Текст книги "Тайны Кремля
Сталин, Молотов, Берия, Маленков"

Автор книги: Юрий Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 50 страниц)

Давая санкцию на столь необычные репрессии – на территории независимого государства, Сталин сделал то, о чем, но только как всего лишь о возможном, предупреждал в Ялте. Объяснял началом гражданской войны в Польше, жертвами которой становились прежде всего бойцы и командиры Красной Армии. И потому поначалу встретил понимание и поддержку со стороны Черчилля, вряд ли догадывавшегося о возможных масштабах арестов[466]466
  Крымская конференция, с. 102–103.


[Закрыть].

Еще не зная о размахе политической акции, начатой Сталиным, информированный лишь о смене правительств в Бухаресте и Белграде, британский премьер спокойно воспринял происходившее. Даже попытался оправдать поведение Иосифа Виссарионовича в послании Рузвельту от 8 марта: «Уверен, что Вы будете также огорчены, как и я, недавними событиями в Румынии. Русским удалось установить правление коммунистического меньшинства с помощью силы и обмана. Протестовать против этих событий нам помешало то обстоятельство, что когда мы с Иденом находились в Москве в октябре, то, чтобы развязать себе руки в деле спасения Греции, признали, что Россия должна иметь преобладающее влияние в Румынии и Болгарии в то время, как мы возьмем на себя руководящую роль в Греции. Сталин строго придерживался этого соглашения в период тридцатидневных боев против коммунистов и ЭЛАС в Афинах, несмотря на то, что все это было крайне неприятно для него и его окружения…

Сталин формально следует принципам Ялтинской конференции, которые, безусловно, были растоптаны румынами. Тем не менее мне бы очень не хотелось в такой степени подчеркивать этот вывод, чтобы Сталин мог сказать: „Я не препятствовал вашим действиям в Греции. Почему же вы не хотите предоставить мне такую же свободу действий в Румынии?“

Это снова привело бы к сравнению целей его действий и наших. И ни одна сторона не может убедить другую в своей правоте. Учитывая характер моих личных взаимоотношений со Сталиным, я уверен, что для меня было бы ошибкой в данный период вступать на путь споров»[467]467
  Секретная переписка… с. 743–744.


[Закрыть].

Не захотели ни Черчилль, ни Рузвельт осудить Сталина и тогда, когда узнали об арестах в Польше. Все их внимание тогда оказалось прикованным к завершению боевых действий на территории Германии. А затем все затмила эйфория, порожденная встречей на Эльбе, взятием Берлина, подписанием акта о безоговорочной капитуляции. Победа с ее долгим и тяжким, обильно политым кровью путем к ней, отодвинула на задний план, хотя и на довольно короткий срок, все остальное.

Правда, в конце марта Черчилль все же решил посоветоваться с Рузвельтом. Уточнить – «Не настал ли момент направить нам обоим послание Сталину по вопросу о Польше?». Но американский президент счел время для того еще неподходящим. Предложил отложить совместный демарш. Ненадолго. Ответил 6 апреля: «Мы не должны допускать, чтобы у кого-то сложилось неверное представление, будто мы боимся. Буквально через несколько дней наши армии займут позиции, которые позволят нам стать „более жесткими“, чем до сих пор казалось выгодным для участия в войне»[468]468
  Там же, с. 772, 795.


[Закрыть].

Внезапная смерть Рузвельта 12 апреля не повлияла на доверительные отношения глав Великобритании и США, на их стремление согласовывать – что, как и когда следует предпринимать для сдерживания Сталина. В немалой степени послужила тому позиция госдепартамента, выраженная в меморандуме Гарри Трумэну, ставшему президентом и нуждавшемуся в своего рода подсказке. Глава американского внешнеполитического ведомства, Стеттиниус, разъяснял: «Соединенное королевство. Политика м-ра Черчилля основывается, прежде всего, на сотрудничестве с Соединенными Штатами. Вместе с тем базируется она и на сохранении единства трех великих держав, но британское правительство уже демонстрирует растущее опасение Россией и ее намерениями… Советский Союз. После Ялтинской конференции советское правительство придерживается твердой и бескомпромиссной позиции по большинству вопросов, возникающих в наших отношениях. Наиболее важные среди них польский вопрос, выполнение крымских соглашений на освобождаемых территориях, договоренности об обмене освобожденными военнопленными и гражданскими лицами, конференция в Сан-Франциско…»[469]469
  Трумэн Гарри. Воспоминания (на англ. яз.). Нью-Йорк, 1955, т. 1, с. 14–15.


