Текст книги "Тайны Кремля
Сталин, Молотов, Берия, Маленков"

Автор книги: Юрий Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 50 страниц)

Глава пятая

На XVIII съезде открыто, во всеуслышание о реальной боеготовности СССР не говорили, хотя по утверждению Сталина война уже началась. Лишь пока не приобрела всеобщего, мирового характера. Но именно потому для подготовки отражения почти неизбежного нападения делалось весьма многое. Прежде всего – довольно быстро, за несколько месяцев, была проведена реорганизация явно негодной системы управления теми отраслями экономики, которые напрямую или опосредственно были связаны с производством вооружения.

11 января 1939 года огромный и неповоротливый, доказавший свою неспособность добиться положительных сдвигов в работе, наркомат оборонной промышленности (М. М. Каганович) разделили на четыре, отчетливо выражавших их узкую специализацию. Создали наркоматы: авиационной (НКАП, М. М. Каганович), судостроительной промышленности (НКСП, И. Ф. Тевосян), боеприпасов (НКБ, И. П. Смирнов) и вооружений (НКВ, Б. В. Ванников). Правда, допустили при этом и неизбежные, незначительные огрехи. Ответственность за производство патронов, например, возложили на НКВ, а за выпуск для них гильз и пороха – на НКБ. Кроме того, танковую промышленность, несмотря на всю ее значимость для современной войны, сохранили в виде всего лишь главка (главспецмаш) наркомата машиностроения.

24 января выделение в самостоятельные наркоматы важнейших отраслей продолжили ликвидацией многократно и длительное время преобразовывавшегося наркомтяжпрома (Л. М. Каганович). Взамен его остатков создали наркоматы топливной промышленности (Л. М. Каганович), электростанций и электропромышленности (М. Г. Первухин), черной металлургии (Ф. А. Меркулов) и цветной (А. И. Самохвалов), химической промышленности (М. Ф. Денисов). 5 февраля узкую специализацию управления промышленности продолжили делением наркоммаша (В. К. Львов) на наркоматы тяжелого (В. А. Малышев), общего (П. И. Паршин) и среднего машиностроения (И. А. Лихачев), сохранив в последнем «танковый» главк, а 12 октября завершили, разделив наркомтоппром на наркоматы нефтяной (Л. М. Каганович) и угольной промышленности (В. В. Вахрушев).

Такого рода административные меры незамедлительно подкрепили и финансовыми. 23 марта ПБ пересмотрело ранее принятый народнохозяйственный план на 2-й квартал текущего года и утвердило расходную часть бюджета следующим образом. На НКАП – 1467 млн. рублей, на НКСП – 674,1 млн., на НКВ – 1147,9 млн., на НКБ – 1079,8 млн., на машиностроительные наркоматы – 3518,2 млн., а всего – треть из 23 178,9 млн. ассигнованных на всю промышленность. О возрастании внимания к боеготовности с еще большей очевидностью свидетельствовал и бюджет на весь 1939 год. На НКАП отпустили 2385,4 млн. рублей, на НКСП – 2162,7 млн., на НКБ – 2529,2 млн., на НКВ -1418,9 млн., на НКО – 33 379,3 млн., на НКВМФ – 7724,1 млн., на НКВД – 5442,7 млн., что в целом, с учетом танкостроения, составило ровно половину расходной части бюджета СССР. Данная тенденция стабилизировалась в следующем году. При очередной, ставшей чуть ли не обязательной корректировке планов, на 3-й квартал предусмотрели следующие расходы: по четырем наркоматам оборонной промышленности – в размере 2082 млн. рублей, по трем военным – 15 875 млн., то есть в сумме чуть более половины расходной части бюджета, составлявшей 35 463 млн. рублей[116]116
  РЦХИДНИ, ф. 17, топ. 3, д. 1008, л. 82, д. 1009, л. 52, 54; д. 1025, л. 93, 95.


[Закрыть].

