Текст книги "Окутанная тьмой (СИ)"

Автор книги: Имилис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 56 страниц)

– Ладно, мне пора, и мой тебе совет, малой, поешь уже, не мучайся. А то выглядишь просто жалко, – Акихико, остановившись рядом, у двери, улыбнулся, по-доброму потрепав Кина по волосам, – тот хмыкнул, отодвинулся в сторону, не позволяя больше прикасаться к себе, хотя Акихико и знает, что ему нравится – эта его глупая, детская привычка.

– Когда вернёшься – не шуми, я пойду спать, – с усилием оттолкнувшись от косяка, Кин поплёлся по тёмным коридорам, быстро исчезнув за ближайшим углом. Акихико только покачал головой, ведь малой всё же упёртый и от своего не отступит. Вообще Акихико был рад оказаться здесь, вновь пройтись по этим бесконечным коридорам, почувствовать себя маньяком, выслеживая души появившиеся здесь. Но вот больше всего он радовался, что увидел этого мальчишку, что-то родное всё же было в нём, что-то близкое и знакомое – кровь, что ли.

Кин с неким облегчением добрёл до своей комнаты, тихо прикрыв дверь – здесь, как обычно, была тишина, темнота и настежь открытое окно. Кин любил холод больше, да и сейчас он был полезнее, просто, казалось, замораживая, охлаждая кожу, горящую огнём. Оперевшись обеими руками на подоконник, Кин осмотрел сад – со второго этажа всё было видно намного лучше: цветущая сакура, все дорожки, повороты, куклы, не смотрящие на него в упор, Акихико, сильно торопившийся поставить всех на место. Мысленно Кин даже пожелал ему удачи, хотя такому демону, как он, она просто не нужна – Акихико слишком легко добивается всего, что пожелает, и возвращение титула Жнеца явно не будет для него явной проблемой. Пожалуй, единственной, стоящей внимания проблемой был тот факт, что Люси так и не знала о его возвращении, да и сам Акихико что-то умалчивал, видно, не торопясь раскрывать своё появление, будто специально скрываясь. Но это было не так уж и важно, когда захочет тогда и расскажет, а Кину не стоит вмешиваться в их отношения, чтобы не стать после крайним. Кин рассчитывал, что как только сегодняшний день подойдёт к концу, его мучения прекратятся – уже завтра утром он прекрасно знает, что сорвётся, убив все эти пять душ сразу, одним махом, упиваясь обретённой силой, слишком уж сильна тяга к крови. В горле от таких мыслей неприятно першит, точно так же, наверное, было больно и Люси – Кин понимает, по крайней мере, пытается понять, решаясь прочувствовать всю ту боль на собственной шкуре.

