Текст книги "Тайны Кремля
Сталин, Молотов, Берия, Маленков"

Автор книги: Юрий Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 50 страниц)

Считать важнейшей и неотложной задачей партии, руководящих партийных органов, партийных организаций осуществление контроля за работой органов министерства государственной безопасности. Необходимо решительно покончить с бесконтрольностью в деятельности органов министерства государственной безопасности и поставить их работу в центре и на местах под систематический и постоянный контроль партии, ее руководящих партийных органов, партийных организаций (выделено мной. – Ю. Ж.)…

В этих целях:…обязать ЦК компартий союзных республик, крайкомы и обкомы партии систематически контролировать деятельность органов МГБ, повседневно вникать по существу в их работу, периодически заслушивать отчеты и рассматривать планы работы органов МГБ, воспитывать чекистских работников в духе партийности, высокой бдительности, смелости и беззаветной преданности родине. Первые секретари обкомов, крайкомов партии и ЦК компартий союзных республик обязаны интересоваться агентурной работой органов МГБ и им должны быть известны списки всех агентов (выделено мной. – Ю. Ж.)»[765]765
  Там же, л. 94, 97–98.


[Закрыть].

Тем временем «дело» стремительно разрасталось. Отстраняли и почти сразу же арестовывали все новых и новых высокопоставленных лиц. Среди них начальника 2 главного управления (контрразведывательного) МГБ генерал-лейтенанта Е. П. Питовранова, вместе с А. Н. Поскребышевым занимавшегося проверкой «дела» Этингера и Абакумова летом 1951 года; заместителя директора правительственного санатория «Барвиха» Р. И. Рыжикова, многих иных.

Лишь в самый последний момент С. А. Гоглидзе удалось разъединить следствие по делам сотрудников МГБ и Лечсанупра. Дав санкцию на арест еще 22 врачей, сделав именно их вместе с уже находящимися на Лубянке профессорами инициаторами «заговора». Испытав, видимо, облегчение, Власик признал: «Я и Абакумов не приняли мер по проверке заявления Тимашук и теперь я понимаю, что этим мы по существу отдали ее на расправу Егорову». Ему вторил и Бусалов, заявивший следователю: «Я – пособник вражеской группы в Лечсанупре».

Берия, торопясь закрепить сложившееся положение, добился 9 января 1953 года согласия ПБ (на то заседание далеко не случайно не вызвали министра госбезопасности Игнатьева) срочно опубликовать во всех газетах страны «хронику» – «Арест группы врачей-вредителей». Сделать задолго до процесса, впервые после 1938 года, пресловутое «дело кремлевских врачей» достоянием широкой гласности.

Н. А. Михайлов, как секретарь ЦК, курировавший со второй половины октября 1952 года всю идеологическую работу, в том числе и средства массовой информации, сознательно или по недоразумению сразу же допустил серьезнейшую ошибку. Не учел двузначности возникшего «дела». Ведь его могли в равной степени использовать в собственных интересах как Берия, так и Маленков. Первый – чтобы устранить явно мешавшего ему министра госбезопасности, человека Маленкова, Игнатьева под весомым предлогом потери бдительности, о которой он, Лаврентий Павлович, напоминал еще с трибуны съезда. Второй – чтобы связать «заговор» кремлевских врачей против узкого руководства – через уже покойного, что было весьма удобно, Этингера – с… Берией. Нанести тем последний, решающий удар по самому сильному конкуренту. Но ни тому, ни другому совершенно не требовался, даже мешал, антисемитский поворот при расследовании «дела». Даже вредил, ибо уводил от истинной цели далеко в сторону.

