Текст книги "Окутанная тьмой (СИ)"

Автор книги: Имилис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 56 страниц)

За окном начинается дождь – Люси хорошо слышит, как капли глухо ударяются об стекло и мутными, прозрачными разводами стекают вниз. Хартфилия по-настоящему любила такую погоду, может она и навевала тоску, какие-то странные, нежеланные воспоминания, но в ней всегда были и плюсы – среди такого дождя, даже днём, можно легко затеряться среди шумной толпы, а ночь и дождь ещё лучше. За плотной завесой, беспрерывно льющейся с тяжёлых, свинцовых туч, легко спрятаться, легко спрятать лицо, глаза и слёзы – никто и не поймёт, не сможет разглядеть, что ты чувствуешь на самом деле.

– Кин, пора, – тихо проговорила Хартфилия под шум дождя за окном и дикие завывания ветра. – Всё в порядке, Кин? – Жнец, появившись напротив, неторопливо вышел из тени в середину комнаты, старательно отводя взгляд в сторону – ему не было стыдно, почти не было, за то, что он застал их в таком виде. Он давно не маленький и знает откуда-то берутся дети, он смущается только из-за того, что Люси-сан перед ним так легко одета. Кин никогда не видел её такой: распущенной, растрёпанной, с лёгкой, довольной улыбкой на красных губах; открытые плечи и ключицы с ещё незажившими следами, помятая простыня, в которую Хартфилия так небрежно укуталась. И ему почти не стыдно, Кин знает, что не покраснеет, он никогда не краснеет, но вот взгляд отводит всё равно, ему просто не комфортно и, проще говоря, хочется провалиться под землю, или чтобы Люси-сан просто оделась. И когда Хартфилия понимает причину, по которой Кин так старательно избегает её глаз, то просто улыбается и по щелчку пальцев возвращает одежду на себя. – Всё, теперь не стесняешься? – Кин недоверчиво косится на кровать. Только после того как убеждается, что Хартфилия действительно одета нормально, оборачивается полностью, глядя на Нацу, мирно спящего на коленях девушки.

– Всё нормально. Давайте уже начнём, Люси-сан? – хрипло произносит Кин, заметно волнуясь, Хартфилия только коротко кивнула, приподняв Нацу выше, притянув к себе, держа его лицом к Жнецу – Драгнил ничего не чувствует, не упирается, он просто крепко спит, послушно укладывает голову Люси на плечо. Кин, подойдя ближе, становится одним коленом на край кровати, улыбается – почти злорадно, по сумасшедшему, но ему так проще, он чувствует себя более уверенным в таком образе, да и Люси не против. Для Кина проще опустить кого-то ниже себя, смотреть сверху вниз и чувствовать некую доли власти, быть более чем просто уверенным в своих действиях и желаниях, даже если перед ним Нацу. Есть всего несколько человек, с которыми этот трюк не проходит удачно, но Драгнил оказался не в их числе, и это по-своему было хорошо. – Прошу прощения, Нацу-сан. Пора вернуть то, что по праву принадлежит вам, – Жнец поднимает голову, видит, как довольно, радостно сияют глаза Хартфилии в темноте, она улыбается, кивает ему, вот только Кину от её улыбки не легче, особенно в такой ситуации. Он чувствует себя смело, почти, но руки дрожат, а страх, что что-то пойдёт не так, медленно опутывает сердце, после намереваясь больно сжать. Кин не хочет думать о плохом, о том, что что-то не получится, но эти мысли, мерзкие и грязные, сами зарождаются в сознании.

