Текст книги "Тайны Кремля
Сталин, Молотов, Берия, Маленков"

Автор книги: Юрий Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 50 страниц)

Но как бы то ни было, приходится констатировать одно: проект решения, столь откровенно поддержанный Сталиным, был отклонен. Отвергнут теми, на кого тот собирался опереться, использовать в свою поддержку. И произошло это только потому, что предлагавшаяся реформа направлялась именно против таких членов ПБ, вела к ликвидации их участия во властных структурах, ибо вне партийных, лишь в государственных, как они достаточно хорошо уже понимали, долго оставаться им бы не позволили.

Правда, один пункт проекта постановления, но в самом минимальном варианте, все же утвердили. Уже после пленума, 29 января 1944 года, ПБ приняло решение, обоснованное необходимостью «дальнейшего усиления работы Советов»: «выдвинуть» на пост председателя СНК УССР Н. С. Хрущева, а СНК БСС – П. К. Пономаренко, оставив их, в то же время, и первыми секретарями ЦК компартий соответствующих республик. Прежние же главы правительств Украины и Белоруссии, Л. Р. Корниец и И. С. Былинский, автоматически стали первыми заместителями предсовнаркомов[391]391
  Там же.


[Закрыть]. Тем самым получила некоторое продолжение лишь одна линия перестройки – совмещение должностей руководителей партийной и государственной структур власти, начатое 4 мая 1941 года.

И все же категорический отказ от реформирования ВКП(б), то, что проект постановления решительно отвергли, трудно объяснить только личными интересами части узкого руководства, попыткой с их стороны сохранить свое высокое положение, удержаться на вершине власти. Немаловажную роль должно было сыграть и понимание того, что партия служит единственной структурой, сохраняющей и гарантирующей целостность Советского Союза. А угроза распада его стала реальностью именно тогда, в конце 1943 года.

Первые сведения о создании немцами из коллаборантов полиции и «отрядов самообороны», о появлении поначалу малопонятной по своей политической ориентации «Украинской народной революционной армии» («бульбовцев»), начали поступать в Москву еще в 1942 году. А потом стало известно и иное. Что терпя одно поражение за другим, испытывая острейшую нужду в людях для пополнения вермахта, нацистская Германия приступила к формированию воинских частей из граждан СССР: эсесовских дивизий – 14-й украинской («Галичина»), 15-й литовской, 19-й латышской, 20-й эстонской, 29-й русской («Русская освободительная армия», «власовцы»), 162-й пехотной дивизии из тюркских народов Кавказа, Поволжья и Средней Азии («Мусульманский легион»), 1-й и 2-й кавалерийских дивизий из казаков Дона, Кубани, Терека, жителей Северного Кавказа. Кроме того, в марте 1943 года началось создание и оуновской Украинской повстанческой армии.

Столкнувшись со столь откровенным проявлением уже не идейного национализма, а вооруженного сепаратизма, узкое руководство оказалось перед необходимостью незамедлительно, и притом без какой-либо широкой огласки, разрешить возникшую проблему. Срочно искоренить все то, что противоречило лозунгам о нерушимой дружбе народов СССР, об их верности идеалам социализма, верности Советской власти. Одним из первых вариант решения задачи предложили первый секретарь Ставропольского крайкома М. А. Суслов и начальник управления НКВД по краю Ткаченко. 5 мая 1943 года, спустя три месяца после освобождения территории от врага они обратились к командующему войсками Северо-Кавказского фронта И. И. Масленникову с просьбой «выдворить в административном порядке» членов семей ушедших с немцами, изменников родины и предателей, бандитов и их пособников; «лиц, подозрительных по шпионажу, в отношении которых не добыто достаточно данных для ареста»[392]392
  Семин Ю. Н., Старков О. Ю. Кавказ, 1942–1943 годы: героизм и предательство//Военно-исторический журнал. 1991, № 8, с. 42.


[Закрыть]. Иными словами, предложили вернуться к той практике, которую осудило и отвергло постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 года.