Все это, бесспорно, означало, что стране пришлось отказаться от даже минимальных попыток улучшить в ближайшее время благосостояние населения. Ограничить потребление основных продуктов питания, не расширять, как и прежде, выпуск предметов широкого потребления, сократить расходы на образование, медицину и культуру. Рост затрат на оборону порожден был более чем серьезнейшими причинами. Так, гражданская война в Испании помогла установить донельзя неприятный факт: советское авиастроение не только отстает от германского вдвое по общему числу выпускаемых машин, но и производит устаревшие типы боевой техники. Немецкие истребители Me-109 Е продемонстрировали полное превосходство над отечественными И-16, а бомбардировщики Ю-87 – над СБ. Там же, в Испании, выявились серьезнейшие конструктивные недостатки советских танков, как легких, так и средних, которые предстояло как можно скорее заменить на новые, принципиально отличные от них типы. Наконец, оккупация Чехословакии поставила под сомнение выполнение фирмой Шкода поставок в соответствии с долгосрочным соглашением различных видов пушек, в том числе и 76-мм, 85-мм зенитных орудий, оказавшихся в годы Великой Отечественной войны основой артиллерии ПВО. Необходимые условия для модернизации старых, создания новых оборонных предприятий и обеспечивало как само создание четырех наркоматов оборонной промышленности, так и финансирование необходимых работ, включая разработку новых видов и типов военной техники.

Реформа системы управления, начатая с реорганизации тяжелой промышленности, неизбежно распространилась и на остальные отрасли народного хозяйства. Наркомат легкой промышленности (В. И. Шестаков) был разделен на два – легкой (С. Г. Лукин) и текстильной промышленности (А. Н. Косыгин). Пищевой промышленности (И. Г. Кабанов) – на три: пищевой (В. И. Зотов), мясной и молочной (П. В. Смирнов) и рыбной промышленности (П. С. Жемчужина). Водного транспорта (Н. И. Ежов) – также на два: морского (С. С. Дукельский) и речного флота (3. А. Шашков). Тогда же, весною 1939 года, комитеты промышленности стройматериалов (Л. А. Соснин) и по строительству (С. 3. Гинзбург) преобразовали в наркоматы, а заодно создали новый комитет, по геологии (И. И. Малышев).

И резкое увеличение числа членов правительства СССР, и их относительная свобода от прежде весьма назойливой опеки со стороны отделов ЦК ВКП(б), местных парторганов – ЦК компартий союзных республик, крайкомов, обкомов, и новая кадровая политика, обеспечившая приток квалифицированных специалистов на руководящие посты всех уровней, все это оказало благоприятное воздействие на состояние советской экономики, в том числе и на улучшение оборонной промышленности. Однако более значимым здесь стала та стабильность, которая установилась с начала 1939 года в самом правительстве.

Совместные постановления от 17 ноября и 1 декабря 1938 года, как очень скоро выяснилось, не остались пустой, существующей только на бумаге, декларацией. Они действительно оказали воздействие, и притом решающее, на внутриполитическую ситуацию. Они еще не устранили сам факт необоснованных репрессий, как это можно было бы предположить по их содержанию. Незаконные аресты, приговоры, выносимые внесудебными органами, в том числе и к «высшей мере наказания», не прекратились. Но все же они утратили свой прежний, поистине всеохватывающий, не знающий предела характер. Постановления главным образом, если не исключительно, реально сказались на положении высшего слоя бюрократии – и партийной, и государственной. Ей, и прежде всего ей, обеспечили личную безопасность, устранили, но опять же лишь для нее, постоянную угрозу не просто потери должности, более страшного – потери свободы и даже жизни.

Перемены к лучшему сразу же стали достаточно очевидными, не вызывали никаких сомнений в своей направленности. Как уже отмечалось выше, всего за первое полугодие 1938 года репрессировали, не взирая на занимаемое положение, двух членов ПБ – заместителей председателя СНК СССР С. В. Косиора и В. Я. Чубаря, двух кандидатов в члены ПБ – наркома земледелия Р. И. Эйхе и первого секретаря Куйбышевского обкома П. П. Постышева. И на том карательные акции вдруг прекратились. Правда, 29 марта 1939 года та же участь постигла и наркома водного транспорта и председателя КПК Н. И. Ежова. Однако его арест, снятие с должности, проведенные без какой-либо огласки, скрытно, уже никто не должен был рассматривать как настораживающий рецидив, опасный признак возвращения миновавшей практики. Был предрешен. Являлся последним отзвуком пронесшейся бури. Оказался естественным и закономерным следствием все того же совместного постановления, хотя и несколько запоздавшим. Только после этого члены высшего руководства страны могли почувствовать себя в полной безопасности, обрести уверенность в завтрашнем дне.

