Текст книги "Тайны Кремля
Сталин, Молотов, Берия, Маленков"

Автор книги: Юрий Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 50 страниц)

В обеих записках приводили десятки негативных примеров. Просто низкого художественного уровня – произведения Г. Гора, Г. Ягдфельда, А. Штейна, В. Кнехта, М. Малюгина, Л. Борисова, С. Спасского, М. Слонимского, И. Сельвинского, С. Варшавского и Б. Реста, Д. Острова, Д. Рахманова; «упадочности, ущербности» – стихи А. Ахматовой, И. Садофьева, М. Комиссаровой; «порочности, неразумности» – Зощенко (но о нем пока всего три фразы!); «пустоты, безыдейности» – пьесы В. Масс и М. Червинского, братьев Тур и Л. Шейнина, Н. Погодина, других. В проекте о репертуаре осуждали среднеазиатские и закавказские театры за чрезмерное увлечение исторической тематикой, ложное возвеличивание местных национальных героев далекого прошлого; российские – за засилье на их сценах крайне слабых и к тому же являющихся «образцами буржуазной салонной драмы», пьес американских, английских, французских авторов.

Не довольствуясь таким узким подходом, «записка» о репертуаре значительно расширяла круг виновных. Не ограничивая его лишь драматургами и театрами, отмечала: «По вине комитета по делам искусств в театрах наблюдается стремление ставить сомнительные пьесы западных драматургов. Эти спектакли пришлось запретить уже после того, как театры их поставили, затратив на постановку огромные средства». И далее: «Совершенно справедливо указывают некоторые драматурги (Крон, Погодин) на то, что количество инстанций и людей, участвующих в приеме пьес и их апробации, чрезвычайно велико. В комитете по делам искусств, реперткоме, республиканском управлении искусств, в литературных отделах театров, в военных и общественных организациях находятся в общей сложности десятки людей, имеющих право „задерживать“ пьесы и вносить поправки в них. Многие из этих контролеров слишком прямо, непосредственно и упрощенно понимают роль театрального искусства в системе пропагандистской, агитационной работы и толкают драматургов на путь поверхностного отражения злободневной действительности»[537]537
  Там же, оп. 117, д. 628, л. 2–5, 10–17.


[Закрыть].

Казалось, с утверждением всех проектов постановлений проблем не должно возникнуть. Но буквально за 48 часов до начала заседания ОБ, назначенного на 9 августа, где и намечалось рассмотреть три документа УПиА, Жданов получил некое указание от «секретариата» (от кого – всех, Сталина, Кузнецова, Патоличева, Попова? или только от Сталина? но тогда почему не было ссылки прямо на него?). Его обязали срочно заменить план производства кинофильмов на зубодробительную критику только что созданной Л. Луковым второй серии картины «Большая жизнь». Осудить ее так, чтобы появилось достаточно убедительное основание для запрещения выпуска фильма на экраны страны[538]538
  Там же, ф. 77, оп. 3, д. 23, л. 32–46.


[Закрыть]. На самом же заседании ОБ, при обсуждении первого пункта повестки дня – состояния журналов «Звезда» и «Ленинград», без какого-либо внешнего повода разыгралась драма, и породившая бытующую поныне легенду о «ждановских постановлениях».

Все началось с того, что ответчики – представлявший «Звезду» В. Саянов, редактор «Ленинграда» Б. Лихарев и ответственный секретарь ленинградского отделения ССП А. Прокофьев не пожелали принять обычные в таких случаях правила игры. Отказались, как это было положено, лишь каяться, признавая любые, самые надуманные обвинения, обещать сделать все, чтобы исправить их и больше не повторять. Дружно не соглашались, ко всему прочему, с закрытием любого из двух литературных журналов, издававшихся в их городе. Возможно, они понадеялись на сочувствие, поддержку «земляков» – Жданова и Кузнецова. Может быть, решили, что те просто не дадут их в обиду, защитят от нападок УПиА. Но, как бы то ни было, именно такое поведение критикуемых, странное и необычное для такого форума, изменило ход заседания. Придало ему почти с самого начала характер не доброжелательного обмена мнениями, а острой, даже злой, переходящей на личности перепалки. И в ней незаметно изменилась и суть дискуссии, и предмет обсуждения.