По какой-то, остающейся неизвестной, причине Михайлов не посчитал нужным уяснить, что же ждали от него, либо решил играть по собственным правилам. В свою пользу. Позволил газетам, журналам, получившим столь сенсационную с точки зрения журналистики тему, но так и не располагавшим ни одним дополнительным фактом, выходящим за пределы «Хроники», отсебятину. Придание всем без исключения комментариям, откликам читателей характер явного бытового антисемитизма. Акцентирование смысла всех публикуемых материалов на прежде всего «чужеродных» фамилиях шести из девяти упомянутых в «Хронике» врачей. Бесконечное варьирование их связей с еврейской благотворительной организацией «Джойнт», с Еврейским антифашистским комитетом, на что намекало упоминание Шимелиовича и Михоэлса. И в то же время полное игнорирование передовицы «Правды» за трагический день, 13 января, которая четко указала: «Кроме этих врагов есть еще один враг – ротозейство наших людей. Можно не сомневаться, что пока у нас есть ротозейство, будет и вредительство. Следовательно, чтобы ликвидировать вредительство, нужно покончить с ротозейством в наших рядах».

Непредусмотренный поворот в пропаганде вскоре заставил и самого Михайлова, и руководство Агитпропа срочно вмешаться. Уже 31 января «Правда» опубликовала статью под многозначительным заголовком «Ротозеи – пособники врага». В ней же попыталась скорректировать погромные настроения, спровоцированные «Хроникой», весьма своеобразным способом. Призывы к бдительности привязала теперь исключительно к «ротозеям», не связывая их, что являлось немаловажным, ни со шпионажем, ни с диверсиями, ни с терактами. Да еще весьма дозированно подобрала фамилии очередных «ротозеев» – Заславский, Борисевич, Орлов, Петров, Алтузов, Морозов, Кажлаев, чем попыталась снизить накал черносотенных страстей. Ту же цель преследовала и еще одна «правдинская» статья, в номере от 6 февраля – «О революционной бдительности». Она врагами объявляла вообще всех «носителей буржуазных взглядов», а в виде примера привела троцкиста Гуревича, его пособника Таратуту, уголовника Романова, дезертира Сася.

Одновременно Агитпроп стал все чаще отклонять просьбы спешивших выслужиться главных редакторов центральных газет о публикации статей, посвященных «сионистам», «Джойнту» и Израилю вкупе с американской разведкой. Обязал все такого рода материалы предварительно, в обязательном порядке, согласовывать с МИДом. Так, 30 января, заведующий сектором газет В. Лебедев, прочитав рукопись присланной главным редактором «Красной звезды» В. Московским статьи «Сионизм – агентура американского империализма», отклонил ее. «Полагали бы, – заключил он, – нецелесообразным публиковать ее на страницах центральной военной газеты, так как это не вызывается необходимостью, а сам факт опубликования такой статьи в „Красной звезде“ может быть истолкован неправильно». 16 февраля получил фактический отказ и главный редактор «Литературной газеты» К. Симонов. Вынужден был, после беседы в Агитпропе, признать: большую статью о «Джойнте» и Израиле «редакция предполагает еще раз обсудить, проконсультировать с МИД СССР и после этого, если вопрос будет решен положительно (выделено мной. – Ю. Ж.), опубликовать на страницах газеты»[766]766
  ЦХСД, ф. 5, оп. 16, д. 601, л. 38, 46; д. 604, л.95.


[Закрыть].

За шумихой вокруг «дела врачей» незамеченными оказались более важные события. Странное молчание лидеров – Берии, Булганина, Маленкова, а также Ворошилова, Кагановича, Первухина, Сабурова, Хрущева. Внезапная активизация деятельности Сталина: 26 декабря он дал, не сказав ничего нового, интервью корреспонденту «Нью-Йорк таймс» Джеймсу Рестону; 7 февраля принял посла Аргентины Л. Браво, 17 февраля – посла Индии К. Менона. Не вызвала должных откликов, реакции неординарная передовица «Правды» за 30 ноября, решительно подытожившая газетные дискуссии по проблемам литературы и искусства: «Пишите правду! Это положение должно быть руководящим принципом для прозаиков и поэтов, драматургов и литературных критиков».