– Здравствуй, Кин. Давай поговорим? Нам нужно кое-что обсудить, и срочно, – всё тело парня тут же пробила мелкая дрожь от этого знакомого голоса за спиной, и Жнец, стиснув зубы, застёгивая рубашку, тем самым прикрывая укус, обернулся. Кин мутно видит Люси, её глаза, но не видит той ожидаемой ненависти, презрения, упрёка в слабохарактерности или же это он в своём состоянии просто не может рассмотреть, и всё это пугает его, волнует, злит. Почему же она не испытывает ненависти к нему – он ведь поступил так гадко, подло, он ведь напал на её семью, её гильдию, так почему же? – Ты не спал? Устало выглядишь, да и бледный весь, ты переживал? – рука Люси легко касается его щеки, и тепло ладони более чем приятно, оно греет всё внутри, Кину нравится, это отвлекает от укуса, но он так ничего и не понял. А Хартфилия стоит спокойно напротив, поджав губы, не зная, что ещё сказать ему, – а вот рана на плече Кина саднит, ткань слишком больно прилегает к коже, и вот-вот на рубашке выявится тёмно-красное пятно, теперь Кину страшно. Он не хочет, ему не нужно, чтобы Люси вспоминала, нехотя Кин отошёл назад, опустив голову, стиснув зубы, – ему впервые было так неловко что-то скрывать от неё, впервые хотелось рассказать всё настолько сильно, не утаив ничего, но нельзя. Больно – не то слово, он порой и поверить не мог, что Люси – с виду хрупкая, ранимая, слабая, – могла выдержать подобное, а он когда-то смел ей жаловаться на какие-то мелочи, связанные со своей семьёй. Глупый, вот только он так и не понял, что раны на коже заживают и проходят быстрее, чем раны, которыми исполосовано его сердце. – Успокойся, Кин, я просто пришла поговорить с тобой, как с взрослым человеком. Я хочу предложить тебе забыть всю ту мерзость, что была вчера, давай всё начнём заново, а в том, что случилось, был виноват каждый, не смей винить только себя. Твоему сердцу больно, я слышу, не держи всё в себе, поделись со мной своими переживаниями как делал раньше. Это ведь помогало тебе, верно? – Кин замер, отчётливо видя эту искреннюю улыбку на губах и уже в который раз протянутую ему руку – в ответ он только крепко зажмурил глаза, чувствуя, что не может держать всё под контролем, что хочет просто заплакать, вот только нельзя. Он ведь не ребёнок, он Жнец, демон, убийца, и ему нельзя плакать. – Кин, – Хартфилия продолжила улыбаться, будто умиляясь его по-детски растерянному лицу и, притянув к себе, обняла за плечи. Кин, как всегда, чувствовал себя рядом с ней защищённым, чувствовал неописуемую радость, застывшие на щеках прозрачные слёзы – и всё это вместе просто заглушало его боль, перекрывало жар, заставляя забыться. – Ты же мой глупый ученик, как же я без тебя, а, Кин? – насмешливо продолжила девушка, но резко умолкла, Кин только чувствовал, как крепко её рука вцепилась в воротник рубашки. Кин шумно сглотнул, понимая, что это конец, что всё сейчас раскроется – Люси ведь не из тех, кого можно так просто чем-то отвлечь, она не из тех, кто забудет, просто переключится на что-то другое. – Что это, Кин? Кровь? Откуда? Отвечай, Кин! – но Кин молчал, позволяя трясти себя за плечи, он просто не мог найти в себе сил и смелости, чтобы признаться, чтобы сказать, что укус, который Люси только-только увидела, оставила на шее своего ученика она сама. Уже не было никакого смысла отпираться, и Кин ничего не делал, просто закрыл глаза, кожей чувствуя, как задрожали её руки – увидела и уже, наверное, вспомнила, в этот момент Кину сильно хотелось, чтобы она забыла, чтобы не смела винить себя, не смела презирать и ненавидеть. С минуту она стояла молча, просто вглядывалась в укус, медленно вспоминая то ведение, её воспоминание начало проясняться, пролетая перед глазами всё чётче и чётче и, наконец, все его слова, сказанные тогда, ясно прозвучали у неё в голове. Люси просто стало стыдно перед ним – он жертвовал собой, пытаясь вымолить прощение, он пытался помочь, пытался оправдаться, вновь заслужить её расположение, доверие, прощение, снисхождение к себе. – Идиот, какого чёрта ты творишь, Кин?! Дурак ты малолетний! – прерывисто проговаривала Хартфилия, обнимая его за худые плечи, целуя в щёку, в висок, как глупого ребёнка, совершившего поистине нечто опасное. – Попробуй только ещё раз выкинуть нечто подобное, Кин! – Кин впервые за день улыбнулся искренне, ведь Люси его простила и, похоже, что даже и не злилась – он её глупый ученик, просто ребёнок.

Комментарий к Всё изменилось, часть 2: Чувство долга... Прошу прощения за долгое отсутствие. В знак извинения прошу принять эти “скромные” 16 страниц.

Я знаю, что правильно Мираджейн Штраусс, но я воспользовалась всем знакомым Миражанна, так как мне просто было нужно окончание Анна.

На счёт Эрза и Джерар – решила, что буду пользоваться “правильными”, если так можно сказать, именами. Другие части так же будут отредактированы на устранения подобных косяков.

Сын Эрзы и Джерара – Лай – от английского Lie, что переводится как ложь.