[Закрыть].

Потому-то Трумэн и поспешил последовать совету Черчилля. Сделал то, что не успел Рузвельт. Уже 18 апреля главы США и Великобритании направили Сталину самое, пожалуй, жесткое за все четыре года войны совместное послание. Разумеется, посвященное польской проблеме – «с тем, чтобы не было недоразумений в связи с нашей позицией по этому вопросу». Фактически ультимативно потребовали «немедленно» пригласить в Москву для запланированных в Ялте переговоров о формировании правительства национального единства представителей трех политических группировок. Сделать это обязательно: «для того, чтобы предотвратить крушение, со всеми неисчислимыми последствиями, наших усилий разрешить польский вопрос»[470]470
  Советско-английские отношения… т. 2, с. 337–338.


[Закрыть].

Как показал ответ Сталина, прогноз, сделанный Кессиди в ноябре 1944 года, начинал сбываться. Но пока отчасти – применительно только к внешней политике. Иосиф Виссарионович действительно стал проводить «умеренно-консервативный» курс, если понимать под ним стремление добиваться любыми способами собственных целей, далеко не всегда совпадающих с теми, что преследовали его союзники. Поступал не менее решительно и безоглядно, нежели Черчилль или Рузвельт в Западной Европе. Ставил у власти, всячески поддерживал, и притом вполне открыто, верные Советскому Союзу режимы в Польше и Румынии. В основных сопредельных странах, призванных, по замыслу Сталина, способствовать обеспечению национальной безопасности СССР, стать потому зоной его жизненных интересов. Закреплял юридически, на десятилетия, союзами о дружбе и взаимопомощи с ними. Поначалу, естественно, с Польшей – 21 апреля. А заодно, использовав предоставившуюся возможность, с Югославией – 11 апреля.

24 апреля Сталин решительно и твердо объяснил Трумэну и Черчиллю мотивы своего поведения: «Польша граничит с Советским Союзом, чего нельзя сказать о Великобритании и США. Вопрос о Польше является для безопасности Советского Союза таким же, каким для безопасности Великобритании является вопрос о Бельгии и Греции.

Вы, видимо, не согласны с тем, что Советский Союз имеет право добиваться того, чтобы в Польше существовало дружественное Советскому Союзу правительство, и что советское правительство не может согласиться на существование в Польше враждебного ему правительства. К этому обязывает, кроме всего прочего, та обильная кровь советских людей, которая пролита на полях Польши во имя освобождения Польши. Я не знаю, создано ли в Греции действительно представительное правительство и действительно ли является демократическим правительство в Бельгии. Советский Союз не спрашивали, когда там создавались эти правительства. Советское правительство и не претендовало на то, чтобы вмешиваться в эти дела, так как оно понимает все значение Бельгии и Греции для безопасности Великобритании».

Не удержался Сталин в своем ответе и от того, чтобы подчеркнуть появившийся разлад в прежних отношениях. «Надо признать, – писал он, – необычными условия, когда два правительства – Соединенные Штаты и Великобритания – заранее сговариваются по вопросу о Польше, где СССР прежде всего и больше всего заинтересован, и ставит представителей СССР в невыносимое положение, пытаясь диктовать ему свои требования. Должен констатировать, что подобная обстановка не может благоприятствовать согласованному решению вопроса о Польше»[471]471
  Там же, с. 350–351.


[Закрыть].