Совершенно случайно всплыл вопрос о принадлежности журналов. Почему это они вдруг перестали являться органами ССП и оказались в подчинении ленинградского отделения последнего? Да еще обнаружилось, что о происшедшем знал ленинградский горком. Он же, как выяснилось, санкционировал, притом совсем недавно – 26 июня, и пересмотр редколлегии «Звезды», введение в ее состав не раз уже поминавшегося на заседании ОБ отнюдь не положительно Зощенко. Оправдываясь, первый секретарь ЛГК и ЛОК П. С. Попков, не представляя последствий своих слов, заявил: «Я давал по этому поводу справку т. Кузнецову». А вынужденный ответить на вопрос Маленкова – «Зачем Зощенко утвердили?», малодушно свалил вину на второго секретаря, Я. Ф. Капустина.

Так обозначился, незаметно для большинства участников заседания, совершенно новый аспект проблемы. Чисто политический, напрямую связанный с деятельностью секретаря ЦК А. А. Кузнецова. У его противников-соперников, у Жданова и Маленкова, появилась пока еще весьма зыбкая возможность возложить именно на него ответственность за обнаруженные недостатки. Ведь никто иной, как он курировал работу всех обкомов РСФСР, в том числе и ленинградского. Ну, а если серьезных просчетов окажется больше, чем полагали сотрудники УПиА, если эти просчеты будут выглядеть более серьезными, то и вина Кузнецова соответственно возрастет. Однако сделать это было не так просто, и потому ОБ принятие решения отложило. Поручило специально образованной комиссии в обычном для таких случаев составе – А. А. Жданов (созыв), А. А. Кузнецов, Н. С. Патоличев, Г. М. Попов, Г. М. Маленков, Г. Ф. Александров, П. О. Попков, В. М. Саянов, Б. М. Лихарев, А. А. Прокофьев, Н. С. Тихонов (первый секретарь правления ССП), И. М. Широков (зав. отделом пропаганды ЛГК) и В. В. Вишневского, ленинградского писателя, резко критиковавшего работу журналов, «на основе обмена мнениями на заседании Оргбюро разработать проект постановления ЦК ВКП(б) о коренном улучшении журнала „Звезда“».

Обсуждение следующего вопроса – второй серии кинокартины «Большая жизнь», проходило более спокойно. И режиссер Л. Луков, и автор сценария П. Нилин не перечили докладчику. Как и ждали от них, полностью признали свои ошибки, покаялись в них. Выразили готовность незамедлительно доработать картину, учтя все до единого высказанные замечания. Потому-то и подводить итог для ОБ стало проще. Его постановление гласило: «1. Выпуск на экран фильма „Большая жизнь“ (вторая серия) запретить. 2. Поручить Секретариату ЦК ВКП(б), на основе состоявшегося обмена мнениями, разработать проект постановления ЦК ВКП(б), излагающий мотивы запрещения фильма. 3. Поручить художественному совету министерства кинематографии представить свои соображения о возможности исправления кинофильма „Большая жизнь“».

Ну а к концу дня, когда перешли к третьему вопросу, о репертуаре драматических театров, страсти уже окончательно улеглись, а проект постановления, подготовленный загодя в УПиА, практически был утвержден[539]539
  Там же, ф. 17, оп. 116, д. 272, л. 2.


[Закрыть].

За кулисами же ОБ волнение не улеглось. Даже усилилось, ибо с журналом «Звезда» невольно оказалась связанной и судьба Кузнецова. Происходило то, что вскоре круто изменило ход событий.