====== Всё изменилось, часть 3: Глядя в упор... ======

Хартфилия беззвучной, незаметной тенью продвигалась вдоль по центральной улице Магнолии: вокруг было темно и тихо; бледный свет редких уличных фонарей мягко отражался в почти исчезнувших за день лужах; над головой распростёрлось бескрайнее тёмно-синее небо, усыпанное миллиардами звёзд – прошло уже порядком двух часов с того момента, как город затерялся во мраке ночи. Люси всегда любила тишину и ценила её присутствие, так как, в отличие от других, просто умела ей наслаждаться, использовать правильно – разобрать собственные мысли, пофилософствовать, подумать над важными, слишком волнующими вопросами. И теперь, пользуясь моментом, Хартфилия поступила точно так же, легко погружаясь в собственные размышления, не замечая вокруг себя ничего: опять какие-то противоречия закрадывались на передний план, опять самое главное, так терзающее её душу не давало спокойно вздохнуть, закрыть глаза. Вот только теперь проблем было на некоторое количество меньше, и это не могло не радовать – конечно, это гора чужих страхов и переживаний, скопившаяся около каждого волшебника, гниющая, поглощающая их своей ненавистью, была ещё велика. Но и рядом с самой Хартфилией было ещё много проблем и вопросов, которые не оставляли её ни на секунду – её сильно волновало то, как Леон стал демоном, как позволил этой чёрной, давно рассыпавшейся, сгнившей душе просочиться внутрь себя, погасить свой внутренний свет, как вообще демон нашёл его. Ведь если подумать, то таких как Леон – безнадёжно влюблённых, потерянных, забытых, почти смирившихся со своей судьбой очень много, так почему же демон выбрал именно его, может действительно здесь был замешан кто-то ещё, тот, кто послал этого демона к Леону. Обычно Дьяволы подобными вещами не занимаются, они уже подобие аристократов и им не до этих жалких игр, возможно, что Люси вновь кому-то неудачно перешла дорогу, кто знает, чего от неё хотят в этот раз.

«Я обещаю вам, Люси-сан, такого больше не повторится! Я вас не подведу!» – так самоуверенно клялся Хартфилии несколько часов назад Кин, глядя на неё теми же мутными, потерянными глазами, быстро стирая свои слёзы, чтобы она не увидела. Люси и хотела его тогда перебить, сказать, чтобы не бросал таких громких слов, ведь она, в отличие от него, смотрит на мир реально, она знает и чувствует, что будет ещё много проблем, куда её ученик будет втянут другими. Кин всегда был слишком вспыльчивым, и если его обвели вокруг пальца один раз, то почему не допустить возможности, что обведут и ещё раз – когда-нибудь он действительно изменится в корне, повзрослеет, станет серьёзным и будет думать, прежде чем делать, но видно ещё рано. Люси многим говорила, что будет рядом с ним, что не бросит – это не ложь, Хартфилия старается быть рядом с ним чаще, оберегать, по возможности защищать и быть ему лучшим другом, чтобы он не боялся обратиться к ней, чтобы знал, что всегда может прийти и попросить совета, рассказать, поговорить о том, что так его тревожит. Хартфилия старалась, но всё же не всегда выходит – мальчишка остаётся мальчишкой, порой Кин напоминал Люси Венди и Эми, они так же пытаются ей вечно что-то доказать, но не в таких масштабах. Это радовало, но проблем от всех трёх не убавляется, у них всех разные характеры, внешности, но понимание мира, понимание светлого и доброго – одно, дети от детей не отличаются, пускай они и воспитаны в разных мирах. И Хартфилии не было жаль потраченного времени ни на Кина, ни на девочек – она ценила все минуты, проведённые с двумя упёртыми малышками, которым просто была нужна и ценила те моменты, проведённые вместе с этим глупым и по-своему ранимым мальчишкой. Будь Люси немного старше, ещё мудрее, то, возможно, что однажды с уверенностью заявила бы, что они не просто ученики, не просто её друзья – глупые, маленькие, нуждающиеся в защите, её внимании и поддержке – они её дети. Хартфилии воспитывала их так, как считала нужным, со всей правильностью в её личном понимании, каждый раз вкладывая в них частичку своей души – было трудно, больно, порой даже невозможно. И лучшей наградой для неё сейчас, подтверждением, что всё сделано правильно, были их сияющие той же наивностью, счастьем глаза и улыбки – искренние и безо лжи, настоящие.