Могла насторожить, но лишь крайне небольшую группу лиц, получавших относительно полную информацию о событиях во власти, продолжавшаяся несколько месяцев ротация высокопоставленных сотрудников МГБ. Смена республиканских министров: в июне – в Грузии; в августе-сентябре – в Армении, на Украине; в феврале – в Латвии. В сентябре – начальника управления МГБ по Московской области[767]767
  РЦХИДНИ, ф. 17, oп. 3, д. 2232, л. 13; д. 2233, л. 11, 47, 54; ЦХСД, ф. 4, оп. 9, д. 380, л. 3.


[Закрыть]. 15 декабря – арест некогда всесильного Н. С. Власика. Наконец, событие прежде просто невозможное – отстранение в феврале 1952 года заведующего особым сектором ЦК, личного секретаря Сталина, А. Н. Поскребышева. Ясным могло быть только одно. Все это делалось при прямом участии руководителя созданного после съезда отдела ЦК по подбору и распределению кадров Н. Н. Шаталина, с довоенной поры соратника Маленкова, при прямом одобрении самим Маленковым.

Именно все это и предвещало неминуемую и очень скорую развязку. И она наступила, но только не так, как, возможно, предполагали все участники борьбы за власть, за единоличное лидерство.

Ранним утром 4 марта 1953 года московское радио начало передачи как обычно – бой часов Спасской башни Кремля, гимн, последние известия. Однако спустя двадцать минут они прервались, и диктор Юрий Левитан объявил, что скоро будет передано важное сообщение. А ровно в половине седьмого он зачитал «Правительственное сообщение о болезни председателя Совета Министров Союза ССР и секретаря Центрального Комитета КПСС товарища Иосифа Виссарионовича Сталина». Оно извещало: «В ночь на 2 марта у товарища Сталина, когда он находился в Москве, в своей квартире, произошло кровоизлияние в мозг, захватившее важные для жизни области мозга. Товарищ Сталин потерял сознание. Развился паралич правой руки и ноги. Наступила потеря речи…»[768]768
  Правда. 1953, 4 марта.


[Закрыть].

О том же, только более скупо, используя преимущественно медицинские термины, информировал и зачитанный вслед за тем бюллетень о состоянии здоровья вождя. А через два часа жители Москвы и крупнейших городов страны смогли познакомиться с этой, явившейся для них полной неожиданностью, новостью еще раз, взяв в руки свежие выпуски центральных, республиканских или областных газет, вышедших в твердо определенные, не менявшиеся вот уже десятилетие сроки.

С этого момента в СССР все внимание было сосредоточено на одном. На том, что тогда казалось советским людям самым важным, решающим. Выживет Сталин, или нет. Подталкивало именно к таким размышлениям о трагическом в их восприятии событии и то, что начиная с 15 часов 18 минут, после короткой паузы, московское радио стало передавать лишь классическую минорную музыку, прерывая ее каждые полчаса только для того, чтобы повторить правительственное сообщение и бюллетень. Все это не могло не усиливать ощущения общей скорби, нарастающей тревоги.

«Сообщение» между тем содержало еще одну, столь же, если не более важную информацию, которой тогда мало кто придал должное внимание. «Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза и Совет министров Союза ССР, – говорилось в нем, – сознает все значение того факта, что тяжелая болезнь товарища Сталина повлечет за собою более или менее длительное неучастие его в руководящей деятельности. Центральный Комитет и Совет Министров в руководстве партией и страной со всей серьезностью учитывают все обстоятельства, связанные с временным уходом товарища Сталина от руководящей государственной и партийной деятельности…»[769]769
  Там же.


[Закрыть].

Так впервые совершенно открыто было выражено то самое главное, что волновало узкое руководство СССР вот уже два года. Более того, столь же недвусмысленно давалось понять, что вне зависимости от того, выживет Сталин, или нет, вопрос о власти уже стал предметом обсуждения, и если еще не решен, то ждет своего решения в самое ближайшее время.

