Текст книги "Окутанная тьмой (СИ)"

Автор книги: Имилис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 56 страниц)

Оказавшись на полу, Хартфилия резко серьёзнеет, точно так же как и Целительница, замечая это, радость, смех и крики, заполнившие коридор ненадолго, стихают. Полюшка знает, что хочет спросить Люси, но не знает, стоит ли это знать Гажилу, ведь это может плохо закончиться для неё. Вот только Хартфилии ровным счётом плевать, Рэдфокс, хотя бы только он, должен знать правду и то, чего стоил этот счастливый момент его жизни ей.

– Как Леви и её сердце, Полюшка-сама? – Люси возвращается к подоконнику, но не сводит глаз с женщины. Та так же забывает про радость, успех, счастье и тяжело вздыхает, понимая, что раз эта тема затронута, то врать и пытаться перевести разговор в другое русло, не стоит. – Всё прошло как надо, но мне интересно, как оно? – Хартфилия внимательно всматривается в побелевшее лицо Целительницы, прекрасно зная, что под таким пристальным взглядом она никогда не соврёт.

– Да, благодаря тебе и твоим старанием её сердце выдержало такую нагрузку, – Полюшка благодарно кивает, легко улыбается, видя полуулыбку Люси, но так же косо поглядывает и на Гажила. Он недоуменно смотрит на них обоих, явно понятия не имея, про что они говорят, и что, чёрт возьми, с сердцем Леви. Вот только отвечать никто из этих двух не торопится. – Она выдержала всё это время, ничего не произошло, хотя могло бы, – женщина от досады, от собственного бессилия в тот момент, поджала губы, но снова, через силу откидывая в дальний ящик всё плохое и ненужное, улыбнулась.

– Вы о чём? Я требую объяснений, – Гажил вмешивается, не в силах стоять в стороне, когда они обсуждают нечто подобное. Выдержала, не выдержала – ему от таких слов безумно страшно, они пугают его, и Рэдфокс хочет знать почему они произносят подобное в адрес Леви, даже не собираясь ему что-то говорить.

– Понимаешь, Гажил, ваши дети с самого начала были совершенно здоровы, проблема, по которой я вмешалась, была в Леви, а именно в её сердце. Оно было больно, ослаблено и просто не выдержало бы такой нагрузки. Леви бы умерла. Родить одного может быть и смогла бы, но двух, уж прости, Гажил, но нет, она не настолько сильна – она бы просто сломалась. В тот раз я лечила не ваших детей, а лечила её сердце, боль в глазах была выдумкой, которая появилась из-за лекарства, которое дала Полюшка. Если сказать ещё проще, то всё устроенное тогда с глазами было спектаклем, я не хотела, чтобы ты знал об этом до родов, но теперь, когда моя совесть чиста, и с Леви, и малышам всё в порядке, я могу рассказать тебе. Я повторюсь, Гажил, береги своих девчонок, не смей рассказывать им об этом, пусть живут, не зная, так будет намного проще и лучше для них, – Люси, обойдя Рэдфокса, только легко коснулась его плеча, продвигаясь двери, на улицу. Здесь было слишком тесно, горло что-то больно сдавливало, было неконтролируемое желание расплакаться, как раньше, по-настоящему, громко, искренне, чтобы услышали, успокоили, обняли. Холод в душе болезнен.

Не мешаться и в так слишком душном, маленьком коридорчике при лазарете решила не только Хартфилия, но и многие другие маги, оставив наедине с Леви и детьми только Гажила, Полюшку и Шарли. Увидеть малышей они всегда успеют, тем более, что Люси всё же решилась принять на себя титул «Крёстной», ведь ничего плохого в этом нет, Гажил не отменял данного предложения. А пока она и остальные маги полуколонной медленно тянулись к зданию гильдии, надеясь за оставшиеся два часа сделать хотя бы что-то, чтобы позже подросшие дети увидели впервые могучую, красивую гильдию в не то, что осталось от неё после пожара. Работы было предостаточно, а времени мало, Люси шла впереди, не оборачиваясь, по привычке сунув руки в карманы, – она вернула себе привычную одежду, хотя и признавала, что платье, подаренное Лией, тоже было симпатично. Однако времени сейчас ходить в нём и красоваться нет, куда надёжнее и привычнее обычные джинсы и рубашка. Нацу шёл рядом, аккуратно придерживая на руках Венди, Марвелл не захотела, категорически отказывалась, чтобы Люси вылечила её быстро, как и раньше, сказала, что пусть будет напоминание для неё. И Люси не была против этого, если данная травма каким-то образом поможет Венди стать немного сильнее и увереннее в своих силах, то почему бы и нет.