– Люси! – Хартфилия так и остановилась, замерла посреди улицы, неожиданно вытянутая из цепкой паутины собственных мыслей, обернулась назад, туда, откуда только что слышала знакомые голоса, внимательно вглядываясь в темноту, хорошо различая среди пустой улицы два силуэта так быстро приближающиеся к ней. – Наконец-то нашли тебя, – устало и с облегчением выдохнула Джувия, выпуская из тонких пальцев края юбки, которые придерживала, чтобы было удобней бежать. Люси, легко улыбнувшись, уже по привычке вглядывается в знакомые лица, находя что-то и родное, близкое, но одновременно и новое, почти чужое. Теперь и когда-то малышка Джу подросла, стала выглядеть как настоящая взрослая девушка и вести себя подобающе, а не как ребёнок в теле взрослого – более правильные черты лица, женственная фигура, сдержанная улыбка, отросшие, заметно вьющиеся на кончиках волосы, вроде как изменившийся характер, но глаза те же – глубокие, бездонные, со своей искоркой. И самое главное было то, что Локсар больше не видела в Люси какую-то помеху для собственных отношений, и просто могла по-доброму улыбнутся, не проговаривая себе под нос неразборчивые фразы. А вот Грей такой же – смотрит куда-то в сторону, на лице то же самое безразличие, но, тем не менее, он аккуратно придерживает сильно запыхавшуюся Джувию за руку, чтобы та не случайно не упала. И эта обычная забота в адрес Локсар одним ударом разбивает его стену безразличия, и первое обманчивое впечатление о ледяном маге, у которого далеко не ледяное сердце.

– И зачем вы искали меня? Что-то важное или по мелочи? – Люси сунула руки в карманы, тут же сжимая их в кулаки, почему-то всегда при разговоре с кем-то из гильдии руки начинают предательски дрожать, и унять эту мерзкую дрожь, взять всё под контроль, не выходит. От этого тошно и гадко, но Люси не понимает, чего она так боится, почему не может так же просто ухмыляться, почему не может остаться хладнокровной, как и с демонами, почему не может быть серьёзной и безразличной, как в бою? Не понимает она и почему серьёзность и самоуверенность возвращаются только тогда, когда её глаза меняют цвет, алеют, ногти темнеют, вытягиваясь в когти, а подушечки пальцев покалывает лёгкий холодок от стали косы. Люси не знала ответа ни на один вопрос, хотя вариантов было довольно много, но в такие моменты было гораздо проще сказать «Я не знаю», чем среди этой кучи искать один правильный. Вся растерянность, рассеянность и временная доброта, так не вовремя вспыхивающие в сердце, были давно списаны Хартфилией на временную слабость, скоро всё пройдёт и она будет точно такой же, как и всегда – не доброй, наивной, счастливой, а расчётливой и холодной, такой, какой её привыкли видеть враги.

– Вообще-то с придурком твоим опять проблемы. Вчера так перестарался, что и до собственного дома не дошёл, уже который час у нас отсыпается, силы восстанавливает. Кстати, если интересно, то Леон в себя пришёл и, как вы говорили, он ничего не помнит. Сидит, за голову держится, ничего вспомнить не может, страдает, но это ведь к лучшему, – видеть страдания близких больно, кому как не Люси это знать. Сколько раз уже это всё повторялось, сколько раз она сама начинала всё сначала, запуская этот чёртов механизм по кругу, эта машина не щадила никого, даже своего создателя, оставляя рваные раны на сердце. Теперь Хартфилия знает, что в какой-то степени Грей её понимает – тяжело стоять в стороне и не сметь сказать хотя бы слово, потому что будет ещё хуже. – Поговори с Нацу, наконец, не знаю, что между вами творится, но бегать друг от друга не выход, да и мальчишку-Жнеца подключила бы. По-моему сейчас самый подходящий момент, Нацу не сможет сопротивляться, тем более, если рядом будешь ты. Иди, там никого нет, обсудите, что надо, и пусть уже возвращается наш старый, добрый Нацу. Ладно? – Люси отвела глаза в сторону, хотя и знала, что всё равно в темноте никто из них не увидит её улыбку. Именно таким Хартфилия и запомнила Грея, он ценил дружбу, ценил Нацу, по-своему, но всё же – бросить его, своего вечного соперника, оппонента, он бы не смог. Когда кому-то из них угрожает опасность, второй ни за что не останется безразличным, не сможет ждать, молча стоять и не вмешиваться – они заступятся друг за друга, как и всегда делали, протянут руку, а после, когда всё успокоится, вновь начнут выяснять отношения. Это было их привычкой, общей причём, – друзья навсегда, соперники до самого конца.

