Текст книги "Настоящее в будущем (СИ)"

Автор книги: Blitz-22

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 39 страниц)

– Итак.

– Итак.

– Из какого ты года?

– Из 2015-го.

– Значит, ты беременна? – уточнил Мо.

– Нет, – смутилась Белль. – А должна?

– Извини, – улыбнулся Мо. – Я просто уже не ориентируюсь во времени. Что-то перепутал, наверное.

*

Это было не совсем так. Вторая беременность его дочери от ненавистного ему человека было единственным, почему он помнил 2015-й. В этом году он и лишился своей Белль навсегда. Голд предложил ей развод, и Мо хотел, чтобы она согласилась, считая такой шаг с его стороны новой уловкой, чтобы оставить её при себе. А Белль не согласилась, цепляясь за свой ужасный брак, и вскоре получила новую причину сохранить отношения. О том, что у них будет ещё один ребёнок, Мо узнал чуть ли не последним во всём городе, тогда, когда скрыть это было уже невозможно. Они разговаривали всего пару раз, и даже издали ему нечасто удавалось её увидеть: она безвылазно сидела в доме Голда, иногда выезжая в больницу, на консультацию к доктору Вэйлу, и после родов стало не легче. Мо сумел добиться лишь одной встречи с ней, под надзором Голда. В таких обстоятельствах сложно было говорить, но Мо успел заметить, что Белль изменилась безвозвратно. А следующая встреча стала последней. Белль, помнится, сама пришла к нему, сделала пару вежливых комплиментов его цветам и сказала, что пришла попрощаться.

– Куда же ты? – спрашивал Мо, понимая, что это конец.

– В Нью-Йорк, – спокойно, без тени сомнения или сожаления ответила его дочь. – Моей семье нужна надежда. Свежий старт.

Она произнесла это с особым смыслом, разделила свою семью и Мо, навсегда разрывая и без того слабую связь между ними, а потом, возобновив с ней отношения после трёх долгих лет, он просто её не узнавал, и это впечатление усиливалось с каждым днём.

***

Мо тяжко вздохнул, опускаясь на стул.

– Ты не очень счастлив, – грустно отметила Белль.

– Да как-то мало поводов для радости, – уклончиво ответил Мо. – Ногу вот сломал.

– И тебе сотни раз предлагали помощь! – издали крикнул Альберт.

– Внуки вон грубят, – продолжил он. – Двое старших вообще меня за человека не считают. А тебе всё это как?

– Лучше, чем я представляла, – честно ответила Белль.

– А как тебе она? – он акцентировал внимание на слове «она». – Думаешь, она счастлива?

– Да, – ответила Белль. – Она так сказала.

– А ты как думаешь?

– Думаю, что это правда, – кивнула Белль. – Но сейчас она немного не в себе.

– Она всегда не в себе, – буркнул Мо, – Она ведь совсем другая. Жёсткая и чёрствая. Ей никто не нужен.

– Думаю, это было всегда, – бросилась Белль на защиту самой себя. – И ей много кто нужен. Ей нужны её дети и…

– Он, ага, – фыркнул Мо. – Можешь не заканчивать. Она ему разве что задницу не целует.

– Мне кажется, что ты ей тоже нужен, – смущённо проговорила Белль. – Просто сложно общаться…

– С таким ворчливым старикашкой, – невесело рассмеялся Мо. – По глазам твоим всё вижу. Не смущайся.

К ним вернулся Альберт с собакой.

– Дедушка, Крис там книжку нашёл у тебя, – сообщил Альберт. – Можно ему…

– Конечно, да.

– А препарат-то? Для роз?

– Да-да, – Мо с трудом поднялся и попрыгал в сторону магазина. – Пойдём со мной.