На пороге гильдии всю их компанию приветливо встретила Кинана, добродушно улыбаясь – эта девушка казалась Люси совсем обычной, но что-то всё же в ней было, но Хартфилии не копалась в её прошлом, объясняя всё тем, что иногда обычным людям, не умеющим колдовать, просто хочется быть поближе к магии и волшебству, да и всему тому, что они не могут и просто не умеют. Кинана отошла в сторону, делая вид, что просто вышла отряхнуть от пыли тряпку, Люси прошла мимо, якобы не заметив этого, и первой прошла внутрь, замечая, что запаха гари как такового и нет, только свежее дерево и отдалённо, где-то из кухни или кабинета мастера, запах краски. Хартфилия не прошла и больше десяти шагов, когда, подняв глаза, просто замерла, с неверием и долей испуга глядя на двух людей пока стоящих к ней спиной, но даже этого хватало, чтобы понять, кто эти люди. Хартфилия легко узнала в них своего отца и его вторую жену, слишком похожую на Лейлу, но, тем не менее, это была не она. Лаки, до этого мило беседовавшая с ними, быстро встрепенулась, улыбнулась, глядя прямо на Люси – они всё знали, планировали, но Хартфилии ничего не сказали, думают, что семья удержит её здесь – Люси только стиснула зубы, стараясь быть безразличной, борясь со страхом, волнением внутри. Видеться с отцом, со своей семьёй было последним, что она хотела теперь, лучше было бы, если они ничего не знали и даже не подозревали, что она жива, но кто-то услужил, решил иначе, решил за саму Люси, пригласив их сюда. И судя по лёгким улыбкам большинства магов и даже Нацу, Венди, все они знали об этом – Хартфилии было немного страшно, но всё перекрывал гнев, ведь их, чёрт возьми, никто не просил. Заметив как Лаки, не отрываясь, смотрит на что-то позади, первым обернулся Джуд, с заботой глядя на свою младшую дочь, а Люси хотелось провалиться под землю. За это время он заметно изменился, постарел: ещё больше морщин на лбу, висках, глаза стали темнее, мудрее, но улыбка, лёгкая и почти незаметная, редкая, как и раньше, в далёком, почти позабытом детстве, осталась такой же. Женщина рядом с ним, её имя Люси даже и не знала, просто не было ни времени, ни желания узнавать, так же обернулась, пытаясь выдавить из себя улыбку, но губы дрожали – она боялась не сущности Люси, она боялась первого знакомства. Светлые волосы ниже худых, покатых плеч, тёмно-синие глаза с озорным огоньком, аккуратные черты лица, аристократичная бледность, прямая осанка, тонкие пальцы с лишь одним украшением, обручальным кольцом, – она не была обычной женщиной из простой семьи, дворянка. Она чем-то и была похожа на Лейлу, но Люси, питая любовь только к матери, смутно помня её фигуру, лицо, её живую, всегда сможет найти отличия. И теперь эта улыбка – у Лейлы она была другая, теплее, роднее, мягче, она улыбалась, потому что была счастлива, а эта женщина открыто трясётся, пытаясь улыбнуться, пытаясь быть сдержанной, но не выходит. Глаза Люси приобрели ярко-красный цвет, они пронзают её насквозь, забираясь в самую душу – страх её оправдан. Отец искал похожую на Лейлу, но не пустую замену для вида и, похоже, он в действительности нашёл ту, которую способен вновь полюбить.