На следующий день, 10 августа, Кузнецову от министра госбезопасности В. С. Абакумова поступила «Справка на писателя Зощенко Михаила Михайловича», составленная в тот же день и, судя по правилам делопроизводства, присущим ЦК, явно явилась результатом непременного запроса Кузнецова. В ней, уже в четвертом абзаце, содержалась политическая оценка – «На протяжении ряда лет Зощенко характеризуется как писатель с антисоветскими взглядами, критикующий политику партии в области литературы и искусства». Но – любопытнейшая деталь! – в справке МГБ не было ни слова о постановлении ЦК от 2 декабря 1943 года, в котором Зощенко осуждался за повесть «Перед восходом солнца»[540]540
  Бабиченко Д. Л. Дело об «отравлении»//Неизвестная Россия. Вып. 1. М., 1992, с. 137.


[Закрыть]. Отсутствовало упоминание о столь важном факте и в еще одном документе (или выпечатки из какой-то еще справки), также посвященном Зощенко, не имеющем ни адреса, ни подписи, написанного в стиле, свойственном лишь сотрудникам МВД или МГБ. В нем же «прослеживались связи» писателя-сатирика. Отмечалось, что наиболее близки с ним Саянов, Прокофьев, Слонимский, Каверин и Никитин. Указывалось, что именно говорит Михаил Михайлович «в беседах среди своего близкого окружения». Да отмечалось, но ссылкой на «Малую советскую энциклопедию», что «хорошие взаимоотношения между Зощенко, Слонимским и Кавериным относятся еще к 1926 году, к периоду существования созданной этими лицами группы „Серапионовы братья“, представляющей собою идеологически и политически вредную оппозицию в писательской среде»[541]541
  РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 125, д. 460, л. 29–30.


[Закрыть].

Пока нельзя с полной уверенностью сказать, насколько решающими оказались оба эти документа для подготовки окончательного варианта постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград». Но можно утверждать: они далеко не случайно оказались в досье управления пропаганды, посвященном ленинградским журналам. И, несомненно, существует прямая связь между полученной 10 августа Кузнецовым справкой (а может быть, и другими аналогичными материалами слежки), пересланной им в УПиА, и тем, что 12 августа у Сталина состоялась беседа со Ждановым и Кузнецовым. А Жданову пришлось занести в записную книжку важное указание: «Раздраконить. Смену произвести активн. сотрудн. Еголина поставить. Хулиганскую речь. (Выделено мною. – Ю. Ж)»[542]542
  Там же, ф. 77, оп. 3, д. 179, 2-я книжка, л. 51.


[Закрыть]. После этого Александров смог, наконец, подготовить тот вариант текста постановления, который и оказался, в конце концов, утвержденным. Правда, на тот день, 12 августа, он содержал не 13, а 12 пунктов. В том числе: «4. Утвердить главным редактором журнала „Звезда“ тов. Еголина А. М. с сохранением за ним должности заместителя начальника Управления пропаганды ЦК ВКП(б) <…> 6. Отменить решение Ленинградского горкома от 26 июня с. г. о редколлегии журнала „Звезда“, как политически ошибочное. Объявить выговор второму секретарю горкома тов. Капустину Я. Ф. за принятие этого решения. 7. Снять с работы секретаря по пропаганде и заведующего отделом пропаганды и агитации Ленинградского горкома тов. Широкова И. М., отозвав его в распоряжение ЦК ВКП(б)».

К сожалению, происшедшее пока можно истолковать лишь предположительно. Скорее всего, Кузнецову удалось оправдаться перед Сталиным. Доказать, навязав именно такой взгляд на всю проблему, что в писательской среде Ленинграда давно уже, с тех времен, когда первым секретарем там еще был Жданов, зрели «нездоровые настроения», а подпитывали их прежде всего Зощенко с его «антисоветскими взглядами», да Ахматова с ее «упадочничеством». А потому, если и искать виновного в том, то им должен стать никто иной, как Жданов. Весьма возможно, Сталин не захотел делать ответственным за выявленные неполадки Жданова, дискредитировать его по столь, в общем, ничтожному поводу, но все же согласился в принципе с Кузнецовым. Поручил исправление сложившегося положения своему старому испытанному другу и соратнику. Только этим и можно объяснить появление, но уже 14 августа, последнего, 13-го пункта постановления – «командировать т. Жданова в Ленинград для разъяснения настоящего постановления ЦК ВКП(б)»[543]543
  Литературный фронт. Сборник документов. М., 1994, с. 225.


