Текст книги "Окутанная тьмой (СИ)"

Автор книги: Имилис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 56 страниц)

Прощаться с Эрзой было слишком просто, хотя где-то в глубине души, в самом дальнем уголке, и было желание обнять её на прощание, ещё крепче, и вновь зачем-то напомнить, что ради сына она обязана сражаться, пусть даже и в одиночку – вот только Люси промолчала, лишь кивнув, сдержанно улыбнувшись, развернувшись, больше и не оборачиваясь. Люси спиной ощущала, что Эрза ещё несколько минут стояла на крыльце, так же опираясь на дверь, провожая их взглядом до самого поворота и думая – наверняка о своей жизни и о том болоте лжи и ненависти, в котором погрязла. Да, она любила Джерара, сильно и крепко, хотя и были моменты, когда она мечтала ударить его и выговорить всё, что накопилось внутри. Любила Эрза и сына, хотя и видела, чувствовала в нём кровь Фернандеса, надеясь, что он вырастет другим, надеясь, что она сможет воспитать его правильно. Но тогда, соглашаясь на предложение Джерара, принимая и долго тёмными ночами любуясь кольцом на безымянном пальце, она и подумать не могла, что все мечты о счастливой семье, об идеальном муже и улыбчивых детях будут лишь мечтами – реальность оказалась другой. И всё время, ещё проведённое с Джераром рядом, не оправдало её ожиданий, мир просто начал переворачиваться, хотя у Эрзы всё ещё оставался один якорь, крепко державший её в этом городе, доме, в этой семье, по которой беспрепятственно идут трещины – её Лай. И пока Эрза не видела смысла спасать их семью, не видела с кем её спасать, а делать что-то в одиночку она не могла и уже не хотела. Если бы только рядом был Джерар, если бы только он появился хотя бы на несколько дней, уделив немного внимания и ей самой – так соскучившейся по его рукам, губам, теплу, – и их сыну, которого он видел лишь однажды, забирая их из роддома, то, возможно, что всё было бы иначе.

– Теперь навестим Райто, сейчас встретимся с Гажилом в парке и пойдём. Он должен был купить для Райто мясо, а то Полюшка сказала, что далеко он без еды не уйдёт, и она права. С Гажилом, наверное, и девочки пошли, они у нас ночевали, но ты не волнуйся. И Венди, и Эми были послушными и ничего не натворили. Ты хорошо их воспитала, Люси, возрастила правильные чувства, цели, желания. Спасибо тебе за них, – Хартфилия толком и не понимала, за что ей Леви говорит спасибо. Всё это время, проведённое так по-разному, она мало уделяла внимания девочкам, только иногда всё же возвращая им веру в чудо, становясь той милой, доброй Люси, но в большинстве случаев с ними нянчилась Адриана. Это ей стоит говорить спасибо, ведь сама по себе Люси являлась одиночкой, любила тишину, часто сбрасывая как девочек, так и все обязанности на Адриану, иногда подключая и Райто. Сама Хартфилия в это время просто сидела на крыше какого-нибудь дома, вглядываясь в то в пустые, канувшие в темноту улицы, то в звёздное небо, попутно выкуривая сигарету. Это не было привычкой, не было необходимостью или чем-то большим – это было некое подобие воспоминаний, когда её так просто застали за этим делом Нацу и Грей. Лёгкая ностальгия, на короткое мгновение овладевавшая Люси, и это уже не было страшно, мерзко, тяжело – было легко, просто, почти безобидно, ведь одна сигарета в неделю, а то и в месяц не так и страшно. Этим Люси часто себя успокаивала. – А вот и они! – воскликнула МакГарден и, привстав на носочки, помахала рукой – как ни странно, Эми и Венди ответили ей тем же, начиная улыбаться ещё шире и радостней, когда позади Леви завидели ещё и Люси. Немного другую – волосы так и осталась белоснежными, – и теперь будто ещё более чужую, недоступную, холодную, но их это не остановило.

