Текст книги "Тайны Кремля
Сталин, Молотов, Берия, Маленков"

Автор книги: Юрий Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 50 страниц)

Все же свести реорганизацию только к ставшей в тот момент остро необходимой, просто неотложной подготовке страны к войне, скрытной мобилизации экономики невозможно. К реформе и довольно успешно, явно приложили руку те силы, которые никак не могли смириться с потерей партией и своей лично монополии на власть. Силы, которые вот уже полтора года настойчиво и последовательно подвергали ревизии основополагающее постановление XVIII съезда. Именно это и объясняет малопонятное на первый взгляд, даже бессмысленное, казалось бы, требование к членам и кандидатам в члены ПБ, теперь и составлявшим (за исключением Булганина) БСНК, действовать строго в соответствии с указаниями… того же ПБ, привычно названного в документе «ЦК ВКП(б)». Отсюда и установление контроля со стороны секретариата ЦК за всеми, «имеющими сколько-нибудь серьезное значение», приказами НКО, что лишало военное ведомство инициативы именно в тот момент, когда она требовалась как никогда. Словом, весьма тонко, почти незаметно, была сделана попытка восстановить зависимость профессионалов от мнения непрофессионалов, слишком часто оказывавшегося некомпетентным, а потому и ошибочным.

Но как бы то ни было, реорганизацию провели как нельзя вовремя. И далеко не случайно она совпала с активизацией Советского Союза на международной арене, со становившимся все тверже противостоянием агрессивным действиям Германии.

24 марта, явно стремясь облегчить Турции переход к более тесному военному сотрудничеству с Грецией и Югославией, советское правительство гарантировало Анкаре «полное понимание и нейтралитет СССР» в случае нападения на нее[218]218
  Правда. 1941, 25 марта.


[Закрыть]. И почти сразу же после этого Кремль впервые бросил открытый вызов Германии, использовав как повод перемены, которые произошли в Белграде. Там 27 марта группа офицеров ВВС во главе с генералом Душаном Симичем, полная решимости сопротивляться немцам, совершила переворот. Отстранила принца-регента Павла и премьер-министра Д. Цветковича, подписавшего накануне протокол о присоединении Югославии к Тройственному пакту. Восемь дней спустя делегация нового белградского руководства прибыла в Москву и поздно вечером 5 апреля подписала договор с Советским Союзом о дружбе и ненападении. В соответствии с ним стороны обязались «воздерживаться от всякого нападения в отношении друг друга и уважать независимость, суверенные права и территориальную целостность СССР и Югославии». В случае же нападения на одну из сторон, другая обязывалась «соблюдать политику дружеского отношения к ней»[219]219
  Там же, 6 апреля.


[Закрыть]. Мало того, сразу же после подписания договора, Сталин приступил к обсуждению с послом Гавриловичем вопросов военных поставок Югославии. А 13 апреля, воспользовавшись остановкой в Москве следовавшего из Берлина на родину министра иностранных дел Японии Иосуке Мацуока, Советский Союз добился подписания советско-японского пакта о нейтралитете[220]220
  Там же, 14 апреля.


[Закрыть]. Устранил тем самым для себя вероятность войны на два фронта.

Так Кремль все больше и больше дистанцировался от того подхода к решению международных вопросов, который лег в основу советско-германского пакта, все убедительнее демонстрировал новые принципы своей внешней политики, готовность к борьбе с нацистской агрессией. К сожалению, весной 1941 года все эти усилия оказались напрасными. На рассвете 6 апреля части вермахта вторглись в пределы Греции и Югославии. Оставленные Великобританией на произвол судьбы, обе балканские страны почти сразу же прекратили сопротивление. 17 апреля акт о капитуляции подписала Югославия, а 24 – Греция. Британские, австралийские и новозеландские войска, практически так и не встретившиеся с противником на поле сражения, были спешно эвакуированы на Крит, а месяц спустя – в Египет.

Несмотря на столь стремительно и явно к худшему развивавшиеся события, Кремль все же в очередной раз пошел на то, чтобы продемонстрировать свою новую позицию. 12 апреля Вышинский пригласил венгерского посла Криштофи и заявил ему: «советское правительство не может одобрить» того, что «Венгрия начала войну против Югославии»[221]221
  Там же, 13 апреля.