– Ладно, я зайду, а вы где будете? В гильдии? – быть в доме, когда будет проходить разговор между Люси Нацу ни Грею, ни Джувии не рекомендовалось, тем более, что разговора как такового и не будет. Люси не собиралась выяснять отношения, бить посуду, срываясь на крик, называя мага последними словами за его наивность – нет, все понимали, что каждый хотел как лучше. И Нацу так сильно пытался вернуть её домой, что не пожалел отдать демону свою душу, принести себя в жертву – можно было бы конечно и порадоваться, что он настолько сильно любит её, хочет увидеть, но это лишнее. Люси будет скупа на слова, ей нечего сказать ему при этой встрече – она только может показать и доказать, что искренне скучала, что ей в действительности его не хватало.

– Да, нужно и дальше Леону мозги промывать. Там уже Мира поговорила с ним, пока была возможность, а теперь не знаю, может, Лисанна, может, Кана, но так или иначе позволить ему узнать правду нельзя. Ты ведь и сама знаешь, как сильно желание защитить от такой правды близких, да? – Люси не просто знала – часто она просто жила этим желанием, которое каждый день не давало ей покоя. Она существовала ради этого, это было смыслом её жизни в какой-то мере. Хартфилия была уверена, что будь у неё ещё одна попытка, ещё одна возможность, и она ни за что не оступилась бы так просто, переборола бы себя, свои страхи, невыносимую боль в груди – защищала бы так, как могла и умела.

– Более чем, – тихо проговаривает Люси и, развернувшись, не собираясь больше копаться ни в их душах, не позволяя им копаться в своей, уходит. Этот разговор зашёл в тупик, Люси ещё не собиралась кому-то рассказывать правду, говорить о своих мечтах, желаниях и планах, а этот диалог только к этому и склонялся. Не будь Хартфилия так потрёпана жизнью, то может быть бы и купилась, радостно выложив всё, но вот время, проведённое вдалеке, научило – доверять нельзя никому. Лучшие друзья легко становятся предателями, хотя этот страх так и не был оправдан, но, тем не менее, лучший выход, который видела Люси – просто уйти, растворяясь среди темноты. Так же тихо, бесшумно продвигаясь к дому где-то на окраине, где её может ждал, а может и не ждал Нацу.

Дом Грея и Джувии был наполнен мёртвой тишиной и непроглядным мраком – окна были плотно завешаны тяжёлыми шторами, не пропуская внутрь свет уличных фонарей. На кухне стоял приятный запах свежеиспечённого пирога, на это Хартфилия улыбнулась, попутно удивляясь, что такой тонкий запах не разбудил Нацу раньше, что уже показывало на некие изменения в его характере. В темноте Люси видела всё: чисто-прибранную гостиную, шкафчик с несколькими сервизами разной посуды, фарфоровые и хрустальные вазы, низкий журнальный столик напротив дивана, на нём утренняя газета и кружка с давно остывшим, недопитым кофе. Здесь было мило, уютно, комфортно, настоящее семейное гнёздышко, где живёт настоящая семья, а не пара просто нуждающихся друг в друге людей – Грей и Джувия были настоящей семьей, а не жалкой фальшивкой.