– Люси!!! – разнеслось на всю улицу, в любой другой ситуации Хартфилия могла бы оставить свой недовольный, вечно чем-то раздражённый образ, но почувствовав всё тоже тепло, непонятную необходимость прикосновений этих маленьких ладошек к себе, не стала, легко улыбнувшись – просто и ненавязчиво. Люси чувствовала, что где-то эти маленькие, но безумно упёртые, уже почти родные девочки были важны для неё, были нужны ей.

– Пошли уже, а то пёс с голода быстрей помрёт, чем вы нарадуетесь, – Люси исподлобья взглянула на Гажила – он на неё, но тут же отвернулся. Да, он испытывал что-то странное, но это была не ненависть, не презрение, не жалость, не страх – это была самая обычная ревность. Ведь Хартфилия теперь общается и контактирует с Леви, с их ребёнком чаще, чем он сам, и это не могло не раздражать его, не злить. Это чувство вызывало как смех, улыбку, так и уважение, ведь он всё же дорожил Леви, их семьёй и ребёнком, он нуждался в их внимании, в улыбке жены, в её маленькой ладошке в своей руке. Это было достойно уважения, ведь чувство, испытываемое им, было не что иное, как самая настоящая, ничем не затмеваемая любовь.

– Отнесите всё это в дом пока, а нам с Люси есть о чём поговорить, – Гажил понятливо кивнул, наглухо закрыв за собой и тремя волшебницами дверь хижины, позволяя Целительнице и Хартфилии остаться наедине и обсудить что-то между собой, без свидетелей. Люси без особого интереса опёрлась руками на деревянный забор, ожидая пока женщина отвлечётся от стирки грязно-серых тряпок от засохших тёмно-багровых пятен и сама заговорит – Люси этот разговор почти не волновал, ровно до того момента, как стоило вспомнить Леви. – Ты ведь тоже заметила это, верно? С твоим взглядом сложно было бы упустить это из виду, – женщина, подняв уже серьёзные, красные глаза, глубоко вздохнула, отряхнув руки и от досады поджав губы, когда разглядела на лице Хартфилии лишь тень едва заметной ухмылки.

– Как странно, Полюшка-сама, я ведь хотела обсудить с вами этот же вопрос. Так позвольте спросить: какого чёрта вы ничего не делаете, почему вы даже не пытались ничего сделать, только-только узнав о проблемах связанных с их ребёнком? Вы ведь и сами видите, как они радуются, как ждут, уже считают дни до его появления, а тут их ожидает такой «сюрприз»! Ну же, Полюшка-сама, скажите хотя бы что-то в своё оправдание, – лицо женщины потемнело, на лбу появилось ещё больше морщин, она задумалась: то ли пытаясь просто собраться с мыслями и рассказать правду, то ли просто желая придумать очередную жалкую отговорку, которая должна была её оправдать.

– Я пыталась, я правда пыталась, – сквозь набежавшие слёзы, выдавила из себя Целительница, поспешно вытирая свою временную слабость рукавом свободной, белой рубашки. – Когда я только узнала, что ребёнок болен, я долго и усердно пыталась найти средство, чтобы искоренить эту проблему, однако все предпринятые мною меры были впустую. Лучше так и не стало, сама себе я дарила ложную надежду, внушая, что ещё есть время, что я вылечу её малыша, что он родится здоровым, но видно не судьба, – женщина тяжело вздохнула, горько усмехаясь, опустила голову, вновь принимаясь за тряпки.

– Не судьба, значит? Теперь это так называется, да? И как вы, разрешите спросить, после посмотрите в глаза Леви и Гажила, когда они узнают что их ребёнок – долгожданный первенец, – родился практически слепым? Как скажете об этом, они ведь доверяют вам намного больше, они доверили вам своего ребёнка, они радуются, они счастливы, так кто дал вам право портить им жизнь? Даже сейчас, какого чёрта происходит? К чему вы это говорите так просто – знаете ведь, что Гажил всё слышит, его способности позволяют, он ведь скоро придёт сюда, не выдержит и придёт? Неужели вам настолько не хватает смелости, чтобы, наконец, признать свою ошибку? – Люси умолкла, чувствуя некое отвращения как к слабости, почти бесхарактерности Целительницы, так и к себе за то, что наговорила столько лишнего. Но вдоволь позлиться, попроклинать саму себя ей не дал скрип двери – Хартфилия прекрасно знала, кто сейчас стоит за её спиной, бросая ненавистные взгляды.