Откровенно незаконный, внесудебный способ разрешения сложной проблемы был тут же принят членами узкого руководства. Видимо, как единственно возможный и вполне оправданный условиями военного времени, по их представлению. Начиная с октября 1943 года НКВД стало осуществлять депортацию, но не только тех, кто действительно оказался изменником, а целых народов – карачаевцев, калмыков, чеченцев и ингушей, балкарцев, а несколько позже и крымских татар. Как завершение, своеобразный итог таких акций, последовали решения ПБ, указы ПВС СССР о ликвидации Калмыцкой, Чечено-Ингушской, Крымской автономных республик, о преобразовании Кабардино-Балкарской АССР в Кабардинскую, Карачаево-Черкесской АО в Черкесскую[393]393
  Подробнее см.: Бугай Н. Ф. Л. Берия – И. Сталину: «Согласно Вашему указанию…». М., 1995.


[Закрыть]. Скупая информация о том попадала в печать, но лишь как простая констатация факта, без каких-либо обоснований, объяснений или комментариев.

Члены узкого руководства непременно должны были обсуждать эту проблему – политическое положение, сложившееся за линией фронта. И вполне вероятно, что Берия, отвечавший за проведение депортаций и потому обладавший сведениями по данному вопросу во всей полноте, мог использовать их как самый весомый, самый убедительный и притом «объективный» довод против реформирования партии и усиления роли Советов. Во всяком случае, в данное время. Мог, используя соответствующие аргументы, и склонить Сталина отказаться от первоначального мнения. Ну а то, что узкое руководство именно в те январские дни обратилось к поиску выхода из создавшейся ситуации, порожденной неожиданным для него проявлением национализма, подтверждается возникновением именно тогда «дела Довженко».

Впервые негативная оценка взглядов украинского режиссера и писателя, выраженных в повести «Победа», была дана Александровым еще летом 1943 года. Однако тогда начальником УПиА не было сказано ни слова о национализме как о решающем поводе для запрещения рукописи[394]394
  Литературный фронт. История политической цензуры. 1932–1946 гг. Сборник документов. М., 1994, с. 77–79.


[Закрыть]. Совершенно иначе то же самое произведение трактовалось полгода спустя в пространной записке руководства управления, сопровождавшей проекты двух постановлений ЦК о литературно-художественных журналах. Этот документ, датированный 2 декабря 1943 года, уже прямо отмечал: в повести «отчетливо выражены чуждые большевизму взгляды националистического характера… Довженко настойчиво пытается убедить читателей в том, что за Украину борются якобы только украинцы», причем «Украина ни разу не названа Советской Украиной». Но и тогда, даже после появления киноварианта той же повести – «Украина в огне», в которой автор, по мнению УПиА, допустил «еще более грубые политические ошибки»[395]395
  Там же, с. 99–100.


[Закрыть], Довженко пока не стал объектом особого внимания, не был упомянут как Зощенко и Сельвинский в тексте постановлений.

Значимость ошибок Довженко изменилась только в начале 1944 года. 8 февраля, менее чем через две недели после Пленума ЦК ВКП(б), за подписью Щербакова во все редакции центральных газет, журналов, издательств, во все обкомы КП(б)У, возобновившие работу на освобожденной от врага территории УССР, был направлен циркуляр. Им туманно информировали, что в «произведениях Довженко… имеют место грубые политические ошибки антиленинского характера», и потому требовали «не публиковать произведений Довженко без особого на то разрешения Агитпропа ЦК ВКП(б)»[396]396
  Там же, с. 107.


[Закрыть]. Нет никакого сомнения в том, что основанием для возвращения к «делу Довженко» послужило обсуждение узким руководством вопроса о росте национализма во все еще оккупированных врагом союзных республиках, и особенно на Украине. За расплывчатой же формулировкой сути ошибок режиссера кралось то, что прямо было не использовано, но уже сказано осенью 1943 года во внутренней рецензии УПиА на повесть «Украина в огне»: она «является платформой узкого, ограниченного украинского национализма, враждебного ленинизму, враждебного политике нашей партии и интересам украинского и всего советского народа»[397]397
  Там же, с. 121.


[Закрыть].

