Текст книги "Тайны Кремля
Сталин, Молотов, Берия, Маленков"

Автор книги: Юрий Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 50 страниц)

В еще более сложное положение поставила узкое руководство необходимость определиться со своим внешнеполитическим курсом. Принять окончательное решение: выполнять ли взятые страной обязательства по международным соглашениям, или нарочито пренебречь ими, что в равной степени было не так-то просто сделать при сложившихся обстоятельствах. Причем заниматься приходилось теми проблемами, от которых напрямую зависело обеспечение национальной безопасности. Проблемами тех регионов мира, которые являлись стратегическими, протянувшись цепочкой вдоль всей южной границы, от Одессы до Владивостока: Черноморских проливов, Южного Азербайджана, Синьцзяна, Монголии, Маньчжурии. Да еще в то самое время, когда фактически провалилась первая сессия совета министров иностранных дел (СМИД) пяти великих держав, проходившая в Лондоне с 11 сентября по 2 октября. Обсуждение проектов мирных договоров с Финляндией и Италией, другими союзниками Германии в войне, выявившее больше расхождений в позициях, нежели их сближение.

Самым легким из всех внешнеполитических оказался монгольский вопрос. Согласно подписанному в Москве 14 августа советско-китайскому договору, признание Нанкином независимости Монгольской Народной Республики (МНР) должно было последовать лишь после выражения воли населения этой страны (с точки зрения только Кремля) или китайской провинции (как все еще продолжали официально считать Китай, США, Великобритания, Франция) к государственной независимости в результате плебисцита. Провести же последний 20 октября 1945 года ни для Москвы, ни для Улан-Батора не составило никакого труда. Разумеется, в плебисците приняло участие 98,4 процента граждан МНР, а за обретение государственной независимости, в чем можно было и не сомневаться, высказалось 100 процентов проголосовавших. Условия были соблюдены, и после того, как президиум малого хурала МНР 12 ноября утвердил протокол центральной избирательной комиссии[504]504
  Там же, 21 ноября.


[Закрыть], Нанкину пришлось официально признать отпадение от Китая огромной провинции.

Несколько сложнее, но лишь поначалу выглядела проблема, связанная с Маньчжурией. В соответствии со все тем же советско-китайским договором, эвакуация частей Красной Армии из этой провинции предусматривалась не позже, чем через три месяца после победы над Японией, то есть к 3 декабря 1945 года. Подобный срок, как показали дальнейшие события, оказался недостаточным для Кремля, намеревавшегося обеспечить коммунистам Мао Цзэдуна там полный контроль. Создать таким образом дружеский, хотя и лишь автономный режим в Маньчжурии, прикрыв им весь дальневосточный участок советской границы, заодно гарантировав безопасность и КВЖД, ЮМЖД, и военно-морской и военно-воздушной баз в Порт-Артуре, Дальнем.

Несмотря на прямую помощь оружием и косвенное политическое содействие СССР, коммунистические 8-я и 4-я новая армии за оказавшееся в их распоряжении время так и не смогли перебазироваться в Маньчжурию. Даже в ноябре все еще находились лишь на подходах к ней, ведя тяжелые бои с правительственными войсками в провинциях Суйюень, Жэхэ, Хэбэй. Но именно такое положение помешало и гоминдановцам установить собственную администрацию на огромных просторах северо-востока. Чан Кайши, твердо рассчитывавший на американское военное присутствие в Шаньдуне и на юге Хэбэя, на американскую помощь, пока отказывался признавать факт возобновившейся гражданской войны. Как и Мао, просто выгадывал время, ведя переговоры с коммунистами о созыве примирительного и объединительного по задачам Политического консультативного совета. Надеялся рано или поздно возобладать над коммунистами, и потому в середине ноября сам обратился к маршалу Малиновскому, командовавшему частями Советской Армии в Маньчжурии, с просьбой отсрочить вывод войск на неопределенное время[505]505
  Там же, 29 ноября.