– И как вас понимать, Полюшка-сама? – злостно выплюнул Рэдфокс, стиснув зубы, явно сдерживаясь, ведь сорваться, пойти на поводу своих чувств в такой ситуации было слишком просто – Люси криво усмехнулась. Она понимала, что Целительница заварила эту кашу, но сейчас, просто отчаявшись, просто больше не выдержав упрёков совести, она просит помощи – это не глупо, не эгоистично, это теперь необходимо. Хотя волноваться о таких последствиях стоило намного раньше, когда она и сама могла повлиять на это, могла что-то изменить – в ответ женщина только плотно сомкнула губы, зажмурила глаза. Она и сама понимала, что всё заслужено, что это только её вина, и Гажил вправе винить её, упрекать в том, что она сотворила, точнее в том, что не смогла предотвратить. – Вы можете помочь? – пыл драгонслеера быстро остыл, не оставив и следа после былой злости, ненависти, презрения к слабости Целительницы. Теперь он смотрел не осуждающе, а с надеждой, он, быть может, и переживёт – замкнётся в себе, уйдёт с головой в работу, но не даст чувствам вырваться наружу, – он переживёт, а вот Леви. За неё он волновался в разы сильнее, ведь кто, как не мать будет молиться за своего ребёнка, обращаться к богу, не спать ночами, хватать каждое проведённое вместе с ним мгновение, живя с вечным страхом, что завтра просто не наступит. Она будет плакать по ночам, в редких, нерегулярных снах она будет видеть кошмары, она будет готова тратить кучу денег, которые ничего не дадут, но так не потеряет надежду. – Можете? – Полюшка молчала, потому как, в отличие от Рэдфокса, ясно смотрела на мир и осознавала, что против такого она бессильна – все травы, настои, лекарства, созданные ею, ничего не изменят, она ничем не сможет помочь.

– Думаю, что я смогу всё исправить. Но вопрос лишь в том, а позволишь ли ты мне это сделать, Гажил? – Хартфилия резко развернулась, поднимая теперь чёрно-красные глаза, видя, как испуганно вздрогнул Рэдфокс, отводя взгляд в сторону – Люси чувствовала явное сомнение, противоречие в его душе, он боялся сделать ещё хуже. Но вот перед глазами у Гажила вновь всплывала улыбка Леви, когда она в очередной раз что-то легко и нежно лепетала ему на ухо, выбирая имя для сына – он любил видеть её такой счастливой, радостной. Вот только стоит рассказать ей, стоит только ей узнать правду, и Гажил знает, что случиться – Леви будет улыбаться, делая вид, что всё хорошо, что она в порядке, однако будет тихо плакать по ночам в подушку, скулить от боли, закусывать до крови губы, проклиная всех в несчастье своего малыша. И утром, приведя себя в порядок, она наденет на лицо маску, вновь будет пытаться казаться сильной, вновь будет бороться, уже толком и не замечая, как жизнь, веселье, радость в ней, в её глазах и сердце исчезают, тухнут. Вскоре останется только кукла, только оболочка, стержень в которой не выдержал и сломался – Гажил не хотел такого. Он мечтал о счастливой семье, именно о такой хрупкой жене, которую бы защищал, был для неё опорой, и о ребёнке, таком долгожданном и родном.

– Я позволяю тебе. Этот ребёнок самое дорогое, что есть и вообще существует для меня и Леви. Думаешь, что мы сможем жить, так же радостно улыбаясь, когда он будет каждый день страдать от непонимания окружающих? Нет, я может и вытерпел бы, переборол боль, но я слишком боюсь за Леви, чтобы рисковать так, понимаешь? – Люси до сих пор понимала лишь одно – он по-прежнему не доверяет ей, он просто видит в ней надежду на спасение своей семьи, и только идиот упустит такой шанс. Хартфилия только кивнула – она сделает всё, что возможно, всё, что в её силах, но суть лишь в том, что её возможности безграничны, почти безграничны, и всё, что она захочет может исполниться, стоит ей только пожелать.