За последующие пятнадцать лет, о чем тогда, впрочем, никто не мог знать, из их среды репрессировали только троих. В 1949 году – членов ПБ, заместителя председателя СМ СССР Н. А. Вознесенского и секретаря ЦК ВКП(б), курировавшего органы государственной безопасности, А. А. Кузнецова. А в 1953 году – еще одного члена ПБ, первого заместителя председателя СМ СССР, министра внутренних дел Л. П. Берия.

Та же своеобразная «зона безопасности», но в несколько меньшей степени, распространилась и на следующий по нисходящей уровень властных структур. На наркомов СССР. Убедительным подтверждением тому являются их судьбы, коренным образом изменившиеся вскоре после принятия все того же постановления.

19 января 1938 года первая сессия ВС СССР первого созыва в соответствии с новой Конституцией утвердила правительство страны. Однако лишь половина его состава, 14 из 29 человек, спустя двенадцать месяцев все еще оставалась на своих постах. Остальные были арестованы. Мало того, на протяжении следующего полугодия освободили от занимаемых должностей еще пятерых наркомов. Но вот тут-то и проявилось новое в жизни. Если прежде снятые главы ведомств просто исчезали, притом бесследно, то теперь их всего лишь понижали в должности либо отправляли на пенсию. Именно так произошло с Н. М. Анцеловичем – наркомом лесной промышленности, П. С. Жемчужиной, М. М. Литвиновым, И. А. Лихачевым, Ф. А. Меркуловым, С. Е. Скрынниковым – наркомом заготовок.

Всего с марта 1939 года по июнь 1941 года из 65 человек, входивших в правительство СССР как наркомы или в приравненной к ним должности, освободили от занимаемых постов 20. На первый взгляд, соотношение, близкое к тому, что было в разгар «ежовщины», если не учитывать самое существенное. Четверо – генеральный прокурор А. Я. Вышинский, А. Н. Косыгин, В. А. Малышев, М. Г. Первухин – получили повышение; двое, К. Е. Ворошилов и председатель КСК Р. С. Землячка, стали только заместителями председателя СНК, восемь – понижены в должности. Репрессировали же лишь двоих: М. П. Фриновского, наркома ВМФ, а перед тем, до августа 1938 года, замнаркома внутренних дел – начальника ГУГБ, и Б. Л. Ванникова, арестованного в июне 1941 года, но через несколько месяцев освобожденного и вновь назначенного наркомом, в НКБ. Весьма условно к этому же числу можно отнести М. М. Кагановича, сначала снятого с поста главы НКАП и переведенного директором авиазавода № 1242 и только затем покончившего с собою, а также наркомов боеприпасов И. П. Сергеева, цветной металлургии А. И. Самохвалова и здравоохранения М. Ф. Болдырева, чьи судьбы пока остаются невыясненными.

Весьма немаловажной при подобного рода кадровых перестановках оказалась деталь далеко не формального характера. Начиная с весны 1939 года практически никому из снимаемых с должностей наркомов, за исключением П. С. Жемчужиной[117]117
  Сталинское Политбюро, с. 171–172.


[Закрыть], не предъявлялось обвинений политического характера, никого из них не объявляли врагом народа, не судили. Их освобождали за «провал работы», да и то чаще всего после нескольких предупреждений, выговоров за плохое руководство предприятиями вверенной им отрасли.

Так, вопрос об И. А. Лихачеве впервые возник 14 августа 1940 года в связи с неудачными экспериментами с моделями легковых автомобилей «КИМ» и «ЗиС-101». Затем, 6 сентября, по представлению В. А. Малышева, был отменен как «неправильный» приказ Лихачева по московскому автозаводу. И только после этого, 2 октября, «за неоднократное неисполнение решений правительства и недопустимую практику нарушений конкретных указаний правительства по части соблюдения дисциплины в технологическом процессе производства», последовало решение ПБ: «т. Лихачева снять с поста наркома среднего машиностроения и понизить в должности». Его, но не сразу, а спустя некоторое время, перевели директором московского автозавода[118]118
  РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 1026, л. 50–51; д. 1027, л. 27–28; д. 1028, л. 12.