– Дочь, – тихо, хрипло проговаривает Джуд, делая несколько коротких, неуверенных шагов вперёд, навстречу к Люси, а ей в этот момент хочется развернуться и убежать, слишком рано. Этой встречи не должно было быть никогда, Хартфилии и не собиралась открывать всю правду перед отцом, они – его жена и дочери – слишком сильно потрепали ему нервы. Пора бы уже исчезнуть из его жизни, они – его горькое прошлое, а эта женщина и ребёнок, тот, что лежит в переноске позади них – его будущее, не нужно оборачиваться назад, но Джуд обернулся. Он должен был жить спокойно, ничего не зная, не подозревая, отдаваясь полностью новой семье, работе, делам, заботам, но он не смог забыть их – свою семью. И если бы только Люси знала, что на его рабочем столе, отдельно от всех бумаг и документов, всегда стоит их старая, хорошо сохранённая из детства фотография, то, может быть, изменила бы своё решение, ход своих мыслей. Джуд всегда дорожил своим прошлым, своей семьёй, которую так беспощадно, сурово и быстро разрушило время – он не хотел отпускать то, что заставляло его и улыбаться, и грустить, вспоминая самые нежные, трепетные, счастливые моменты. Лейла в светлом платье на берегу моря, Лия и Люси, его малышки, копошатся среди полевых цветов, неумело плетут венки, и он, тогда самый счастливый человек на земле, сбежавший на день от работы ради семьи. – Дочь, я знаю всё, что с тобой случилось за это время, и что произошло с Лией. Эти люди очень добры, они желают тебе только счастья, они рассказали мне всё, и я тоже хочу помочь тебе, поддержать, как могу, быть рядом, – он приближался, а Люси так и стояла не в силах поднять глаз. Именно сейчас, именно перед ним, именно перед человеком, которого она когда-то ласково называла «Папочка», ей стало стыдно, и сказать что-то в своё оправдание она не могла, причина защитить всех любой ценой теперь стала казаться слишком глупой и детской. – Просто позволь мне быть рядом с тобой и помочь. Я сделаю всё, что в моих силах, – проговаривает он ещё тише, аккуратно, бережно приобнимая Люси за плечи, Хартфилия только вздрагивает, это тепло было и знакомы, и чужим одновременно, но отказаться от него Люси была не в силах. Она скучала по нему, порой грубому, жестокому, выбравшему работу вместо семьи, и отрицать это невозможно. Люси не искала встреч с ним, не приходила, словно приведение, в их семейных особняк, но знала, что он пытается жить дальше. Он пытался убежать от прошлого, пытался начать всё с чистого листа: женился во второй раз, радовался искренне третьему ребёнку, обещая себе, что его Бог не заберёт так рано, молился за здравие своей семьи, но прошлое настигало его снова и снова. Памятник, поставленный Лейле в саду, подарки Лии после очередного побега, не запылившиеся благодаря уборщицам, старые платья Люси, которые ей теперь наверняка малы – он хранил это и запрещал выбрасывать, не мог позволить. Люси давно знала, что у него есть жена, есть ребёнок и в этот раз, кажется, мальчик, потому желание мешать ему испарялось, она оставила все попытки, смирилась. Этот ребёнок – Хартфилия не знала, как он выглядит и сколько ему, да и информацию об этом принёс Кин, сказав, что Люси-сан кажется ему слишком грустной, вот и он и решил узнать как дела у её семьи. И это помогло, но было безумно больно видеть отца с другой женщиной, немного похожей на Лейлу, хотя Люси и не вправе запрещать ему жить, налаживать свою жизнь – Джуд всегда боялся одиночества, и оно настигло его. – Позволь представить тебе мою жену – Ванесса, мы с ней женаты три года, – женщина улыбнулась, в этот раз смелее, немного добрее, мягче. На лице появились морщинки, но даже так она была достаточно красива и молода, даже после родов она осталась хрупкой, тонкой, маленькой, чуть выше Люси, шире в плечах. – И нас годовалый сын – Зуко, идём, я хочу показать тебе его, – взяв Люси за руку, Джуд легко потянул её за собой, но Хартфилия ровным счётом и не сопротивлялась, не смела этого делать, смысла больше не было. Где-то в глубине души что-то вновь сломалось, появилось желание быть рядом с отцом, стать частью его семьи, как в детстве назвать его «Папочка», подружиться с Ванессой и увидеть, как быстро вырастет Зуко, оберегая его, стараясь быть всегда рядом. – Вот он, посмотри, – Ванесса тонкой рукой откинула в сторону, накинутую сверху, лёгкую ткань, открывая Люси вид на маленького мальчика, по пояс укутанного в одеяло. Ему и вправду было около года, забавный, маленький, с глубокими тёмно-синими, как у матери, глазами и, как и у всех Хартфилиев, у него были светлые волосы.