Кин чувствует себя вполне нормально, он серьёзно, по-взрослому вглядывается в лицо спящего мага, вновь мысленно извиняется, в сотый раз, так же искренне, как и прежде, а Нацу ничего и не чувствует, особенно этого пронзительного, виноватого взгляда на себе, он просто спит. Возможностей и дальше оттягивать момент возвращения нет, да и совесть не даёт покоя, без разбора, наотмашь ударяя его по щекам холодными ладонями, приводя в чувства – Кин понимает, что всё зависит только от него, он дрожит, теперь даже при Люси ему становится чертовски страшно. Он впервые в жизни вынужден отдавать чьи-то чувства назад, буквально отрывая их, вырывая из собственного тела. И та неизвестность с одним вопросом «Что буду ощущать при этом я?» слишком пугает и медленно перерастает в огромную пропасть, которая порождает страх и сомнения в его душе. Кин впервые так провинился перед Люси, хотя и раньше позволял себе такое, но до подобного никогда не доходило – сделки проходили спокойно, тихо, и Кин порой даже считал, что Хартфилия и не в курсе его дел. Но Люси знала всё, не то, чтобы следила, просто видела всё в его глазах – Кин всегда нервничал, отводил взгляд, закусывал губы, когда вновь участвовал в чём-то запрещённом.

Хартфилия смотрит заинтересованно, ясно видя, как что-то внутри Кина происходит, меняется, ломается – он не в силах противостоять страху, но, так или иначе, он пытается, борется. По его лицу всё видно: он то бледнеет, судорожно вдыхает воздух, его сердце ускоряется, а рука, протянутая вперед, начинает безудержно дрожать, то более-менее успокаивается, выравнивает дыхание, пытается улыбнуться, но губы только кривятся в каком-то жалком подобии. Ему страшно, но Кин не признаёт этого, наивно внушая самому себе, что он просто не знает этого чувства, а это, сейчас происходящее с ним, просто волнение и не больше. Люси знает, что Кин ни за что не признает свою слабость, не согласится с тем, что внутри него появился страх, оплетающий душу, что ему просто страшно из-за этого нового, неизведанного чувства – он будет отрицать. Рука всё ещё дрожит, но Кин, глубоко вздохнув, на мгновение будто потерявшись, без колебаний погружает её в Нацу – теперь без крови, без криков, без боли, Драгнил этого даже не чувствует. Единственное, что ищет там Кин – душа мага, а кроме неё он не заденет, не разорвёт, не повредит ничего, ему нужно коснуться этой светлой души, почувствовать её трепетание в своей ладони.

Хартфилия, не отводя глаз, смотрела на Жнеца, рука которого по запястье исчезла в груди Нацу – она не боялась, будучи уверенной в своём ученике, она знала, что он справится, просто видеть подобное было для неё впервой. Люси никогда не делала такого и не собиралась, она, так же как и Кин, не знает, какие чувства появятся, как в том, кто отдаёт, так и в том, кто принимает. Но лицо Нацу не кривится, не морщится, он вообще не понимает и не знает, что происходит, не чувствует, как в его груди копошатся, не дотрагиваясь ни до чего важного, продвигаясь только к небольшому, ярко пылающему огоньку под сердцем.

Кин легко улыбается, когда пальцы мягко дотрагиваются до чего-то практически невесомого, светлого и безумно тёплого – никаких сомнений не было, это точно душа. Кин ещё никогда не касался чего-то настолько хрупкого, того, что можно так просто раздавить, сжав в собственной ладони, нет, он убивал других демонов, но их души не вызывали такого восторга, трепета и желания улыбаться. Вот только Кин не может отвлечься, даже чтобы довольно ухмыльнуться, тем самым успокоив Люси, он боится, что если его мысли займёт что-то другое, то это может закончиться плачевно – ему по-прежнему страшно. Хартфилия, опустив чёрно-алые глаза вниз, почти идеально и чётко видит, как кончики пальцев Кина едва достигают души – она улыбается, пускай Кин слабо верит в себя, Люси будет верить в него, за них двоих.

– Простите, Нацу-сан, – Кин закрывает глаза, уголки его губ слегка приподнимаются, вырисовывая тонкую линию полуулыбки. По его бледному лицу, беря начало откуда-то из-под рубашки, начинает медленно и плавно расползаться татуировка Жнеца, узорами задевая щёку, проводя идеально-ровную линию через глаз, выше брови. Люси никогда не видела его в облике Жнеца, Кин почему-то всегда скрывал его, отнекиваясь, говоря, что там нет ничего особенного, Хартфилия наивно верила ему, но сейчас она собственными глазами видит и чувствует, что что-то не так. Кин неторопливо открывает глаза и тут Люси понимает, что именно казалось ей странным и неизвестным – его глаза стали красными, как у самой Люси или же как у Лии, что-то среднее между ними. А ведь помнится Хартфилии, что кто-то говорил, что этот цвет довольно редкий, чуть ли не один демон из миллиарда может получить его. – Не удивляйтесь, – отрывисто выдыхает Кин, заметно стискивая зубы, жмуря глаза – Нацу на руках Хартфилии только морщится, вздрагивает всем телом, будто его пронзило что-то насквозь.