Хрущеву, столь опрометчиво, как оказалось, подписавшему вместе с Молотовым и Маленковым проект постановления, пришлось не только совместить две весьма ответственные должности, но и в добавок к тому еще и лично начать активную борьбу с украинским национализмом во всех его проявлениях – и открытом, вооруженном, и в потаенном, идейном. Явно выполняя устное поручение узкого руководства, а отнюдь не по собственной инициативе, Никита Сергеевич 12 февраля 1944 года провел через ПБ КП(б)У решение, в соответствии с которым за допущенные, опять же – «грубые политические ошибки антиленинского характера», Довженко сняли со всех занимаемых должностей как в государственных учреждениях, так и в общественных организациях[398]398
  Там же, с. 108.


[Закрыть]. И только 1 марта, выступая на сессии Верховного Совета УССР с докладом «Освобождение украинских земель от немецких захватчиков и очередные задачи восстановления народного хозяйства Советской Украины», Хрущев вынужден был открыть карты. Назвать все же вещи своими именами. Прямо признать существование вооруженного сопротивления оуновцев. Определить их как «украино-немецких националистов – пособников Гитлера, злейших врагов украинского народа»[399]399
  Правда. 1944, 16 марта.


[Закрыть]. Найти, тем самым, единственно возможное и вместе с тем достаточно честное, объективное объяснение происходившему на Правобережье.

С этого момента проблема борьбы с националистами, ликвидации их на территории СССР перестала быть тайной для населения всей страны. Однако сразу ее как бы перевели с общесоюзного по значимости уровня на республиканский как носящую местный характер. Вместе с тем она не только необычайно усложнилась, но и стала практически нерешаемой из-за того события, которое в тот момент стало основным в отношениях с союзниками.

На Московской конференции министров иностранных дел СССР, США и Великобритании, проходившей с 19 по 30 октября 1943 года, была достигнута договоренность о создании взамен Лиги наций новой международной организации – ООН, которую в ближайшее время должны были образовать 26 стран антигитлеровской коалиции. Тем самым вопросы обеспечения безопасности в мире после войны предстояло обсуждать не кулуарно, на встречах тройки, а открыто, да еще и решать их голосованием. Причем не оставалось сомнений, что таким образом Советскому Союзу смогут навязать решения, с которыми он был бы заведомо не согласен. Ведь любые предложения, вносимые США, наверняка поддерживались бы голосами 8 стран Центральной Америки и Карибского бассейна, Великобритании – ее четырьмя доминионами и Индией. Англо-американский блок всегда располагал бы большинством в 13 голосов из 26, а СССР – только одним, своим собственным. В лучшем случае мог рассчитывать на поддержку со стороны Чехословакии и Югославии.

Основываясь, скорее всего, на рекомендациях комиссии НКИД по послевоенным проектам государственного устройства Европы, Азии и других частей мира, Молотов предложил узкому руководству своеобразный выход. Придать чисто символически больше прав, самостоятельности, суверенности союзным республикам. Попытаться сделать их тем самым такими же субъектами мирового сообщества, какими являлись не только британские доминионы – Канада, Южно-Африканский союз, Австралия, Новая Зеландия, но и колония, Индия[400]400
  ЦХСД. ф. 2, оп. 1, д. 4, л. 19–20.


[Закрыть].

Следуя такой логике, Вячеслав Михайлович подготовил проекты указов Верховного Совета СССР о преобразовании союзных наркоматов обороны и иностранных дел в союзно-республиканские. В соответствии со вторым из них устанавливалось: «союзные республики могут вступать в непосредственные сношения с иностранными государствами и заключать с ними соглашения». Тем самым 16-ти союзным республикам предполагалось предоставить прерогативы, позволяющие им претендовать на членство в ООН.

Проекты доклада Молотова и указов ПБ рассмотрело 26 января, Пленум – 27 января[401]401
  РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 1049, л. 75.