– Зуко, да? – мальчишка улыбнулся, будто поняв, кто именно стоит перед ним, внимательно вглядываясь в его сонные глаза, улыбнулся ещё ярче, легко потянул маленькие ручки вперёд. Вот только Хартфилия, ещё внимательнее присмотревшись к нему, к тому, что позади него, отшатнулась назад, едва не споткнувшись. В глаза, больно и до рези, ударил невыносимо-яркий свет, но кое-как Люси сумела разобрать за его спиной очертания крыльев – золотых, ангельских крыльев. В груди всё болезненно сжалось, отдаваясь неприятным, липким холодом, страхом по телу, ведь такого, как правило, не может быть, родители его – люди, без сомнений, он не может быть ангелом. Вот только крылья, которые теперь так хорошо видела Люси, не исчезали, периодически мелькали позади мальчика, а он ничего и не понимал, так же доверчиво протягивая руки к лицу старшей сестры. Но Люси не позволила ему дотронуться до себя, на мгновение вцепившись в край стола ногтями, Хартфилия отошла назад, запуская пальцы в волосы, перебирая их. – Это не может быть, не может, – тихо проговорила она, с неверием, непониманием глядя в пол, такого никак не должно было случиться, это просто невозможно. Джуд, как и другие, просто не понимали такой реакции Люси именно на этого ребёнка, прежде она была очень добра к малышам и улыбалась им в ответ, искренне. Положение спасла Адриана, появившись вместе с еле идущим Райто и Целительницей – все пришли, но решилась приблизиться к малышу именно Адриана, с долей волнения и интереса взглянув на улыбающегося мальчишку.

– Он умер ещё младенцем и был воскрешён ангелом, верно, Госпожа? – серьёзно спросила она, отчего каждый находящийся здесь вздрогнул, покрылся холодным потом, Люси передёрнуло, ведь это чистая правда. Зуко, видимо, умер сразу после родов, однажды Кин как-то рассказывал Люси, что у него появилась новая душа, кажется, тоже маленький мальчик, совсем как Зуко, но на следующий день эта душа бесследно исчезла, так может быть это и был малыш Зуко? – И кто мог оживить его, Госпожа? Кому был какой-то прок от этого? – на этот вопрос Хартфилия только злорадно усмехнулась – она знает, кто это сделал, без сомнений, но пока в полной мере не понимает зачем и ради чего.

– Адриана, неужели так трудно догадаться, кто удружил? Есть лишь один человек, который мог своим упорством и положением вверху добиться воскрешения Зуко, – Люси подняла глаза, глядя на отца, взволнованно переводящего взгляд то на жену, то на сына, то на неё. Хартфилии было гадко, она вновь чувствовала себя виноватой, хотя ничего и не совершала, не её вина в том, что Зуко – ангел, она не причём, но что-то больно точит изнутри. Находиться рядом с Зуко, с его чистой, непорочной душой невозможно – Люси чувствует себя омерзительно по сравнению с ним, слишком он невинен.

– Госпожа Лейла, – без колебаний, спустя некоторое время, задумчиво проговаривает Адриана, и Хартфилия коротко кивает, только её мать могла совершить подобное, раз уж добилась, что её дочери, настоящему демону, помогал ангел. Но только причина не совсем ясна: неужели она не хотела, чтобы отец вновь страдал, потеряв и этого малыша, может она желала ему счастья с Ванессой, поэтому воскресила Зуко, дала ему вторую жизнь в облике ангела? Вот только она не учла самого главного – демоны, которые с удовольствием питаются ангельской плотью, ни за что не упустят возможности полакомиться маленьким, ангельским мальчиком, который в свои годы беззащитен и ничего не может. Родители – обычные люди, они не смогут защитить его, и Зуко, в свою очередь, тоже не сможет защитить их и самого себя, пока так мал и глуп.