Именно такой аспект правительственного сообщения послужил основной темой срочного совещания в Белом доме президента США Дуайта Эйзенхауэра, государственного секретаря Джона Ф. Даллеса и прибывшего в тот день в Нью-Йорк с заранее запланированным визитом министра иностранных дел Великобритании Антони Идена[770]770
  Трухановский В. Г. Антони Иден. М., 1974, с. 315–316.


[Закрыть]. Ту же реакцию на события в Москве проявили и в других столицах ведущих стран мира – в Лондоне, Париже, Риме, Бонне.

Сегодня, при тщательном сопоставлении и анализе всех известных свидетельств очевидцев о начале и развитии болезни у Сталина (к сожалению, более объективные данные, например – история болезни, остаются недоступными исследователям), приходится пока соглашаться с ними. Признавать, что инсульт у вождя произошел не в ночь на 2 марта, как сообщалось официально, а двенадцатью часами ранее, вечером 1 марта, что, впрочем, не имеет принципиального значения. Однако при этом остается не раскрытым, никак не объясненным иное, более важное и значимое. Когда же ЦК и Совет Министров, а вернее члены их высших органов – бюро президиумов, начали «учитывать все обстоятельства, связанные с временным уходом» Сталина от руководящей работы?

Все немногие очевидцы того события, за исключением В. М. Молотова и Л. М. Кагановича, уклонившихся от обсуждения с поэтом Феликсом Чуевым данной темы, весьма настойчиво и при том в полном согласии друг с другом утверждали: мол, «дележ портфелей» происходил в «Волынском» поздним вечером 5 марта, уже после смерти Сталина.

Н. С. Хрущев, бывший первый секретарь ЦК КПСС, председатель Совета Министров СССР: «Как только Сталин умер, Берия тотчас сел в свою машину и умчался в Москву с „ближней дачи“. Мы решили вызвать туда всех членов бюро или, если получится, всех членов президиума ЦК партии… Вот собрались все. Тоже увидели, что Сталин умер. Приехала и Светлана. Я ее встретил. Когда встречал, сильно разволновался, заплакал, не смог сдержаться. Мне было искренне жаль Сталина, его детей, я душою оплакивал его смерть, волновался за будущее партии, всей страны. Чувствовал, что сейчас Берия начнет заправлять всем. Последует начало конца, подготовленного этим мясником, этим убийцей. И вот пошло распределение „портфелей“…»[771]771
  Вопросы истории. 1992, № 2, с. 93.


[Закрыть].

А. Т. Рыбин, бывший сотрудник управления охраны: «Сталину сделали какой-то сильнодействующий укол. От него тело вздрогнуло, зрачки расширились. И минут через пять наступила смерть. Оказывается, подобный укол, способный поднять или окончательно погубить больного, полагалось делать лишь после согласия близких родных. Но Светлану и Василия не спросили. Все решил Берия. Затем он, Маленков, Хрущев и Молотов поднялись на второй этаж. Сразу начался дележ государственных должностей…»[772]772
  Рыбин А. И. Рядом со Сталиным. М., 1992, с. 51.


[Закрыть].

С. И. Аллилуева, дочь Сталина. Воспоминания ее, человека совершенно незаинтересованного и потому формально беспристрастного, подтверждают отдельные детали рассказанного Хрущевым и Рыбиным. Следовательно, вольно или невольно подкрепляют именно их версию. «В последние минуты, – пишет Аллилуева, – когда уже все кончилось, Берия вдруг заметил меня и распорядился: „Увезите Светлану!“. На него посмотрели те, кто стоял вокруг, но никто и не подумал пошевелиться. А когда все было кончено, он первым выскочил в коридор и в тишине зала, где стояли все молча вокруг одра, был слышен его громкий голос, не скрывавший торжества: „Хрусталев! Машину!..“ Потом члены правительства устремились к выходу – надо было ехать в Москву в ЦК, где все сидели и ждали вестей. Они поехали сообщить весть, которую тайно все ожидали…»[773]773
  Аллилуева С. 20 писем к другу. М., 1990, с. 10.


[Закрыть].