И все же, тщательно взвесив все возможные последствия прекращения, даже временного ослабления налаженных отношений с Вашингтоном и Лондоном, Сталин вынужден был пойти на определенные уступки, явно смягчив свой натиск. Сделал это ради того, чтобы не потерять главную позицию, занятую за годы войны – одного из трех вершителей судеб мира. Позицию, которую очень легко можно было утратить на конференции в Сан-Франциско.

При окончательном определении устава ООН, то есть принципиально новой политической структуры, призванной обеспечить координацию международного сотрудничества на весьма продолжительный срок, развернулась изощренная дипломатическая борьба. Четко и недвусмысленно обозначился переход от прежнего, хорошо изученного, успешно использовавшегося Сталиным и Молотовым механизма принятия решений по всем вопросам консенсусом, к новому, непредсказуемому. К процедуре открытого голосования, при которой СССР не мог даже надеяться на поддержку большинства Генеральной ассамблеи. Органа, по замыслу США и Великобритании, должного стать основным для ООН.

Причина такого устремления разгадывалась просто. Англо-американский блок мог располагать, как минимум, поддержкой половины из 50 стран, весною 1945 года и составивших объединенные нации. 25 голосами: их собственными, пятью – британских доминионов и 18 – латиноамериканских стран (сложность для Вашингтона представляло возможное поведение только Аргентины, где у власти находился его непримиримый противник Хуан Перон). А если учесть, что скорее всего блок по принципиальным проблемам будут поддерживать и шесть западноевропейских стран – Франция, Бельгия, Нидерланды, Люксембург, Дания, Норвегия, то складывалось твердое постоянное большинство в 31 голос. Советскому Союзу приходилось довольствоваться только тремя – собственно своим, СССР, Белорусской ССР и Украинской ССР, да надеяться еще на два – Чехословакия и Югославии.

Такие простые выкладки и заставили Молотова, Громыко, остальных членов советской делегации на конференции приложить немало сил для кардинального изменения намеченных принципиальных основ структуры ООН. Добиться того, чтобы важнейшие решения принимались бы не на заседаниях Генеральной ассамблеи, а в более узком кругу, в Совете безопасности. Превратить последний в главный орган ООН, а пять его постоянных членов – Великобританию, Китай, СССР, США и Францию – наделить правом вето. Правом, необходимым при сложившихся условиях лишь Москве. Ведь только таким образом она могла, в случае необходимости, отвергнуть любое, направленное против ее интересов, предложение.

При всем при том требовалось и не прекращать борьбу за каждый голос в свою поддержку. Только для того и сделать все возможное, дабы союзники признали польское правительство, а его представителя допустили, наконец, в ООН. Пойти хотя бы здесь на видимые уступки. Сохранить же Сталину при явно вынужденном компромиссе свою роль члена «большой тройки» или, по его выражению, «клуба пятимиллионных армий», помог неожиданный визит в Москву Гарри Гопкинса. До 12 апреля советника и личного помощника Рузвельта, согласившегося перед отставкой выполнить еще одну привычную ему миссию улаживателя самых сложных проблем.

Гопкинс пробыл в Москве две недели – с 25 мая по 7 июня и успел сделать очень многое. На трех встречах со Сталиным и Молотовым согласовал очередную встречу в верхах, а также урегулировал остававшиеся со времен Ялты спорными вопросы. О создании союзнического контрольного совета для поверженной Германии, величине репараций, разделе германского флота. Даже о назначении не кого-либо, а пренепременно маршала Жукова членом контрольного совета. Обсудил в деталях и предстоявшее вскоре вступление СССР в войну с Японией. Но как и на Крымской встрече, больше всего времени пришлось потратить на обсуждение положения в Польше, ибо, как вполне серьезно заметил Гопкинс, она «стала символом нашей способности разрешать проблемы с Советским Союзом»[472]472
  Шервуд Р. Рузвельт и Гопкинс. М., 1958, т. 2, с. 611–646.


[Закрыть].