[Закрыть].

До предела запутанной оказалась ситуация, сложившаяся в другом, северо-западном регионе Китая, в Синьцзяне. Затерянном в глубинах Центральной Азии, но крайне важном стратегически в силу своего географического положения – на стыке СССР, Китая, Монголии, Индии. Именно потому Москва ни в коем случае не желала лишиться тех политических и экономических преимуществ, которыми она располагала там еще с 1934 года.

Сразу же после начала японской агрессии против Китая, Советский Союз делал все возможное для оказания помощи своему великому, но слабому соседу. Два соглашения о предоставлении национальному правительству займов на общую сумму в 100 миллионов долларов обеспечили поставки советского оружия, боеприпасов, бензина, запасных частей к военной технике. А для их транспортировки были использованы как основные коммуникации, проходившие через Синьцзян. Только что проложенная автодорога и открытая тогда же авиалиния (ее обслуживала совместная советско-китайская компания ХАМИАГА)[506]506
  РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 116, д. 48, л. 4.


[Закрыть] Алма-Ата – Хами. Летом 1938 года они внезапно оказались под угрозой. На юге провинции, под лозунгами ислама и национальной автономии, вспыхнуло восстание. Советское руководство не исключало, что за ним, скорее всего, стояли японцы, именно в те дни развязавшие конфликт в районе озера Хасан и намеревавшиеся захватить МНР, создав для того как своеобразный трамплин марионеточное «монгольское государство» Мынцзян. Но не могли исключить в Кремле и иного. Активизации в регионе Великобритании, которая полагала Тибет сферой своих интересов и могла легко пойти, воспользовавшись «смутой» в Китае, на закрепление своего присутствия в Центральной Азии.

В сентябре 1938 года советские пограничные войска при поддержке регулярных частей Красной Армии вошли на территорию Синьцзяна и помогли его губернатору к 15 октября восстановить порядок. В ходе боев полностью разгромили силы повстанцев – 36-ю дунганскую и 6-ю уйгурскую дивизии[507]507
  Там же, оп. 163, д. 1201, л. 187.


[Закрыть]. Обеспечили, таким образом, возможность продолжения регулярных поставок вооружения национальной китайской армии.

Принципиально меняться положение в Синьцзяне стало весной 1943 года. Советское руководство в преддверии уже близкого окончания Второй мировой войны попыталось сохранить там свое политическое присутствие. Обеспечить безопасность данного участка границы, прикрыть от маловероятной, но все же должной учитываться угрозы для советской Средней Азии. 4 мая ЦБ отказалось от прежней ориентации в этом регионе и сделало ставку на национальный фактор. Решило использовать давнее стремление к автономии народов, населявших провинцию, в ней абсолютное большинство составлявших – уйгуров, казахов, дунган, ко всему прочему мусульман. Поручило Маленкову сделать все необходимое, дабы «оказать поддержку некитайскому населению Синьцзяна», помочь ему создать автономию с дружественным СССР органом власти – Национально-политическим советом.

Опорной базой возобновившегося сепаратистского движения стали три северных округа провинции – Илийский, Торбагатайский и Алтайский, прилегавшие к границе СССР. По мере расширения зоны восстания, Советский Союз усиливал и свою негласную поддержку, и прямую помощь. Однако национальное правительство Китая сумело к тому времени собрать силы и бросило их на подавление движения. И все же Москва не изменила своей линии. 22 июня 1945 года ПБ приняло еще одно постановление: о поддержке повстанцев, оборонявших провинцию от подошедших чанкайшистских сил, «оружием и людьми», а организацию такой помощи на этот раз возложило на Н. А. Булганина, заместителя наркома обороны СССР.