Разумеется, Аллилуева и Рыбин не были посвящены во все перипетии, во все детали происходившей за кулисами борьбы за власть. Тогда они не знали, да и не могли знать, например, о состоявшемся вечером 5 марта, за полтора часа до смерти Сталина, заседании Пленума ЦК, Совета Министров и президиума Верховного Совета СССР. Но ведь подлинный смысл правительственного сообщения мог пройти мимо внимания лишь Аллилуевой, но никак – Рыбина и, тем более, Хрущева. Обязательно должен был ими учитываться при изложении происходившего в те дни. Более того, Хрущев, по вполне понятной причине ни словом не обмолвившийся о совместном заседании (без сомнения, он считал обязательным для себя не разглашать государственную тайну), почему-то также поступил и с правительственным сообщением, ставшим 4 марта известным всем без исключения.

О побудительных мотивах, вынудивших Никиту Сергеевича столь откровенно проигнорировать общеизвестный факт, можно только догадываться. Однако та настойчивость, с которой он создавал собственную версию тех драматических событий – и когда, находясь уже во главе партии, рассказывал о них 31 января 1955 года на Пленуме ЦК КПСС[774]774
  ЦХСД, ф. 2, оп. 1, д. 127, л. 35–37.


[Закрыть], и много позже, уже на пенсии, когда наговаривал на магнитофон свои «Мемуары», заставляет всерьез рассматривать лишь одну причину сознательного умолчания. Явное нежелание Хрущева раскрывать тайны борьбы за власть, в которой он принимал самое непосредственное и активное участие. Стремление любой ценою отвлечь внимание от подлинной расстановки сил в узком руководстве и неизбежного определения там своего места.

Но прежде чем обратиться собственно к соперничеству в Кремле, сначала необходимо установить иное. Когда же было подготовлено правительственное сообщение? Или, что равнозначно в данном случае, когда именно узкое руководство приступило к поиску соглашения о переделе власти?

Газеты с правительственным сообщением, как уже отмечалось выше, вышли 4 марта рано утром, без малейшего опоздания. Следовательно, они были подписаны в печать в предписанный им срок – не позже 24 часов 3 марта. Чтобы набрать тексты сообщения и бюллетеня, переверстать первую полосу, требовалось около двух часов. На рассылку текстов в редакции всех основных газет – фельдсвязью по Москве, телетайпом или фототелеграфом по стране – еще как минимум полчаса. Наконец, нужно было время и на то, чтобы подготовить, согласовать со всеми членами президиумов Совета Министров и ЦК или хотя бы их бюро оба документа, размножить их в необходимом количестве. Словом, уже когда на основании решения бюро президиума ЦК, принятого в тот же день, были разосланы приглашения на Пленум ЦК КПСС, который поначалу предполагалось созвать 4 марта[775]775
  Там же, д. 24, л. 1–2.


[Закрыть], никак не позже половины девятого вечера, текст правительственного сообщения уже существовал. Являлся реальным подтверждением оказавшейся для узкого руководства неизбежности незамедлительно уведомить страну и мир о предстоящих коренных переменах на высших государственных и партийных постах.

Однако в тот момент, на исходе 3 марта, соглашение о власти еще не стало всеобъемлющим и окончательным. Пока ограничилось изменением состава действовавшей до «двойки» почти два года всесильной «тройки», самостоятельно, без консультаций с вождем, принимавшей все решения и публиковавшей их «за подписью председателя Совета Министров СССР И. В. Сталина». В ней остались Г. М. Маленков и Л. П. Берия, но место Н. А. Булганина, «курировавшего» военные и военно-промышленные министерства, неожиданно занял В. М. Молотов, еще в феврале 1949 года подвергшийся опале и заодно освобожденный от должности министра иностранных дел.

Почему же произошла эта перестановка на самой вершине власти, что вынудило или позволило вернуть из политического небытия Вячеслава Михайловича, с абсолютной достоверностью мы уже никогда не узнаем. А потому нам остается лишь искать те мотивы, которые единственно и смогут объяснить происшедшее.