Кому из них было больнее в этот раз, Кин точно не знал, но теперь, сотрясая всё его сознание, стирая все прежние мысли и переживания, наступает мёртвая тишина, темнота и неприятно-давящее чувство опустошённости, будто что-то важное просто выскребли, вырвали из него без дозволения. Чувства Нацу, те, к которым он привык, с которыми почти сроднился, почти поглотил, исчезли – Драгнилу хорошо, его душа стала ещё ярче, ещё горячее, а вот Кину паршиво. К горлу подступает тошнота, перед глазами всё плывёт – Кин, вытащив руку, поднимается с колена, отходит, бесцельно, безрезультатно цепляясь пальцами за рубашку, где-то в районе сердца. Он впервые в жизни чувствует такую пустоту, такой холод в душе, которую, по ощущениям, будто разорвали на части – становится ещё тяжелее, страшнее.

Но Люси, так пронзительно следящей за его состоянием, Кин ничего не расскажет, пусть смотрит выжидающе, прожигая в нём дыру – он будет молчать, ни за что не скажет, как это неприятно, больно, гадко. Всё эту чувства, ощущения сплетаются воедино, давя на грудную клетку, и если бы была возможность, если бы в горле не стоял ком, то, быть может, Кин бы и закричал – это было невыносимо для него. Кин молчит и под зоркими карими глазами, не прекращающими смотреть за ним, подходит к окну, с грохотом открывает настежь, впиваясь ногтями в подоконник, с неким облегчением вдыхает холодный воздух. Ком почти проходит, как и тошнота, принося какое-то мимолётное спокойствие, Кин радуется, что ледяные капли попадают ему на лицо, теперь уже без татуировки, полностью скрывая выступившие слёзы. Ему почти не больно, почти не страшно из-за всё поглощающей пустоты внутри – он почти справился, почти преодолел себя, почти привык.

– Что ж, удачи вам, Люси-сан, – Кин исчезает, растворяется, теряется среди дождя и темноты, надёжно скрывших его в своих объятиях. Хартфилия устало вздыхает – она слишком хорошо знает его, чтобы быть спокойной, чтобы не переживать за него, чувствуя, как все тело Кина пробивает мелкая дрожь, а сердце будто сжало чем-то, заставляя его упасть на колени. Люси знает, что он не ушёл далеко, что сидит где-то в переулке, пока без сил вернутся в свой мир, в свой сад, чтобы там скрыться – ему слишком больно. Вот только Хартфилия не может пойти за ним, не может подойти и обнять, как и тогда, целуя этого глупого ребёнка в щёки, в висок. Кин хочет быть взрослым, он хочет сам преодолеть всё, он хочет доказать свою выдержку, а Люси просто не вправе лезть туда, доводя его чуть ли не до бешенства, – пускай считает себя взрослым, пускай борется сам с собой, глотая слёзы. Эти испытания всегда к лучшему, если, конечно, Кин не сломается после этого, окончательно теряясь среди пустоты.

