнести его имя вслух, только скрипит зубами, в нетерпении глядя на застывший отсчёт, который идёт слишком медленно и невыносимо. Люси уже и сама не понимает, чего так ждёт от этого долгожданного повышения титула и зачем ей стремиться к нему, жертвуя настолько дорогим. – Как… сестра? – с долгой паузой проговаривает Хартфилия, чуть не позволив себе назвать его имя, и вновь невольно опускает взгляд на запястье, рядом с отсчётом. Мало кто знает, кроме Амэтерэзу, что там, чуть выше, как-то давно в истерике было выцарапано когтями неровное имя мальчишки. И оно, как ни странно, осталось тонкими линиями на светлой коже, не исчезло, и Люси часто с любовью проводила подушечкой большого пальца по нему. Извинялась за то, что не успела.

– Всё в порядке, Таро нервничает немного, но в целом всё хорошо, – в спешке, будто взволнованно, тараторит Акихико, ясно ощущая непонятную и неизвестно когда возникшую между ними стену. Неужели он упустил момент, когда перестал доверять ей, когда стал видеть вместо привычного родного лица совершенно чужое. Когда она перестала видеть в нём своего друга, когда прекратила так открыто и искренне рассказывать всё, что терзало её изнутри. Когда он перестал быть её советчиком и защитником, когда она оставила его позади себя и двинулась в непроглядную темноту одна, отпустив его руку. Единственное, что он помнил в ней на зависть идеально и любил, просто нуждался каждый день – это злостный взгляд чертовски схожий со взглядом Кина. Он часто появлялся именно под покровом ночи, когда её яркие глаза становились на несколько тонов темнее, становясь неотличимыми от глаз мальчики. И Акихико часто, будто в бреду, видел над ней в бою восставшую бледную тень Кина, и в этот момент где-то под рёбрами сокрушительно обрывались удары сердца.

– Мне уже немного осталось… – Люси поднимает голову, уверенно вглядываясь в удивлённые глаза Акихико, и тот не противится этому, не отводит и не пытается отвести их в сторону. По телу проходит знакомая дрожь от такого желанного, потемневшего алого цвета глаз, и на лице невольно расплывается глупая улыбка. В душе зарождается радость, которую он мгновенно стирает, сквозь боль и нежелание продолжая напоминать самому себе, что перед ним не тот, кого он себе представляет.

– Сколько? – сквозь зубы процеживает он, и этот бледный образ, близкий его сердцу, быстро рассеиваться, будто его и не существовало, хотя его по правде и не было. Акихико часто ловит себя на мысли, что вместо существующего и реального видит то, что желает и заставляет себя видеть, собственноручно причиняя себе невыносимую боль. Ему и так хватает бледного умиротворённого мальчишечьего лица и бледных бликов от огней свеч на его коже, на которые он так давно не реагирует и не ощущает прикосновений рук.

– Пятнадцать… Знаешь, Кин был бы счастлив узнать это, – Акихико вздрагивает от неожиданности, услышав это именно, родное им обоим, от неё. Люси не позволяла себе этого прежде, но сейчас сказала это так просто и легко, словно он, Кин, просто спит, не зная, что сейчас происходит вокруг него. Словно он ещё вернётся и, открыв тёмные глаза, улыбнётся уголками губ так, как умеет только он, так, как запомнили его улыбку они. Детскую и наивную.

– Да, он был бы рад за тебя…

– И будет… – уверенно добавляет Хартфилия, и в этот момент её губы кривятся в злобной усмешке, из-за Акихико лишь в недоумении поднимает голову, замечая в её глазах сумасшедший блеск, который так не любил. – Ты же знаешь, что я не собираюсь останавливаться на том, что уже имею – это не в моей манере. Можешь считать меня по-настоящему сумасшедшей, но я собираюсь найти способ вернуть его назад… Пока я совершенно не знаю как и к чему в первую очередь обращаться, у кого просить помощи, но это неважно. Ты хорошо знаешь меня, Акихико, я не остановлюсь, не смотря ни на что. Я не имею на это никакого права… – Акихико задумчиво утыкается в колени, на задворках сознания пропуская мысль, возможно ли то, о чём так уверенно говорит Хартфилия. И почему-то ему начинает казаться, что да; такая как она не остановится, не отвернётся от этой мысли из-за поражений, будь их даже тысячи. Она добьётся своего, и, быть может, ему стоит сейчас поддержать её, ведь они слишком похожи внутренне и душевно – взять, к примеру, сотни листов в его кабинете, полностью исписанные этим коротким, отпечатавшимся навсегда внутри именем.