Сталин уступил. Всего через пять дней после отъезда Гарри Гопкинса, 12 июня, московская комиссия по делам Польши – Молотов, Гарриман, Керр – полностью согласовали все вопросы, находившиеся на ее рассмотрении. Сумели договориться, правда с запозданием в четыре месяца, о принципах формирования временного правительства национального единства. А 17 июня в советскую столицу прибыли представители трех польских политических группировок. От варшавского правительства – Б. Берут, В. Ковальский, Э. Осубка-Моравский, В. Гомулка. От внутренней оппозиции – В. Керник, Г. Колодзейский, А. Кржижановский, С. Кутшба, 3. Жулавский. От эмигрантских кругов – С. Миколайчик, Д. Колодзей, Я. Стенчик. Их переговоры завершились 21 июня долгожданной договоренностью: в президиум КРН вводились В. Витос и С. Грабский, в состав будущего правительства – Н. Керник и Ч. Вытех от внутренней оппозиции, С. Миколайчик, Я. Стенчик и М. Тугут – от лондонцев. Текст их соглашения без каких-либо замечаний и оговорок был одобрен Молотовым, Гарриманом, Керром.

В полном соответствии с московскими решениями, утром 28 июня, уже в Варшаве, правительство Осубки-Моравского подало в отставку, а во второй половине дня Болеслав Берут как председатель КРН (то есть временный президент Польши) утвердил временное правительство национального единства. Осубка-Моравский сохранил пост премьера, а Миколайчик стал первым вице-премьером[473]473
  Валихновский. Указ. соч., с. 292–293.


[Закрыть]. Пожелание Черчилля и Трумэна оказалось выполнено. Поэтому Великобритании и США пришлось, как и было предусмотрено в Ялте, незамедлительно разорвать дипломатические отношения с лондонским правительством Арцишевского. Официально признать новое варшавское, теперь коалиционное, Осубки-Моравского и Миколайчика. И позволить польскому делегату занять его законное, до тех пор пустовавшее место в ООН, обеспечив тем самым Советскому Союзу лишний голос поддержки.

Для Кремля одной проблемой стало меньше. Можно было надеяться, что если не все, то многие иные также удастся успешно разрешить. И не только на Потсдамской конференции, открытие которой назначили на 17 июля – внешнеполитического характера, но и в значительной степени взаимосвязанные с ними внутриполитические. Преимущественно экономические.

Не полагаясь на благоприятное для СССР, действительно отвечающее масштабам ущерба, нанесенного войною, определение величины и формы репараций, советское руководство еще за два месяца до победы решило приступить к вывозу промышленного оборудования, сырья, продовольствия и скота из Германии. Поначалу решение этой важной задачи ГКО поручило постановлением от 21 февраля 1945 года постоянным комиссиям, образовавшимся при командовании четырех фронтов. На 1-м Украинском во главе с М. 3. Сабуровым, на 1-м Белорусском – с П. М. Зерновым, на 2-м Белорусском – с П. С. Кучумовым, на 3-м Белорусском – с Г. И. Ивановским. Однако такая организация сразу же продемонстрировала свою неэффективность, и уже в марте ее пришлось заменить иной, единой. Особым комитетом ГКО под председательством Г. М. Маленкова, призванным направлять и координировать всю работу по вывозу из Германии и других стран того, что решено было считать авансовыми поставками в счет репараций[474]474
  Коваль К. И. Записки уполномоченного//Новая и новейшая история. 1994, № 3, с. 124–147.


[Закрыть].

Всю практическую работу в рамках комитета возложили на Сабурова, утвержденного в должности уполномоченного ГКО[475]475
  Там же.


[Закрыть]. Тем самым Маленкову удалось восстановить утраченное было высокое положение своего верного соратника. Не только вывести из-под назойливой опеки Вознесенского, но и дать ему самостоятельное и крайне важное для судеб страны, ответственное поручение. Вместе с тем Георгий Максимилианович получил возможность вновь прочно взять в свои руки основные рычаги управления восстановления народного хозяйства, перевода его на мирные рельсы.