События явно застали Г. М. Маленкова врасплох. Вот уже два года в силу официального положения – одновременно одного из трех первых заместителей председателя Совета Министров СССР и фактически первого секретаря ЦК КПСС – заставляло всех принимать его как фактического преемника Сталина, считаться с этим. И все же Маленков оказался не вполне готовым к тому, чтобы легко, без серьезного сопротивления с чьей-либо стороны, формально унаследовать власть умиравшего вождя во всей ее полноте. Георгию Максимилиановичу, скорее всего, не хватало совсем немного времени, чтобы воспользоваться теми преимуществами, которые давали ему «мингрельское дело», «грузинское дело», «дело врачей» и окончательно устранить самого сильного, наиболее опасного соперника – Л. П. Берия. А это-то и вынуждало Маленкова срочно найти такое решение, которое позволило бы если и не переломить в свою пользу, то хотя бы продлить существовавшее неустойчивое, но тем не менее пока еще благоприятное именно для него равновесие во властных структурах. Получить крайне необходимую оторочку.

Позволяло же сделать это лишь одно: возвращение в узкое руководство В. М. Молотова. Единственного человека, не только остававшегося оппонентом Берия, но и достаточно популярным как в народе, так и у значительной части аппарата. Ведь несмотря ни на что, Вячеслав Михайлович сохранил былой ореол «ближайшего соратника» Сталина, при котором он далеко не случайно считался вторым лицом в партии и государстве, десять лет возглавлял Совнарком СССР.

Но именно такой, весьма профессиональный и удачный ход в «аппаратной игре» неизбежно повлек за собою разрастание узкого руководства до «пятерки», хотя «триумвират» при этом отнюдь не исчез, не утратил своего подлинного всевластного значения. Вторые роли пришлось отвести Н. А. Булганину, чья политическая ориентация в те дни остается до сих пор загадочной, а также Л. М. Кагановичу, который, скорее всего, поддерживал бы Молотова, а заодно и подчеркивал бы лишний раз незыблемую преемственность новой власти.

Вся эта предположительная, достаточно сложная и изощренная комбинация завершилась возникновением той изрядно подзабытой в Советском Союзе конструкции власти, которая спустя десять дней получила название «коллективного руководства». Однако «коллективность» его зиждилась не на общности устремлений, не на единстве избранных целей и согласованности единомышленников в их достижении, а на прямо противоположном. «Коллективность» обуславливалась, напрямую зависела, поддерживалась, сохранялась принципиально иным – с огромным трудом сбалансированными противоречиями, разнородными взглядами и интересами членов «триумвирата», их откровенными и небезосновательными притязаниями на единоличное, как исстари повелось, лидерство. И хотя достигнутое равновесие сил пока еще не обрело постоянной устойчивости, не стало привычным, почему должно было восприниматься как вынужденное, чисто временное явление, все же именно оно не только оказалось первым раундом жесткой борьбы за власть, но и позволило приступить к тому, что Хрущев назвал «распределением портфелей».

На это и ушли два дня – 2 и 3 марта.

Утром 4 марта, приблизительно в поддень, секретари ЦК, судя по всему, тщательно скрывавшие результаты прошедших переговоров, начали свою обычную рутинную деятельность. Рассмотрели, а вернее, просто завизировали, выразив тем свое согласие, три проекта решений самого заурядного характера: по заявлению Б. С. Агафонова об организационных вопросах науки; по записке Н. Г. Пальгунова о создании в ТАСС группы международных обозревателей; о работе школ в Ставропольском крае[776]776
  Там же, ф. 4, оп. 9, д. 383, л. 1–7.


[Закрыть]. А потом вдруг, как по тревоге, оставили привычные обязанности и кабинеты ради более важного – присутствия на неожиданно даже для них созванного экстренного заседания фактически последнего бюро президиума ЦК. Стали свидетелями принятия тех решений по «организационным вопросам», которые определили жизнь Советского Союза на последующие два года.