– Мудро, Гажил, это чертовски мудро. Вот только не вздумай жалеть потом об этом, – Люси, сжав в кулак дрожащие пальцы, сунула руки в карманы, направляясь в дом – всё же разговор уже окончен. Всё, что так волновало и из-за чего болело сердце, более-менее они обсудили, разобрали, кто и в чём виновен, и нашли выход – теперь нужно было переговорить с Райто. Он ведь тоже не был виноват во всём, что случилось, никто не был виноват – только Люси, ведь все принесённые в жертву воспоминания, друзья, прошлое так и не дали ей желаемого покоя, тишины, мирного существования. Всё равно сердце болело, душа ныла, и чтобы как-то вернуться в те дни, где что-то, хоть немного, но было иначе, рукой вновь нащупывала в заднем кармане джинс потрёпанную пачку сигарет. Точно такие же, как и у Грея, она их никогда не меняла, прекрасно зная, что только этот запах, в чём-то даже особенной, сможет подарить ей мгновение лёгкости, хотя лучше и не становилось. Просто воспоминания, давно заледеневшие, оттаивали, просыпались, начиная беспорядочно мельтешить перед затуманенными глазами. От этого было и боль, и радостно, – но, по крайней мере, Люси всё устраивало, ведь она могла убедиться, почувствовать, что всё ещё жива.

Дверь пронзительно скрипнула, пропуская Хартфилию в небольшую комнатку, куда сквозь лёгкие, белые занавески проходил утренний свет, мягко отражаясь от светлых стен и пола. На чистых тряпках, уложенных одной сплошной постелью, лежал Райто, закрыв глаза, – иногда по его телу проходила мелкая дрожь, заставляя морщиться, тихо скулить, рядом, в уголке, сидела и Адриана, опустив голову и уши, не сводя с него взволнованного взгляда. Люси знала, что ей тяжело, что ей очень больно видеть брата таким, в таком состоянии, но, в конце концов, в этом есть и его собственная вина – не та, что он сам полез под удар, а та, что он устроит сделку между Кином и Нацу, зная, что молодой Жнец слишком падкий на чужие души. Кин давно пытался, да и сейчас пытается стать другим, но его слишком легко спровоцировать, взять на обычное «слабо», и в этот раз его вспыльчивость ни к чему хорошему не привела – слишком много боли, печали и страха принёс этот гениальный план. Вот только как ни прискорбно осознавать, но, чёрт возьми, их план сработал, ведь Люси здесь, рядом с ними, в гильдии, и пока ведёт себя относительно спокойно, не думая вновь сбегать. Теперь она чувствует себя виноватой, чувствует, что обязана этим людям многим, и единственное, что она может – это, используя силу демона, спасать их. Насильно вытягивать из того болота, в котором они увязли, заставлять искренне улыбаться, пока сама ходит с надетой маской, даже не рассчитывая на обычное «спасибо». Это, пожалуй, её долг – она обязана помочь каждому, раскрыть глаза, убедить идти вперёд и протянуть руку, как всегда протягивали и ей.

– Хреново выглядишь, как ощущения? – Райто открыл чуть мутные глаза, обессиленно усмехнулся, ожидая, зная, что она «поприветствует» его именно так. Он в действительности заслужил эту боль, заслужил чувствовать, как кожа, шерсть буквально плавятся от жара, заставляя тихонько подвывать, скулить. И если бы он мог задать только один вопрос: «А эта боль сравнима с болью от предательства близких людей?», то, несомненно, получил бы стоящий ответ, заставляющий задуматься.

– Не надейся, извинений от меня не дождёшься, – серьёзно и слишком самоуверенно для своего положения заявил пёс, аккуратно приподнимаясь. – По крайней мере, пока что. Может быть потом, при других обстоятельствах, я и скажу, попробую, но не сейчас точно. У меня есть разговор к тебе, точнее кое-какая просьба. Сможешь выполнить или ты так обижена на своего верного до гроба слугу, что просто развернёшься и уйдёшь, так и не выслушав?