[Закрыть].

Схожим образом предрешалось снятие с должности и руководителя НКБ И. П. Сергеева. 26 сентября 1940 года ПБ, рассмотрев записку первого секретаря Кировского обкома о «катастрофическом» положении с выпуском продукции на патронном заводе, поручило Л. 3. Мехлису и Л. П. Берия проверить работу наркомата в целом. Через полтора месяца, 11 ноября, по результатам этой проверки были приняты более чем строгие меры. «Предупредили» начальника 2-го главка НКБ Иванова, замнаркома Толстого сняли, понизив в должности, секретаря парторганизации НКБ Акатова освободили от обязанностей, а замнаркома Хренкова арестовали, передав его «дело» в НКВД. Наконец, 1 марта 1941 года, после того, как производство патронов не увеличилось, последовало еще одно решение ПБ – о снятии самого И. П. Сергеева[119]119
  Там же, д. 1027, л. 2; д. 1029, л. 36; д. 1035, л. 26.


[Закрыть].

Резко отрицательной оценкой деятельности сопровождалось и снятие председателя правления Госбанка СССР Н. К. Соколова, проработавшего в этой должности всего полгода – «как провалившегося на работе». Сменившего его Н. А. Булганина обязали «срочно ликвидировать то безобразие в делопроизводстве Госбанка и то преступное отношение к документам, которое обнаружено в Госбанке проверкой Комиссии партийного контроля»[120]120
  Там же, д. 1028, л. 49.


[Закрыть].

Вместе с тем анализ состава правительства СССР за 1939–1941 годы позволяет обнаружить и еще одну, весьма показательную черту, обозначившуюся именно в тот период. Постепенно стало расти количество наркомов, остававшихся на своем посту уже не несколько месяцев, как их предшественники, а значительно, несоизмеримо дольше. Так, из 45 членов СНК Союза на 1941 год в этой должности пятеро проработали шесть лет, четверо – семь лет, шестеро – восемь лет, двое – девять лет, а восемнадцать – более десяти лет. При этом четверо из последних – В. А. Малышев, Г. М. Орлов, М. Г. Первухин и И. Ф. Тевосян – по восемнадцать лет, А. Г. Зверев – почти четверть века, а А. А. Ишков, А. Н. Косыгин, Д. Ф. Устинов – свыше сорока лет, что в конечном итоге не могло не обернуться своей отрицательной стороной.

Но и в тех немногих случаях, когда наркомов все же освобождали – с повышением или понижением, безразлично, – на их место назначали людей не со стороны, как практиковалось два десятилетия, а чаще всего их первых заместителей. Имевших высшее образование, обладавших профессиональным опытом. Так произошло после назначения Первухина зампредом СНК и разделения наркомата электростанций и электропромышленности на два, по отраслям. Преемниками его стали прежние соответствующие заместители: В. В. Богатырев – наркомом электростанций и А. И. Летков – наркомом электропромышленности. Когда же в 1942 году за развал работы сняли Богатырева, его место опять же занял первый заместитель Д. Г. Жимерин. Те же ступени карьеры прошли П. Ф. Ломако – нарком цветной металлургии, И. К. Седин – нефтяной промышленности, С. А. Акопов – среднего машиностроения.

При такой, ставшей закономерностью, системе замещения высших управленческих должностей, наметился и своеобразный, особый вариант ее. В крайне редких, экстраординарных случаях, «под наркома» первого заместителя назначали и специально. Тогда, когда по политическим соображениям было предрешено освобождение главы данного ведомства от занимаемой должности. Равно и для повышения, и для понижения. Примером тому могут служить слишком очевидные по времени и смыслу назначения: Л. П. Берия «под» Н. И. Ежова, А. И. Яшкова «под» П. С. Жемчужину, Н. Г. Кузнецова «под» М. П. Фриновского, М. 3. Сабурова «под» Н. А. Вознесенского.