[Закрыть], а Верховный Совет СССР – 1 февраля. Открыто мотивировали необходимость предложенных мер результатами политического, экономического и культурного роста союзных республик. Подчеркивали: «В этом нельзя не видеть нового важного шага в практическом разрешении национального вопроса в многонациональном советском государстве, нельзя не видеть новой победы нашей ленинско-сталинской национальной политики». Объясняли, что расширение прав союзных республик скажется на укреплении не только их самих, но и союзного государства[402]402
  Правда. 1944, 2 февраля.


[Закрыть]. Лишь выступая на Пленуме, Молотов позволил себе откровенность. «Это очевидно, – сказал он, – будет означать увеличение рычагов советского воздействия в других государствах. Это будет также означать, что участие и удельный вес представительства Советского Союза в международных органах, конференциях, совещаниях, международных организациях усилится. Это будет также означать большие возможности в деле развития наших международных связей, при подготовке тех или иных выступлений по международным вопросам или при предварительном выяснении, не обязательно от имени Советского Союза, а через другие каналы, через каналы республик, тех или иных мнений или точек зрения других государств»[403]403
  ЦХСД, ф. 2, оп. 1, д. 4, л. 17.


[Закрыть].

Возможность приступить к осуществлению такого плана предоставилась лишь полгода спустя, на конференции в Думбартон-Оксе. 31 августа 1944 года во время переговоров по конкретным вопросам создания ООН, глава делегации СССР А. А. Громыко впервые заявил госсекретарю США К. Хэллу, что «союзные советские республики должны быть в числе инициаторов создания организации безопасности». Реакция США, хотя и весьма уклончивая, последовала незамедлительно. Уже на следующий день Рузвельт в очередном послании Сталину предложил: «Если отложить в настоящее время этот вопрос, то это не помешает тому, чтобы он был обсужден позднее, как только будет создана Ассамблея. Ассамблея имела бы к тому времени все полномочия для принятия решения»[404]404
  Конференция представителей СССР, США и Великобритании в Думбартон-Оксе. М., 1978, с. 160–161.


[Закрыть].

Почти полтора года напряженного ожидания обернулись неизбежным. Вынужденным бездействием именно тогда, когда еще относительно легко можно было пресечь в корне существовавшие в западных регионах откровенно националистические тенденции. Решительно воспрепятствовать их укреплению, срастанию с вооруженным пронемецким сепаратизмом. Связанное по рукам необходимостью постоянно и неуклонно подтверждать провозглашенную, но остававшуюся весьма призрачной самостоятельность союзных республик, узкое руководство лишило себя возможности своевременно и открыто начать борьбу со всеми без исключения проявлениями национализма, включая и в чисто идеологической сфере. Осознавало, что любые действия в этом направлении могут быть использованы США и Великобританией, интерпретированы ими как веское доказательство отсутствия даже номинальной суверенности республик, претендовавших на членство в ООН.

Вместе с тем на складывавшуюся весьма непростую ситуацию значительное воздействие оказывали и иные факторы. Во-первых, сама федеральная структура СССР. Ведь уже само по себе существование союзных национальных республик со всей их атрибутикой – гербами, флагами, гимнами, правительствами, «государственными» языками, а с февраля 1944 года еще и с юридической возможностью создавать собственные армии, вступать с другими государствами в прямые дипломатические отношения, предопределяло обязательное возникновение, существование именно того, что на языке официальной пропаганды и называлось «Национализмом».

Не отказавшись от национального признака как основы любой советской формы государственности, узкое руководство не могло ликвидировать и ту почву, на которой произрастал национализм. Не могло открыто провозглашать все то, что могло быть воспринято как проявление, насаждение унитарных тенденций. Вынуждено было уклоняться от любых призывов, указаний, тем более – в форме постановлений ЦК, которые трактовались бы на местах как русификаторство. От подчеркивания ими, но только ими решающей роли для истории страны лишь одной из шестнадцати союзных республик – Российской Федерации, значения в том ее ядра – русского народа. Словом, от всего того, что непременно спровоцировало бы в сложившихся условиях дальнейшее и притом уже повсеместное усиление национализма.