– Говори, – коротко бросила Хартфилия, сложив руки на груди, оперевшись плечом на стену, по крайней мере, ей было просто интересно, что он от неё хочет, особенно в таком положении. Хотя и догадывалась, что тот сейчас начнёт оправдывать одного не менее несносного мальчишку, чья вина здесь тоже присутствует, и весьма очевидная. Но Люси почему-то не чувствовала злости на Жнеца, объясняя его поступок тем, что он ещё просто ребёнок, который слишком легко поддаётся чужому влиянию, вот и всё.

– Ты ведь знаешь, что разговор пойдёт о Кине, и ты прекрасно знаешь, что я буду защищать его, оправдывать, списывать всю вину на себя. Я буду говорить, но вопрос в том, будешь ли ты слушать и прислушиваться к моему мнению, Госпожа, – Люси криво усмехнулась, всё же этот пёс несносен и даже в таком положении умудряется действовать ей на нервы. – Мальчишка Жнец просто глуп, ты и сама часто говорила, что он чересчур импульсивен, легко выходит из себя, доказывая что-то кому-то. И в большинстве случаев он пытается что-то доказать именно тебе, своей дорогой учительнице, которой так дорожит, Люси-сан. Признайтесь же, Госпожа, вы ведь тоже дорожите своим учеником, он не просто безвольная игрушка, кукла в ваших умелых руках, верно? И как долго ты, Люси, сможешь ненавидеть его, ведь столько времени было убито на его воспитание, и будет вполне обидно расставаться с Кином, вновь позволяя ему утопать в грязи, тьме, из которой ты столько раз его уже вытаскивала. Ну же, Люси, сможешь ли ты отказаться от него, сможешь ли бросить позади себя и, улыбаясь, просто уйти, навсегда забыв о его существовании? Признайся же самой себе – не сможешь, – в каких-то моментах Райто был более чем прав – не то, чтобы Люси было непривычно расставаться с кем-то, бросать за собой как что-то ненужное, уже бесполезное, нет, ей не было жаль потраченного времени, потому что она видела собственными глазами, как он изменился. Это он не видит, просто не замечает, наивно считает, что остался таким же злым, коварным, ненавидящим этот мир, но со стороны виднее. И Хартфилия, приложив немалые усилия, смогла разбить стену, ограждающую его от всего, смогла разбить лживую маску, открыв его истинное лицо, показала миру настоящего Кина. Он не грубый, самодовольный, безжалостный демон-убийца – это его самая главная, основная маска, на самом деле, внутри он ранимый, когда-то брошенный родителями, отвергнутый этим миром, кем-то преданный, кому-то преданный, в ком-то так сильно нуждающийся, как никогда раньше. И Люси смогла сделать из него реального, достойного демона, а не куклу, напрочь лишённую чувств и желаний, смогла отрыть ему глаза, заставляя смотреть на мир, сотворённый и людьми, и демонами, и ангелами по-другому, она заставила его улыбнуться, искренне и по-настоящему.

– Не смогу, ты ведь и сам всё прекрасно понимаешь. Я не смогу на него злиться, не смогу ненавидеть, не смогу обозвать, ударить, не смогу бросить, не смогу забыть – он должен быть рядом со мной, он мой друг, мой глупый ученик. Моя обязанность быть с ним, поддерживать его, научить многому, показать все чувства, начиная от обычной радости и заканчивая жалостью к людям, состраданием. Я должна пробудить в нём свет, должна заставить жить достойно, как мы и хотели, как хотел он сам, – Люси невольно улыбнулась при всех воспоминаниях, начиная от их первой встречи, небольшой перепалки и заканчивая самыми последними днями – всё же она дорожила этим мальчишкой, ей было дорого его доверие и чувства. И Райто был совершенно прав, всё это не из чувства жалости, а из-за желания быть правильной, чувствовать себя живой. Может быть поэтому Люси, проведя ногтем по ладони, наполняла неглубокую миску собственной кровью. Райто тоже был ей дорог, пускай в большинстве случаев и выступал, как злодей, как последний подонок, но у него есть свои чувства, свои воспоминания, которыми он безмерно дорожит.