[Закрыть]. Каким же должно было стать «разъяснение», Жданов хорошо знал – «хулиганская речь». Уже 15 августа. Ему предстояло выполнить неблагодарную миссию, взяв роль обскуранта, гонителя интеллигенции. Сделать то, на что, весьма вероятно, хотели обречь Кузнецова.

Нанести прямой удар по Кузнецову его противникам так и не удалось. Схватка закончилась в его пользу, а испить чашу страданий пришлось Зощенко и Ахматовой, Капустину и Широкову, оказавшимся пешками в чужой большой игре. Вместе с тем, именно так зародилось и более страшное, но то, чему еще предстояло произойти. Через два с половиной года, как «ленинградскому делу».

Новые постановления ЦК по идеологическим вопросам, в отличие от прошлой практики, опубликовали. А творческие организации, средства массовой информации, устная пропаганда туг же сделала их, и довольно надолго, основным предметом своего внимания. Тем самым, настойчиво вытеснили из массового сознания более значимые для страны, крайне злободневные задачи – внешнеполитические, экономические, решения которых тем временем все отдалялось и отдалялось.

Глава девятнадцатая

Очередная сессия СМИД, проходившая в Париже с 25 апреля по 15 мая, а затем, после перерыва, еще и с 15 июня до 12 июля, была призвана завершить обсуждение, максимально сблизив позиции трех великих держав, проектов мирных договоров с пятью странами – бывшими сателлитами нацистской Германии. Однако проходила она далеко не так гладко, как того можно было бы ожидать после декабрьского московского совещания. Противоречия между США и Великобританией, с одной стороны, и СССР, с другой, не только не сгладились, но и предельно обострились. Дошли до такой степени, что комментируя итоги первого раунда заседаний, Молотов – несомненно с одобрения всего узкого руководства, открыто признал появившуюся тенденцию. «Бросалось в глаза, – отметил он на пресс-конференции 27 мая, – что американская и британская делегации действовали обыкновенно в порядке сговора между собой». Не преминул подчеркнуть Вячеслав Михайлович в этой связи и иное: «Советский Союз сделал ряд шагов навстречу общему соглашению».

Некоторая уступчивость Молотова диктовалась стремлением Москвы во что бы то ни стало достичь главной цели. Сделать все возможное, дабы международными соглашениями зафиксировать новую западную границу страны. С Финляндией и Румынией. А также с Венгрией, появившейся после передачи Чехословакией по договору от 29 июня 1945 года Закарпатской области СССР. Ведь не исключалось, что в случае неуспеха переговоров, США и Великобритания могут перенести обсуждение территориальной проблемы на саму мирную конференцию, в которой должны были участвовать не три, а двадцать одна страна, и где все оставшиеся открытыми вопросы решались бы с помощью голосования, а не достижением консенсуса.

В Париже советская делегация отказалась пойти на компромисс только при обсуждении проекта договора с Италией.

Не уступала, главным образом, по трем позициям – судьба итальянских колоний, Триеста (Юлийской краины) и репараций, по следующим причинам. Первая рассматривалась Москвой как возможная компенсация оказавшейся явно бесперспективной проблемы Черноморских проливов. Только поэтому Молотов и предлагал передать под опеку одного СССР, или его и Италии совместно, североафриканскую Триполитанию (ныне часть Ливии). Честно объяснял коллегам: «это имело бы большое значение для советских торговых судов на путях Средиземного моря». Полагал, что воевавшие с Италией три великие державы вправе разделить между собою опеку над всеми ее заморскими территориями, а не отдавать их под управление, сопровождаемое военной оккупацией, одной Великобритании либо той и США. Триест послужил яблоком раздора по другой причине. Югославия, новый союзник СССР, категорически настаивала на передаче ей этого стратегически важного порта на Адриатике, вблизи Венеции. Величина же репараций – как итальянских, так, впрочем, и германских – для Москвы оставалась, вместе со сроками их, жизненно важной, ибо от нее напрямую зависели и восстановление и модернизация народного хозяйства.

