Текст книги "Тайны Кремля
Сталин, Молотов, Берия, Маленков"

Автор книги: Юрий Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 50 страниц)

В тот же день Сталин, используя на этот раз дипломатические каналы, уведомил Тито о кардинальном изменении своего прежнего отношения к созданию нового государства. «В Москве получено сообщение, – отмечалось в очередном советском документе, – что Югославия намерена в ближайшие дни направить одну свою дивизию в Албанию к южным ее границам… Москва опасается, что в случае вступления югославских войск в Албанию англосаксы расценят этот акт как оккупацию Албании югославскими войсками и нарушение ее суверенитета, при этом возможно, что англосаксы используют этот факт для военного вмешательства в это дело под предлогом „защиты“ независимости Албании». Не довольствуясь одними объяснениями, Кремль поспешил ужесточить позицию. Уже 1 февраля Тито была вручена телеграмма, подписанная Молотовым, но выражавшая мнение Сталина. Разгневанного тем, что его могли втянуть не в холодную, а во вполне горячую войну с США и Великобританией. Советское правительство, говорилось в этом своеобразном послании, «совершенно случайно узнало о решении югославского правительства относительно посылки ваших войск в Албанию… СССР не может согласиться с тем, чтобы его ставили перед совершившимся фактом. И, конечно, понятно, что СССР как союзник Югославии, не может нести ответственности за последствия такого рода действий, совершаемых югославским правительством без консультаций и даже без ведома советского правительства»[631]631
  Там же, с. 336–337.


[Закрыть].

Для разрешения кризисной ситуации Сталин потребовал незамедлительно созвать совещание трех заинтересованных сторон, югославской, болгарской и советской. Встречу на высшем уровне, которая и открылась в Москве 10 февраля 1948 года. СССР на ней представляли Сталин, Молотов, Маленков, Жданов, Суслов и Зорин; Болгарию – Димитров, Коларов и Костов; Югославию – только Кардель, Бакарич, Джилас и Попович.

На совещании Сталин не выступил, предоставив сделать это Молотову. Лишь время от времени, прерывая ораторов, бросал короткие реплики. Предельно эмоциональные. Резкие, даже злые. Но именно они и позволяют понять тогдашнее состояние Иосифа Виссарионовича. Не скрываемый им – ведь вокруг только свои – страх. Смертельную боязнь того, чем рано или поздно может обернуться созданная им самим с огромным трудом блоковая система, призванная надежно обеспечить безопасность СССР. К чему могут привести непродуманные, несогласованные не действия, а всего лишь заявления Белграда и Софии. К каким, скорее всего, приведет оценкам их Западом, сознательно истолковывающим все по-своему, в соответствии с собственными надуманными представлениями о заведомой «агрессивности» Москвы.

Позволяют реплики установить и иное. Сталин был уверен: в накалившейся до предела международной обстановке даже выражение намерений может неожиданно послужить поводом для локального поначалу, балканского конфликта. Ну, а тот неизбежно перерастет в третью мировую войну. Втянет и США – в соответствии с доктриной Трумэна, и СССР – как союзника Югославии. Приведет к самому нежелательному, ибо Москва, не обладая ни атомными бомбами, ни дальними бомбардировщиками, обязательно проиграет, потерпит сокрушительное поражение.

Потому-то Сталин и пытался втолковать Димитрову существенную разницу между его былым партийным постом и нынешней должностью главы правительства Болгарии. Объяснял порождаемую последней высочайшую ответственность за судьбу не только своей страны, но и всех государств, связанных с нею союзами о взаимопомощи, особенно – Советского Союза. «Вы хотели удивить мир, – ехидно заметил Иосиф Виссарионович, – как будто Вы все еще секретарь Коминтерна». Потом стал внушать высоким гостям: «Все, что Димитров говорит, что говорит Тито, за границей воспринимается как сказанное с нашего ведома». А еще позже, прервав Молотова, зачитывавшего текст одного из пунктов югославо-болгарского соглашения, прямо заявил: «Но ведь это превентивная война…» И не смущаясь откровенной поучительности, добавил: «Это самый обычный комсомольский выпад. Это обычная громкая фраза, которая только дает пищу врагам»[632]632
  Там же, с. 340–341.