– Так ты поговоришь с Кином, Люси? Он не виноват ни в чём, хотя здесь есть вина каждого, понемногу, по маленькой капле, – все принимали участие в той ночи, просто кто-то сильнее, а кто-то слабее. Винить только Райто или только Кина и Нацу будет крайне глупо – остальные ничего не сделали, даже не попытались, и в этом их вина. Нужно научиться понимать чувства других, принимать их и просто прощать, многие хотели как лучше, даже и не думая о последствиях, – Адриана лишь покачала головой, виновато отводя глаза. Она в действительности считала, что виноват каждый, просто по своему – и она, и Райто, и Кин, и Нацу, и даже сама Люси причастны к этому. И Хартфилия не отрицала, какая-то доля правды была: одни делали всё, поддавшись чувствам, другие стояли в стороне, не пытаясь что-то объяснить, остановить их. Вот только ничего уже не изменить и надо бы забросить свою обиду в дальний ящик, ведь вывод пришёл сам собой – никто не был виноват, все хотели как лучше.

– Думаю, ты права, Адриана, я поговорю с ним, сейчас, – проговорила Люси и, улыбнувшись, просто растворилась, Райто с Адрианой только переглянулись, одобрительно кивнув друг другу – они сделали всё как надо, так, как планировали вместе.

– Чёртов сад, как я его ненавижу! Где выход? – Кин мутным взглядом осмотрелся вокруг, желая побыстрее выбраться отсюда, но всё плыло, сливаясь в одну неразборчивую спираль. Куклы с такими же пустыми, пугающими глазами теперь казались на одно лицо, он просто не мог их различить, отличить друг от друга, точно так же, как не мог разобрать цвета их платьев и цветов – настолько всё было хреново. Тихо шикнув, стиснув зубы, Жнец поплёлся вперед, чувствуя как шея, с так и оставшимися там следами клыков Хартфилии, горит, вызывая то дрожь по коже, то невыносимый жар, заставляя дрожащими пальцами расстёгивать верхние пуговицы рубашки, чуть ли не отрывая их. Кин бы и мог уже давно закончить все свои мучения, забыть о них, с радостью и неописуемым восторгом забрав несколько душ тех девушек, которые уже больше трёх часов шныряют по особняку, с интересом заглядывая в каждый угол, мог бы, – но не стал. Кин искренне полагал, что Люси вряд ли заявится сюда – к предателю, – вряд ли вообще вспомнит, что было тогда, вряд ли простит его, потому он решился наказать себя сам, выбрав самое страшное и пугающее для себя. Души давно были готовы, целых пять, были уже и возможности с остервенением замахнуться на них косой, обращая в безмолвных кукол, пополняя коллекцию Акихико. Но что-то внутри настойчиво шептало помучить себя ещё немного, ведь он это заслужил, и пока Кин борется сам с собой, не собираясь возвращаться, безрезультатно плутая по дорожкам сада, – он боится, что, вернувшись в дом, не сдержится и сорвётся, закончит устроенную для себя проверку, это наказание.

– Кто ж тебя так потрепал-то, а, малой? – в ушах пронзительно зазвенело, вновь заставляя морщиться, хвататься руками за голову, зарываясь пальцами в волосы, пытаться как-то заглушить, прекратить этот шум. Но, не смотря на это, Кин обернулся, тем же мутным, ничего не понимающим взглядом вглядываясь в силуэт перед собой – он был до боли знаком, собственно, как и этот голос, это насмешливое обращение. – Эй, малой, ты меня вообще видишь? – Акихико сузил глаза и для небольшой проверки помахал рукой прямо перед лицом родственника – реакции как таковой не последовало, взгляд Кина был просто в никуда.

– Акихико, да? Зачем явился, тебя, чтоб ты знал, здесь давно не ждут, – Кин развернулся и, приложив ладонь к виску, устало поплёлся подальше. Почему-то именно сейчас разговаривать вроде как с близким другом, почти братом, с которым были вполне сносные отношения, он не хотел, хотя и радовался, что тот, наконец, объявился – блудный родственничек. Кин для себя просто понимал, что не хочет, чтобы тот видел его слабость, видел, до чего может довести обычная привязанность к кому-то, желание наказать, почувствовать, прочувствовать на себе принесённую кому-то боль.