Нацу быстро нашёлся в одной из пяти комнат – Люси не искала его, глупо открывая каждую встречную дверь, она ощущала его, чувствовала и шла, просто поддаваясь порыву собственных чувств, так резко запылавших в душе. То, что Хартфилии он был дорог, было понятно, она и сама принимала тот факт, что скучала, что думала о нём, что видела его, если не во снах, то в мыслях, особенно после сигареты и нескольких таблеток крепкого снотворного, которые быстро уволакивали, погружали её в крепкий сон до самого утра. Люси редко спала, высыпаясь, радуясь восходу солнца, но эти мимолётные мгновения хватала крепко, и воспоминания не исчезали, быстро рассыпаясь, с приходом нового дня. Люси словно наяву помнила каждый свой сон, где порой встречала его, и просто не смела забыть, отбросив назад. И сейчас за всё время пребывания Люси дома, в этом городе, она и Нацу, наконец, смогут поговорить наедине, многое обсудить, выяснить, прояснить некоторые моменты и то, что происходило между ними целый год. На удивление чувства не забылись, не потухли, дотлевая угольками, они существовали внутри, горя маленьким, но крепким огоньком.

Нацу уже не спал – он сидел на краю кровати, опустив голову, зарывшись пальцами в волосы, бессвязно что-то бормоча себе под нос, видимо, недоумевая, что произошло, как он оказался здесь, в чужом доме. Услышав тихий скрип двери, маг вздрогнул, испуганно поднимая заспанные глаза, но тут же успокоился, выдохнул, узнав в этом силуэте Люси. Нацу так и сидит на месте, пытаясь разобраться со своими мыслями, понять, что творится вокруг, ведёт себя, как потерянный мальчишка, который просто не может никак совладать с собой. Хартфилия понимает, что очень тяжело, когда ты вроде и помнишь, но не можешь прояснить для себя самые волнующие моменты. С ней когда-то было так же, стоит только найти какую-нибудь важную зацепку, и завеса развеется, Нацу сможет увидеть всё, что захочет, то, что ему нужно, но пока Люси не знает, почему ему сейчас так тяжело.

«Люси-сан, вы же, наверное, знаете, что для того, чтобы ему не было больно, чтобы он ничего не почувствовал, его нужно успокоить и расслабить» – Хартфилия и сама прекрасно это знала, что чем спокойнее человек, тем проще будет вернуть ему нагло позаимствованные чувства. Но Кину нравилось рассказывать то, что он не знал сам, а Люси не решалась его перебивать, улыбаясь, когда он, словно настоящий человеческий ребёнок, а не демон, был готов хлопать в ладоши, когда узнал всё, что нужно, перерыв для этого несколько сотен книг. Люси искренне радовалась рядом с ним, просто не смея фальшивить, хотя знала всё и так – Райто когда-то поведал ей об этом, просветил во все мелочи, чтобы не было таких глупых ситуаций. Вот только ради Кина Хартфилия молчала, не издавая ни звука, пусть это будет его личная победа, пускай радуется, ему можно, да и его искреннюю, по-детски наивную улыбку Люси любила. Он красиво улыбается, особенно когда по-настоящему – улыбка шла ему намного больше, чем оскал, ему никогда не шёл образ злодея и негодяя, слишком добрым и невинным оказалось его сердце.