[Закрыть]. Явно подразумевал отсутствие у Димитрова и Тито государственной мудрости.

Встреча завершилась на следующий день подписанием СССР с Югославией и Болгарией порознь соглашений о консультациях по внешнеполитическим вопросам. Однако ни сама встреча, ни появившиеся как ее результат документы не устранили серьезных опасений Кремля в непредсказуемости последствий происшедшего. Вынуждали искать способ, который твердо убедил бы Запад – Вашингтон и Лондон, в истинных, миролюбивых намерениях Советского Союза. Единственным же средством для того могло стать дезавуирование подписанного в Евксинограде соглашения. Либо обоими его создателями, либо хотя бы одной стороной, но при обязательном отстранении от него Москвы. И непременного согласия на то Тито или Димитрова.

Георгий Димитров уже на совещании выразил полную готовность отречься от своих прежних заявлений и замыслов. Позиция же Иосипа Броз Тито пока оставалась неясной, прежде всего из-за его непонятного отказа приехать в Москву. Прояснилась только 1 марта, когда расширенное заседание ПБ КПЮ в своем решении зафиксировало особое мнение по поводу происшедшего: «В последнее время отношения между Югославией и СССР зашли в тупик»[633]633
  Там же, с. 343.


[Закрыть]. Получив информацию о том, узкое руководство попыталось использовать привычный способ жесткого давления. Как первое более чем серьезное предупреждение, 18 марта отозвало из Югославии советских советников – экономических и военных. И практически одновременно – уже 27 марта, Молотов и Сталин (именно в такой последовательности и далеко не случайно стояли их подписи) специальным письмом выразили руководству Югославии политическое недоверие, сознательно преувеличенно обвинили его в ревизионизме и оппортунизме. Это грубое по форме, тону послание, без сомнения, и придало драматический характер всем последующим событиям. Явно спровоцировало их.

Оскорбленный Тито не стал торопиться. Проект своего ответа вынес на обсуждение пленума ЦК КПЮ, созванного лишь 12 апреля. Тот же не только полностью поддержал своего лидера, одобрив именно его позицию в конфликте, но и пошел гораздо дальше. Обвинил члена ПБ С. Жуйовича и члена ЦК А. Хембранга, выступивших в защиту взглядов Сталина, в… шпионаже в пользу Москвы. Столь неожиданный, даже странный поворот при обсуждении вопроса, усугубили А. Ранкович и сам Тито, заявившие в прениях, что СССР, мол, давно уже создал в Югославии свою разветвленную всеохватывающую разведывательную сеть. Тем самым, и отнюдь не по инициативе Кремля, в полемике двух стран, двух партий и появился как самый весомый, хотя и бездоказательный, аргумент, присущий лишь охоте за ведьмами.

Между тем Сталин еще до получения ответа Тито поспешил сделать окончательный выбор. Решил объявить югославского лидера не только главным, но и единственным виновником обострения отношений. Счел необходимым принести союзные отношения с крупнейшей балканской страной в жертву. Отказаться открыто от советского влияния на нее ради того, чтобы избежать весьма еще проблематичного военного конфликта с Западом. Доказать весьма радикальным образом, что Москва не собирается вмешиваться в греческие дела. А заодно, связав общей ответственностью лидеров и правящие партии стран Восточной Европы, окончательно превратить их в покорных исполнителей только своей воли. Продемонстрировать, кому же позволено определять и внешне-, и внутриполитический курс, отныне общий для всех без исключения членов пока официально не оформленного, но тем не менее уже реально существующего советского блока. Для того использовал механизм бездействовавшего год и наконец пригодившегося Информбюро.

Центральным комитетам входивших в него компартий «для информации» было направлено письмо от 27 марта с явным желанием заручиться одобрением его. Единодушные резолюции в поддержку Москвы вскоре, как и предполагалось, начали поступать в Белград, придав тем самым двусторонней полемике широкий, международный характер. Подтолкнули, в чем трудно сомневаться, Югославию к непродуманному шагу, усугубившему ситуацию – демонстративному игнорированию ею соглашения с СССР от 11 февраля. Дважды. В связи с попыткой США, Великобритании и Франции пересмотреть Парижский мирный договор и передать Свободную территорию Триест под управление одной Италии. И в связи с должным насторожить заявлением США о нежелании поддерживать Грецию в ее стремлении изменить в свою пользу границу с Албанией, использовав Вооруженные Силы.