– Это вообще-то всё ещё мой дом, малой, а разговор не окончен, так что стой. И не ври, что не рад меня видеть. Поверь, я знаю, что происходит, знаю, что творится на низу, из-за чего ты такой нервный, из-за чего сейчас выглядишь так погано, но я не могу понять, на кой чёрт тебе это надо? Ты же Кин, тот демон, который всегда и всех ненавидел, презирал за подобные слабости, был готов легко убить. Что же изменилось в тебе, пока меня не было рядом, а, малой? – Акихико, откинув край плаща в сторону, присел на каменный забор, насильно заставляя Кина сесть рядом – тот почти и не сопротивлялся, просто выбился из сил. Сказать, что Акихико был удивлён такими переменами – ничего не сказать, да, он знал, что Кин исправно продолжает видеться и общаться с Люси, что он верно охраняет Лейлу и, вообще, слишком много времени проводит изучая человеческие чувства. Но он и подумать не мог, что тот Кин – гадкий мальчишка с самодовольной ухмылкой и такими пронзительными глазами – так быстро и бесследно исчезнет, оставляя после себя только милого, ранимого мальчика с такими большими, наивными, чёрными глазами. Акихико, пожалуй, был первым, кто разглядел его таким искренним, но вот разбивать его маску тогда он не посчитал нужным – такие наивные и светлые демоны, как правило, долго не живут, находя свою смерть в своих же собственных слабостях. Так и Кин мог бы закончить свою историю, и в какой-то мере Акихико и не жалел, что не попытался изменить его тогда, вбить в детскую голову правильное – он бы не дожил до своих лет, если бы был добрым. Но сейчас видеть перемены на его лице, в глазах, характере и душе было приятно – теперь Акихико не был единственным, кто поддался Хартфилии, становясь достойным, Кин теперь стремится к такому же результату. Может не так успешно, открыто, быстро, но он старается и это видно – и эта боль, оставшаяся после укуса, наверняка не даёт ему сожалеть, он продолжает упрямо считать, что всё сделал правильно.

– Это моё дело, так что не лезь сюда! Я сам так решил, не твоего ума дело, что я делаю, ради чего и зачем! Я могу и сам распоряжаться своей жизнью, ясно?! Меня больше волнует, какого чёрта ты вернулся, почему больше не писал, почему пропал?! – Акихико лишь потупил взгляд, размышляя об одном: «Неужто малой волновался за него, переживал?!». Ведь Акихико не считал больше нужным писать после того, как всё же смог найти косу и победить Жнеца, который проиграл в честном бою, и просто подумать не мог, что его кто-то ждёт. А ведь Кин ждал, каждый день, ожидая, надеясь получить хотя бы такой же ничтожный клочок бумаги, исписанный какой-то ерундой и, пытаясь разобрать эти каракули, радоваться, что пришёл долгожданный «привет». Акихико редко задумывался над чувствами Кина, искренне считая его непрошибаемым, но теперь Кин не тот гадкий, мелкий гавнюк, часто мешавшийся у него под ногами, постоянно прибегающий к нему при первой же возможности, лезущий в его дела. Да, сначала Акихико гонял его, тут же выпроваживая вон, закрывая с грохотом тяжёлую дверь, ведь из него была очень плохая нянька и ничему хорошему он научить не мог. Но позже, уже спустя несколько недель, почему-то сжалился или же опять эти большие, детские глаза Дьявола сделали своё дело, растопив лёд в его сердце.

– Малой, ты не перестаёшь меня удивлять, никогда бы не подумал, что ты будешь волноваться обо мне. Привязанность делает из демонов преданных псов, так что добро пожаловать в стаю, – вздохнув с неким облегчением, Акихико поднялся сам, помогая и Кину, позволяя полностью опереться на себя. Всё же Кин каким был, таким и остался – тот же глупый, наивный ребёнок, нуждающийся в защите и поддержке. – Меня сильно тревожит твоё состояние, малой, заканчивал бы ты с этим наказанием, выглядишь не то, что паршиво – жалко. Я знаю, что ты и так всё осознал и понял, так к чему такие жертвы? – Акихико предполагал, что Кин не ответит, и тот промолчал, только фыркнув в сторону. Акихико понимал, что объяснить почему, Кин даже сам себе не может – просто сердце подсказывает ему, что он должен окрепнуть, должен пройти, должен перетерпеть, что все это не напрасно.