Во-вторых, в весьма значительной степени влияла на ситуацию и та политика по отношению к союзным республикам, которая проводилась все послереволюционные годы, но особенно – после принятия новой Конституции. Политика, должная убедительно, наглядно подтвердить «торжество ленинско-сталинского решения национального вопроса». Выражавшаяся не только в использовании национальных языков в делопроизводстве, преподавании в школах и вузах. Ярко проявлявшаяся в настойчивом подчеркивании «небывалого расцвета» национальных культур, принимавшего весьма разнообразные формы.

Проявлявшегося в открытии во всех без исключения союзных республиках национальных драматических, опернобалетных театров со своим подчеркнуто национальным репертуаром, создаваемом однако, преимущественно, российскими драматургами и композиторами; в образовании республиканских творческих союзов, членами которых в массе являлись деятели литературы и искусства, переехавшие из Москвы, Ленинграда, других городов РСФСР. Работе – пока еще лишь на Украине, в Белоруссии, Грузии, Армении, Азербайджане – собственных киностудий. И даже в функционировании академий наук – помимо уже существовавших украинской, белорусской, грузинской, в 1943 году (!) они были образованы еще и в Узбекистане, Армении. Все это, естественно, вело к заведомо преждевременному, искусственному формированию национальной интеллигенции.

Та же, в свою очередь, недостаточно подготовленная по образованию, не имеющая должного профессионального опыта, не располагавшая хоть какими-либо реальными достижениями, могла подтверждать свое существование только при строгом соблюдении одного непременного условия. Создания и применения для себя особых, откровенно заниженных по сравнению с общими, критериев оценки своего творчества. Ну, а последние были возможны лишь при признании в каждой союзной республике фактического приоритета национального языка в ущерб общегосударственному, русскому, что и исключало возможность беспристрастного, объективного сравнения. Такое положение неизбежно, естественно и становилось той питательной средой, в которой вызревали ростки и национализма, и центробежных сил, скрытно ведших к ослаблению единства, прочности СССР.

Складывавшаяся ситуация оставляла для узкого руководства лишь два выхода. Либо противопоставлять национализму интернационализм, либо сепаратистским тенденциям – идею унитарного, «единого и неделимого», «нерушимого» Советского Союза. Но первый путь уже был отвергнут той реальностью, которая возникла в процессе реформирования партий, ликвидации Коминтерна. Невозможным – из-за острейшей нужды в дополнительных голосах в ООН – оказывался и второй. Вот отсюда и та смысловая недоговоренность, как бы незавершенность, которые оказались характерными для постановлений и ЦК ВКП(б) о литературно-художественных журналах, и украинского ЦК – о Довженко. Мозговой центр партаппарата, УПиА, вынуждено было искать принципиально иное решение.

Весьма приблизительно, пунктирно оно обозначилось уже в марте 1944 года, в «Плане деятельности» УПиА «по улучшению пропагандистской и агитационной работы партийных органов». Предполагало противопоставить национализму… преимущества социалистического строя. А первой попыткой теоретически обосновать такое положение стало постановление «О недостатках научной работы в области философии», утвержденное ПБ 1 мая. Формальным поводом для его принятия послужил выход в свет трехтомной «Истории философии». Однако основным смыслом документа явились отнюдь не тривиальные, вряд ли несшие нечто новое, утверждения вроде «материалистическая диалектика Маркса по своей сути противоположна идеалистической диалектике Гегеля», а иное. То, что крылось за критикой авторов капитального труда, «обошедших молчанием» «реакционные рассуждения о германском народе как „народе избранном“, „тезис Гегеля о необходимости систематической колонизации других народов“»[405]405
  Большевик. 1944, № 7–8, с. 14–19.


[Закрыть].

До предела усложненный, чисто академический текст постановления вынуждал мучительно гадать каждого, кто обращался к нему: почему вдруг самой актуальной оказалась немецкая философия начала минувшего века, взгляды Гегеля? Зачем именно сейчас, во время войны, нужно осуждать давно исчезнувшую прусскую монархию, когда столь явны пороки, мерзость германского нацизма?