Советско-китайский договор от 14 августа предусматривал соблюдение Кремлем полного нейтралитета в продолжавшемся в Синьцзяне междоусобном конфликте, который национальное правительство рассматривало как внутреннее дело самого Китая. И вот теперь узкому руководству предстояло решить, как же поступать дальше. Отступить, бросив на произвол судьбы возникшую не без его участия Восточно-Туркестанскую республику, или все же поддержать ее несмотря ни на что. 15 сентября ПБ выбрало третий путь, срединный. Он предусматривал необходимость каким-нибудь способом примирить враждующие стороны для сохранения прежнего влияния Москвы в регионе. Взятие на себя роли арбитра, добившись для Синьцзяна статуса автономии при своем негласном фактическом протекторате. Именно на таком соглашении, в конце концов, и удалось настоять, но чуть позже – в январе 1946 года.

Наиболее трудной, практически неразрешимой оказалась проблема, порожденная стремлением Советского Союза установить свой контроль над Босфором и Дарданеллами. В Потсдаме уже зафиксировали весьма благоприятное для Москвы признание. Констатировали: «конвенция о проливах, заключенная в Монтре, должна быть пересмотрена как не отвечающая условиям настоящего времени». Однако тут же сделанная оговорка превращала «единодушное мнение» глав великих держав в капкан для одной из них, СССР. Объясняла – «данный вопрос будет темой непосредственных переговоров между каждым из трех правительств и турецким правительством»[508]508
  Берлинская (Потсдамская) конференция… с. 444.


[Закрыть]. Тем самым общее давление на Анкару категорически исключалось, а Москве предлагали понапрасну тратить время. Ведь Турция, исходя из желания США и Великобритании установить свободу мореплавания в Проливах для всех, могла еще десять лет уклоняться от пересмотра конвенции, срок действия которой истекал только в 1956 году.

В марте 1945 года, до появления обнадеживающего пункта потсдамского протокола, Молотов пошел на отчаянный шаг. Заявил, что советская сторона в одностороннем порядке не продлит договор СССР с Турцией о дружбе и нейтралитете, заключенный на 20 лет в декабре 1925 года. Иносказательно пригрозил любыми, самыми жесткими, не исключая силовых, мерами. Видимо, и сам нарком, и все узкое руководство, включая Сталина, полагали, что это вынудит Анкару уступить. Но ошиблись. И данная, и все последующие акции чисто дипломатического характера, к тому же односторонние, исходившие не согласованно от трех великих держав, а лишь от Советского Союза, оказались безрезультатными. На турецкое правительство не подействовала даже сама денонсация договора, о чем НКИД объявил в середине сентября.

Исчерпав все возможные средства давления, узкому руководству пришлось ограничиться заведомо ничего не дающими. Мнимыми, пропагандистскими. Повести в советской печати иллюзорное наступление на Турцию. От имени видных грузинских и армянских ученых и общественных деятелей уговаривать скорее самих себя, нежели других, в том, что передача под юрисдикцию Анкары принадлежавших Российской империи Карсской области и частей Батумской области и Эриванской губернии была незаконной. Дезавуировали таким своеобразным образом договоры, подписанные с Турцией РСФСР – 16 марта 1921 года, и закавказскими советскими республиками – 13 октября 1921 года, закрепившие утрату этих территорий. И упорно настаивать в печати: они якобы остаются неотъемлемыми частями Грузии и Армении[509]509
  См., например: Джанашиа С., Бердзенишвили Н. О наших законных требованиях к Турции/Правда. 1945, 20 декабря; Обращение американских общественных организаций к Совещанию трех министров//Правда. 1945, 23 декабря.


[Закрыть].

Как и следовало ожидать, Турция никак не реагировала на подобного рода историко-правовые изыскания.