– Она сделала всё это ради тебя и твоего счастья, отец, но не учла главного – на него, вашего драгоценного и невинного Зуко, будет вестись охота, и днём, и ночью, как только кто-то узнает о нём или увидит, сможет рассмотреть крылья за его спиной. Есть демоны, которые не прочь утолить голод не людскими душами, а ангельскими, тем более что Зуко против них и их низких, мерзких желаний совершенно беззащитен. Мама, скажи, зачем ты это сотворила? Ты понимаешь, что испортила ему жизнь с самого рождения, превратив её в выживание, вечную борьбу за собственное существование? Ты, так же как и Лия, всегда хочешь счастья другим, но делаешь только хуже, он не сможет выжить один, без защиты и поддержки, а я никогда не смогу быть рядом с ним. Мне гадко находился рядом с Зуко, слишком ярко, слишком невинно, до зубного скрежета, ангел не может быть рядом с демоном и наоборот. Боюсь, что ты разрушила все надежды, которые только были – я отрекаюсь от него и своей семьи, это слишком. И в том нет моей вины, мама, – Люси не знала, но надеялась, что мать всё же услышит её, хотя сама в этот момент хваталась пальцами за горло, сползая вниз по стенке под этими непонимающими взглядами. Больно, невыносимо, но по-другому никак – Люси не может защитить Зуко, не может быть с ним, не может жить как раньше, все надежды канули в бездну. Это очередной тупик, Зуко должен был умереть, только родившись, не увидев неба, солнца, родителей, не сказав первое слово, не сделав первый шаг. Но он выжил и прожил год незамеченный демонами, и даже Кин, навещая её семью, этого не заметил или заметил, но не сказал ей… Люси совершенно запуталась, выхода нет. Но возможно ли, что Лейла всё же учла будущее и каким-то образом оберегает Зуко, он ведь никем не замечен, а такое почти нереально.

– Не отрекайся от него, Люси, он ведь твой брат, – тихо, до дрожи знакомый голос раздаётся над головой, пронзая всё затуманенное сознание Люси насквозь острой, раскалённой иглой. Хартфилия в неверии поднимает глаза, и в ярком золотом сиянии, вызывающем только слёзы, различает изящный, женский, такой знакомый силуэт, знакомое лицо с заботливой, знакомой улыбкой, которую она так и не посмела забыть. Вокруг всё послушно замирает, каждый, как и сама Люси, хотя она за это время повидала многое, но мама ещё никогда не снисходила к ней с небес. А теперь появилась, и это в какой-то степени странно, страшно, подозрительно, но что ещё нужно Люси, которая так сильно хотела её увидеть. – Не отрекайся от него, моё яркое солнышко, – ласково, трепетно шепчет она, не сдвинувшись с места, смотря только на Хартфилию, и та тоже не сводит глаз, не может, широко раскрыв их, не скрывая слёз на щеках. Первый раз, когда Люси позволила себе расплакаться при всех, глаза неприятно болят от слёз, но они быстро проходят, когда Хартфилия, более-менее успокоившись, прокручивает в голове последнюю фразу «Моё яркое солнышко».

– Мама? – Люси медленно поднялась, едва заметно покачиваясь от своей слабости, но после, резко, уверенно и неожиданно для других, подалась вперёд, делая вид, что рада, что хочет просто обнять Лейлу. Вот только вместо крепких, родных объятий дух женщины захрипел, а рука Люси, с почерневшими ногтями, прошла через неё насквозь, перепачканная в тёмной, чёрной крови теперь падшего. – И вновь ты облажалась, Седьмая, – сияние тухнет, а волосы «призрака» темнеют, становятся настоящими, тёмно-фиолетовыми, глаза чернеют, становясь зеркальными, бездонными, подавляя светло-карий цвет. – Ты может как-то и нашла воспоминания Лейлы, но, увы, поняла их неверно. «Моё яркое солнышко» – это Лия, а я всегда была для неё «Моя нечаянная радость», вот в чём ты так нелепо просчиталась, – девушка стиснула зубы, когда Люси начала медленно вытаскивать руку, нечаянно или же специально задевая некоторые органы в отместку. – А теперь скажи мне, что происходит, какого чёрта весь этот цирк? Помниться, я однажды спасла тебе жизнь и твоему брату, такой монетой ты платишь мне за своё существование, падаль? – Хартфилия брезгливо стряхнула кровь с руки, теперь даже эта девчонка прогнила изнутри, поддалась тьме, которая сожрала всё человеческое в ней. Седьмая ответила не сразу, сначала рухнув на колени, давясь кровью, которая подступала к горлу.