Утром погода была не лучше – в окна по-прежнему устало барабанил дождь, нагоняя тоску, а вдалеке были видны тёмно-синие грозовые тучи, обошедшие город стороной, оставляя за собой только бледное, грязно-серое, свинцовое небо. Люси всю ночь посидела, так же тихо, трепетно перебирая волосы Нацу пальцами, накручивая некоторые пряди, сонливости не было – Хартфилия уже давно привыкла ночи напролёт проводить в раздумьях. Кин всё же ушёл, просидел несколько долгих часов в какой-то подворотне, под дождём, и ушёл, Люси слышала, как он плакал, как впивался ногтями в кожу, будто желая выдрать собственное сердце, которое так невыносимо ныло. Она бы и была рада пойти к нему, но не могла, всё, что оставалось Люси – это сидеть и слушать, как он дрожит, как он страдает, как не сдаётся – тихий переулок только эхом разнёс его рык, а после он исчез, вернувшись домой, это было к лучшему. В этой тишине, когда всё ещё было окутано мраком, ответы на волнующие вопросы приходили быстрее и казались более правильными. Нацу так и проспал всю ночь, не шелохнувшись, не обращая никакого внимания на пронизывающий ветер из открытого окна. Его Люси так и не закрыла, объясняя это тем, что так было лучше: она слышала всё, что было с Кином, и параллельно успокаивалась с помощью шума дождя и мрака, которые мягко окутывали её душу.

Теперь с Нацу всё было хорошо, ничто ему не угрожало, за него Хартфилия была более-менее спокойна, но волнение возвращалось, возрождаясь уже по другой причине – Леви. Сегодня Гажил вновь приведёт её в гильдию, как и обычно, только предупредит всех, а Люси придётся применить все свои силы – Хартфилия не собирается экспериментировать и давать МакГарден свою кровь, она не знает, как отреагирует на это ребёнок. Люси не хотелось бы, чтобы малыш мучился, став на такую же дорогу с кровавыми следами как позади, в прошлом, так и впереди, в его недалёком будущем. Есть ведь и другой способ, тот, которым Люси пользовалась неоднократно – внутри всё заныло от воспоминаний недавно бушующей там тьмы, но Люси собиралась сделать это снова. Перенять на себя всю боль ребёнка, то есть на мгновение ослепнуть – её никто не учил этому приёму, никто не рассказывал, Люси сама нашла выход ещё тогда, в лесу, когда спасала Джувию, и сейчас вновь придётся принести себя в жертву. Люси уже привыкла, что вечно во всём виновата, что постоянно страдает, и в этом, как ни странно, только её собственная вина, никто из друзей, ни за что, не прикрывался бы ею, как щитом, Хартфилия, сама подставляется под удары. Тьму Люси ощущала и помнила, но страшно было из-за секундной, а может и минутной темноты, когда свет померкнет в её глазах, пока регенерация не начнёт возобновляться, возвращая её зрение – будет сложно, но Люси была уверена, что справится, что сможет. Ей, как лучшему творению тьмы, никто не позволит умереть так просто – Лия явится, вытянет её, если что, но Люси и сама не собиралась отдаваться на растерзание. У неё ещё много дел и проблем в этом мире, ей ещё рано туда, належаться в гробу, уснув вечным сном, будет время, пока нужно сражаться, и теперь не только для себя, но и ради других.

Как только настенные часы глухо пробили семь, Хартфилия тихо и бесшумно выбралась из кровати, прикрыла окно и просто ушла, оставляя после себя лишь лёгкий запах духов и сигарет, дым которых впитался после последней сигареты, выкуренной пару дней назад, перед возвращением в гильдию. Люси бы и хотела остаться, ей было здесь, в объятиях Нацу, тепло, уютно, комфортно и впервые за долгое время почти спокойно, но времени катастрофически не было – закончилась выдуманная идиллия, закончилась мёртвая тишина, закончилось мнимое спокойствие. Теперь ей было необходимо встретить Целительницу и провести её до самой гильдии, где они тут же приступят к делу. На вчерашний вопрос «Почему? Неужели она и сама не может дойти?» Люси получила весьма странный и неожиданный ответ – оказалось, что за всё это время отшельничества Полюшка начала боятся людей, особенно, если приходилось идти куда-то одной. И теперь вместо той суровой, грубой, грозной женщины, которая с помощью обычной метлы нагоняла страх на всех, перед Люси стояла настоящая мямля, которая тут же теряется в городе, дрожит и панически боится людей. Хорошо и уверенно Целительница чувствует себя лишь дома, или где-то рядом с домом, или во дворе дома, но выход в люди без сопровождения превращался для неё в настоящую пытку. Люси честно было просто плевать на страх Полюшки – Хартфилия за это время хорошо узнала психологию людей и была уверена, что даже без неё женщина бы пришла. Целительница бы подрожала, потряслась, побоялась, но пришла бы, ведь совесть точит её изнутри, и для избавления этого мерзкого чувства есть лишь один путь.