Наконец, наиболее острой, самой опасной по своим возможным последствиям, оказалась ситуация, сложившаяся в Северном Иране. Согласно советско-английско-иранскому договору от 29 января 1942 года, части Красной Армии, введенные в Иран, равно как британские, а также и высадившиеся там позже американские, следовало вывести «не позднее шести месяцев» после разгрома Германия. То есть, как показал ход событий, к 9 ноября 1945 года. Но вскоре выяснилось, что такая дата слишком неудобна для СССР. Не позволяет успеть сделать все намеченное Кремлем как для обеспечения безопасности Закавказья, так и получения концессии на более чем сомнительные месторождения нефти в Северном Иране. Только потому узкое руководство и попыталось повторить то, что с некоторым успехом уже опробовало в Синьцзяне. Использовать в своих интересах застарелый антагонизм между шахским правительством и народами, населяющими регион.

6 июля 1945 года ПБ решило «организационно усилить» «сепаратистские движения» в Южном Азербайджане, Северном Курдистане, Гиляне, Мазендаране, Хорасане. Возложило ответственность за проведение такого рода работы на первого секретаря ЦК КП(б) Азербайджана Багирова. Понадеялось на его врожденное понимание специфики Востока, на его знания и опыт. Поэтому-то Молотов вскоре, в Потсдаме, столь легко согласился со своими коллегами, Иденом и Бирнсом, напомнившим ему о приближении крайнего срока вывода иностранных войск из Ирана. С готовностью пошел даже на уточнение, конкретизацию этапов эвакуации. Вячеслав Михайлович был уверен, что за четыре месяца секретная операция будет успешно проведена. И в который раз просчитался. Не смог, как и остальные члены узкого руководства, предусмотреть, учесть всю сложность задуманного, силу противодействия тому серьезных и сильных противников – Вашингтона и Лондона. Всего того, что и вынудило ПБ уже 8 октября вернуться к рассмотрению проблемы. Заставило значительно сузить прежнюю цель, ограничиться поддержкой сепаратизма только в Южном Азербайджане и Северном Курдистане.

В начале сентября образованная несколькими неделями ранее демократическая партия Азербайджана (ДПА), используя как достаточно веское основание отказ премьер-министра Садра признать законность избранного городского самоуправления центра Южного Азербайджана, Тебриза, потребовала предоставить провинции национально-культурную автономию. Два месяца спустя, 20 и 21 ноября, провела ею же созванное Всенародное собрание, поспешившее объявить о законном желании добиваться самоуправления. Только его, и ни в коем случае – независимости, отделения от Ирана. А для осуществления на практике своих прав, прокламировало введение де-факто автономии Южного Азербайджана и проведение в самом скором времени выборов в собственный меджлис.

Заседание последнего открылось 12 ноября. В тот же день лидер ДПА, известный журналист Сеид Джафар Пишевари представил депутатам список сформированного им кабинета министров, незамедлительно утвержденный. Затем приступил к переговорам с командованием местных сил полиции, жандармерии и армии, добившись их переподчинения своему правительству. Объявил о переводе преподавания во всех государственных и частных школах с фарси на азербайджанский язык.

Одновременно в Иранском Курдистане состоялся первый съезд демократической партии Курдистана, также образованной не без влияния специалистов из Баку. И эта организация потребовала от Тегерана предоставления широкой автономии для территории, населенной курдами. Даже не дождавшись реакции столицы, образовала, презрев все нормы демократии, «национальное правительство», которое возглавил лидер национального движения Мохаммед Гази.

Только теперь узкое руководство СССР могло позволить себе спокойно продолжать переговоры об окончательной дате вывода своих войск из Северного Ирана. Было уверено, что сделало все необходимое для существования двух автономий, предназначенных служить прикрытием советскому Закавказью. Решило, мол, одну из двух задач для данного региона. О второй, нефтяной, пока забыло.

Глава восемнадцатая

За два с половиной месяца Сталину удалось восстановить здоровье, работоспособность. И, судя по последовавшим вскоре действиям, в деталях продумать новый курс, определяемый теми трениями, которые возникли в отношениях с Вашингтоном и Лондоном. Счесть, что далеко не все еще потеряно и при настойчивом стремлении еще возможно восстановить прежнее единство и согласие вчерашних боевых союзников.