Альберт последовал за ним. Тьери смотрел на Белль усталыми внимательными глазами, гипнотизируя её, успокаивая, пока не раздался вопль Криса. Пёс дернулся с места и понёсся в сторону гостиной, и Белль бросилась за ним. Огромная серая крыса высасывала кровь из раны на ладони мальчика, не разжимая зубов даже тогда, когда он бил её по голове в попытках освободиться. Присутствие пса и Белль спугнуло грызуна. Крыса разжала зубы и попыталась скрыться бегством, но Тьери с грозным рычанием настиг её, сжал своими клыками серое тельце и перекусил пополам. Так получилось, что половину он проглотил, а вторая, неестественная, нереальная осталась лежать на полу. Не было ни крови, ни внутренностей, только какая-то серая слизь. Белль обняла плачущего Криса, оттаскивая его подальше от этого места, когда подоспели и Альберт с Мо. Альберт тоже бросился к брату, а Мо побледнел и нервно сглотнул. Он достал старенький телефон и набрал номер той, с кем не желал бы сейчас ссориться.

– Белль, – вздохнул Мо, сильно прижимая трубку к уху. – Кое-что случилось.

***

Адам и Лиам смиренно караулили труп. Адаму хотелось заговорить с Лиамом об этом, но слова как-то не приходили, а если и приходили, то тут же теряли смысл. Наконец их ожидание подошло к концу: в клубах бело-серого дыма на пляже материализовалась Эмма Джонс и ещё одна женщина в полицейской форме с сумкой в руках.

– Так, мальчики, – сказала Эмма, немного удивлённая тем, что видит перед собой сына в компании Адама Голда. – Что вы здесь делали?

Она положила руку на плечо своему сыну.

– Просто гуляли, – пожал плечами Лиам. – И наткнулись на это.

– Ладно, – с усилием кивнула Эмма. – Скоро подоспеют другие полицейские и отвезут вас.

Эмма порылась в сумке и достала коробку с резиновыми перчатками, надела их и принялась осматривать труп, убеждаясь в правоте предположения касательно личности жертвы. Её спутница в форме принялась всё это фотографировать.

– Простите, – неуверенно начал Адам. – Что могло так изуродовать тело?

– Магия, – ответила Эмма.

– Это ясно, – раздражённо кивнул он. – Какая? Можно ли найти виновного? Магия всегда оставляет след, не так ли?

– Да, так, – подтвердила Эмма. – Но в этом случае такой возможности нет.

Адам подумал об отце и о том, что отец мог бы сказать по этому поводу, но папы здесь не было. Только Эмма Джонс.

И снова – клубы дыма, зелёного на этот раз, из которых вышли Зелена и Белль.

– Адам! – сразу бросилась Белль к сыну, касаясь его рук. – Ты…

– Нормально, мам, – улыбнулся Адам, отмечая про себя, что библиотека находится далеко отсюда. – Говорить особо не о чем.

Белль сдержанно кивнула и повернулась к Эмме.

– Убит так же? – обернулась к Зелене. – Можно проследить?

– Нет, – Зелена что-то сделала с телом, но это что-то явно не помогало.

Белль заходила кругами вокруг трупа, внимательно рассматривая его, стараясь не пропустить ни малейшей детали, и вдруг кое-что нашла. Белль натянула на руки перчатки.

– Я что-то вижу, – пояснила она Эмме, опускаясь рядом с трупом. – Что-то у него во рту.

– Можешь достать? – спросила Эмма в каком-то странном возбуждении.

– Попробую, – Белль попыталась разжать челюсти, в которых действительно было зажато нечто маленькое и блестящее.

И тут в голове Адама раздался звук, напоминающий тиканье часов в тихой тёмной комнате. Он понял по лицам, что Эмма, Зелена и Лиам также слышат его, а вот Белль и офицер – нет. Адам почувствовал, как Лиам оттаскивает его назад и опрокидывает на землю, краем глаза заметил, что Эмма также спасала свою подчиненную, а потом произошёл небольшой взрыв. Песок вперемешку с останками полетел в разные стороны. Если бы они не отошли, то, вероятно, погибли бы. И Адам не был уверен, что никто не пострадал, осознав, что его мама могла не успеть, и ещё, что она была ближе всех к трупу.

– Мама! – заорал Адам сквозь маленькую песчаную бурю. – Мама!

Когда пыль немного улеглась, он с облегчением обнаружил, что Белль жива и невредима и, отряхиваясь, поднимается на ноги в двадцати футах от взрыва. Рядом тем же занималась Зелена Миллс, которая, скорее всего, и оттолкнула их обеих подальше.