Подобного рода «компромат» – любые подлинные и надуманные ошибки югославского руководства, тщательно выявлялись, бережно копились услужливым и предусмотрительным Сусловым с помощью сотрудников подчиненного ему международного отдела. Регулярно приобретали форму «записок», направляемых членам ПБ ВКП(б). Помогли Сталину счесть, что проблема назрела и ее необходимо рассмотреть на совещании Информбюро не позднее первой половины июня. Именно такое предложение содержало новое, от 4 мая, письмо Сталина в адрес восьми компартий. В Варшаву, Прагу, Будапешт, Бухарест, Софию, Белград, Париж и Рим.

Несмотря на категорическое возражение КПЮ, 19 июня совещание все же открылось, на этот раз – под Бухарестом. ВКП(б) на нем представляли не только Жданов и Маленков, но еще и Суслов, вполне заслуживший наконец столь высокое поручение. Два дня ушло на двусторонние консультации, согласование общей позиции и ожидание скорее всего невозможной, но весьма желательной капитуляции КПЮ, приезда ее делегации в румынскую столицу. Только по истечении срока, отведенного Белграду – 21 июня, работа совещания началась. Разумеется, с доклада Жданова, построенного на основе положений писем от 27 марта и 4 мая, а также тенденциозно излагавшихся действий югославской компартии, в том числе и решений ее апрельского пленума. С использованием давно забытых приемов шельмования, формулировок типа «Всю ответственность за создавшееся положение несут Тито, Кардель, Джилас и Ранкович. Их методы – из арсенала троцкизма». И с неизбежными при подобном подходе выводами: «своими антипартийными и антисоветскими взглядами, несовместимыми с марксизмом-ленинизмом…руководители КПЮ противопоставили себя коммунистическим партиям, входящим в Информбюро… ЦК КПЮ ставит себя и югославскую компартию вне семьи братских компартий…»[634]634
  Там же, с. 112, 385–386.


[Закрыть]

Все участники прений – Якуб Берман (ПРП), Матиаш Ракоши (ВНР), Жак Дюкло (ФКП), Трайчо Костов (БРП), Рудольф Сланский (КПЧ), Пальмиро Тольятти (ИКП), Василе Лука (РРП) – не только поддержали отлучение товарищей по движению, но и внесли свою лепту в обвинение Белграда во всех смертных грехах. А 23 июня совещание приняло ту самую резолюцию, ради которой его и созвали – «О положении в Коммунистической партии Югославии». Не только повторившую оценку, уже высказанную от имени ВКП(б) Ждановым, решение об исключении КПЮ из Информбюро. Содержавшую и новое, весьма показательное, недвусмысленно формулировавшее возможное будущее вмешательство СССР в дела любых компартий:

«Информбюро не сомневается, что в недрах компартии Югославии имеется достаточно здоровых элементов, верных марксизму-ленинизму, верных интернационалистическим традициям югославской компартии, верных единому социалистическому фронту. Задача этих здоровых сил КПЮ состоит в том, чтобы заставить нынешних руководителей открыто и честно признать свои ошибки и поправить их, порвав с национализмом, вернуться к интернационализму и всемерно укреплять единый социалистический фронт против империализма, или, если нынешние руководители КПЮ окажутся неспособными на это, сменить их и выдвинуть новое, интернационалистическое руководство КПЮ.

Информбюро не сомневается, что компартия Югославии сумеет выполнить эту почетную задачу»[635]635
  Правда, 1948, 29 июня.


[Закрыть].

При анализе возникновения, развития советско-югославского конфликта на его первом этапе заслуживает самого пристального внимания не только его подлинная цель, но и многое иное. То, что Сталин при решительных действиях стремился отойти на второй план, прикрываясь именем Молотова. Превратил по форме межпартийные разногласия в подчеркнуто межгосударственные. Позаботился о том, чтобы в резолюции Информбюро фигурировали весьма важные для его жесткого внешнеполитического курса новые по содержанию формулировки. «Единый социалистический фронт», скрывавший за собою Восточный, советский блок. «Интернационализм», означавший в возникшей ситуации полное подчинение каждой страны, входившей в блок, общим интересам, выражавшимся исключительно Советским Союзом. «Национализм», под которым теперь следовало понимать отступление от общеблоковых позиций, игнорирование их.