Вернулся в Москву Сталин как нельзя вовремя, 17 декабря. На следующий день после открытия в столице СССР второй сессии СМИД, на которой предстояло вторично обсудить и согласовать условия мирных договоров со странами-сателлитами Германии в годы войны – с Италией, Болгарией, Венгрией, Румынией, Финляндией. Установить, в случае успеха переговоров, дату созыва мирной конференции.

Уже сам состав сессии внушал оптимизм. На этот раз в ней участвовали главы внешнеполитических ведомств не пяти стран, как в Лондоне, а только трех, как и предусматривалось в Ялте и Потсдаме. От СССР – Вячеслав Молотов, от США – Джеймс Бирнс, от Великобритании – Эрнст Бевин. Видимо, и сами беседы с Гарриманом Иосифа Виссарионовича на даче под Сочи, и его предельно твердая позиция, занятая по данному вопросу, подействовали на Трумэна. Заставили Белый дом и госдепартамент ослабить давление, пойти на некоторые уступки. Пока лишь по процедуре, и ни в чем ином.

Бирнс, поддержанный британским коллегой, продолжал настаивать на праве США вмешиваться во внутренние дела восточноевропейских государств. Отказывался тем самым признать сложившиеся сферы влияния на континенте. Потребовал реорганизовать правительства Румынии и Болгарии, резко увеличив представительство в них демократических (подразумевалось – не коммунистических) партий, имевшихся в этих двух балканских странах. Более того, попытался провести как решение сессии обязательство для Бухареста амнистировать всех политических заключенных, арестованных и осужденных после переворота, начиная с 23 августа 1944 года. И допустил тем грубейшую ошибку, дав Молотову возможность нанести ответный весьма тонкий удар в словесной дуэли. Позволил Вячеславу Михайловичу объяснять ему прописные истины. Во-первых, в Румынии с осени минувшего года репрессиям подвергались лица, запятнавшие себя сотрудничеством с нацистами, с кликой Антонеску, которого юристы трех великих держав признали военным преступником, да члены фашистской «Железной гвардии». Во-вторых, в Болгарии 18 ноября прошли выборы в парламент, принесшие внушительную победу – более 80 процентов голосов – Отечественному фронту, блоку, включавшему помимо коммунистов, еще земледельческий народный союз, социал-демократическую партию. Заодно Молотов напомнил, что выборов ни в Италии, ни в других западноевропейских странах пока не было.

Более сложным, так и не приведшим к общему мнению, оказалось обсуждение сроков вывода советских и американских войск из Китая. Однако данное открытое расхождение, столь сильное, что не позволило найти даже компромисс, до некоторой степени удалось компенсировать договоренностями практически по всем остальным пунктам повестки дня.

Результаты десятидневной сессии в целом оказались весьма благоприятными для Советского Союза. Было достигнуто окончательное согласие о процедуре подготовки пяти мирных договоров, определены их незыблемые условия, назначена, наконец, дата созыва конференции для их детального обсуждения и последующего подписания – не позже 1 мая 1946 года. Для контроля за выполнением Японией акта о капитуляции решили создать Дальневосточную комиссию, призванную собою заменить действовавшую с сентября Консультативную комиссию, а также и Союзный совет. Последний должен был включать главнокомандующего союзными силами на Дальнем Востоке как председателя и четырех членов: от США, СССР, Китая и одного, общего – от Великобритании, Индии, Австралии и Новой Зеландии. Сессия объявила о своем стремлении добиться формирования в Корее Временного демократического правительства, для чего предстояло образовать специальную комиссию из представителей командования советских и американских войск, расквартированных на полуострове. Кроме того, не была оставлена и идея опеки над Кореей, сроком на пять лет, со стороны США, СССР, Великобритании и Китая. Наконец, нашли компромиссную форму и для разрешения спора из-за Румынии и Болгарии. Правительству первой из них «советовали» дать министерские посты национал-царанистской и либеральной партиям – каждой по одному. Второй же рекомендовали пополнить Отечественный фронт двумя, не вошедшими в него демократическими группами. При выполнении этих простых условий США и Великобритания обязывались незамедлительно признать режимы Бухареста и Софии[510]510
  Правда. 1945, 28 декабря.