[Закрыть]. Не могло оставаться и тени сомнения – неодобрение в равной, если не в большей степени относится и к инициатору агрессии, Германии. Но Лондон снова не понял или не захотел понять сигнал, поданный ему Москвою. Его в те недели больше беспокоила глобальная стратегия, и прежде всего положение на Ближнем Востоке, ставшее опасным для интересов Британской империи.

В апреле африканский корпус генерала Роммеля развил успешное наступление в Киренаике и вскоре вышел к египетской границе. Одновременно достаточно серьезная угроза возникла и к востоку от Суэца. Иракская армия по приказу пришедшего к власти 3 апреля пронацистски настроенного премьера Рашида Али начала боевые действия против британских сил, расположенных на авиабазе Хаббания. В случае успеха Рашида Али Германия могла, не прибегая практически к силе, установить контроль над одним из важнейших нефтедобывающих районов мира. Мало того, все еще медлившие с окончательным решением вишистская Франция со своими североафриканскими и ближневосточными колониями, Португалия, Испания, а возможно и Турция, Иран непременно примкнули бы к Тройственному пакту. Предрешили бы исход Второй мировой войны.

Тем не менее Лондон продолжал пренебрежительно относиться к потенциальным возможностям союза с Москвой. 18 апреля Стаффорд Криппс вручил Вышинскому довольно странную по замыслу и целям памятную записку своего МИДа. В ней откровенно признавалось: «Сохранение неприкосновенности Советского Союза не представляет собой прямого интереса для правительства Великобритании», хотя и оговаривалось, что если Германия нападет на СССР, «правительство Великобритании, исходя из собственных (выделено мною. – Ю. Ж.) интересов, стремилось бы… оказать содействие Советскому Союзу в его борьбе». Вместе с тем записка не оставляла сомнений в том, что Лондон может и отказаться от проводимой политики вооруженной конфронтации: «Определенным кругам в Великобритании могла бы улыбнуться идея о заключении сделки на предмет окончания войны…»[222]222
  Цит. по: Бережков В. М. Страницы дипломатической истории. М., 1982, с. 83–84.


[Закрыть].

Столь двусмысленная позиция страны, последней, в одиночестве продолжавшей борьбу с Германией, вынуждала Кремль внешне придерживаться, как и США, изоляционизма. Продолжать прежнюю тактику балансирования, призванную добиться лишь одного – максимальной отсрочки вступления в войну. К тому советское руководство подталкивала еще и та противоречивая информация, которая поступала по линии как разведывательного управления НКО, так и первого управления НКГБ. Поначалу, с февраля, она однозначно свидетельствовала о том, что Гитлер решил напасть на СССР в ближайшие месяцы. Однако с конца апреля стали появляться и иные сведения. О том, что Германия, мол, отказалась от применения силы и попытается получить от Советского Союза необходимые ей сырье и продовольствие путем давления[223]223
  Нежников Ю. Кремль боялся провокации и не верил разведке//Литературная газета. 1995, 21 июня.


[Закрыть].

Именно эти обстоятельства и обусловили проведение Кремлем своеобразной политики, лишь непосвященным казавшейся странной, непоследовательной. Политики, основой которой несмотря ни на что оставалась защита национальных интересов и вместе с тем непризнание Гитлера победителем. Так, 22 апреля советское правительство заявило Берлину протест в связи с многочисленными фактами нарушений самолетами германских ВВС воздушного пространства СССР[224]224
  Правда. 1941, 23 апреля.


[Закрыть]. В то же время Москва 3 мая признала правительство Рашида Али, 7 мая предложила персоналу посольств Бельгии и Норвегии (спустя год после оккупации этих стран Германией!) покинуть пределы Советского Союза, а 8 мая прервала отношения с Югославией.

Казалось бы, произошел очередной, и притом крутой поворот во внешней политике. Однако на деле подобные дипломатические шаги оказались всего лишь отвлекающим маневром. Призваны были поддержать за рубежом впечатление якобы сохранявшейся в Кремле неуверенности при оценке международного положения, колебаний при выработке курса. В действительности же у советского руководства больше не оставалось сомнений в том, что война с Германией неминуема, что начнется она весьма скоро. Не оставалось потому сомнений и в том, что настала пора завершить создание военного кабинета.

Бесспорным доказательством сделанного окончательно и бесповоротно выбора стало постановление ПБ, принятое 4 мая, но опубликованное только три дня спустя как указ ПВС СССР. Последний, как обычно, оказался кратким: освободить В. М. Молотова от обязанностей председателя СНК СССР, на освободившуюся должность назначить И. В. Сталина[225]225
  Там же, 7 мая.