Первая, предварительная и чисто ознакомительная поездка Сабурова в Германию состоялась в конце апреля. Прошла весьма успешно, что и позволило ему 11 мая изложить конкретные предложения на заседании Особого комитета. А на следующий день Сабуров вновь вылетел в Берлин, где вскоре передал ведение всей практической работы своему заместителю, К. И. Ковалю, назначенному в июне первым заместителем главноначальствующего Советской военной администрации в Германии (СВАГ) – главой советской части экономического департамента союзнического контрольного совета[476]476
  Там же.


[Закрыть].

Напряженная работа в советской зоне оккупации новой организации, включавшей к концу года свыше 9 тысяч специалистов различного профиля – представителей практически всех наркоматов и ведомств, позволила только за 1945 год демонтировать свыше 4 тысяч предприятий (в том числе и на территории Австрии, Польши, Венгрии, Чехословакии). Да еще сразу же после выявлений взять под контроль два стратегических объекта: один из центров германского ракетостроения в Тюрингии, урановые рудники в Саксонии.

Размах вывоза трофейного оборудования должен был сделать вполне реальным, относительно легко выполнимым быстрое восстановление народного хозяйства, его модернизацию. Вместе с тем и способствовал претворению в жизнь порожденному победой постановлению ГКО от 26 мая «О мероприятиях по перестройке промышленности в связи с сокращением производства вооружения». Наконец, оба этих фактора – и поступление в страну репарационного оборудования, и конверсия, обусловили принятие Совнаркомом СССР в конце августа двух важных для экономики постановлений. «О мероприятиях по увеличению производства товаров широкого потребления и продовольственных товаров» – пока еще за счет лишь местной промышленности, промысловой кооперации и кооперации инвалидов, а также «О восстановлении и развитии автомобильной промышленности». Последнее предусматривало начало выпуска новых грузовых автомобилей с конца 1945 года и легковых («Победа» и «Москвич») с лета следующего, преимущественно на базе вывозимых в СССР из Германии заводов[477]477
  Решения… т. 3, с. 232–240.


[Закрыть].

Победа и последовавшая за ней оккупация Германии и Австрии породили еще один ряд неотложных проблем, но уже совершенно иного порядка. Всего лишь кадровых, а потому и не представлявших трудности. Необходимость назначения на новые, ранее не предусматривавшиеся должности – политсоветников при командующих расквартированных там советских войск. Должности, по сути являвшиеся дипломатическими, ибо подразумевали совместные действия с представителями союзных держав. Учитывая такую их особенность, Молотов провел через ПБ назначение на них своих заместителей. 7 апреля, в Вену – В. Г. Деканозова, а 30 мая, в Берлин – А. Я. Вышинского[478]478
  РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 2177, л. 24, 50.


[Закрыть]. Воспользовался удачной возможностью, чтобы удалить и от себя, и из НКИД явно нежелательных для него людей. Слишком тесно связанных с другими членами узкого руководства, с Л. П. Берия и И. В. Сталиным. Тех, кого следовало Вячеславу Михайловичу небезосновательно опасаться как потенциальных претендентов на его пост.

В те же летние дни 1945 года более четко, нежели раньше, обозначилась и расстановка сил в узком руководстве. Все-таки разрешенная Молотову поездка в Сан-Франциско, продолжавшаяся с 25 апреля по 10 мая, породила тривиальное, хотя и не нужное в принципе, решение ПБ. Обязанности Вячеслава Михайловича по Совнаркому СССР на время его отсутствия в Москве возложили на Н. А. Вознесенского[479]479
  Там же, л.27.


[Закрыть]. Тем самым лишний раз подчеркнули новое положение последнего, прочность занимаемой им позиции в иерархии – роль третьего человека в государственных структурах.

Одновременно окончательно решилась и судьба еще одного сталинского выдвиженца, Н. А. Булганина. 25 мая ПБ освободило его от обязанностей председателя правления Госбанка СССР. Должности, на которой он всего лишь символически числился всю войну, «ввиду перехода на военную работу»[480]480
  Там же, л. 46.


[Закрыть]. Отныне Булганину предстояло полностью освободить Иосифа Виссарионовича от теперь малозначимой для того, повседневной, рутинной деятельности в наркомате обороны. Позволить главе государства сосредоточиться на иных, более важных с его точки зрения проблемах.