[Закрыть].

Вплоть до закрытия сессии СМИД Сталин всячески воздерживался от каких бы то ни было обсуждений в узком руководстве внутриполитических проблем. Явно выжидал прояснения ситуации в международных отношениях, чтобы потом, безошибочно, исходя из них, скорректировать свой собственный вариант курса. Еще, наверное, не пришел к окончательному заключению: ужесточить его, или, наоборот, в зависимости от ситуации, смягчить. Просчитывал, наверное, что же возможно осуществить в наступающем году, в предстоящем пятилетии из задуманного, из столь неотложного и необходимого для страны, для народа.

25 декабря сессия СМИД официально завершила свою работу. 28 декабря, в соответствии с имевшейся договоренностью, средства массовой информации трех великих держав огласили коммюнике о ее конкретных результатах, подписанное Молотовым, Бирнсом и Бевином. А 29 декабря, после многолетнего перерыва состоялось официальное, протокольное заседание ПБ ЦК ВКП(б). Практически первое с осени 1940 года. Собралось только тогда, когда всем членам узкого руководства уже должно было стать ясно: твердая, даже отчасти жесткая линия Сталина принесла очередной желанный выигрыш. Вынудила США и Великобританию все-таки признать Восточную Европу сферой жизненных интересов Советского Союза. Ну а рекомендации правительствам Румынии и Болгарии – всего лишь стремление Вашингтона и Лондона «сохранить лицо». Не более того. Следовательно, подобную, неуступчивую линию как наиболее плодотворную, результативную, должно сохранить и в дальнейшем в международных отношениях. Пренебрегать атомным шантажом.

Сталин, как можно предположить, в конце 1945 года еще пытался не навязывать свою линию возможного поведения, а убеждать в необходимости ее других членов узкого руководства. Предпочитал доказывать: «умеренно-консервативный» курс – единственно возможный, а «мерой» его должна служить только забота об обороноспособности страны. Сроки создания собственного ядерного оружия, средств его доставки, а ничто иное и определяют период вынужденного ужесточения. Все остальные же силы, средства необходимо направить на восстановление промышленности, на подъем сельского хозяйства, чтобы к концу следующего года ликвидировать карточную систему. Насытить ради того, хотя бы минимально, рынок продуктами питания, товарами широкого потребления, которых население было лишено четыре тяжких военных года, не получило и после победы.

На заседании ПБ, как уже повелось, ограничились важнейшим. В основном – плодами почти трехмесячных раздумий Сталина. И имевшие право голоса – Ворошилов, Жданов, Каганович, Калинин, Микоян, Молотов, Сталин, Хрущев, Берия, Вознесенский, Маленков, Шверник, и «приглашенные» – Булганин, Косыгин, Поскребышев, Шкирятов, Шаталин, Кузнецов, дружно одобрили все внесенные предложения. Маленковым – предельно рутинные, о кандидатах в депутаты ВС СССР второго созыва. Берия – об отставке с поста наркома внутренних дел «ввиду перегруженности его другой центральной работой», то есть, по атомному проекту, и замене С. Н. Кругловым. Сталиным – четыре вопроса.