Люси видела, что Полюшка мучается, ведь явно ночами плохо спит – такие заметные синяки и усталое, осунувшееся лицо с ещё большим количеством морщин были тому не опровергаемым подтверждением. Женщину мучают страхи, кошмары, Люси видела это в её глазах, но так и не могла понять, представить, что такого ей снится – лицо Гажила и Леви, их упрёки, крики, мучения, слёзы или их новорожденный малыш, который смотрит на Полюшку открытыми, мутными глазами, не видит её, но улыбается, зловеще и страшно. А вот Люси почти всегда снилась темнота – вокруг только она и ничего более не видно, темнота мягко окутывает со всех сторон, убаюкивает, успокаивает, проникает в сердце. Только спустя несколько секунд Люси с каким-то безразличием замечает, что стоит босыми ногами в луже чьей-то крови, а вокруг поочерёдно появляются чьи-то глаза, их много, они разные, но все холодные, стеклянные, пустые, смотрят на неё. Это мёртвые, те, кого убила Люси, они тянут к ней свои руки, такие бледные, худые, обтянутые только кожей, цепляются за неё скрюченными пальцами, пытаясь разорвать на части, отомстить. Люси никогда не кричала, вновь и вновь видя их в своём сознании, день за днём, но Хартфилия, как и всегда, привыкла – они просто плод её собственного воображения, порождённые её совестью кошмары. Эти призраки, выдуманные ею, преследуют её и будут преследовать, пока однажды Люси не сдастся – это их месть, она их убийца, но сейчас просто жертва. Вот только Люси уже почти не страшно кануть во тьму с головой…

– Ну и какого чёрта вы там стоите? Выходите уже, думаете, что за этой сосной не видно? – Люси злорадно усмехнулась, стоя у начала тропинки, ведущей к дому Целительницы. Как она и предполагала, Полюшка выбралась, не до конца, конечно, но всё же прошлась, вышла навстречу, хотя сейчас и перепугалась, услышав голос Люси, вздрогнула, испуганно выглядывая, осматриваясь по сторонам. Теперешний характер женщины одновременно и дико раздражал, и удивлял – они ведь не в игры играют, дело важное, так неужели нельзя взять себя в руки и стать серьёзной, рассудительной? Вот только вслух Хартфилия не произнесла ни слова и, устало прикрыв глаза, подавляя раздражение и гнев, бушующий внутри, потянула пронзительно взвизгнувшую женщину на дорогу, крепко вцепившись в рукав её плаща. Времени не было, чтобы заниматься ерундой, и Полюшка это вроде поняла, прекратив упираться, послушно идя рядом, не отставая ни на шаг. – Времени нет на ваши страхи, только попробуйте сегодня сделать что-то не так, это может стоить кому-то жизни, – Целительница виновато отвела взгляд в сторону, прижав только что отпущенную руку к груди – и страшно, и надо, но она ничего не могла с собой поделать.

– Леви уже там с Мирой про беременность болтает. Ты как, готова? – Гажил ждал их у крыльца, руками опираясь на перила – выглядел он уставшим, видимо, как и Хартфилия не мог уснуть, в ожидании, вот только на его лице всё было заметно сильнее. Так же как и неподвластное волнение, дрожащие руки и испуганный, пустой взгляд – Хартфилия чувствовала и знала, что-то, что он согласился, позволил, ничего не значит, он всё равно боится. – Всё ведь будет нормально, да? – у самой двери окликнул Люси Рэдфокс, опустив руку на плечо. Люси и сама в тайне надеялась, что всё будет нормально, но не только от не зависело, что будет дальше – она только лечит, а вот за состоянием ребёнка будет следить Полюшка. Если малыш не сможет выдержать, перенести передачу собственной болезни, если он будет слишком слаб для этого, то придётся воспользоваться кровью, надеясь на чудо, и никак иначе. От Люси почти ничего не зависело, но волнение пожирало изнутри, а перед глазами всплывал этот мерзкий вопрос «А что, если?», не давая покоя, будоража сознание.