– Вообще-то мы с тобой в расчёте. Тогда, год назад в поезде, который чуть не упал в пропасть, мы спасти тебя и твоих малявок, помнишь? Брат и сестра, светлые волосы, тёмные раскосые глаза, я тогда ещё назвалась Мэй? Ты в тот раз была слишком измучена и подавлена, чтобы раскусить меня, хотя я находилась в двух шагах от вас, поэтому за спасения от Имизуки мы рассчитались, и не смей больше упоминать о нём. Это доброта в прошлом, этот мир всё равно не принял нас, теперь видишь в кого мы превратились? – Люси задумчиво отвела взгляд в сторону, она ведь и вправду, если всё, что говорит Седьмая правда, не заметила демона, который был так близко к ней и девочкам. Слишком сильно расслабилась.

– И позволь тогда спросить, что ты делаешь здесь, хотя нет. Пока другой вопрос: откуда у тебя воспоминания моей матери? Ты не была в особняке родителей, Кин бы заметил тебя, у тебя нет её вещей, ты не видела прошлого в моих глазах. Тогда как?

– В этом прогнившем, как и мы, мире за деньги можно найти любую информацию. Рассказали мне, где твоя мамочка осталась, вот я и наведалась туда во время вашей занимательной битвы на стадионе. Вот только немного не предусмотрела, точнее просто не успела, появился какой-то мальчишка Жнец, не дал завершить изучение воспоминаний. Именно из-за него что-то и перепуталось, например, как ваши глупые клички с сестрой, но, тем не менее, он теперь никогда не будет помехой для других. За то, что он испортил мои планы – поплатился, умерев мучительно, – с довольной, злобной ухмылкой проговорила Седьмая без страха, но быстро пожалела об этом, встретившись с ярко-красными, гневными, почти пустыми глазами Хартфилии. Для Люси слова о смерти Кина были самым страшным, он за это время стал для неё одним из самых уязвимых мест. Но Люси не поверит так просто, что этот упёртый мальчишка мог проиграть этой суке, и пока Хартфилия лично не увидит это – ни за что не поверит словам, слетевшим с её лживого языка.

– Да? Умер, значит, так ты его ещё и убила? Дура, зря призналась мне, только хуже для самой себя сделала, Седьмая. Будешь умирать в мучениях, познаешь все круги Ада, пока не сойдёшь с ума, – холодно и почти безразлично проговорила Хартфилия, усиленно подавляя желание внутри впиться ногтями ей в горло и одним резким движением свернуть шею. Нет, Люси не верит, она просто делает вид, что подавлена, удивлена, растеряна, что её застали врасплох – Кин жив, и Люси уверена в этом, он не мог умереть, не мог бросить её и их общую мечту о лучшем. Но всё равно, за такие слова, которые Седьмая посмела произнести в его адрес, она ответит, и в долгой, мучительной пытке не раз прольётся её поганая, чёрная кровь. И Хартфилии глубоко плевать, что всё вокруг неё могут испугаться – она демон, она убийца, она отомстит за то, что эта мразь возомнила себя выше всех. – Я могу убить тебя прямо сейчас, но суть в том, что я не верю ни одному твоему слову, Кин не мог умереть, он жив, я уверена в этом. А вот ты падёшь ещё ниже, падаль. Во имя самой Смерти, во имя меня падшей, ты ответишь за свои грехи. Найди своё очищение в чёрном пламени, – ничего нового для Венди не произошло. Она, сидя на руках у Нацу, почти ничему не удивлялась: тот же чёрный, будто уже сто раз сожжённый крест, вскрик со стороны Седьмой, её испуганный взгляд, когда крепкие, тугие верёвки стягивают до боли запястья. Тот же маленький чёрный огонёк у её ног, пока ещё не трогающий её, Люси хочет убедиться в правдивости её слов, а после убить. В любом случае, Седьмая – мертва.