Столь серьезная, значительная жертва как Югославия требовала, судя по всему, равноценного ответного хода со стороны Запада. Такого, который компенсировал бы потерю, уравнял позиционное положение в Европе в условиях пока еще не принявшего необратимую форму противоборства США и СССР. А единственно возможным для Москвы встречным шагом бывших союзников мог стать их отказ от контроля над своими зонами оккупации Берлина. Потому-то не когда-либо, а именно в канун того самого дня, когда второе совещание Информбюро завершило свою работу отлучением югославской компартии, Кремль и начал вторую радикальную внешнеполитическую акцию. Призванную либо подтолкнуть Вашингтон, Лондон и Париж, либо вынудить их принять ожидаемое решение. 22 июня командующий советскими оккупационными войсками в Германии маршал Соколовский уведомил своих коллег, генералов Клея, Робертсона и Кенига об установлении блокады Западного Берлина.

Узкое руководство пошло на то, что не только выглядело вполне оправданным, обоснованным, но и к чему его практически подталкивали сепаратные действия США, Великобритании и Франции. Как уже отмечалось выше, пятая сессия СМИД, призванная согласовать условия мирного договора с Германией, закончилась ничем. Возможно, Москва и смирилась бы с очередной неудачей дипломатов, с новой затяжкой решения важнейшего для нее внешнеполитического вопроса. Продолжала бы уповать на разрешение рано или поздно проблемы, дожидаясь следующей встречи министров иностранных дел четырех держав. Но никак не могла согласиться с тем, что произошло всего два месяца спустя.

20 февраля 1948 года собравшиеся в Лондоне главы внешнеполитических ведомств США, Великобритании и Франции, подчеркнуто игнорируя и интересы СССР, и его неоспоримое право участвовать в решении германского вопроса, пришли к необычному соглашению. Одобрили экономическое присоединение Саарской области к Франции, а также пожелание Бельгии, Нидерландов и Люксембурга более активно влиять на разрешение германской проблемы. Но и на том Вашингтон, Лондон и Париж не остановились, объявили о том, что сразу же получило название «лондонские рекомендации». О распространении плана Маршалла на три западные зоны оккупации Германии. О необходимости предоставить немецкому народу возможность создать юридическую основу – конституцию – для свободной и демократической формы правления и достижения единства страны. О передаче немцам в самое ближайшее время полной ответственности за управление страной и ограничении в этих целях до минимума прав оккупационной администрации.

СССР поначалу реагировал на происходившее вполне корректно, нотами. От 13 февраля, 6 марта. В них же подчеркивалось: подобные действия уже «привели к подрыву соглашения четырех держав о Контрольном совете в Германии и к подрыву потсдамского соглашения о совете министров иностранных дел, на который была возложена вся подготовительная работа по мирному урегулированию в Европе. Эта политика трех держав не только не содействует установлению прочного демократического мира в Европе, но и чревата такими последствиями, которые могут быть только на руку всякого рода поджигателям новой войны»[636]636
  Внешняя политика Советского Союза. 1948 год. Ч. 1. М., 1950, с. 146.


[Закрыть].

Неформальный ответ Запада оказался более чем своеобразным. 23 марта Вашингтон, Лондон и Париж объявили об отказе продолжать участвовать в работе Контрольного совета в Германии. А 4 мая посол США в Москве Смит на встрече с Молотовым, состоявшейся по его инициативе, не обмолвился о происходившем – об откровенно сепаратных действиях, не сказал ни слова по германской проблеме, и лежавшей в основе последних. Зато использовал заключение Советским Союзом в феврале – апреле новых договоров о дружбе и взаимопомощи с теми странами, где незадолго до того изменились строй и форма правления – с Румынией, Венгрией, Болгарией, а также и февральские «события» в Чехословакии как повод для обвинения Москвы в ухудшении двухсторонних отношений. «Европейское сообщество стран и США, – заявил Смит, – встревоженные тенденциями советской политики, сплотились для взаимной самозащиты, и Соединенные Штаты полны решимости играть свою роль в этих совместных мероприятиях, направленных на восстановление и самооборону». Попытался таким образом представить то, что делал Запад в феврале следствием предпринятого СССР позже, в феврале – апреле. Правда, понимая всю уязвимость подобных умозаключений, Смит (вернее, стоявший за ним государственный департамент) высказался и более оптимистично: «Мы до сих пор никоим образом не отказались от надежды на такой поворот в событиях, который даст нам возможность найти путь к установлению хороших и разумных отношений между нашими двумя странами вместе с коренным ослаблением того напряжения, которое в настоящее время повсюду оказывает столь неблагоприятное влияние на международные отношения»[637]637
  Там же, с. 195, 197.