– Да, – Люси не была уверенна в своём ответе, но лучше было сказать Гажилу то, что он хочет от неё услышать, пусть хотя бы кто-то из них трёх будет по-настоящему спокоен. Хартфилия уверенно открыла дверь, тут же находя глазами среди толпы МакГарден – та сидела у стойки, что-то радостно щебетала, улыбаясь, радуясь, казалось, всему на свете, не отпуская ладоней с живота. Люси было страшно допустить даже минимальную ошибку, ей было страшно больше не увидеть этой радостной, искренней улыбки на лице Леви, ей было страшно вмешивать в то, что сотворила природа. Может и не стоит трогать ребёнка, может это его судьба, да и есть ли у Люси право вмешиваться?

– Доброе утро, Леви, – Хартфилии и самой было слишком странно так обращаться к кому-то из гильдии, и не просто поздороваться, кивнуть при встрече, а ещё и улыбнуться, так же мило, солнечно, тепло и до тошноты лживо – Люси с трудом выдавливала из себя эту сплошную фальшь, надеясь, что в неё поверят. Но МакГарден, будучи чересчур наивной, поверила, обернулась, улыбнувшись в ответ ещё шире, радостней, что-то прощебетала, но Хартфилия по-настоящему не услышала, глядя в упор на ребёнка. Своими глазами она видела его прекрасно – маленький, даже не верится, что дети бывают такими, но со своей проблемой, болью, и Люси хочет помочь, искренне, избавить его от непонимания окружающих, от трудностей, которые появятся после, когда он подрастёт. Хартфилия и предположить не могла, какого это, быть слепым – просыпаться утром, но видеть темноту, ощущать тёплые, ласковые лучи солнца, но не видеть его в небе, слышать голоса родителей, но не знать даже как они выглядят. И это наверняка не просто больно, это невыносимо – неизвестно, сколько ещё таких же отречённых, страдающих, мучающихся, не видящих дневного света, красоту звёздного неба. Но позволить этому ребёнку пополнить их ряды, стать таким же, Люси не могла – её долг, её обязанность, как крёстной, уберечь этого малыша от такой участи, побороться с природой, которая устроила такой цирк, такое гнусное, подлое испытание. – Всё в порядке, Леви, ты что-то выглядишь такой усталой? Может тебе немного отдохнуть, поспать? Спи крепко, Леви, и ни о чём не тревожься, – МакГарден тут же поддалась внушению, начиная сонно что-то лепетать, закрывая глаза, полностью теряясь в пространстве. Гажил, подняв её на руки, быстро перенёс на более подходящее место, как ни странно, уже подготовленное заранее, ведь все всё знали, но Хартфилия не обращала на это никакого внимания. Перед ней, перед её глазами, вновь чёрно-алыми, был только этот малыш, этот ребёнок, которого она должна, обязана спасти, дать ещё один шанс прожить счастливую жизнь, наполненную красками и весельем. – Расстегни её куртку, мне нужно знак нарисовать, – Полюшка присела рядом, взяв ладошку МакГарден в свои руки, охваченные светло-зелёным светом, так она яснее чувствовала биение сердца, пульс и дыхание, пока всё было в порядке.

Люси чувствовала, что Гажил вновь колебался, стиснув зубы, сдерживая в себе желание наплевать на всё, забрать Леви и уйти, туда, где они будут счастливы, туда, где их никто не найдёт и не потревожит. Но, видимо, опять последствия, которые могут быть в случае рождения этого ребёнка с больными глазами, всплывали в его сознании, принуждая сдаться и послушно расстегнуть молнию на ярко-рыжей куртке, поднимая кофту МакГарден, оголяя её живот. Сама Леви спала спокойно, едва заметно ворочаясь, удобнее устраиваясь на коленях Гажила, а он только и мог, что гладить её пухлые, румяные щёки, пытаясь успокоить, показать, что он рядом с ней.