На постоянстве состава правительства СССР – вполне естественном, нормальном, рабочем его состоянии, от которого изрядно отвыкли за годы массовых репрессий, – благотворно отразилась та стабильность, которая установилась в высших эшелонах власти в целом. Но столь же важным фактором оказались и те далеко не ординарные для тех лет достоинства, которые отныне были присущи практически всем наркомам, получавшим назначение на столь высокий пост начиная с 1939 года. От старой формации руководителей – прежде всего партфункционеров, их отличало то, что они не только имели высшее образование, но даже успели поработать, несмотря на молодость, несколько лет по специальности на производстве, познавая его изнутри. Иными словами, начали действовать те самые критерии подбора кадров, которые восторжествовали на XVIII съезде ВКП(б). Подобный, сугубо деловой, даже прагматический подход и позволил добиться подлинного профессионализма СНК СССР. Уже к концу 1940 года именно такие наркомы и составляли подавляющее большинство – 31 из 47 его членов.

Тот же подход стал все увереннее утверждаться и при назначении председателей комитетов, начальников главных управлений и управлений при СНК СССР, которые хотя и возглавляли самостоятельные ведомства, однако по Конституции утверждались не ВС СССР, а СНК. Например, председателями комитета по делам искусств в 1939 году назначили литературоведа М. Б. Храпченко, по делам геологии – геолога И. И. Малышева, по делам высшей школы – химика С. В. Кафтанова, начальниками главного управления гидрометеослужбы – геофизика, директора Арктического института Е. К. Федорова, главного управления Северного морского пути – известнейшего полярника-хозяйственника И. С. Папанина, главного управления гражданского воздушного флота – летчика В. С. Молокова, Главнефтесбыта – замнаркома нефтяной промышленности Я. И. Донченко, Главлесосбыта – замнаркома лесной промышленности Е. И. Лопухова…

Отступления от таких правил случались все реже и реже, но всякий раз оказывались связанными с необходимостью сохранить для аппаратчиков, ничем не опорочивших себя, высокое, «номенклатурное» положение в бюрократической иерархии. Наиболее типичным случаем такого откровенного формального перемещения может служить утверждение И. Г. Большакова, десять лет проработавшего заместителем управляющего и управляющим делами СНК СССР, председателем комитета по делам кинематографии.

Резкий прыжок вчерашних инженеров, директоров заводов по ступеням иерархической лестницы давался им нелегко, не проходил бесследно. Порождал, прежде всего, тот самый особый стиль работы, который обычно приписывают лишь одним странностям Сталина, предпочитавшего трудиться преимущественно в вечерние и ночные часы. Порождал и тот сдвиг в психике, который неизбежно должен был возникнуть у человека, неожиданно для себя оказавшегося на вершине власти и сумевшего к тому же удержаться там. В единственных, действительно откровенных, в силу случайности избежавших цензуры и самоцензуры, мемуарах человека такого рода – наркома, а затем и министра ВМФ адмирала Н. Г. Кузнецова, так объясняется и оценка новой для выдвиженца ситуации, и постижение им новых для себя правил игры, приспособление к ним.

«Конечно, опыта и знаний было недостаточно, – вспоминал Кузнецов. – Пришлось компенсировать количеством рабочих часов… Убежденный сторонник последовательного продвижения по службе, я повышался чересчур быстро, перескакивая некоторые инстанции, и не выдерживал даже минимального положенного времени на некоторых должностях… Это, бесспорно, недостаток, который я сознавал, пытался компенсировать его подбором опытных людей в свои заместители и чаще советоваться с ними». Но тут же автор воспоминаний вынужден признать малоприятное: «Никогда нельзя полностью полагаться на помощников и доверяться им сверх меры. Нужно рассчитывать только на себя, иначе окажешься при определенных обстоятельствах в глупом положении».

А далее следуют слова, которые никогда ни один парт-функционер не позволил бы себе запечатлеть даже в не предназначенном чужому взгляду дневнике: «Кроме того, на высоком посту требуются не только знания и опыт, и умение, как говорят, держаться крепко за кресло, в котором сидишь». Итогом же чистосердечной самооценки Кузнецовым стало признание перемены характера, порожденной лишь тем, что ему удалось удержаться «в кресле» – «Если в первые месяцы новой службы в Москве я чувствовал, что преждевременно оказался в этом кресле, то постепенно уверовал, что справляюсь с работой на этом посту. Возможно, в этом есть доля преувеличения. Возможно, человек не всегда самокритично подходит к себе и склонен скорее переоценивать свои способности, чем недооценивать их»[121]121
  Кузнецов Н. Г. Крутые повороты. М., 1995, с. 13, 15–16.