Тогда же еще одно событие, прежде приведшее бы к серьезнейшим перестановкам, показало: на вершине власти положение стабилизировалось. Продемонстрировало это смерть А. С. Щербакова, скончавшегося 10 мая. Уход из жизни секретаря ЦК, первого секретаря МК и МГК, начальника Главпура не породила, как можно было ожидать, чреды незамедлительных назначений. Лишь через месяц, 4 июня, первым секретарем МК и МГК утвердили Г. М. Попова. Еще позже, 8 сентября, назначили на остававшийся вакантным четыре месяца пост начальника Главпура НКО И. В. Шикина[481]481
  Там же, л. 57; д. 2179, л. 54.


[Закрыть]. Подобная неторопливость с кадровыми заменами достаточно ясно подтвердила: все эти должности, некогда ключевые в партийной структуре, более чем важные, уже утратили свою значимость. Да еще и то, что Жданов прочно овладел всем идеологическим аппаратом.

И все же казавшееся теперь незыблемым, положение членов узкого руководства довольно скоро опять изменилось. Тогда, когда произошли события поистине глобального масштаба – в ходе Потсдамской конференции и на заключительном этапе войны на Тихом океане.

Потсдамская, или Берлинская, встреча на высшем уровне оказалась весьма необычной. Характер ее, прежде всего, определило то, что состоялась она после победы над Германией. Фактически стала мирной прелиминарной, позволив ее участникам сравнивать свою работу с той, что выпала на долю Версальской. Вместе с тем на ход конференции в немалой степени повлияла и почти полная смена состава «большой тройки». США на этот раз представлял Трумэн, а Великобританию – сначала Черчилль, а затем Клемент Эттли, чья лейбористская партия победила на парламентских выборах. Но как бы то ни было, на конференции еще сохранялся прежний союзнический дух. Стремление к консенсусу, понимание необходимости взаимных уступок ради достижения согласия по наиболее насущным проблемам. Неотложным. Их же, как оказалось, за пять месяцев, прошедших после Ялты, скопилось предостаточно.

Прежде всего, связанных с Германией. Следует ли расчленять ее, дабы навеки избавить континент от угрозы новой агрессии, или постараться найти иной способ устранить потенциальный источник войны? Какими быть зонам оккупации и что принять за исходные границы Германии? Какие все-таки репарации и в какой форме взимать с нее? Все эти вопросы, отложенные весною, теперь не терпели отлагательства.

По основополагающему вопросу – быть или не быть разделу, «большая тройка» сошлась на позиция Сталина. Той, которую он выразил еще 9 мая в обращении к народу в связи с победой. Заявил, что СССР «не собирается ни расчленять, ни уничтожать Германию»[482]482
  Сталин И. О Великой Отечественной войне. М., 1946, с. 171.


[Закрыть]. Трумэн и Черчилль признали, что конечную цель можно достичь и иным путем – демилитаризацией и денацификацией. Полной ликвидацией германской военной промышленности и реконструкцией политической системы на демократической основе. Правда, главы великих держав отказались и от, казалось бы, логичного в таком случае создания какой-либо центральной власти для Германии. Сочли, что ее отсутствие будет в большой степени способствовать коренному реформированию системы государственного управления. Общим для Германии оставили только Контрольный совет, состоящий из главнокомандующих четырех оккупационных армий, да приданный ему административный аппарат.

Таким же образом разрешили и вопрос о репарациях. Не сумев договориться об их общей величине, согласились взимать их порознь, в каждой зоне отдельно. А так как Сталин отказался от претензий на золото, захваченное англо-американскими войсками, признали справедливым четверть демонтированного промышленного оборудования в британской, американской и французской зонах передать Советскому Союзу. Столь же просто поступили и с германским флотом, военным и торговым. Поровну поделили между Великобританией, СССР и США.