Люси в непонимании открывает глаза, невольно делая шаг назад, продолжая бессмысленно вглядываться в темноту, ставшую впереди неё непроглядным толстым кольцом, но по-прежнему ничего не видит, от злобы стиснув зубы. Стоило только ей крепко сжать в ладони огонёк, являющийся по счёту самым последним, как счётчик мгновенно остановился на нуле, отдавшись колкой и неожиданной болью в руке, на мгновение ослепив. В эту же минуту всё, что в тот момент видела Хартфилия перед собой, – бесконечный зелёный простор и горы с заснеженными вершинами, утонувшие в ночи, – исчезло. И глаза застлала едкая пелена, заставив болезненно морщится, с силой и остервенением впиваясь ногтями в кожу, чтобы заглушить нестерпимую боль, что ощущалась каждой клеточкой тела. Из груди вырывались беспомощные глухие хрипы, а внутри, под грудной клеткой, боязливо и испуганно содрогалось сердце, с каждым ударом, казалось, обливаясь чем-то горячим, липким и обжигающим.

– Какие красивые глаза… – зачарованно и тихо звучит рядом женский голос, и в одно мгновение, пока Люси не может сориентироваться в пространстве, глядя в пустоту, на её щёку ложится прожигающая до костей ледяная ладонь, медленно проводя невидимую линию по виску, вниз по скуле, задерживаясь на подбородке. Хартфилия замирает, после – неуклюже отшатывается назад, на ощупь находя упавшую рядом с ней на землю косу, но поднять её она не в силах – женская нога крепко прижала оружие к земле, и лишь издевательский смех доносится откуда-то сверху. – Ну же, не сопротивляйся, отдай мне своё сердце… Начни служить Смерти…

И сквозь темноту, глубоко и крепко въевшуюся прямо в глаза, Люси ясно, будто наяву, видит несколько десятков бледных рук, мужских и женских, с поднятыми по локти рукавами плащей, тянувшихся к ней без разбора, загоняя скрюченные когти прямо под кожу. И среди всего этого ужаса, отобравшего возможность чувствовать и кричать, яснее всего выделяются ядовитые жёлто-зелёные глаза, насмешливо суженные, взгляд которых направлен немного вниз. Люси, затаив дыхание, боязливо прослеживает, куда направлен этот хищный взгляд и замирает, видя, как чужая рука протиснулась меж её рёбер по запястье, хотя боли вовсе не ощущается. И лишь прикосновение знакомой ледяной ладони к пылающему сердцу Хартфилия ощущает ясно, впившись помутневшим взглядом в незнакомое лицо и эти пугающие глаза.

«Не смейте забирать мое сердце!».

– Видишь, дева, совсем не больно. А теперь на колени! Служи Госпоже Маре верно, девчонка, – Люси, находясь в прострации, продолжает что-то беззвучно шептать, едва шевеля пересохшими, искусанными до крови губами. И только Мара знает, что она продолжает проклинать её, ненавидеть, но уже невольно, не ощущая, ничего не помня. Ведь сейчас на эту женщину с таким животным взглядом обращены пустые, лишённые жизни и прежнего огня глаза, её любимого алого цвета…

Комментарий к Эпилог: Отобранное сердце... Думаю, и без моих объяснений понятно, что это совсем не конец. Но все равно спасибо, что читали. Пока дальнейшая идея останется со мной, надеюсь, скоро возвратиться назад и написать продолжение уже как новую работу.

ПБ приветствуется. Автор ждет тапочки за ожидание и такой ужасный ход событий.

Так же о опросе. Там вышло два победителя, поэтому просьба заглянуть тех, кто не был, и отметиться там. Для меня это очень важно. Спасибо за внимание. Еще увидимся.