– Кин? Так звали того мальчишку, да? Не веришь – зря! Хочешь, иди и наведайся к нему прямо сейчас! Ищи его труп где-то рядом со своей мамочкой, далеко он оттуда не ушёл, наверняка, с такими-то ранами, – то сумасшествие, безумие, которое видела в глазах Седьмой Люси, немного пугало. Девушка будто была и вовсе не в себе, будто подчинена кем-то, сущий бес в её сердце, который давно рос там, просто раньше она сопротивлялась. Хартфилия не могла объяснить её поведение адекватно, она, мягко говоря, странная и пугающая, однако Люси всё равно решила убедиться, что с Кино всё в порядке. Кин слишком дорог ей, чтобы пропускать такие слова мимо.

Люси с замиранием сердца, с каким-то непонятным, оплетающим душу и сердце страхом осторожно ступала по извилистой каменной дорожке. В саду стояла пугающая тишина, заставляя её вздрагивать от ветра, нервно оглядываться, ускоряя шаг, всё быстрее приближаясь к центру сада, где стояла Лейла. От слов Седьмой вдруг стало не по себе, страшно и волнительно, и всем своим существом Хартфилия молилась, чтобы эта падшая оказалась просто искусной лгуньей, но на сердце всё равно было неспокойно. Земля чуть не ушла из-под ног, в ушах зазвенело, когда издалека начал слышаться тихий, обессиленный хрип Кина, его невнятное бормотание. Он говорил с кем-то.

– Простите меня, Госпожа Лейла, за то, что стою перед вами в таком жалком виде. Не сердитесь, пожалуйста, меня потрепали не по-детски и кажется я умираю, но не уверен… просто не чувствую правую руку, она словно онемела… кровь не ходит как надо. Чёрт, простите, что позволил этим ничтожествам потревожить ваш покой и эту тишину, обещаю, если я выживу, если смогу и дальше держать в руках оружие, то, непременно, найду их. Надеюсь, что выживу, только сейчас, когда стало так больно, я понял… я не хочу умирать, как-то глупо, да? Демон и стремится к правильной жизни, хочет быть достойным… смешно, но это правда, – сквозь высокую, зелёную траву и цветы Хартфилия сумела рассмотреть Кина, вернее его некогда белую рубашку, когда он, опирая на косу, еле стоял напротив её матери. Люси слышала, что он говорит, но не верила, торопилась, переходя на бег, она ведь успела, он жив.

– Кин?! – громко позвала его Хартфилия, и Жнец, послушный, её милый ребёнок, как и всегда, обернулся, через силу улыбаясь, чуть не падая, с усилием удерживаясь побелевшими пальцами за косу. Белое, слишком болезненное лицо, мутные глаза, засохшая тёмно-алая кровь на посиневших губах – он и вправду умирал. Люси и сама помнила, как жалко выглядела, когда Адриана и Таро силой вытаскивали её оттуда, с той стороны, и теперь она видела точно таким же, слабым и беззащитным, Кина. Ну, разве может она позволить ему умереть, вот только сил у неё нет совсем.