Все сильнее ощущая потерю Советским Союзом роли великой державы, Молотов попытался воззвать к чувствам Бирнса и Бевина. С затаенной болью и обидой напомнил им: «Советское государство, вынесшее на себе главную тяжесть борьбы за спасение человечества от тирании фашизма, по праву занимает теперь такое положение в международных отношениях, которое отвечает интересам равноправия больших и малых стран в их стремлении к миру и безопасности»[544]544
  Внешняя политика Советского Союза. 1946 год. М, 1952, с. 129–137.


[Закрыть]. Призыв оказался тщетным. О прошлом все уже забыли. Окончательно.

Едва удалось достичь, в ходе второго раунда парижского СМИД, максимально возможного, но без ущерба интересам Советского Союза, сближения позиций трех держав, как сразу же возникло новое осложнение. Открывшаяся 29 июля 1946 года Парижская мирная конференция занялась обсуждением злосчастного для Кремля вопроса: как следует принимать решения – простым или квалифицированным большинством. На целый месяц погрузила делегатов, как это уже было в Сан-Франциско, в жаркие и далеко не бессмысленные дебаты. США и Великобритания настаивали на простом большинстве, что гарантировало прохождение именно их вариантов проектов. СССР требовал непременно квалифицированного, то есть в две трети. Добивался именно такой процедуры, ибо только она могла позволить сопротивляться натиску англо-американского блока. С помощью своих трех голосов – СССР, УССР, БССР, еще трех – своих союзников, Польши, Чехословакии и Югославии, а также с расчетом на поддержку Индии и Эфиопии. В общей сложности – восемью голосами, и срабатывающими лишь при квалифицированном большинстве. Споры по этому поводу оттянули начало конкретной работы. Превратили конференцию в арену словесных состязаний, в которых играли роль не смысл, не факты, а эмоции. Привели к тому, что завершение подготовки мирных договоров пришлось завершать на порожденной этими противоречиями сессии СМИД в Нью-Йорке, в ноябре – первой половине декабря.

Происходившее отнюдь не способствовало восстановлению прежнего единства трех великих держав, к чему стремился Кремль, притом весьма настойчиво и упорно. Отношения между ними продолжали ухудшаться, достигнув очередного отрицательного пика осенью.

9 сентября госсекретарь США Джеймс Бирнс, выступая в Штутгарте на совещании руководящих сотрудников американской военной администрации и премьер-министров трех земель американской зоны оккупации, высказал довольно странный взгляд на решение германского вопроса. Заявил, что американский народ хотел бы возвратить немецкому власть в его стране. Дал недвусмысленно понять, что США не допустят, чтобы Германия оказалась вассалом иностранной державы или попала под иго внутренней или зарубежной диктатуры. Остановился госсекретарь и на территориальной проблеме. В принципе согласился с возможностью присоединения Саара к Франция, но выразил сомнение в праве Польши считать уже своими навсегда восточногерманские земли. Указал, что пока они – лишь зона польской оккупации, а окончательно их судьба решится при подписании мирного договора. Заодно Бирнс впервые признал существование военного соревнования между Востоком и Западом.

С чисто правовой точки зрения позиция Джеймса Бирнса выглядела безупречно. Действительно, только мирный договор должен был установить окончательно новые границы Германии. Но столь же очевидным являлось и иное. При подготовке такого договора, работа над которым еще и не начиналась, даже на самой будущей мирной конференции Соединенные Штаты вполне могут пересмотреть потсдамские соглашения. Вновь сделать их предметом острых споров, дискуссий, подкрепляя свою позицию устойчивым большинством голосов. И если в силу такого поворота событий Польша вдруг лишится обретенных ею западных земель, то рухнет и та принципиальная основа, которая позволила, да еще с огромным трудом, добиться от Варшавы отказа от земель восточных. В пользу Советского Союза.