– Все целы? – отплевываясь спросила Эмма, оглядываясь на Лиама и убеждаясь в первую очередь, что её сын цел. – Белль?

– Да, – отозвалась Белль и повернулась к Зелене. – Спасибо.

– Всегда пожалуйста, – с улыбкой фыркнула рыжая ведьма.

Белль подошла к Адаму, молча задав все дежурные вопросы и получив такие же ответы, облегчённо кивнула ему.

– Шериф, – окликнула Эмму офицер, – кто-то следит за нами вон оттуда.

Она указала на заросли где-то посреди склона. Эмма быстро отреагировала и побежала в указанном направлении, а офицер вместе с ней. Белль тоже сорвалась с места, но Адам перехватил её и развернул лицом к себе.

– Это не твоя забота, мама, – сказал Адам. – Не твоя.

Белль смотрела на него так, будто не понимала, что он говорит, но потом сдалась, согласилась и обняла его.

***

– Использовал волшебный песочек, чтобы проследить за дочкой? – хихикая спрашивал Тёмный Голда. – Да. Теперь она в большей опасности, чем твоя любимая.

Голд сидел в лавке, разглядывая карту, на которой светящаяся песчинка, обозначающая Коль, бродила по школе Авроры.

– Опять ты… – устало вымолвил Голд. – Оставь меня. Хотя бы на минуту.

– Ты думал, как всё переиграть? – не унимался Тёмный. – Как спасти свою семью? Вы с Белль – забавная пара. Оба готовы убиться ради непонятно чего, будто не видите иного выхода.

– Не говори мне о Белль, – с горечью произнёс Голд. – Не говори мне о моей семье. Это только моё. Не твоё. Моё…

– Я хочу того же, что и ты, – сказал Тёмный, прежде чем исчезнуть.

А Голд задумался о своей семье…

*

Пятнадцать лет назад его жизнь начала налаживаться. Они с Белль помирились и в полной мере возобновили свои отношения. Всё стало так, как и должно быть: они одни, укрывшиеся от целого мира за стенами особняка. Ему хотелось, чтобы это длилось вечно. Он, Белль и Колетт.

У них с Белль началось что-то вроде второго медового месяца, по-настоящему на сей раз. Ничто на свете больше им не мешало, ничто их не трогало. Может, впервые в истории их непростых отношений они могли начать справедливый открытый диалог и залечить свои раны. Все дни они проводили в делах и беседах, возились с дочкой, а ночи оставляли тишине, покою и ленивому блаженству душевной и физической близости. Время шло быстро, но как-то мимо, незаметно для них, до тех самых пор, пока не грянул гром среди ясного неба.

Как-то ночью, обнимая свою жену и одаривая её последними неторопливыми ласками, он ощутил нечто внутри неё. Не без магии, конечно. Это вышло у него непроизвольно, и он надеялся, искренне надеялся, что ошибается, спешит с выводами, но игнорировать это он не мог: Белль понесла. Он винил в этом себя, именно он был неаккуратен, неосторожен и беспечен: слишком размяк от спокойного счастья последних месяцев. Голд тут же сообщил об этом Белль, она резко села, посмотрела на него в полном недоумении и спросила, уверен ли он. В ответ он смог лишь вымученно улыбнуться. И нет, он не был в этом уверен. Они просидели в глубокой задумчивости около часа. Сейчас он не помнил, о чём думал тогда, но помнил ощущения: тревога, страх и интерес. Ему было интересно, о чём думает Белль, но знал, что спроси он её об этом, она изобразила бы радость, настоящую или нет, что не удовлетворило бы его любопытства. Эта ситуация возвращала их в реальный мир, где существовали проблемы и серьёзные разговоры с выяснением отношений: всё то, от чего они старались убежать.

Скоро появились первые признаки, Белль сделала тест, который подтвердил его правоту. Это и положило начало кошмару. Беременность была тяжёлая. Белль тошнило и рвало, у неё сильно поднималась температура, нередко она была без сил и слишком долго спала, но старалась держаться как можно непринуждённее, будто всё так и должно было быть, и особенно не хотела пугать Коль.

Однажды за завтраком Белль вспылила.