[Закрыть]. Прозрачно намекнул тем самым, что лишь отказ СССР от влияния на страны Восточной Европы, рассмотрения Москвой их как сферы советских интересов, национальной безопасности и может послужить основой для улучшения отношений двух стран.

Пять дней потребовалось узкому руководству на то, чтобы определить свое отношение к такому по сути категорическому требованию. Только 9 мая Молотов пригласил Смита и изложил ему, а вместе с тем государственному департаменту и президенту Трумэну, советскую позицию. Отказался от каких бы то ни было возможных уступок в Восточной Европе, сочтенных совершенно неприемлемыми для СССР. Вместе с тем выразил и искреннюю готовность к улучшению отношений. Советское правительство, отметил Вячеслав Михайлович, «всегда проводило политику миролюбия и сотрудничества в отношении Соединенных Штатов Америки, которая всегда встречала единодушное одобрение и поддержку со стороны народов СССР. Правительство СССР заявляет, что оно и впредь намерено проводить эту политику со всей последовательностью»[638]638
  Там же, с. 201.


[Закрыть].

Не довольствуясь тем, узкое руководство попыталось усилить значимость сделанного предложения. 17 мая, использовав как формальный предлог открытое письмо кандидата в президенты США Генри Уоллеса, теперь уже Сталин подтвердил неизменность прежней советской позиции по фундаментальному вопросу международных отношений. «Несмотря на различие экономических систем и идеологий, – подчеркнул Иосиф Виссарионович в ответе, – сосуществование этих систем и мирное урегулирование разногласий между СССР и США не только возможны, но и, безусловно, необходимы в интересах всеобщего мира»[639]639
  Правда. 1948, 18 мая.


[Закрыть].

Однако последовательные и достаточно твердые заверения со стороны Москвы оказались напрасными. Запад не проявлял ни малейшей склонности к даже поискам компромисса. Продолжил действия, направленные на окончательный раскол и Германии, и Европы. О том свидетельствовало коммюнике завершившегося 1 июня Лондонского совещания. Оно зафиксировало окончательное утверждение ранее согласованных мер чисто экономического порядка, направленных на объединение трех западных зон Германии и неминуемое присоединение последней к Западному союзу. Констатировало и более серьезное: изменение германской границы, но только западной, в пользу стран Бенилюкса. То, что в соответствии с решениями Ялтинской и Потсдамской конференций являлось прерогативой только мирной конференции при непременном участии Советского Союза.

Наконец, чтобы осуществить высказанные намерения, сделать их необратимыми, США, Великобритания и Франция объявили 18 июня о проведении в своих зонах оккупации денежной реформы. Введении в них и, разумеется, в Западном Берлине, новой, единой германской марки. Это вынудило узкое руководство окончательно остановиться на наиболее жестком варианте внешнеполитического курса, отныне вполне оправданном, неизбежном введении с 23 июня полной блокады Западного Берлина. А чтобы усилить свою позицию, подкрепило его единодушной поддержкой стран Восточной Европы. Заявлением срочно, 23 июня, созванного в Варшаве совещания министров иностранных дел СССР, Албании, Болгарии, Чехословакии, Югославии (это был последний раз, когда Белград выступил единым фронтом с Москвой), Польши, Румынии и Венгрии. Тем самым Западному союзу и США продемонстрировали: отныне им предстоит иметь дело не с одним Советским Союзом, но с Восточным блоком, тесно сплоченным вокруг своего бесспорного лидера.

Холодная война стала реальностью. Очевидностью.