[Закрыть].

…Менее заметным, но столь же убедительным свидетельством кардинального перелома в кадровой политике оказалось положение, утвердившееся тогда же повсеместно, и на более низком, республиканском уровне. Но не в начале 1939 года, а гораздо раньше, еще в середине 1938 года, одновременно с проведением выборов в ВС союзных республик и их первыми сессиями. Правда, определяющим там при выдвижении на высшие руководящие посты был признан критерий весьма своеобразный. Не профессионализм, образование, а всего лишь принадлежность к коренной национальности.

Тогда-то и обрели постоянство, столь необходимое для планомерной работы, государственные ветви власти в Белоруссии, Закавказье, Средней Азии. Председатели ПВС и СНК, соответственно, БССР – Н. Ф. Наталевич и К. Н. Киселев, АзССР – М. Касумов и Т. Кулиев, ГрССР – Ф. Махарадзе (а после его кончины в 1941 году – 3. Чубианишвили) и 3. Кецховали, АрССР – Г. Папаян, КазССР – А. Казакбаев и Н. Ундасынов, УзССР – Ю. Ахунбабаев и А. Абдурахманов, ТуркССР – X. Бабаев и А. Худайбергенов, ТаджССР – М. Шагадаев и М. Курбанов, КирССР – А. Толубаев и Т. Кулатов, оставались на своих постах как минимум тот срок, который и предусматривался конституциями этих республик.

Схожее, но лишь отчасти положение можно было наблюдать на Украине. Л. Р. Корниец, избранный в 1938 году председателем ПВС, надолго задержался на вершине власти, но отнюдь не на одном месте. Уже через несколько месяцев был переведен на должность председателя СНК вместо Д. С. Коротченко. Тот, в свою очередь, также не потерял своего «номенклатурного» статуса, но вернулся к исполнению этих обязанностей только в 1947 году. Председателем же ПВС УССР в 1939 году, и притом на шестнадцать лет, стал М. С. Гречуха.

В РСФСР наиболее стабильной оказалась должность председателя ПВС – пять лет подряд, до снятия за аморальное поведение во время визита в Монголию[122]122
  РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 1047, л. 22–23.


[Закрыть], ее занимал А. Е. Бадаев. Пост же председателя СНК Российской Федерации превратился в своеобразную стартовую площадку, ступень перед почти непременным повышением, взлетом на союзный уровень. Н. А. Булганин, утвержденный летом 1938 года, уже в конце того же года был назначен заместителем председателя СНК СССР, председателем правления Госбанка. Его преемника, В. В. Вахрушева, также спустя всего лишь несколько месяцев, утвердили министром угольной промышленности СССР. Только один И. С. Хохлов, так и не поднявшись выше, как его предшественники по этому посту, пробыл в должности четыре года.

Но если торжество новых кадровых принципов для старых союзных республик оказалось неожиданным, внезапным, а потому и в достаточной степени ощутимым, то для молодых, образованных только в 1940 году, оно уже явилось состоянием естественным, само собою разумеющимся и как бы единственно возможным. Отчасти из-за этого именно в высших эшелонах власти последних и начала зарождаться утвердившаяся повсеместно много позже несменяемость. Председатель ПВС Молдавской ССР Бровко пребывал в должности десять лет; Латвийской ССР, А. Кирхенштейн – двенадцать; Карело-Финской ССР, О. Куусинен – шестнадцать; Литовской ССР, Ю. Палецкис – двадцать семь лет. Не очень отставали от них по выслуге и председатели СНК: литовского, М. Гедвилас – шестнадцать лет, латвийского, В. Лацис – девятнадцать лет; карело-финского, П. Прокконен – двадцать три года. Исключение здесь составили лишь первые в Эстонской ССР председатели ПВС – И. Варес, умерший в 1946 году, и СНК – И. Лауристон, скончавшийся в 1941 году и замененный А. Веймером.