– Всё! Я так больше не могу! – крикнула она. – Ты мне напоминаешь ящерицу, которая ходит за своей добычей и ждёт, когда та умрёт. Я беременна, а не смертельно больна, Румпель. Мне не легче ни от твоего взгляда, ни от твоей сверхопеки.

– О чём ты? – спросил он. – Я просто пытаюсь быть полезным.

– Посмотри на это, – Белль толкнула свою тарелку в его сторону. – Посмотри и скажи мне: какой нормальный человек по-твоему может столько съесть? И это не только про еду.

Еды и правда было слишком много. Он даже не замечал этого за собой, пока она не сказала.

– Я, пожалуй, пройдусь, – она с усилием встала, прошла в прихожую, нашла подходящую обувь и пальто.

– Но, Белль… – бросился он за ней. – Я просто… Я мог бы…

Он чувствовал себя повинным в её страданиях и сожалел, что не мог это исправить.

– Что ты мог бы? – огрызнулась Белль, но потом смягчилась, подошла к нему и сжала его руки. – Просто успокойся, пожалуйста. Со мной всё будет хорошо. Всё будет хорошо со всеми нами. Прекрати себя накручивать, а то и я начну. Ну, ради меня. Обещай, что постараешься…

И он пообещал. И старался, как мог.

Белль стала постоянным клиентом доктора Вэйла, медицинского мастера на все руки, и каждый раз он выявлял у неё очередные осложнения, и Румпель становился все мрачнее и мрачнее.

Беременность подошла к концу неожиданно. Воды отошли дома, в коридоре на втором этаже. Белль едва не упала, но он успел её подхватить. От перемещения она отказалась, попросила вернуть её в постель, что он и сделал, после чего вызвал Вэйла, и начал медленно поддаваться отчаянию.

Во время родов возникли трудности. Дело в том, что плод внутри был слишком крупным, а схватки – слабыми. Сама Белль не могла родить этого ребенка. Плод пришлось вынимать вручную, Вейл буквально выдавливал его из нее. Голд частично купировал её боль, но полностью убирать было нельзя, а то она бы просто не справилась. Он одновременно думал о её состоянии и о состоянии малыша, старался не допустить его гибели, ведь он был ей нужен. Он убивал её, но был ей нужен. Весь процесс занял около двух часов или, может, чуточку больше, и мальчик родился живым и здоровым. Лёгкие раскрылись сразу, он немного покричал, поплакал и успокоился. У Белль тем временем открылось кровотечение, и всю постель залило кровью. Голд не стал выяснять причины, да и знать подробности не желал и просто вылечил её. Он с содроганием думал, что могло бы случиться, если бы он не успел вовремя.

– Дай мне, – попросила его Белль измученным голосом. – Дай его мне.

Голд посмотрел на неё, посмотрел на ребёнка и остался на месте. Вейл взял младенца и вложил его в руки матери. Мальчик снова заплакал и снова успокоился. Она рассеяно ощупала его ручки, ножки, голову, убеждаясь, что он цел. Вейл ещё раз осмотрел их и пообещал зайти на днях. Голд проводил его до двери, поблагодарил и обещал в свою очередь оказать ему любую услугу.

– Мистер Голд, у вас лицо, будто вы не сына обрели, а кого-то похоронили, – поделился Вэйл наблюдением, покидая его дом. – Радуйтесь. Все обошлось. А у вас теперь есть отличный, здоровый мальчик.

Но он не радовался. Не мог. Он поспешно вернулся назад, поцеловал жену в висок, прижался лбом к её плечу и окинул взглядом заломленную комнату и залитую кровью кровать. Он вдруг осознал, что не слышал стонов боли, не ощущал запахов, но после это всё обрушилось на него и сшибло с ног. Он осел у изголовья кровати, попытался посильнее вжаться в стену, провалиться сквозь неё, ощущая ужас и почти физическую боль. Внезапно Белль протянула руку, взяла его за подбородок, повернула его лицо к себе, твёрдо посмотрела ему в глаза и чётко произнесла:

– Не смотри. Не надо.

И он послушался, смотрел только на неё, улавливая некоторое изменение в ней, которое пока сложно было идентифицировать.