Наконец, в Потсдаме почти окончательно дали ответ и на уже казавшимся чуть ли не вечным польский вопрос. Пошли навстречу Черчиллю, серьезно заметившему: «Если конференция закончит свою работу, допустим, через 10 дней, не приняв какого-либо решения относительно Польши… это, несомненно, будет означать неудачу конференции»[483]483
  Берлинская (Потсдамская) конференция. М., 1984, с. 183.


[Закрыть]. Несмотря на явное нежелание британского премьера отдавать под управление Варшавы порт Штеттин (Щецин) и Верхнюю Силезию с Бреслау (Вроцлавом), Сталину удалось, благодаря равнодушию Трумэна к такой «частной детали», подтвердить ялтинские договоренности о польско-германской границе. Правда, ее детальное определение все же отложили до подписания мирного договора с Германией.

Второй круг проблем, отнявших довольно много времени, был связан с оценкой положения в Болгарии, Румынии и Венгрии. Внимание же к ситуация, сложившейся там, привлек Трумэн. Уже в первый день работы конференции, 17 июля, он потребовал «немедленной реорганизации» правительств Бухареста и Софии, по его мнению весьма далеких от подлинной представительственности и демократичности. Настаивал на проведении там как можно скорее свободных выборов, и непременно под контролем трех великих держав. Еще более резко президент высказался неделю спустя. От имени Черчилля и своего попытался надавить на Сталина: «Мы не можем восстановить дипломатические отношения с этими правительствами, пока они не будут реорганизованы так, как мы считаем нужным»[484]484
  Там же, с. 43, 169–170.


[Закрыть]. Отказывался воспринимать объяснения Сталина, что ни в Италии, ни в Греции, ни в какой-либо иной стране Западной Европы выборы еще не проводились, но их правительства все же рассматриваются как законные и демократические. Добился Сталин перелома в дискуссии только тогда, когда предложил далеко не равноценный раздел германских активов. Размещенные в восточноевропейских странах передать СССР, в странах западноевропейских и латиноамериканских – США и Великобритании.

Вместе с тем на рассмотрении конференции оказался и еще один, весьма далекий от судеб Европы и Германии, круг вопросов. Тех, которые Сталин внес, как можно предположить, только для того, чтобы в свою очередь уязвить, поставить в затруднительное положение своих оппонентов. Вынудить их пойти на уступки по проблемам, затрагивающим стратегические интересы Советского Союза.

Принудил Черчилля оправдываться, предложив обсудить положение в Сирии и Ливане. Установить, законно ли там действуют британские войска, введенные формально для поддержки французских сил, а фактически – для отсрочки обретения независимости этими двумя ближневосточными странами. Поставил в двусмысленное положение и Трумэна и Черчилля, высказав мысль определить статус Танжера, захваченного в 1940 году Испанией. А заодно и осудить режим Франко, ибо он был установлен при непосредственной поддержке Гитлера и Муссолини. Напомнил о недавнем выступлении Идена в палате общин – Италия, мол, потеряла свои колонии в Африке, добавив: «русские хотели бы принять участие» в их управлении. И все это – только ради того, чтобы добиться общего признания необходимости пересмотреть коренным образом положений конвенции Монтрё, определяющей режим судоходства в Черноморских проливах. Заодно поставил в известность Великобританию и США о территориальных претензиях СССР к Турции, незаконно де владеющей районами Карса, Артвина и Ардагана. Делал все возможное, готов был идти на любые ухищрения ради того, чтобы обеспечить Советскому Союзу такой же контроль над Босфором и Дарданеллами, какой осуществляли Великобритания над Суэцким каналом, а США – над Панамским.

Но какие бы трудности не возникали в Потсдаме, их удавалось успешно преодолевать. Добиваться достижения поставленных целей благодаря все еще сохранявшемуся духу взаимопонимания. Вместе с тем, именно на этой встрече «большой тройки», не случайно оказавшейся последней, у советской стороны утвердилось серьезное подозрение в отношении планов и намерений союзников. Причиной же того стал короткий разговор Трумэна со Сталиным, произошедший 24 июля. «Я, – вспоминал американский президент, – непринужденно заметил Сталину, что мы имеем новое оружие необычайной разрушительной силы. Русский премьер не проявил особого интереса. Он только сказал, что рад услышать это и надеется, что мы сможем „хорошо использовать его против японцев“»[485]485
  Трумэн. Указ. соч., т. 1, с. 416.