Люси, невесомо ступая по полу, подошла ближе, тихо, мягко опускаясь коленями на кровать, приобнимая Драгнила за плечи, легко притыкаясь щекой к его шее, невесомо целуя – он всегда был горячий, вспыльчивый, как настоящий огонь. И Люси безумно нравилось его пламя, пылающее так ярко, неудержимо, оно было копией своего хозяина, такое же импульсивное, непредсказуемое. Со своей новой силой Хартфилия мучилась относительно недолго, ей очень помогали воспоминания с давних тренировок Нацу – она повторяла всё за ним, каждое движение, по памяти, но вот ощущения, окутывающие тело, казались слишком реальными, до дрожи. Венди никогда не замечала этого, не видя, как Люси, снова и снова зажигая на кончике пальца маленький огонёк, теряется в воспоминаниях, в сознании всплывал первый раз, когда Нацу вручил ей в ладони свой огонёк, пытаясь показать, что тот безвреден. И Хартфилия раз за разом повторяла, зажигая пламя вновь и вновь, даже не обращая внимания на такой пугающий цвет – чёрный, непроглядный, она смирилась. Было необъяснимое чувство лёгкости, будто бы она находилась где-то неподалёку от Нацу, который просто совершенствовал свои навыки, было так тепло и уютно, что уходить из этих воспоминаний не хотелось. И если бы сейчас он, пока ещё какой-то холодный, неприступный, знал, как сильно скучала по нему Люси, если бы только знал, но она сама ни за что не скажет. Это будет слишком просто, слишком по-доброму, не в её характере, теперь таком гордом и стойком, к которому она привыкла, с которым просто свыклась. Люси никогда не расскажет, что никого из мужчин, тех, кто хоть когда-то проявлял к ней интерес, не подпускала к себе. Никогда не скажет, что они действительно хорошие, что у них когда-нибудь могла бы получиться крепкая семья – Люси не расскажет, как она отгораживалась от них, пряталась, уходила, навсегда растворяясь среди ночи. Лучше Нацу для неё никогда не было, и даже те лёгкие прикосновения, когда кто-то всё же успевал взять её за руку, предлагая прогуляться, отдавались неприятной дрожью, было гадко. Эти ощущения заметно отличались – когда прикасался Нацу, то по телу разносилось тепло, сердце билось быстрее, было приятно, и Хартфилия чувствовала себя защищёно, когда прикасался кто-то другой, хотелось бежать, смывать с себя эту грязь, сдирая кожу ногтями. И теперь было так же тепло, уютно, светло, та же знакомая дрожь, замирающее в груди сердце и дрожащие пальцы, цепляющиеся за его одежду – эти ощущения были особенными, незаменимыми, идеальными, безумно желанными.

Люси не говорит ни слова, когда её перебивают и грубо опрокидывают на спину, нависая сверху, на мгновение остановившись, смотря ей прямо в глаза. Люси не знает, что там хочет увидеть Нацу – она не будет молить его, не будет стоять на коленях, у неё есть гордость, тем более, что он сам не сможет остановиться. Разговора как такового и нет, а продолжения хотят они оба, ведь обычными объятиями и поцелуями тот голод, скопившийся за долгих полтора года, не утолить. Люси знает, чего хочет – хочет чувствовать тепло его рук на своей коже, чтобы следы горели, словно прикосновения раскалённым железом; хочет обновить все когда-то пылающие огнём поцелуи, хочет, чтобы его запах, такой знакомый и родной, остался на ней, перебивая её собственный; хочет слышать, как близко и часто бьётся его сердце, в том же ритме, как и её собственное, вызывая дрожь и безумную улыбку.

Нацу почему-то не может держать себя в руках, не следит за собой, слишком больно кусая губы, бледную кожу на шее, и почти рычит, когда начинает чувствовать чужой запах на её одежде – даже простые объятия с Кином не могут остаться для него незамеченными. Его безумно раздражает чужой запах на ней, её коже и щеках, но Люси терпит, даже не пытается препятствовать, поднимает голову, подставляет тонкую шею – ей не больно, больше нет, она просто живёт той болью, которая давно поселилась в её сердце. Привыкла, если так будет проще, а следы зубов, красные, почти кровоточащие, быстро затягиваются, не оставляя и следа, той ожидаемой тёмно-алой метки. Люси не даст поставить ему их, она любит свободу, хотя никогда и не чувствовала себя по-настоящему независимой от всего.