– О, Люси-сан, а я тут немного… ой, чуть не упал. Извините меня, пожалуйста, я не сумел защитить вашу матушку, прошу за это прощения. Появление этих двоих было неожиданным, и я просто растерялся, не понял с самого начала, что эта девушка не одна. Была она и ещё парень, одинаковые, словно близнецы, хотя, наверное, и вправду близнецы… о, чёрт, этот урод мне чуть шею не свернул, но я кое-как выбрался… ну, вы ведь знаете, что я очень живучий, вот и теперь получилось. Эта девушка ненадолго смогла прикоснуться к Госпоже Лейле, не знаю для чего, я её ударил, она отлетела, барьер для Госпожи, а потом… боль… кажется, у меня сломана ключица и пара рёбер, чёрт, осколки боль упираются изнутри. Я рад, что вы здесь, – Люси почти и не слушала, что он почти бессвязно бормочет, глядя полупустыми, мутными глазами вперед, но точно не на неё. И в тот момент, когда он начал падать, когда его нужно было поддержать, Хартфилия оказалась рядом, бережно уложив его голову себе на колени, тщетно пытаясь зажечь на ладони огонь. Его сила, его неудержимость должны были перейти в обычную силу, которая ускорит заживление ран, но как назло его количество в Хартфилии было критически мало. Ничего не выходило, и это было до слёз обидно осознавать собственное бессилие, в этом мире, где правит Акихико и Кин, её сила подавлена, она не может противостоять им. И сам Кин, едва живой, не даёт ей права использовать всё, что у неё есть – только улыбается, берёт её руку своей, держит, подносит к дрожащим губам, целует. – Всё в порядке, Люси-сан, – и Хартфилия пытается улыбнуться, но не выходит, только гладит бледные щёки, убирая белоснежные волосы со вспотевшего лба. – Я умираю, да, Люси-сан? Я чувствую холод, он будто пожирает изнутри, это неприятно и немного страшно. Теперь я по-настоящему боюсь, я признаю это, но больше всего я боялся умереть в одиночестве. Хорошо, Люси-сан, что вы в такой момент рядом со мной, не тратьте силы… мне уже легче, но душа боли… не чувствую руки, это нормально? Знаете, очень странно умирать, когда ещё не достигнул своей цели, мечты, странно умирать, когда ещё много не увидел, не узнал… я не хочу уходить отсюда, я люблю смотреть на закаты и на дождь… люблю дождь, его холод… интересно, а там есть хотя бы небо и солнце? Я бы ещё хотел увидеть звёзды на тёмном, ночном небе, они красиво горят и далеко, влекут к себе… я люблю этот мир… я плачу, Люси-сан? Если нет, то значит, я уже не вижу, потерял способность видеть этот мир, нет, всё-таки просто плачу… и вы плачете, Люси-сан, почему? Я не стою ваших слёз, Акихико всегда говорил, что я настоящий Дьявол, маленький Дьявол без титула… наверное, так оно и есть… не хочу закрывать глаза, но что-то в сон клонит. Я ведь усну и больше не проснусь… странно осознавать это…, а я смогу следить за вами так же, как дано Отто-семпаю? Было бы очень здорово, не хочу оставаться один… одиночество это больно и страшно. Люси-сан, присмотрите за братиком, хорошо? Я никогда не называл Акихико так, но теперь мне действительно кажется, что он для меня ближе всех в этом мире, вы уж не обижайтесь, Люси-сан. Нии-сан… красиво звучит, почему я не называл его так раньше, интересно, а он считает меня братом? Люси-сан, почему демоны умирают так мучительно и долго… сначала немеет всё тело, холод внутри, пустота… почему нельзя умереть быстро и безболезненно, не заметив этого? Люси-сан, подружитесь с братом, со своим братом, Зуко, кажется… я тогда промолчал… думал, будет лучше, простите. Есть ещё кое-что, о чём я хочу вас попросить… знаю, это непозволительная для меня грубость, но всё же… холодно. Люси-сан, назовите своего сына мои именем, пожалуйста… не хочу, чтобы вы забыли меня, хорошо? Обещаю, если у меня будет возможность, то я буду присматривать за вами, а после и за ним… жаль, что сердце почти не бьётся, от этого ещё страшнее. Это ведь конец? Да, наверное… ничего не могу поделать, Люси-сан, я очень хочу спать… – Хартфилия вновь не смогла сдержать слёз, когда тёмные глаза, в которые она влюбилась, остекленели, после просто медленно зарылись. Лицо стало умиротворённым, больше ничто не тревожило сознание Кина, его мысли, всё, что он держал в себе, его память, растворились, исчезли во времени, которое для него закончилось. Счётчик остановился, секунды застыли, небо потемнело, и быстро собирался дождь – холодный, который так сильно любил Кин. Хотелось истошно кричать, умолять его очнуться, открыть глаза, посмотреть на неё и, как ни в чём не бывало, просто улыбнуться. Люси последние минуты оставалось только плакать, отвечать на его вопросы, глотая слёзы, боясь расстроить Кина сильнее. Кин боялся одиночества, боялся умирать, но небо оказалось несправедливо, оно не дало ему возможности выжить, подавив всю силу Хартфилии внутри неё, не позволяя передать её. Кин не чувствовал боли, не чувствовал страха, он поддался вечному сну, не в силах противиться.