[Закрыть].

Вспоминая об этой беседе, Черчилль прокомментировал ее следующим образом: «Я стоял ярдах в пяти от них и внимательно наблюдал эту важную беседу. Я знал, что собирался сказать президент. Важно было, какое впечатление это произведет на Сталина. На его лице сохранилось веселое и благодушное выражение, а беседа между двумя могущественными деятелями скоро закончилась. Когда мы ожидали свои машины, я подошел к Трумэну. „Ну, как сошло?“ – спросил я. „Он не задал мне ни одного вопроса“, – ответил президент. Таким образом я убедился, что в этот момент Сталин не был особо осведомлен о том огромном процессе научных исследований, которым в течение столь длительного времени были заняты США и Англия и на которые Соединенные Штаты, идя на героический риск, израсходовали более 400 миллионов фунтов стерлингов»[486]486
  Черчилль. Указ. соч., т. 3, с. 683.


[Закрыть].

Однако и Трумэн и Черчилль ошибались. В Потсдаме, и позже, когда писали свои мемуары. Сталин задолго до разговора с Трумэном знал достаточно об атомной бомбе. Но тогда, в конце июля, его беспокоило иное. Приблизившийся срок вступления СССР в войну с Японией, определенный в Ялте – ровно через три месяца после капитуляции Германии. Иными словами, 8 августа. Меж тем сама война на Тихом океане после того, как Трумэн и Черчилль получили 17 июля в Берлине короткую телеграмму из Лос-Аламоса – «Младенец благополучно родился», стала все больше и больше напоминать спортивные гонки.

Еще в ходе Потсдамской конференции, 26 июля, США, Великобритания и Китай обратились к Японии с требованием о безоговорочной капитуляции. И хотя через два дня Токио отвергло ультиматум, Вашингтон и Лондон уже не беспокоились, какое же сопротивление может оказать противник. Отказались и от необходимости высадки на японских островах. Отныне полностью полагались только на эффект, который должна была произвести атомная бомбардировка. Не нуждались потому союзники и в поддержке Красной Армии. «Президент и я, – вспоминал Черчилль, – больше не считали, что нам нужна его (Сталина. – Ю. Ж.) помощь для победы над Японией… Мы считали, что эти войска едва ли понадобятся и поэтому у Сталина нет того козыря против американцев, которым он так успешно пользовался на переговорах в Ялте»[487]487
  Там же.


[Закрыть].

Но даже зная о возникшей принципиально новой стратегической ситуации, и Сталин, которого никто иной как Рузвельт в Крыму настойчиво уговаривал вступить в войну с Японией, и все советское руководство продолжали заниматься подготовкой военной операции в Азии. С весны перебрасывали на Дальний Восток войска. Еще 5 апреля денонсировали советско-японский пакт о нейтралитете, недвусмысленно дав понять о неизбежном. А во время переговоров, проходивших с 30 июня по 14 июля в Москве между Сталиным и Молотовым, с одной стороны, и главой китайского правительства Сун Цзывенем и его министром иностранных дел Ван Шицзе – с другой, согласовали основные пункты договора о дружбе и союзе, подписанного несколько позже, 14 августа. Предусмотрели обязательство Китая возвратить СССР права на Китайско-Восточную и Южно-Маньчжурскую железные дороги (КВЖД и ЮМЖД), передать в долгосрочную, на 30 лет, аренду Порт-Артур и Дальний, признание Советским Союзом Маньчжурии неотъемлемой частью Китая, а Китаем – независимости Монголии[488]488
  Внешняя политика… т. 3. М., 1946, с. 330–332, 458–473.


[Закрыть]. Наконец, 13 июля Москва, верная своим союзническим обязательствам, отклонила просьбу Токио принять его представителя Коноэ для обсуждения условий выхода Японии из войны.