В течение пары месяцев он не мог ни в спальню зайти, ни ребёнка на руки взять. Просто не воспринимал его, при этом прекрасно осознавая, что это его сын. Он знал, что поступает нехорошо, отгораживаясь от младенца, но не мог себя пересилить. Каждый раз, глядя на мальчика, Голд вспоминал страдания его матери, воспринимаемые им как собственные, и за это ему было совестно перед Белль. Он даже ждал перемен в её отношении к нему, но она была абсолютно спокойна, добра к нему и очень нежна по отношению к их сыну, будто извинялась за отчужденность его отца. Белль дала мальчику имя и часами не выпускала из рук, редко заговаривала о нём с Голдом, а если заговаривала, то обычно коротко излагала значимые факты, наблюдая за тем, как он, Голд, на них реагирует: исподволь Белль медленно вводила Адама в его закрытый мир. То необъяснимое, что Голд увидел в своей жене тем холодным мартовским вечером, в ней укоренилось: опыт, смирение, сила, храбрость, мудрость… Это всё вкупе с удовлетворением и радостью проявилось в её улыбке, когда в итоге Голд взял Адама на руки и принял его. Так она и подарила ему сына, а он теперь не мыслил без Адама жизни, не представлял, что, оглянувшись, может его не увидеть.

Однажды в Сторибруке произошло землетрясение. Конечно, причины были магическими и смысл был особый. Сторибрук освободился от своей, так скажем, эфемерности, стал настоящим, а его жители стали полноправной частью этого мира, точнее, и этого мира тоже. Люди пока не осознали всех возможностей, а Голд их видел. Конечно, Сторибрук всё ещё был заколдован, скрыт чарами, но всё же уже никто не мог стереть его с лица земли по щелчку. И Голд всерьёз задумался над тем, что надо завязывать с прошлым и отчасти с магией. Он вдруг понял, что больше не хочет платить, не хочет терять Белль, Коль и Адама. Их жизнь, их счастье были теперь в приоритете, но здесь, в Сторибруке, всё висело на волоске. Нужен был свежий старт, и он предложил Белль, как бы в шутку, переехать в Нью-Йорк. На предложение уехать с ним она ответила согласием быстрее, чем на предложение стать его женой. Сторибрук они покинули налегке, бросали чуть ли не всё, только на всякий случай опечатали лавку кровью их обоих. Во время поездки Белль нервничала, немного дёргалась от тревоги и возбуждения, но где-то на полпути полностью успокоилась и расплылась в радостной и облегчённой улыбке. И он, невольно улыбаясь, разделял её чувства.

– Мне не верится, что мы это делаем, – сказала Белль. – Неужели всё закончилось?

– Надеюсь, милая, – отозвался Голд. – Я очень на это надеюсь.

Возвращаться обратно они не собирались. У них впервые появился реальный шанс, который ни в коем случае нельзя было упускать.

Пожив с Белль, он стал обнаруживать новые особенности её натуры. В основном были всякие мелочи, которых он не замечал раньше, были детали покрупнее, которые он не видел или не хотел видеть. Её своеобразная тёмная сторона. Белль была комком противоречий: сегодня она вела себя так, завтра – иначе. Она ни в чём ему не отказывала, если между ними было согласие, и отказывала во всём, если злилась, но из них двоих, конечно же, именно он впадал в крайности. Она как бы организовывала свой мир и устанавливала в нём свои порядки, учитывая пожелания тех, кто должен был жить в этом мире вместе с ней, одновременно жестоко наказывая за посягательства на её интересы. В общем и целом это волшебным образом создавало некий комфорт, и ему было удобно.