Прежде всего было признано необходимым реорганизовать властные структуры, упростив и сократив их. «Иметь в Совете Министров СССР вместо двух органов – президиума и бюро президиума, один орган – президиум», в состав которого должны были войти председатель Совета Министров и его первые заместители, являвшиеся одновременно и членами президиума ЦК. Аналогичную перестройку претерпели и высшие партийные органы, где также были слиты бюро президиума и президиум ЦК.

Вторая группа вопросов, естественно, определила персональный состав новых органов власти. Президиум ЦК включил, помимо членов упраздненного бюро – Г. М. Маленкова, Л. П. Берия, К. Е. Ворошилова, Н. С. Хрущева, Н. А. Булганина, Л. М. Кагановича, М. 3. Сабурова, М. Г. Первухина, еще В. М. Молотова и А. И. Микояна. Президиум же Совета Министров оказался вдвое меньшим: председателем утвердили Маленкова, а его первыми заместителями – Берия, Молотова, Булганина и Кагановича.

Наконец, для того, чтобы юридически оформить и, тем самым, официально закрепить реорганизацию, решили провести не 4 марта, а лишь S марта, в 8 часов вечера совместное заседание Пленума ЦК КПСС, Совета Министров и президиума Верховного Совета СССР.

Важность происшедшего оказалась настолько очевидной, что информацию о нем, хотя и в донельзя завуалированной форме, почти незамедлительно предали гласности. Газета «Правда» в передовой статье номера уже за 5 марта «Великое единство партии и народа» при традиционном объеме, заполненном дежурным, по сути бессмысленным набором пропагандистских штампов, упомянула лишь три фамилии. Разумеется, Ленина, Сталина и еще… Маленкова. Только их. Тем самым, не только как бы предвосхищалось безусловное и единогласное одобрение смены руководства на совместном заседании. И его участникам, и всем остальным руководителям – среднего и низшего звена, прямо указывалось, чьи распоряжения и указания отныне следует принимать к беспрекословному исполнению, на кого именно ссылаться прежде всего и пренепременно в статьях, выступлениях.

И все же заседание бюро президиума ЦК, провозгласившее преемника Сталина еще до его смерти, определившее тех, кто теперь стоял на вершине иерархической лестницы, отнюдь не разрешило всех неотложных злободневных проблем. Предстояло еще, и никак не позже, чем к вечеру 5 марта – моменту открытия совместного заседания, договориться не только о государственных должностях для всех членов нового президиума ЦК, но и сформировать правительство.

Принципиальный подход к решению столь непростой в сложившихся экстраординарных условиях задачи сложился еще накануне. Тогда, когда участники тайных переговоров, стремясь во что бы то ни стало подчеркнуть, сделать очевидным для всех без исключения свое совершенно особое положение, отказались от воссоздания многочисленного ПСМ СССР. Подменили его прежним, узким бюро, просто переименовав последнее. Логическим развитием такого подхода стал и отказ от восстановления координировавших и направлявших по отраслям министерства и ведомства бюро при СМ СССР, чьи председатели и составляли прежде доходивший до 12 человек ПСМ СССР. Вместо этого пошли на сокращение вдвое числа самих министерств. Тем самым, реальная власть в своей совокупности сознательно дробилась между 25 министрами, лишь несколько из которых оказывались в кругу избранных – первых заместителей главы правительства. Дело оставалось за «малым» – договориться как о собственно принципиально новой структуре высших органов управления, так и о кадровых назначениях.

Однако даже за полтора дня сделать это полностью оказалось невозможным. Причина первой такой серьезной неудачи объяснялась весьма просто. Каждый из членов триумвирата упорно и настойчиво стремился сохранить свое положение. Не допустить ни умаления собственных, только что занятых позиций, ни усиления их у остальных. Настоять при утверждении на министерские посты тех, кого они – и Маленков, и Берия, и Молотов – с большей или меньшей вероятностью могли полагать своими союзниками и единомышленниками. К исходу дня 5 марта удалось согласовать распределение только ключевых должностей в СМ СССР, ПВС СССР да провести основательную перетряску секретариата ЦК.