Начиная с 1939 года стабильность оказалась присущей не только для государственных, но и партийных структур, прежде всего для руководства аппарата ЦК ВКП(б).

Первым заместителем начальника, а фактически – подлинным постоянно действующим главою УК 31 марта 1939 года ПБ утвердило Н. Н. Шаталина[123]123
  Там же, д. 1008, л.29.


[Закрыть], человека, по старым меркам и представлениям явно чуждого Старой площади. Тридцатипятилетний педагог по профессии, он трудился директором провинциальной школы, учился в аспирантуре, но не имел «опыта руководящей партийной работы», если не считать недолгого пребывания в должности начальника политотдела одного из глубинных совхозов. Тем не менее именно его Маленков приметил, сумел высоко оценить и взял к себе в ОРПО, а всего через несколько месяцев добился назначения Шаталина на один из важнейших в стране постов.

Несколько консервативнее, но только поначалу, проявил себя А. А. Жданов. Хотя и заменил еще в середине января 1939 года одного из старейших деятелей революционного движения В. В. Адоратского на посту директора Института Маркса – Энгельса – Ленина (ИМЭЛ) при ЦК ВКП(б) молодым философом М. Б. Митиным[124]124
  Там же, д. 1005, л. 21.


[Закрыть], более года сохранял своим первым замом по общим вопросам профессионального аппаратчика П. Н. Поспелова[125]125
  Там же, д. 1004, л. 6; д. 1013, л. 1.


[Закрыть]. Уже немолодого по представлениям той поры, сорокалетнего, имевшего за плечами серьезную учебу только в Институте красной профессуры, но зато трудившегося с 1930 года в ЦКК, а с 1937 года – в отделе пропаганды и потому в совершенстве овладевшего неписанными правилами игры, неуклонно действовавшими там, научившегося вести себя, поступать только так, как требовалось.

Лишь в сентябре 1940 года, и скорее всего не по инициативе самого Жданова, как можно с большой долей уверенности предполагать, в УПиА начались, наконец, серьезные перемены. После того, как в силу добавившихся «нагрузок» Андрей Александрович больше не мог лично руководить управлением, ежедневно и постоянно вникая во все рутинные дела, его преемником оказался не Поспелов, которого тотчас направили главным редактором «Правды», а Георгий Федорович Александров[126]126
  Там же, д. 1027, л. 35.


[Закрыть]. Человек, еще более, нежели Шаталин, чуждый старому аппарату. Выпускник Коммунистического университета преподавателей общественных наук, он несколько лет проработал в Московском институте философии, литературы и искусства (МИФЛИ). Заведовал там сначала философским отделением, а затем кафедрой истории философии, ибо в свои тридцать лет был автором трех Серьезных научных трудов, доктором философских наук. Потом возглавлял редакционно-издательский отдел исполкома Коминтерна (ИККИ), откуда 21 января 1939 года его и перевели в ЦК, утвердили заместителем заведующего отделом пропаганды и агитации по вопросам пропаганды[127]127
  Там же, д. 1005, л. 61.


[Закрыть].

Став начальником УПиА, Александров сумел избавиться, правда, лишь два года спустя, от доставшихся ему «в наследство» замов-аппаратчиков, Д. А. Поликарпова и А. А. Лузина. Добился перевода руководителями первого – Всесоюзным радиокомитетом, а второго – Лекционным бюро при Комитете по делам высшей школы. Вместо них привлек близких по духу, взглядам коллег по преподаванию в МИФЛИ литературоведа А. М. Еголина, философов М. И. Иовчука, с которым Георгию Федоровичу довелось сотрудничать и в ИККИ, П. Н. Федосеева[128]128
  Там же, д. 1047, л. 78; д. 1048, л. 32.


[Закрыть].

Александров на посту начальника УПиА сразу же положительно зарекомендовал себя, проявив полное понимание требуемого от него. Продемонстрировал – разумеется, с одобрения свыше, и Жданова, и всего узкого руководства – принципиально новый стиль работы. Заставил подчиненных сосредоточить все внимание главным образом на том, что в то время не без основания считалось важнейшим инструментом массовой агитации: на кино, театре, литературе. На том, что в условиях крайне слабо развитой радиофикации, при отсутствии у населения привычки регулярно читать прессу, и позволяло донести до всех – и неграмотных, и полуграмотных, новые идеологические установки в наиболее доступной, образной форме.