[Закрыть]. Свидетельствовал: первый секретарь ЦК ВКП(б), более восемнадцати лет остававшийся формально как бы в тени, наконец взял лично на себя всю полноту ответственности, к тому же официально, за все последующие действия, предпринимаемые правительством Советского Союза. Более того, совмещение в одном лице высших постов двух реальных ветвей власти лишний раз подчеркивало значимость и момента, и той роли, которую отныне призваны играть чисто государственные структуры. Демонстрировало тем самым очередное возобладание, хотя далеко не упрочившейся, не ставшей необратимой, тенденции отрешения партии от решения вопросов экономики.

Текст самого постановления ПБ[226]226
  Исторический архив. 1994, № 5, с. 222.


[Закрыть], на долгие десятилетия оставшегося секретным, был не только пространным, но и предельно конкретным. Содержал уже в своем названии – «Об усилении работы советских центральных и местных органов», прямое указание на неизбежное дальнейшее продолжение и углубление перестройки. Вместе с тем он вносил ясность и в расстановку сил в высшем эшелоне власти, и в понимании того, кто же действительно обладает властью и какой именно.

Постановление гласило: «В целях полной координации работы советских и партийных организаций и безусловного обеспечения единства в их руководящей работе, а также для того, чтобы еще больше поднять авторитет советских органов в современной напряженной обстановке, требующей всемерного усиления работы советских органов в деле обороны страны, Политбюро ЦК ВКП(б) постановляет:

1. Назначить тов. Сталина И. В. председателем Совета народных комиссаров СССР.

2. Тов. Молотова В. М. назначить заместителем председателя СНК СССР и руководителем внешней политики СССР, с оставлением его на посту народного комиссара по иностранным делам.

3. Ввиду того, что тов. Сталин, оставаясь по настоянию Политбюро ЦК первым секретарем ЦК ВКП(б), не сможет уделять достаточного времени работе по секретариату ЦК, назначить тов. Жданова А. А. заместителем тов. Сталина по секретариату с освобождением его от обязанности наблюдения за Управлением пропаганды и агитации ЦК ВКП(б).

4. Назначить тов. Щербакова А. С. секретарем ЦК ВКП(б) и руководителем Управления агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) с сохранением за ним поста первого секретаря Московского обкома и горкома ВКП(б)».

Сформулированное именно таким образом, объясняемое «напряженной обстановкой», необходимостью «усиления работы в деле обороны», это постановление, но с учетом еще двух, от 21 марта, и дало, наконец, полное представление о завершенной конструкции нового узкого руководства. Вершину его составлял триумвират Сталин – Вознесенский – Жданов. Только они и никто иной оставляли за собою право принимать важнейшие решения, которые должны были определять судьбы страны, ее многомиллионного населения. Становились ясными, конкретными и функции триумвиров. Сталин осуществлял общее руководство, объединял и координировал обе властные структуры. Вознесенский отвечал за состояние всего народного хозяйства и прежде всего – оборонной промышленности, действуя через подчиненный ему БСНК. Жданов возглавил партийный аппарат, направляя его работу с помощью двух основных управлений – кадров и пропаганды.

Столь же очевидным стало и иное – явное понижение положения Молотова и Маленкова, уход их на задний план. Вячеслав Михайлович даже номинально переставал быть вторым лицом в стране, терял ореол ближайшего соратника и сподвижника вождя. Из главы правительства, не войдя в состав БСНК, переместился на уровень одного из теперь пятнадцати зампредов Совнаркома. Изменилось место в партийной иерархии и Георгия Максимилиановича, еще накануне равного по статусу Жданову, а теперь – его подчиненного. Щербаков, напротив, столь же стремительно, как и Вознесенский, взлетел в табели о рангах. Всего за два с половиной года поднялся в узкое руководство.

Разумеется, столь разительные перемены не могли не привести к возобновлению, усилению борьбы за лидерство, за возвращение прежнего, утраченного места «наверху». Всего через два дня результаты мгновенно обострившегося соперничества, а возможно – и закулисных переговоров, откровенных интриг, вынудили ПБ скорректировать постановление от 21 марта, утвердив новый состав БСНК. Помимо прежних членов – Вознесенского, Микояна, Булганина, Берия, Кагановича, Андреева, 7 мая в него включили еще Мехлиса и, что явилось более показательным, Молотова[227]227
  РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 1039, л. 16–17.