Были и совсем странные вещи. Самый дикий случай, немного выбивший его из колеи, произошёл где-то года через два после отъезда в Нью-Йорк. Они вернулись домой после приёма, отпустили няню, проверили детей и немного выпили на сон грядущий. А дальше решительно разошлись в намерениях, потому что усталый Голд искренне собирался спать, а Белль начала недвусмысленно приставать к нему. Он немного поломался, но уступил, и поначалу всё было, как обычно: нежно, мило и неторопливо, но после всё скатилось в какой-то кошмар. Она стала действовать жёстко и грубо, причиняла ему боль и ждала его реакции. Он по её глазам видел, что ждала, потому что с каким-то безумием она смотрела на него каждый раз, когда совершала нечто непозволительное. Он вдруг даже Лейси вспомнил, но грубоватая вульгарная Лейси была такой только поначалу, становилась мягче к середине и полностью отсутствовала в конце. Белль же просто наносила удар и ждала удара в ответ, готовая среагировать. Он не понимал, чего она добивается, но в результате она его окончательно взбесила. Он бросил её на кровать и навалился сверху, надавливая руками на её запястья. Она тяжело дышала и смотрела на него всё с тем же безумием, всем своим видом провоцируя его к насильственным действиям. Только вот он никогда не проявлял насилия в постели, ни к одной из женщин, с которыми спал, и, конечно, не собирался ничего подобного делать с Белль. Особенно с Белль.

Но на мгновение ему захотелось это сделать. Это желание его и испугало, заставило в бешенстве вылететь из спальни. Он устроился на диване в гостиной, успокаиваясь, а Белль чуть позднее присоединилась к нему и расположилась напротив. Целый час, без преувеличения, они сидели друг напротив друга, смотрели друг другу в глаза и не произнесли ни единого слова, после чего сделали некоторые выводы: он был чудовищем, способным себя удержать, а она дала понять, что не является маленькой хрупкой женщиной, требующей к себе исключительно бережного отношения. В конце они улыбнулись друг другу и пошли спать. Просто спать. Больше такого не повторялось. Если бы он изначально знал о ней больше, то смог избежать множества ненужных проблем и истерик.

Как-то раз Белль пришла в голову блестящая идея: завести третьего ребёнка. Она высказала это желание с опаской, помня о том, что было с Адамом. Отчасти она была права: это не заставило его прыгать от радости, но и не сильно напугало. Напрягло, но не напугало. Он даже поразился своему спокойствию и выразил неуверенное согласие, предварительно попытавшись напомнить ей прошлое, но решение её было твёрдым.

В ту ночь они занимались любовью, не предохраняясь. Он сделал это не для того, чтобы подтвердить своё «да», а чтобы как-то отстраниться от самих этих мыслей, спрятаться от необходимости думать. Голд желал дать ей всё, и если ей нужен был ещё один ребёнок, то почему нет? Оставалось выяснить, нужен ли… Он лично был совершенно удовлетворён тем, что имел.

Белль отнеслась к делу с излишним энтузиазмом: консультировалась с врачом, высчитывала дни, составила график и нашла им место для свиданий: отель на середине пути от его офиса до её литературного кафе.

– Ты издеваешься? – было первой его реакцией. – Удумала тоже. Зачем это всё?

– Здесь не так уж плохо, – уговаривала Белль. – Даже балкон есть. И вид из окна хороший. Ну, ладно, а?

– Ладно.

Загадка, как он на это согласился, но в итоге не пожалел. Способность женщин всё усложнять поражала его уже давно. Это касалось всех женщин. Коль тогда было пять, но и она порой сводила его с ума простыми вещами.

Их свидания длились в среднем по два часа, но на основную цель встречи уходило минут десять-пятнадцать, не более. Остальное время они тратили на общение. Необъяснимым образом их отношения снова будто начались сначала, только уже как-то иначе. Было в их встречах что-то лёгкое и почти невинное, до безобразия простое, будто они были парочкой детей, укрывшихся с головой покрывалом и воображающих, что так они спрятались от всего на свете. За закрытыми дверями номера время останавливалось. Он делал то, чего не делал никогда. Например, до этого он никогда не позволял себе есть лежа в постели и не смотрел телевизор. Впрочем, последнее вызывало мало сожалений.

– Объясни мне, что она делает и зачем? – спрашивал он у Белль, уставившись на экран.

– Ну, она … – неуверенно начинала Белль. – Знаешь, я не могу произнести это вслух. Это слишком глупо.

– Почему мы вообще тратим на это время?

– Потому что можем себе это позволить.