Москва отреагировала незамедлительно. Первым выступил Молотов. Спустя несколько дней дал интервью корреспонденту Польского агентства печати. Однозначно заявил: «Историческое решение Берлинской конференции о западных границах Польши никем не может быть поколеблено. Факты же говорят о том, что сделать это теперь уже просто невозможно. Такова точка зрения советского правительства»[545]545
  Там же, с. 191.


[Закрыть].

Другой, скрытный аспект речи Бирнса затронул Сталин. Отвечая 17 сентября на вопросы корреспондента лондонской «Санди таймс» Александра Верта, коснулся более серьезных, глобальных проблем. Во-первых, военного соперничества Востока и Запада и возможности перерастания его в войну. «Я не верю в реальную опасность „новой войны“, – убежденно сказал Иосиф Виссарионович. – О „новой войне“ шумят теперь главным образом военно-политические разведчики и их немногочисленные сторонники из рядов гражданских чинов. Им нужен этот шум хотя бы для того, чтобы: а) запугать призраком войны некоторых наивных политиков из рядов своих контрагентов и помочь таким образом своим правительствам вырвать у контрагентов побольше уступок… Нужно строго различать между шумихой о „новой войне“, которая ведется теперь, и реальной опасностью „новой' войны“, которой не существует в настоящее время».

Во-вторых, Сталин не обошел и проблему возможности превращения Германии в некоего вассала, подпадение ее под «иго». «Я считаю исключенным, – отметил он, – использование Германии Советским Союзом против Западной Европы и Соединенных Штатов Америки. Я считаю это исключенным не только потому, что Советский Союз связан договором о взаимной помощи против германской агрессии с Великобританией и Францией, а с Соединенными Штатами Америки – решениями Потсдамской конференции трех великих держав, но и потому, что политика использования Германия против Западной Европы и Соединенных Штатов Америки означала бы отход Советского Союза от его коренных интересов. Говоря коротко, политика Советского Союза в германском вопросе сводится к демилитаризации и демократизации Германии».

Заодно, воспользовавшись предоставившимся случаем, попытался Сталин и сформулировать свое понимание более общего. Не столько практического, сколько теоретического, и интересного, важного скорее не Западу, а советским людям. Подтвердил лишний раз свою твердую веру в «возможность дружественного и длительного сотрудничества Советского Союза и западных демократий, несмотря на существование идеологических разногласий», и в «дружественное соревнование между двумя системами». Проще, выразил убежденность в возможности, необходимости мирного сосуществования.

Пересмотрел прежнюю оценку узким руководством роли ядерного оружия. Вернулся к первоначальной, оптимистической, выраженной в первом советском комментарии, данном журналом «Новое время». «Я не считаю, – отметил Сталин, – атомную бомбу такой серьезной силой, какой склонны ее считать некоторые политические деятели. Атомные бомбы предназначены для устрашения слабонервных, но они не могут решать судьбы войны, так как для этого совершенно недостаточно атомных бомб». «Конечно, – признал Сталин, – монопольное владение секретом атомной бомбы создает угрозу, но против этого существуют, по крайней мере, два средства: а) монопольное владение атомной бомбой не может продолжаться долго; б) применение атомной бомбы будет запрещено». Сделал именно такое заявление только потому, что уже твердо знал – советские ученые создают собственное ядерное оружие. Но так как на это уйдет немало времени, пока следует не поддаваться атомному шантажу. Доказывать, что на Советский Союз он повлиять не может.

Наконец, в том же интервью продемонстрировал Сталин, но до предела кратко, без объяснений, излюбленных им обоснований, готовность в будущем вернуться к своему прежнему, 1938 года, суждению о невозможности построения коммунизма в условиях капиталистического окружения. Пока весьма уклончиво согласился с Вертом: «коммунизм в одной стране вполне возможен, особенно в такой стране, как Советский Союз»[546]546
  Там же, с. 68–70.


[Закрыть]. Далеко не случайно употребил слово «возможен». Исключил, тем самым, любую определенность, категоричность, обязательность. Сказал именно так, чтобы оставить за собой право в будущем вернуться к такому прогнозу. Подтвердить или опровергнуть его в зависимости от обстоятельств или политических требований.