[Закрыть]. Следовательно, Вячеслав Михайлович вновь сумел избежать опалы и, быть может, окончательного устранения из властных структур. Но и на том переформирование БСНК, и вместе с тем утрата им исключительности, значимости, не закончилась. 15 мая в него ввели Ворошилова и Шверника, 30 мая – Жданова и Маленкова[228]228
  Там же, д. 1040, л. 4, 24.


[Закрыть].

Из-за столь очевидной многочисленности – двенадцать человек! – БСНК неизбежно должен был потерять то, ради чего и создавался: возможность оперативно реагировать на происходящее; принимать решения без непростительных отныне, в экстремальных условиях, тем более в случае начала войны, промедлений, просчетов, ошибок. Немало осложнений вместе с тем внесло и появление в военном кабинете тех, кто прежде не имел никакого отношения к специфической, давно устоявшейся деятельности Совнаркома – председателя ВЦСПС Шверника, секретарей ЦК Жданова, Маленкова.

Несомненно, побудительной причиной стремительного перехода в БСНК практически всего ПБ (исключение в силу своего положения составили лишь Калинин, Хрущев, Щербаков) послужила новая должность Сталина. Уже в силу только этого БСНК чуть ли не автоматически превратился в главный властный орган. Оказался естественным центром притяжения для людей, боявшихся лишиться места в узком руководстве, определявшемся, помимо прочего, и обладанием соответствующего поста. Но как бы то ни было, сложившаяся весьма непростая ситуация потребовала незамедлительного разрешения. И оно было найдено.

Стремясь вернуть себе изначальную роль, обрести желаемые, крайне необходимые гибкость и действенность, а для того и место НАД остальными структурами, БСНК весьма оригинально избавился от «пришлых». Собственным решением образовал еще одно управленческое звено. Им стала Комиссия БСНК по текущим делам с председателем Вознесенским, членами Микояном, Булганиным, Кагановичем, Андреевым. Она-то и взяла на себя повседневное в прямом смысле руководство всем народным хозяйством страны. Однако тем самым окончательно спутала все старые и новые иерархические связи, внесла хаос, неразбериху в работу и Совнаркома СССР, и свою собственную.

Те же торопливость, непоследовательность проявились и при реорганизации КО, последовавшей в те же дни. 30 мая без каких-либо объяснений, мотиваций, его преобразовали в Комиссию по военным и военно-морским делам при БСНК. Сохранили прежние задачи, но при новом составе, ради чего, собственно, все и делалось: Сталин (председатель), Вознесенский (заместитель), Ворошилов, Жданов, Маленков. То есть все то же, теперь обязательно сохранявшееся соотношение представители СНК и ЦК. Но 9 июня спохватились, осознав некомпетентность комиссии, в которой отсутствовали главные действующие лица, заказчики. Дополнили ее наркомами Тимошенко и Кузнецовым[229]229
  Там же, л. 25, 64.


[Закрыть].

Еще более убедительным подтверждением приведения в «боевую готовность» страны и руководства стало единственное в те месяцы публичное выступление Сталина – речь, произнесенная им в Кремле 5 мая на приеме по случаю выпуска слушателей академий Красной Армии[230]230
  Исторический архив. 1995, № 2, с. 28–30.


[Закрыть]. Своеобразное «инаугурационное» заявление, ибо сделано оно было сразу же после вступления в должность председателя Совнаркома СССР.

Обращаясь к командованию Вооруженных Сил, к молодым офицерам, Сталин, используя привычные приемы риторики, не преминул оправдать советско-германский пакт.

Но сделал это как бы мимоходом, и потому недостаточно убедительно. Привел как весомый аргумент якобы справедливости действий вермахта в 1939 году, что выступал он под «лозунгом освобождения от Версаля». Вместе с тем, что было гораздо ближе к истине, признал и неподготовленность в то время Советского Союза к войне. Суть же речи свел к иному. К провозглашению новых отношений с западным соседом. Следующим образом объяснил их: «…Теперь, когда мы нашу армию реконструировали, насытили техникой для современного боя, когда мы стали сильны – теперь надо перейти от обороны к наступлению. Проводя оборону нашей страны, мы обязаны действовать наступательным образом». Пообещал тем самым, что больше не будет компромиссов с Гитлером, соглашений с ним. И заодно уверил собравшихся в неминуемой победе над врагом: «Германская армия не будет иметь успеха под лозунгом захватнической, завоевательной войны».