И лучший ответ сложно было придумать. Они смотрели глупый телевизор с передачами для идиотов, играли в карты, рисовали ерунду в блокнотиках, разгадывали кроссворды и занимались другими вещами, больше пригодными для детишек, только потому что могли тратить на это время. Потому что оно у них было, время.

Эти встречи завершились, когда отпала необходимость в их изначальном предназначении. Одним словом, Белль забеременела. Она позвонила ему сразу же, как узнала, и по её голосу он понял, что она в общем-то рада, но при этом ей немного грустно. Что же, и ему было немного грустно, но и он, как ни странно, был очень и очень рад, пусть и беспокоился о здоровье жены. К счастью, его опасения были напрасными: всё прошло как-то незаметно, быстро и легко, и, главное, без последствий для Белль. Альберт, его третий сын и третий ребёнок с Белль, был прелестен. Глядя на него сквозь стекло, он не мог в точности описать свои чувства, но среди них определённо была любовь, глубокая, немного печальная и самая настоящая. Когда-то он и помыслить не мог о таких подарках судьбы, а теперь, научился принимать их, как должное.

Белль и Альберта продержали в клинике четыре дня, начиная со дня родов. В первый день она была чересчур радостная и довольная, и, лениво развалившись, сообщила ему о своём решении остаться в клинике навечно. Во второй она назвала свое прибывание в клинике лучшим отпуском.

– Я могу и дома устроить тебе такой отпуск, – с усмешкой сказал Румпель, – если хочешь.

– Нет, – улыбнулась она. – Не выйдет, как ни старайся.

На третий он пришёл уже не один, а с Коль и Адамом. Зайдя в палату, Адам тихонечко устроился в сторонке, а Коль с криком индейца-ирокеза обрушилась на Белль, которая с готовностью, играя, нырнула под одеяло.

– Вылазий, трус! – потребовала Коль и продолжила более миролюбиво. – И где мой брат?

Голд должен был одернуть её, но это было чересчур смешно.

– В другой палате, детка, – мягко ответил он.

Коль отправилась на поиски, а Адам, по кивку отца, пошёл изображать её якорь. Именно изображать, потому что никто не может по-настоящему удержать корабль по имени Колетт Голд.

– Вот потому и не получится, – сказала Белль в продолжение разговора. – Как не старайся. Я никогда отсюда не уеду.

Она уехала на следующий день без лишних сожалений, с маленьким Альбертом на руках. Питала она особую слабость к Альберту, особенно на первом году жизни. Иногда казалось, тронешь – зарычит, а иногда, когда Румпель сам с ним возился, она ходила вокруг, как кошка, чьих котят накрыли коробкой, а входа не вырезали, что приходилось просто уступать ей: лишь бы не смотрела большими грустными глазами и не мяукала.

Дети… Они всегда для него много значили. Он часто вспоминал Бэя. Когда он впервые взял Бэя на руки, то пообещал ему, что никогда его не покинет и отчасти сдержал обещание: мысленно он до сих пор был со своим мальчиком. Но вот в реальности, на деле он его предал, и даже будучи тысячекратно за это прощённым, сам себя он простить не мог. Этим детям, даже Коль, он не давал никаких обещаний, старался ничего не загадывать наперёд, а просто был там, где должен был быть, – рядом. И они ценили это и любили его, невзирая ни на что: ни на то, кем он был, ни на то, что он сделал.

Ещё он освободился от заблуждения, что все дети похожи. Да, они похожи, но каждый представлял собой нечто совершенно уникальное. Выстраивание отношений с ними – великий труд, требующий внимания и наблюдательности. И, конечно же, он снова проводил параллели с Бэем. Отношения с Бэем строились на основе сильной взаимной любви совершенно естественным образом и потерпели фиаско. Румпель не желал разлучаться с Бэлфайером, не желал отпускать его от себя, опекал сверх меры, что привело к жажде свободы у сына, к попыткам разрушить рамки вокруг своей жизни, и Бэй винил во всем Тёмного. Только вот отношение Румпеля к нему всегда было таким, даже до того, как он стал Тёмным, и это неминуемо привело к тому что вся жизнь Бэлфаейера прошла мимо него. Это был мальчик, которому не нужен был отец, которому он был не нужен. Вот и получалось, что сохранить связь можно было, только поверив в её нерушимость. Ему нужно было научиться отпускать.