Простынь приятно шуршит под спиной, а Хартфилия только блаженно прикрывает глаза – ей нравится опять чувствовать его руки, родные и горячие, те, что заставляют её быть нежной, открытой, беззащитной, улыбаться, радоваться, закусывая губы; ей нравится ощущать, как горит почти вся кожа после ещё одного поцелуя, полу-кровавой метки, это чертовски знакомо, будто тот же день, та же ночь; Люси ловит себя на мысли, что ей просто нравится быть здесь. Хартфилии нравится, что Нацу слегка неосторожен, даже груб, что он слишком больно сжимает запястья, из-за чего пальцы белеют, становятся практически прозрачными, почти теряются в ночи, но ей нравится эта боль, боль, которую она ощущает рядом с ним. Люси легко смогла бы улыбаться, даже если бы при этом пальцы Драгнила крепко сомкнулись на её шее, пытаясь задушить – не знала почему, но улыбалась бы, видимо, потому, что это Нацу приносил ей боль, а не наоборот, из-за неё он так страдал. Нацу вправе вдоволь отыграться за все полтора года страданий, которые он прожил в неведении, в глупой вере, что Хартфилия мертва, но Люси не против, пускай. Ей нравится, что в этот раз он её мучитель, он палач её души.

Лучше, чем сейчас Люси не чувствовала себя ещё никогда – да, укусы, царапины и красные метки от крепких рук Нацу остаются на коже, но лишь на мимолётное мгновение, после бесследно исчезая, растворяясь в бледности. Люси нравится, что он не нянчится с ней, не пытается приручить этой мерзкой, уже кажущейся гадкой нежностью, теплом, заботой – Люси давно это надоело, эта сладкая боль ей нравится больше, с ней не забыть то, что сотворила. Лучше, чем сейчас Люси не было никогда, хотя ей и не было с кем сравнивать, но всё же, этот момент казался самым лучшим и долгожданным. Нацу медлит, не торопится, делает всё как надо, а Хартфилии уже почти всё равно, что с ней будет, что с ней делает он – целует, обнимает или просто ставит эти глупые метки, тщетно пытаясь присвоить себе. Как бы он не старался, Люси всегда будет свободна, ничего её не удержит, и эти яркие, красные пятна на коже от губ не подтверждение – они проходят, быстро и безвозвратно.

Люси считает, что не принадлежит Нацу, она вообще никому не принадлежит – она свободна, относительно свободна, она может уйти, когда пожелает, хоть и будет страдать. Но Люси нравится, что она испытывает, и теперь Хартфилия просто упивается такими знакомыми чувствами, которых не знала полтора года, ощущения тепла и трепета, без которых медленно сходила с ума. Люси почти свободна, стоит только пожелать, и она уйдёт, её здесь ничего не держит, так она думает – так же наивно рассчитывает, что после исчезнет, испарится, не появится, рассчитывает, но пока только тихо закусывает губы, шумно выдыхает горячий воздух, глубоко впиваясь ногтями в спину Драгнила. Она почти свободна, она почти не его – это он принадлежит ей.

Но как бы она не пыталась найти свою свободу – тщетно. Её свобода давно в его руках.

Люси лежит тихо, медленно, явно наслаждаясь моментом тишины и покоя, перебирая тонкими пальцами волосы Нацу – он спит, он устал, он расслаблен и почти ничего не чувствует, не ощущает, не догадывается, и это к лучшему. В комнате так же темно, фонари уже погасли, полностью отдавая город мраку, но Хартфилия рада, всё же ночь единственная, кто знает все её грехи, и она поглотит их, унесёт с собой после восхода солнца. Как давно Люси прониклась доверием к мраку, который так много раз уже чуть не убивал её, она не помнила, просто ночью было спокойней, тише, ночью никто бы не смог её поймать так просто. По стенам только мягко бы скользила её тень, надежно скрывая истинное лицо, все чувства и желания, подавляя их, поглощая, утягивая на дно, сводя всё искреннее и светлое на нет.

Люси прикрывается только простынёй, всматривается в умиротворённое лицо Нацу, оберегает, смотрит, чтобы его сон, его мысли ничего не тревожило, заставляя беспокойно мотать головой, судорожно сжимать руки в кулаки. Люси искренне не хочет, чтобы он и дальше страдал, мучился без частички своей души, чувствуя ко всем знакомым и друзьям неприязнь, ненависть, презрение. Хартфилия хочет вновь увидеть того светлого, доброго, милого Нацу, который так бережно обнимал её, легко целовал в тот день на стадионе. Но Люси надоело, что только она делает кому-то больно, доводя до такого состояния, до таких действий – теперь она знает и другую сторону Нацу, которая тоже умеет причинять боль любимым, и ей это нравится.