Сегодня невозможно однозначно понять – кривил душой Сталин или находился во власти самообмана, своеобразной эйфории, порожденной тем, что Рубикон был перейден. Ведь не мог он не знать, что Красная Армия все еще весьма далека от паритетности с вермахтом по вооружению, механизации. Что из запланированных на 1940 год шестисот танков Т-34 с конвейеров сошло только 115, а за последующие месяцы – около тысячи, чего явно было недостаточно[231]231
  Известия ЦК КПСС. 1990, № 2, с. 204; История Коммунистической партии Советского Союза. М., 1970, т. 5, кн. 1, с. 125.


[Закрыть]. Не лучше обстояло дело и с выпуском тяжелых танков КВ – за год их собрали всего чуть более шестисот, с истребителями ЛаГГ-3, бомбардировщиками Ер-2, Пе-2, Пе-8 (ТБ-7), штурмовиками Ил-2, пистолетами-пулеметами, количество которых отставало от минимальных потребностей в них армии… Несомненно, Сталин знал обо всем, и в то же время не хотел знать о том. И потому ему оставалось только надеяться, что все устроится к лучшему. Что судьба отпустит столь необходимое время для завершения перевооружения.

Самоуспокоенность, благодушие оказались присущими не только Сталину. Только твердая уверенность в том, что в ближайшее время ничего серьезного, неожиданного не произойдет, могла заставить Жданова взять полуторамесячный отпуск и уехать 10 июня в Сочи…[232]232
  РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 1040, л. 66.


[Закрыть]

Оптимизм узкого руководства стал остывать сразу же после сенсационного и одновременно загадочного сообщения о полете Гесса в Великобританию. Информации о том, что заместитель Гитлера по партии спустился вечером 10 мая на парашюте близ Глазго, ведет таинственные переговоры с англичанами. В Москве вновь появилась настороженность, подозрительность по отношению к действиям Лондона. Ожил далеко не надуманный страх перед возможностью сепаратного сговора Черчилля с Гитлером, что неминуемо не только ускорило бы начало войны, но и оставило Советский Союз один на один с необычайно сильным противником. Отсюда, без сомнения, и несколько запоздалое, объясняемое скорее всего разделившимися взглядами в узком руководстве, мнение о необходимости нового зондажа, каким и стало известное сообщение ТАСС от 14 июня.

Далеко не случайно оно, поразившее всех, адресовалось в равной степени и к Германии, и к Великобритании. Должно было прежде всего прояснить истинное намерение британского правительства – не собирается ли оно преднамеренно и именно в данный момент столкнуть Германию с Советским Союзом, а само выйти из войны за счет такой сделки. Ответа ни из Берлина, ни из Лондона в течение недели не последовало. Сомнений в том, что война начнется в самые ближайшие дни, больше не оставалось.

Вечером 21 июня, в девятнадцать ноль пять, началось очередное заседание узкого руководства – И. В. Сталина, Н. А. Вознесенского, В. М. Молотова, К. Е. Ворошилова, Л. П. Берия, на котором присутствовали также Г. М. Маленков, С. К. Тимошенко и зам. начальника главного управления политпропаганды Красной Армии Ф. Ф. Кузнецов[233]233
  Исторический архив. 1996, № 2, с. 51.


[Закрыть]. Так и не придя к общей, однозначной оценке крайне тревожной ситуации, они решили вновь прибегнуть к старому, проверенному средству – дипломатическому зондажу. Поручили Молотову незамедлительно встретиться с Шуленбургом и попытаться добиться от того хоть какой-нибудь ясности.

Непродолжительная беседа наркома с послом, начавшаяся в половине десятого, подтвердила самые худшие опасения. Вернувшийся в Кремль Молотов смог сообщить лишь одно. На его вопрос, «что послужило причиной нынешнего положения германо-советских отношений», Шуленбург ответа не дал, сославшись на отсутствие у него информации из Берлина. После этого пришлось признать, что выбор уже сделан и пришел черед полагаться на армию.

Еще тремя днями ранее, учитывая возможное развитие событий, ПБ начало исподволь готовиться к ним. Приняло решение преобразовать Прибалтийский, Белорусский и Киевский особые военные округа, зону наиболее вероятных главных ударов вермахта, во фронты – Северо-западный, Западный и Юго-западный. Теперь же, пока дожидались Молотова, в двадцать пятьдесят пригласили Жукова, Буденного, и после консультации с ними сочли необходимым создать еще один фронт, Южный – на втором потенциальном направлении немецкого наступления, а кроме того и Вторую линию обороны. Поручили командование ими И. В. Тюленеву при членах военного совета А. И. Запорожце, Л. 3. Мехлисе и С. М. Буденному с членом военного совета Г. М. Маленковым. После же возвращения Молотова пошли и на крайнюю меру, единственно отвечавшую взрывоопасной обстановке. Дали задание Тимошенко и Жукову отдать приказ о приведении в полную боевую готовность всех частей и соединений в приграничных округах.