Об образовании новых наркоматов – сельскохозяйственного машиностроения и по производству строительных и дорожных машин; разделении наркомата по строительству топливных предприятий на три, также по строительству – топливных предприятий, тяжелой промышленности, военных и военно-морских предприятий, а угольной промышленности на два, региональных – западных и восточных районов СССР, что мотивировалось необходимостью улучшить и ускорить работы по восстановлению народного хозяйства. О снятии А. И. Шахурина с должности наркома авиационной промышленности, объяснявшееся, главным образом, серьезнейшим провалом данной отрасли, обнаруженном лишь после победы – отсутствием у советских ВВС бомбардировщиков дальнего действия, аналогичных американским Б-29, пока единственном средстве доставки атомных бомб. О необходимости «создать группу работников, примерно в 50 человек, из состава руководящих работников областей и центральных учреждений для подготовки их в качестве крупных политработников в области внешних сношений», или, говоря нормальным языком, об обучении будущих дипломатов для службы в посольствах СССР, число которых за два года увеличилось вдвое.

Еще одно предложение Сталина, прошедшее как составная часть последнего, фиксировало сложившийся незадолго перед тем, в сентябре, баланс сил в узком руководстве. Означало признание очередного компромисса в борьбе за власть, хотя и фигурировало всего лишь как необходимость создать «комиссию по внешним делам ПБ». Не только ее состав, но и порядок перечисления вошедших в нее лиц подчеркивал равенство двух группировок: «Сталин, Молотов, Берия, Микоян, Маленков, Жданов»[511]511
  РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 2182, л. 3.


[Закрыть]. Означало, ко всему прочему, и отказ Сталина впредь единолично заниматься вопросами международных отношений, вырабатывать для них линию поведения и действий. До некоторой степени такое вынужденное признание статус кво подтверждала и замена Берия как главы НКВД никем иным, как Кругловым. Человеком, как было хорошо всем известно, наиболее близким к Маленкову, а потому и сохраняющим столь важное в равной степени и для экономики, и для внутренней безопасности ведомство под контролем все того же, вроде бы уже не существующего «триумвирата».

О том же говорили и менее значимые, но лишь на первый взгляд, кадровые перемещения. Слияние наркоматов обороны и военно-морского флота в один, вооруженных сил, со Сталиным – наркомом, и Булганиным – его заместителем по общим вопросам. Замена в целиком зависящем лишь от Сталина, напрямую подчиненного только ему НКГБ первого заместителя наркома, Б. 3. Кобулова, известного своей зависимостью от Берия, на С. И. Огольцова, до того занимавшего пост наркома госбезопасности Казахстана. А в НКВД – назначение на прежнее место Круглова главы НКВД Украины В. С. Рясного, что позволяло Лаврентию Павловичу сохранить определенное влияние на данный наркомат. Такой же по сути рокировкой оказалась и замена Шахурина первым заместителем наркома боеприпасов М. В. Хруничевым, утвержденная уже 30 декабря[512]512
  Там же, л. 37; д. 2183, л. 5, 12.


[Закрыть].

И все же Сталину так и не удалось достичь главной цели. Внося четвертое предложение – о восстановлении регулярных заседаний ПБ, раз в две недели, по вторникам, в 20–21 час[513]513
  Там же, д. 2182, л. 3.


[Закрыть], он скорее всего, надеялся сломать существовавший, неудобный для него механизм принятия решений. Свести до минимума роль узкого руководства, где не имел большинства, которое далеко не случайно назвали на этот раз всего лишь «комиссией». Вернуть былую значимость более широкому по составу, в тринадцать человек, уставному ПБ. Органу, где в его поддержку обязательно проголосовало бы более половины членов. Хотя вопрос и был единодушно одобрен, практическое выполнение этого постановления каким-то образом узкому руководству удалось затормозить. Следующее заседание высшего партийного органа состоялось через три недели, а очередное – с еще большим опозданием, лишь через полтора месяца, да и то в связи с необходимостью формально подготовить сессию ВС СССР и Пленум ЦК ВКП(б).