– Всё в порядке. Если готова, то можешь начинать, – Целительница серьёзно взглянула на Люси, не отпуская ладошку Леви, на это Хартфилия усмехнулась, радуясь, что та, наконец, утёрла сопли, вернула себе уверенность и серьёзность. Такой, сильной и мудрой, она нравилась Люси намного больше, ведь, что полезного и хорошего можно сделать, если руки постоянно дрожат, а на глаза то и дело наворачиваются слёзы от страха и собственного бессилия? Так ощущала себя несколько минут назад и Целительница, но, взглянув на МакГарден, на её живот, поняв, что это не шутки, успокоилась и быстро взяла себя в руки. Будто внутри неё, где-то в сердце, щёлкнул какой-то переключатель, возвращая прежнюю, строгую женщину, которая была нужнее и полезнее.

– Раз всё нормально, то чего ждать? – Люси, подойдя ближе, присела на край стола, спокойно сжимая и разжимая пальцы – с минуту назад всё тело стало, будто деревянным, отказывалось слушаться, но Хартфилия переборола себя, хотя руки всё же не слушались как надо, но показывать, что что-то не так нельзя. На неё возложили большие надежды, и если всё падёт прахом, то цена за эту ошибку будет слишком велика, Люси не может подвести – перед ней не просто Леви, не просто её малыш, перед ней ещё один шанс почувствовать в себе добро, свет, борьбу. Хартфилия ни за что не упустит такой возможности, легко касаясь подушечками пальцем живота МакГарден – ребёнок не спит так крепко как мама, он резко и наверняка больно толкается прямо в ладонь. Он чувствует, он ощущает демона в ней, он боится, будто пытается убежать, разбудить маму, чтобы та защитила его, но у него ничего не выйдет. Влияние слишком сильное, чтобы разрушить его обычными пинками, пускай и болезненными, Люси повторяет попытку коснуться, наладить контакт с ребёнком, построить тонкую нить, чтобы ясно чувствовать тоже, что и малыш. Хартфилия доверяет Полюшке, но ей проще и спокойней, когда она сама будет следить за всем, в любом случае это будет только её вина. В этот раз малыш отреагировал спокойней, уже почти сдался, он так же попал под влияние демона, ведь никому не устоять перед этим взглядом, пускай Люси и не может смотреть на него в упор, неважно. Это вовсе не страшно, Хартфилия чувствует всё ещё яснее благодаря Леви – малышу там тепло, уютно, немного страшно, но он не дрожит, держится, не поддаётся страху, всё же кровь Рэдфокса берёт своё. Люси легко улыбается, вовсе не замечая, как при этом вздрагивает Гажил, боится её улыбки, как дрожит Полюшка, сжимая руку Леви в своих, как кто-то позади молится, читает какие-то глупые, бессвязные для Хартфилии строки, зря. Люси не изгнать обычной молитвой, её вообще не изгнать, да и ребёнку она ничем не поможет – Хартфилии безумно хочется обернуться, найти глазами Миру и оскалится, чтобы та оцепенела от страха, не могла пошевелиться и прекратила свой назойливый бубнёж. – Боишься меня, малыш, да? Правильно, бойся, не прекращая, – тихо шепчет Люси и медленно, уже не обращая внимания на покалывание, неприятную боль, расцарапывает ладонь ногтем, пуская тонкую, алую линию вниз по запястью. Ей никогда не нравилась собственная кровь, у других она была более желанной, но сейчас даже её выглядит красиво, завораживает, невольно притягивает взгляд. – Тсс, замри на секунду, – пальцем, аккуратно, пытаясь не зацепить кожу Леви ногтями, Люси вычерчивает тот же круг, ту же звезду, те же знаки, которые друг за другом всплывают в её сознании, чтобы Хартфилия ничего не забыла, не спутала.

– Удивительно, он послушался тебя, успокоился и прекратил пинаться, – с долей изумления, неверия проговаривает Целительница, а Люси в этот момент хочется свернуть ей шею, чтобы не отвлекала, не забивала ей голову подобной ерундой. Люси пропускает все её слова мимо ушей, перед ней только рисунок и мысль «Нигде не ошибиться, ничего не упустить, ничего не забыть, не смазать знаки». Всё должно быть до тошноты идеально, чтобы и результат был таким же, и Люси старается, не отводя взгляда, не моргая, продолжая ярко-алую линию по светлой коже – действительно красиво.