– Уже уходишь? И куда ты так вырядился? – Кин опёрся на дверной косяк, устало прикрыв глаза – как бы он не пытался, не старался, лучше не становилось, всё по-прежнему плыло и он еле, только благодаря памяти, ориентировался в доме, в комнатах. Акихико увлечённо рыскал по маленьких ящикам стола в своём кабинете, про себя отмечая, что всё осталось на своих местах, было похоже, что Кин даже и не заходил сюда – повсюду была пыль и паутина. Кин, конечно, считался здесь полноправным хозяином, но всё равно он знал, что придёт день и Акихико вернётся, и ему здесь больше не будет места. Это была лишь одна из ряда причин, по которым он ничего не смел изменять и трогать, особенно в кабинете родственника и его комнате, не считая тех цветов на столе, которые до сих пор не завяли. Те вечные розы в комнате Акихико продолжали цвести, радуя глаза и согревая душу, Акихико даже улыбнулся, увидев их, ведь малой ничего не тронул. Всё же было неимоверно приятно оказаться в родном доме, где он не был так долго, сам ещё в полной мере не осознавая, насколько сильно скучал и нуждался в этом месте.

– Да, я тут за парочкой бумаг залетел. Пока отлучусь ненадолго, но ты дверь не запирай, привыкай, теперь ты не один. А так я скоро вернусь, – проговорил Акихико, стоя перед зеркалом в полный рост, довольно любуясь своим внешним видом. Вообще отправляться в самый низ и вновь заявлять перед всеми, что он Жнец одновременно было и приятно, и тошно: вернуть себе титул он, конечно же, хотел, но видеть эти знакомые рожи – нет, хотя перспектива не сдержаться и ударить кого-нибудь, как в старые, добрые времена, его радовала и привлекала. Вот и вернулся всем известный засранец, которого все не то что уважали, а просто боялись – о, воспоминания, когда он так же «не сдерживался» вызывали улыбку, было забавно видеть эти перепуганные рожи и чью-то кровь на костяшках рук, а после, может быть, если увлекался и на лезвии косы. Хорошие были времена, Акихико и не верилось, что они вернутся, но он дома, чёрт возьми, в своём знаменитом саду и со своим любимчиком среди родни – всё налаживается.

– А меня ты выгонишь, когда вернёшь свой титул? Я же был обычной заменой, так? – Акихико замер, так и не застегнув оставшиеся пуговицы на белой рубашке, обернулся – Кин смотрел необычайно серьёзно, будто выжидал приговор. Вот только Акихико и не думал спроваживать его за дверь, Кин ему даже нравился, они были похожи и вполне могли бы ужиться под одной крышей, в конце концов, Акихико относился к нему порой и лучше, чем к родной сестре. И что на него нашло-то?

– Что за глупости, малой? Я вообще-то и не собирался, в чём проблема, оставайся, дом большой, души поделим, а эти мысли выкинь из головы. Или это ты уже бредить начал? – Акихико, подойдя ближе, приложил ладонь к его лбу – тот был горячим, но не настолько, чтобы доводить Кина до подобных мыслей. Неужели он думал о таком и раньше, просто жил с этой мыслью, ожидая пока страшный дядя Акихико вернётся и выставит его за дверь – так глупо и по-детски.

– А ты изменился, дядя, – насмешливо протянул Кин, еле-еле улыбнувшись через силу. – Раньше ты таким не был: может лицо и тоже, но вот характер переломался. Кстати, что у тебя на голове за гнездо? – Акихико ухмыльнулся, нет, этот малой как был гавнюком, так им и остался. Хотя может он и был прав насчёт переломанного характера, вот только поздно он заметил – Акихико сломался уже давно. А вот про гнездо было лишнее – да, отросли немного волосы, теперь спадая прядями на лоб, да и чёлка почти полностью прикрывала ядовито-зелёные глаза, но ему нравилось. Давно пора было что-то менять в своём образе сумасшедшего и злодея – теперь никто не увидит его глаз и того безумия в них, пусть трясутся, правильно, пускай боятся его, ведь так и должно быть.