Столь стабильная, несмотря ни на что, ситуация в Кремле, отсутствие сколько-нибудь значимых перемен в системе управления покоились не только на равновесии политических сил, но и на все еще сохранявшемся состоянии эйфории. Состоянии, порожденном и победой над Германией, и остававшемся признании СССР одной из трех великих держав, только которым и дано теперь право устанавливать мировой порядок на новых основаниях, и успехом московской сессии СМИД. Проникнутое именно таким оптимистическим духом «Обращение ЦК ВКП(б) ко всем избирателям» по случаю предстоящих выборов в ВС СССР, утвержденное ПБ 1 февраля 1946 года, наметило как основные задачи прежде всего скорейшее восстановление народного хозяйства, а только затем – «поддержание обороноспособности», необходимость «закрепить завоеванную победу», «твердо отстаивать интересы Советского Союза», что следовало понимать как усиление влияния в странах Восточной Европы. Только в конце обращения, и довольно двусмысленно, содержался призыв «совместно с демократическими силами других стран бороться за укрепление сотрудничества миролюбивых держав»[514]514
  Правда. 1946, 2 февраля.


[Закрыть]. А это можно было воспринимать как угодно. И как желание продолжать сотрудничество с союзниками по антигитлеровской коалиции, и как признание раскола мира на два лагеря. Ведь выступая 6 ноября 1945 года, Молотов под «миролюбивыми державами» имел в виду лишь страны Восточной Европы…

Все изменилось, и решительно, спустя всего три дня, когда в Москву поступило сообщение, перечеркнувшее все прежние планы и расчеты. Известнейший американский политический обозреватель Дрю Пирсон, по сути выражавший мнение администрации президента, вдруг поведал о событии, происшедшем еще 5 сентября минувшего года, о котором заинтересованные стороны прежде хранили молчание. Пирсон сообщил, что шифровальщик посольства СССР в Канаде Игорь Гузенко «избрал свободу». Попросту говоря, сбежал, изменив родине. А заодно и предал ее – раскрыл состав советской разведывательной группы, охотившейся в США, Великобритании и Канаде за секретами производства атомной бомбы. Сенсационная информация, как и можно было ожидать, положила начало шпиономании на Западе, а вместе с нею и антисоветской истерии.

Казалось бы, у Сталина появилось веское основание принять «оргмеры» по отношению к одному из членов узкого руководства. Ведь последний, 13-й пункт постановления ГКО от 20 августа 1945 года, о создании Специального комитета, гласил: «Поручить тов. Берия принять меры к организации закордонной разведывательной работы по получению более полной технической и экономической информации об урановой промышленности и атомных бомбах, возложив на него руководство всей разведывательной работой в этой области, проводимой органами разведки (НКГБ, РУКА и др.)»[515]515
  Пестов С. Бомба. Тайны и страсти атомной преисподней. М., 1995, вклейка 2–3 между с. 160–161.


[Закрыть]. Однако Сталин пренебрег прекрасной возможностью, не использовал ее для изменения состава узкого руководства. Поступил по-иному. Счел более необходимым, своевременным ответить на прямой вызов Запада, открыто провозгласив некоторое ужесточение своего курса. 9 февраля, на встрече с избирателями, уже не говорил даже туманно о продолжении сотрудничества со вчерашними союзниками. Зато намекнул: советские ученые непременно создадут ядерное оружие[516]516
  Правда, 1946, 10 февраля.


[Закрыть]. Но такое заявление, чего тогда никто не мог предположить, привело к непоправимому.

Поверенный в делах Соединенных Штатов в Москве Джордж Ф. Кеннан направил 22 февраля в Вашингтон документ, вошедший в историю как «длинная телеграмма». Аналитическую записку, игравшую решающую роль в американо-советских отношениях последующих четырех десятилетий. В ней по долгу службы высказал свое представление о «послевоенном советском мировоззрении», а заодно предложил госдепартаменту собственный вариант практических выводов для определения политики США.