– Не мешайте мне, я вас прошу, отвлекаете только, – зло шикнула Люси, одарив женщину тяжёлым, леденящим взглядом, та вздрогнула, послушно прикрыла глаза, сосредотачиваясь, прилаживая ладонь Леви к своим губам. Ей страшно от того, что сейчас происходит, ей страшно от того, что будет после, ей страшно, что они вмешиваются в судьбу, так просто меняя её решение. Целительнице и вправду страшно, но, видя уверенность и некое безумие в глазах Люси, она успокаивается, ведь ей нужно следовать совету Хартфилии, нужно сосредоточиться. – А вот теперь самое главное, – Люси почти не волнуется, почти не боится, вот только рука, красная от собственной крови, предательски дрожит, замирая всего в сантиметре над печатью – сердце будто и застыло, прекращая свой ход. А было ли Кину так же страшно вчера, ему никто не помог, ведь он сам не позволил, так почему Хартфилии сейчас так страшно, почему хочется, чтобы кто-то успокоил, помог, сказал «Я верю в тебя»? Люси отгоняет такие мысли, она уверена в себе, в своём решении и правильности действий, будь уже, что будет, если что-то пойдёт не так, она остановится, она сможет это прекратить – стиснув зубы, Люси приложила ладонь. Тот же свет режет глаза, но Хартфилия не закрывает их, даже когда появляются слёзы – она должна видеть, как реагирует ребёнок, должна видеть больно ли ему, за себя Люси не боится, главное это малыш и его маленькое, хрупкое сердечко.

Секунда – не страшно, уже почти не страшно, ребёнок в порядке, он жив, он упрямо терпит и вовсе не сопротивляется, будто позволяет ей помочь, будто уже что-то понимает. Всё идёт, как надо…

Люси ясно чувствует, как руку невыносимо сковывает, оплетает боль, его боль, медленно поднимаясь вверх тонкими, чёрными линиями, проходя по коже, проникая в кровь, течёт с ней по венам, к сердцу. Дрожь едва ощутимо проходит по телу, что-то слишком тяжёлое, страшно-гадкое поднимается дальше, казалось, разрушая, задевая каждую клетку на своём пути. Люси закрывает глаза, чувствуя, как боль доходит до шеи и слишком тягуче-медленно подходит по щекам, к глазам – ощущения, будто мелкие, но безумно острые иголки вонзают до основания, одну за другой. Хартфилия ещё терпит, пытается казаться сильной, ведь чувствует осталось ещё немного – перенять чужую боль на себя страшно, но сейчас, в такие моменты, это необходимо, да и отступать поздно, все пути закрыты.

Печать разом вспыхивает, в разы ярче, опаляя руку, словно огнём, настоящим, тем, который не подвластен Хартфилии, отбрасывая её саму назад, на пол. Вот только так просто ей не подняться, свет гаснет, но в груди что-то давит, не даёт вздохнуть, сказать что-нибудь, да просто закричать от тех чувств, которые так реально и ясно разрывают изнутри. Глаза, их Люси почти не чувствует, но ощущает, что что-то горячее, липкое, будто крови, течёт по щекам, она и не знала, не подозревала, что бывает настолько больно. Хартфилия упрямо терпит, до скрежета сжимая зубы, жмуря глаза, она, как всегда, думает, что так будет лучше, им незачем знать, как ей тяжело и теперь в действительности страшно. Только почти одеревенелая рука тянется у груди, крепко, до треска сжимая рубашку, и Люси сейчас желает только одного – вырвать сердце, может, будет не так больно.

Спустя мгновение всё унимается, будто ничего и не было, Люси ничего не чувствует, но открыть глаза не может – ей не страшно, она просто волнуется, что всё вышло не так, что всё было напрасно. Люси чувствует, слышит тихие шаги, шуршание одежды, когда кто-то появляется напротив неё, тихо, бережно касается руками её щёк и плачет – Люси не слышит, не видит, она просто чувствует.