В полночь этот документ – «директива № 1» – был готов и направлен по каналам связи Генштаба. Он гласил:

«1. В течение 22–23.6.41 г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Нападение может начаться с провокационных действий. 2. Задача наших войск – не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения… быть в боевой готовности, встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников. 3. Приказываю: а) в течение ночи на 22.6.41 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе; б) перед рассветом… рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию… в) все части привести в боевую готовность… д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить. Тимошенко. Жуков»[234]234
  Жуков Г. К. Воспоминания и размышления. М., 1970, с. 233–234.


[Закрыть].

Все возможное, тем самым, было сделано. Дальнейшее зависело только от того, насколько подготовил Генштаб Вооруженные Силы к войне, что и составляло его единственную функцию, от профессионализма, умения командного состава. Словом, лишь от армии, ее выучки, боеспособности. Но армия подвела. Не сумела, как флот, выполнить полученный приказ, использовать остававшееся у нее время. Несмотря на четкое предупреждение, оказалась застигнутой врасплох.

В четыре часа утра 22 июня, с рассветом, на всем протяжении западной границы СССР, вермахт начал вторжение. В ту же минуту Шуленбург, во второй раз за ночь встречавшийся с Молотовым, но теперь – по своей инициативе, зачитал заявление своего правительства о начале войны. А в пять часов сорок пять минут началось второе за сутки заседание узкого руководства.

Первыми к Сталину в Кремль – «на уголок», прибыли Молотов, Берия, Мехлис, Тимошенко и Жуков. Еще не располагая не то что исчерпывающей, а хотя бы сколько-нибудь достоверной информацией о положении на фронте, сделали единственно возможное. Согласовали наиболее отвечающий моменту текст очередной директивы, № 2: «Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу. Впредь до особого распоряжения наземным войскам границу не переходить». А через полтора часа, с прибытием Маленкова, – Микояна, Кагановича, Ворошилова и Вышинского, директиву, заверенную как того требовало положение о главвоенсовете Маленковым, срочно направили командующим западными военными округами[235]235
  Волкогонов Д. А. Триумф и трагедия. М., 1990, т. 2, с. 157–158.


[Закрыть]. Затем занялись не менее важным вопросом – кому и как сообщить населению Советского Союза о войне.

Сталин категорически отказался выступать с обращением, и потому тяжкую и ответственную миссию взял на себя Молотов[236]236
  Сообщено автору А. И. Микояном в личной беседе.


[Закрыть]. Тут же, на заседании, готовя текст выступления, поначалу поддался затаенному чувству старой обиды. Попытался ограничиться лишь тем, что считал своей прямой обязанностью как нарком иностранных дел. Только потом, скорее всего по настоянию других членов узкого руководства, все же вписал и первую фразу речи – «Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление», и последние пять коротких абзацев, имевших чисто пропагандистский характер, взывавших к эмоциям – со слов «Эта война…» до заключительного, сразу же ставшего необычайно популярным, стихийно превратившегося в лозунг призыва: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами»[237]237
  Исторический архив. 1995, № 2, с. 37–39.


[Закрыть].

Когда Молотов приехал из Радиокомитета, где выступил в прямом эфире, заседание продолжили. Одобрили указы ПВС СССР «О мобилизации военнообязанных…», «Об объявлении в отдельных местностях СССР военного положения», «О военном положении», «Об утверждении положения о военных трибуналах…». А после того, в два часа дня, у Сталина собрались одни военачальники – Тимошенко, Кузнецов, Жуков, Шапошников, Кулик, Ватутин. Подытожили полученные сообщения о ходе боевых действий, подготовили третью и последнюю директиву: «На фронте от Балтийского моря до госграницы с Венгрией разрешаю переход госграницы и действия, не считаясь с госграницей… Тимошенко, Жуков, Маленков».

В первый день войны фактический руководитель СНК СССР Вознесенский, его заместители Булганин и Андреев в заседаниях узкого руководства не участвовали.