Ответы на эти вопросы дала редакционная статья журнала «Партийное строительство», и растолковавшая постановление. Без эвфемизмов, уклончивых трактовок, она прямо, вполне открыто утверждала: «Национальные взаимоотношения, история народов всегда были в числе тех вопросов идеологической борьбы, куда стремилась проникнуть чуждая нам идеология, и партийные организации должны быть насторожены против малейших попыток протащить взгляды, отдающие великодержавным шовинизмом или местным национализмом». И тут же предложила спасительное лекарство от обеих болезней – «Важно в настоящее время постоянно разъяснять те принципы, на которых основан наш строй»[406]406
  Об идеологической работе парторганизаций. – Партийное строительство. 1944, № 15–16.


[Закрыть].

Явно ощущая те недостатки, которые оказались присущими постановлению по философии, ПБ все же предложило опубликовать его только в журнале «Большевик». Мало того, в виде редакционной статьи, да еще, пренебрегая традициями, лишь констатирующую часть. Главным образом, ради абстрактного призыва, обращенного к узкой группе ученых – «дать правильное, марксистско-ленинское изложение роли и сущности немецкой философии конца XVIII и начала XIX вв.». Постановляющая же часть оказалась известной немногим, только тем, кого она касалась напрямую. Ведь она затронула лишь кадровые вопросы: в соответствии с ней директора Института философии П. Ф. Юдина освободили от занимаемой должности, а назначили на его место В. И. Светлова. Кроме того, вывели из состава редколлегии «Истории философии» Александрова, так как «начальник Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) не должен связывать себя обязанностями редактора отдельных изданий»[407]407
  РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 1050, л. 151–152.


[Закрыть]. Тем самым исключили на будущее возможность совмещения в одном лице критика и подвергаемого критике.

Потерпев неудачу при обращении к философии, Александров попытался реабилитировать себя новой акцией. 18 мая подписал очередную записку, на этот раз – «О серьезных недостатках и антиленинских ошибках в работе некоторых советских историков». Используя ее, добился созыва в конце мая совещания с участием не только крупнейших отечественных историков, но и партийных руководителей. Надеялся, что там, наконец, и будут найдены столь необходимые обоснования выдвинутого при его активном участии противопоставления национализма и социализма.

Открыл совещание Маленков. Он заявил, что ЦК сочло необходимым обсудить имеющиеся спорные вопросы и выработать общие принципиальные установки. Под «спорными вопросами», вне сомнения, подразумевал те взаимоисключающие тенденции, которые четко обозначились еще в канун войны, получили уже не столько научный, академический, сколько политический характер. Сводились к ответу на вопрос: как же теперь следует оценивать многовековое расширение Российского государства, сопровождавшее его сопротивление нерусских народов, населявших присоединенные территории.

Скорее всего, Маленков полагал, что назрела необходимость окончательно преодолеть все еще ощутимое влияние школы Покровского. Настала пора отрешиться от порождаемой ею нигилистической оценки прошлого России, жизни и деятельности ее выдающихся государственных деятелей – отдельных царей, императоров, полководцев. Научно обосновать то самое, что почти десятилетие успешно делали литература и искусство. Доказать, объяснить бесспорное положительное значение присоединения к России нерусских народов, не отступая при этом от марксистско-ленинской методологии. От определения классовой борьбы как движущей силы исторического развития.

Дискуссия самих историков – В. П. Волгина, Б. Д. Грекова, Н. С. Державина, М. В. Нечкиной, М. М. Панкратовой, Е. В. Тарле, других, растянувшаяся более чем на месяц, показала, что завершиться совещание может только одним: общим признанием концепции унитарного государства. Единственной, и позволявшей снять все накопившиеся противоречия. Однако именно такой результат не согласовывался с идеями УПиА, и потому вторая важная антинационалистическая акция ничем не завершилась. Проект постановления ЦК «О недостатках научной работы в области истории», загодя подготовленный Александровым и его сотрудниками как итог совещания, был отклонен при первом же рассмотрении Щербаковым. Безрезультатным оказалось и вмешательство Жданова. Довести документ, найдя убедительные аргументы в пользу «третьего пути», не удалось и ему[408]408
  Стенограмма совещания по вопросам истории СССР в ЦК ВКП(б) в 1944 году//Вопросы истории. 1996, № 2–8.


[Закрыть].