На эту мысль его навела Колетт, точнее, радость быть её отцом. Она была стихийным бедствием, перевернувшим его жизнь с ног на голову. Кипучая энергия, живой ум, незаурядный талант находить на свою голову приключения, непосредственность, свободолюбие, чуткость и любознательность, открытость и доброта. Перед ним стояло множество вопросов, но основных было лишь два: как эту энергичную натуру правильно направить и как её в итоге удержать? Он увлёк её одной игрой, потом другой, потом третьей, и сам заигрался, выстроив на основе игр и ритуалов сложные отношения, основанные на любви, товариществе и взаимном доверии. Коль действительно всей душой ему верила, искала объяснения каждому его поступку и защищала его. Это налагало на него определённую ответственность: он обязан был быть достойным человеком, хорошим человеком, чтобы ей было легче принять этот мир, чтобы не возникал диссонанс между тем добрым, чему её учили, и тем дерьмом, которым был полон мир на самом деле. Он всегда старался объяснять ей, что всё не делится на плохое и хорошее, что всегда есть полутона, но также существуют недопустимые вещи, которых стоит избегать. И пусть Голд сам сделал много недопустимого, ради неё остановиться было нужно. Ответом же на вопрос, как удержать, было «никак». Её нельзя удержать. Можно было только стать тем, кто ей требуется, и быть готовым отпустить её. Главно объяснить своему ребенку, что ты всегда будешь любить его и всегда будешь ждать, а если он пожелает уйти, то ты не попытаешься ограничить его свободу.

Другими были отношения с Адамом, которого Румпель всегда невольно сравнивал с Бэем: слишком велик был контраст между эмоционально подвижным открытым Бэем и уравновешенным, рассудительным Адамом. И с Адамом, как и с Коль, он тоже вёл игры, но немного иные. Когда Адаму было года два, он часто одаривал Румпеля долгим, непроницаемым, жутким взглядом, что заставило Румпеля придумать игру, действительную и по сей день. Смысл заключался в том, что Адам и Румпель не должны были смотреть друг другу в глаза. Проигрывал, соответственно, тот, кто смотрел первый. Всё нередко доходило до смешного и раздражало окружающих, и стоит отметить, что Румпель часто проигрывал. Позже, чтобы подчеркнуть важность ситуации, им просто достаточно было одного взгляда.

Ещё у Адама было притуплённое чувство страха. Он выкидывал такое, что волосы дыбом вставали, и не совсем нормально реагировал на некоторые пугающие резкие вещи. Однажды на него почти налетела собака, большая, бойцовской породы. Реальной угрозы не было: пёс был в наморднике и на поводке. Но обычной реакцией для пятилетнего мальчика было бы спрятаться за спиной родителей или попытаться спастись бегством. От такого Румпель-то подпрыгнул, а Адам просто сделал один шаг назад и с любопытством уставился на пса, на поводок, на хозяина и задумался. Чуть позже Голд понял, что всё это имеет мало отношения к храбрости. В случае с псом Адам точно знал, что тот его не настигнет и не видел причин бежать. Ему нравились предметы, их расположение и движение в пространстве, и чем интереснее складывались комбинации, тем сильнее увлекался мальчик. Помнится, чтобы точнее убедиться, Румпель взял небольшой стеклянный шарик и на глазах у Адама начал перекатывать его между пальцами: всего несколько простых движений. Когда он закончил, Адам улыбнулся, попросил шарик и проделал с ним всё тоже самое, а потом вернул, ожидая что ему ещё что-нибудь покажут. И он показывал, а затем стал придумывать ему задачки с различными предметами, начиная с костяшек домино и заканчивая кухонной утварью. Адама больше всех расстраивал переезд в Сторибрук и его магические способности. Он не видел в этом никакого смысла и интереса, но люди не всегда получают то, что им хочется. Голд подозревал, что его сын от скуки превратил весь город в одно большое игровое поле. Он хотел воспитать Адама мужчиной, которым никогда не мог быть сам, хотел уберечь его от психических и эмоциональных травм, которые когда-то нанесли ему, и которые он нанёс своему первому сыну.