Решая эту задачу, Александров утвердил на ПБ всего за четыре последних месяца 1940 года семь подготовленных при его участии в УПиА развернутых постановлений (за 1938 год был одобрен всего один такого рода документ, осуждавший документальный роман-хронику Мариэтты Шагинян «Семья Ульяновых»; в 1939 – два, причем в обоих случаях «обвиняемым» оказался поэт Илья Сельвинский)[129]129
  «Литературный фронт». Сборник документов. М., 1994, с. 34, 40, 43.


[Закрыть]. Постановлений, которые вынуждали драматургов, прозаиков и поэтов незамедлительно скорректировать свое творчество применительно к новому идеологическому курсу. А выразил же суть перемен, хотя вроде бы применительно лишь к театру, председатель комитета по делам искусства М. Б. Храпченко в статье, далеко не случайно именно тогда опубликованной «Правдой». В ней же прямо отмечалось: «До последнего времени создавалось огромное количество пьес о шпионах и диверсантах. Замечательные люди нашей страны, творцы новой жизни, совершающие героические дела, были отодвинуты в сторону. С каким-то особым усердием некоторые драматурги изображали мерзость, человеческую подлость. Сейчас эта волна сошла»[130]130
  Правда. 1940, 25 октября.


[Закрыть].

Для большинства принятых в конце 1940 года постановлений общим, характерным оказались две черты – отсутствие суровых «оргвыводов», а также какой бы то ни было официальной информации о них, не говоря уже о самом содержании. Их не публиковали, препятствуя, тем самым, возможности невольно сделать из них очередной жупел, появление повода для развязывания недопустимой политической кампании. Знакомили с документами кулуарно, лишь тех, кто подвергался критике, да еще руководство Союза советских писателей СССР, а если требовалось, то и ведущих кинорежиссеров. Добивались тем самого важного: именно деятели литературы и искусства, уже от своего имени, обрушивали критику на избранных послужить другим примером.

ЦК ВКП(б) удовлетворялось исключением «порочных» пьес – Анатолия Глебова «Начистоту», Валентина Катаева «Домик», Михайла Козакова «Когда я один», Леонида Леонова «Метель» – из репертуара всех без исключения театров страны да резкой, зачастую невразумительной критикой в «Правде», «Литературной газете», «Советском искусстве». Когда же круг критикуемых начинал выходить за предусмотренные пределы, УПиА пресекал дальнейшую публикацию такого рода статей. Но в отдельных случаях даже косвенные сведения о такого рода постановлениях не выходили за пределы самого узкого круга заинтересованных лиц. Именно так произошло с постановлением от 20 октября 1940 года – о книге уральского беллетриста Н. Борисова «Выговор», и от 29 октября – о сборнике стихов поэтессы Анны Ахматовой «Из шести книг».

Единственным исключением оказалось резкое осуждение фильма режиссеров А. Столпера и Б. Иванова по сценарию Александра Авдеенко «Закон жизни». Сначала, 16 августа 1940 года, на него обрушилась «Правда», несколько дней спустя – ведущие кинематографисты – Г. Рошаль, Ю. Райзман, А. Мачерет во время обсуждения на киностудии «Мосфильм». Только потом к хору критиков присоединился и Сталин, сурово оценив недостатки, главным образом, сценария, на заседании ОБ 9 октября[131]131
  «Литературный фронт», с. 48–49, 53–55, 58; КПСС в резолюциях… т. 7, с. 181–184.


[Закрыть]. Потому-то и последовало уже ставшее редчайшим: исключение Авдеенко из ССП, отзыв его из депутатов горсовета Макеевки, наконец, как финал, исключение из рядов ВКП(б). И все же, что и характеризовало новый период в жизни страны, писателя не репрессировали. Три года спустя, сочтя, что он «исправился», «осознал» свои ошибки, ему позволили вернуться в журналистику, разрешив публиковаться в «Красной звезде». Еще годом позже открыли дверь в литературу, напечатав в журнале «Новый мир» его роман «Большая семья», и вновь приняли в партию.