Вот здесь-то и оказалось, что тактика, избранная Маленковым, полностью себя оправдала. Не столько эффект внезапности, сколько отсутствие у соперников времени на то, чтобы суметь сговориться и принять контрмеры, позволило ему получить все, чего он добивался. Сосредоточить в своих руках максимально возможный контроль над государственным и партийным аппаратами.

Как председатель СМ СССР, Маленков получил обязанность наблюдение за работой советов министров союзных республик. Но как председательствующий на заседаниях Совмина – еще и фактическую возможность влиять на формирование основ внутренней и внешней политики, ставя на обсуждение или отвергая как «неподготовленные» те или иные вопросы по собственному усмотрению. Вместе с тем, по решению Пленума Георгий Максимилианович председательствовал еще и на заседаниях президиума ЦК. Иначе говоря, определял и даты их проведения, и повестку дня. Наконец, удержав за собою также и должность секретаря ЦК, продолжал направлять работу партаппарата. Мог в случае необходимости оказывать прямое воздействие на характер решений, принимаемых секретариатом, или выносимых им на утверждение или обсуждение президиума ЦК.

Берия, хотя и стал вторым лицом в стране, весьма значительно уступал по положению, по возможностям Маленкову. Не мог даже сравниваться с ним в правах, хотя и сумел получить, выторговать многое. Прежде всего, возвращение отобранных у него еще в 1946 году двух силовых министерств – государственной безопасности и внутренних дел, которые с этого момента сливались в одно: МВД СССР. Мало того, сохранил за собою Лаврентий Павлович и контроль за деятельностью трех наиважнейших для создания и наращивания военной мощи страны и потому самых засекреченных учреждений: главных управлений при СМ СССР – Первого, Второго, Третьего – ядерная программа…

<В оригинале отсутствует часть текста. – Прим. Авт fb2.>

…ной зависимости оказывалось военное министерство, а кроме того сохранялись прямые связи с рядом промышленных министерств, обязанных выполнять заказы управлений вне всякой очереди, даже с нарушением пятилетних или годовых планов.

Молотову, как менее активному участнику борьбы за власть, пришлось ограничиться постами министра иностранных дел да, по должности, главы одного из трех органов внешнеполитической разведки – Комитета информации. Столь же ограниченные по сравнению с прежними полномочия достались и Булганину, во второй раз возглавившему военное министерство. Но и этим их несколько приниженное положение не ограничилось. Проявилось оно и в ином. Оба члена «пятерки» вынуждены были принять первыми своими заместителями отнюдь не тех, кого они сами подобрали бы себе. Молотов – Я. А. Малика и А. Я. Вышинского, а Булганин – А. М. Василевского и Г. К. Жукова. То есть в принудительном порядке, в качестве ближайших помощников тех, кто еще накануне возглавлял то же министерство, располагал в нем «своими» людьми, устоявшимися связями и влиянием.

Однако даже такие, урезанные до предела, весьма ограниченные права, и отражавшие истинное положение Молотова, Булганина в «пятерке», оказывались несоизмеримо огромными при сравнении с тем, что уделили Кагановичу. Он оказался единственным из первых заместителей главы правительства, не получившим «портфель». Важнейшего, если не решающего в подобных случаях, совместительства – поста руководителя любого, даже самого малозначительного министерства.

Третий уровень власти составили те пятеро, кто стал заместителями председателя Совета Министров, что из-за спешки забыли зафиксировать в проекте решения. Прежде всего, в силу статуса давнего члена политбюро, Микоян, назначенный министром внутренней и внешней торговли – пост, который он с перерывами занимал еще с середины 20-х годов. Затем те, кого утвердили на ключевых должностях по управлению экономикой, вернее, той ее сферы, которая органически являлась и фундаментом военно-промышленного комплекса, и значительной производственной частью его. Те, кто возглавил важнейшие укрупненные министерства, заменившие ведущие отраслевые бюро при Совмине.