Не улучшилось осенью 1946 года и внутриполитическое положение. Хотя с окончания войны миновало более года, в Прибалтике, западных областях Украины не ослабевало вооруженное сопротивление националистов-сепаратистов. Действовали они, сея страх и смерть, создавая безысходность для мирного, пытавшегося оставаться нейтральным, населения. И не только небольшими, разрозненными отрядами и группами, но и крупными, координировавшими свои операции соединениями, как Украинская повстанческая армия.

Разрастались трагические последствия и жесточайшей засухи, усугубленной затяжными дождями в Сибири во время жатвы. Привели к давно забытому, страшному результату – голоду, исключавшему даже мысль о выполнении обещанного – отмене карточной системы. Кроме того, в ущерб собственному положению, приходилось выполнять обязательство о поставках зерна во Францию, принятое довольно безрассудно в самом начале апреля[547]547
  Там же, с. 117.


[Закрыть]. Следовало, в силу политической необходимости, помогать продовольствием, одновременно соглашаясь на сокращение репараций, также пострадавшим от невиданной засухи Румынии и Венгрии. Да еще обеспечивать устойчивое, самое высокое по стране потребление продуктов питания для Эстонии, Латвии, Литвы, чтобы такой мерой предотвратить возможный взрыв недовольства всего населения республик, который могли спровоцировать националисты.

Сталину уже должно было стать ясным: в одиночку, как он намеревался поначалу, сразу после выздоровления, разрешить все возникавшие, отнюдь не сокращавшиеся проблемы, не может. При всем желании. Но и оставлять своим преемникам такое наследие нельзя. И потому ему пришлось вернуться к прежней форме управления, организации власти. То есть к старому механизму принятия решений по кардинальным вопросам общегосударственного характера. Восстановить все то, что чуть менее года назад он сам же решительно отверг, попытавшись заменить узкое руководство более покладистым ПБ. Слишком уж слабыми были те, кто и составлял большинство в ПБ, готов был без размышлений, без тени сомнения поддержать любое предложение, лишь бы его внес вождь. И Андреев, и Ворошилов, и Каганович, и Шверник. Даже Жданов, позволивший себе оказаться в ложном положении при конфликте с Кузнецовым, согласившийся на уничижительную роль «хулиганствующего разъяснителя» противных его духу, навязанных ему постановлений. Все они, даже если бы и попытались, не могли помочь в поисках наиболее оптимального курса, который и вывел бы страну из тупика.

Все это, а также и необходимость прекратить становившееся опасным для всех личное соперничество в узком руководстве привело всех к осознанию насущной важности перемен. Возвращению к испытанной и уже оправдавшей себя в недавнем прошлом системе. 3 октября 1946 года по предложению Сталина было принято решение, формально записанное как пункт 94 протокола № 55 заседания ПБ. Оно гласило:

«1. Поручить комиссия по внешнеполитическим делам Политбюро (шестерка) заниматься впредь, наряду с вопросами внешнеполитического характера, также вопросами внутреннего строительства, внутренней политики.

2. Пополнить состав шестерки председателем Госплана СССР тов. Вознесенским и впредь шестерку именовать семеркой»[548]548
  РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 162, д. 38, л. 138; Впервые опубликовано без указания источника в: Хрущев Н. С. О культе личности и его последствиях//Известия ЦК КПСС. 1989, № 3, с. 163.


[Закрыть].

Так родился очередной компромисс, без которого, как оказалось, решать судьбы власти невозможно. Сталин признал прежний, утраченный было статус членов «триумвирата». Их исключительное право заниматься всеми важнейшими для судеб страны проблемами, не связывая себя при этом ни Конституцией, ни уставом партии. Взамен же добился того, что у него слишком долго не получалось. Ввел в новый состав узкого руководства своего старого протеже и весьма вероятного наследника по государственным структурам Вознесенского.

Так своеобразно, хотя и далеко не оригинально, в очередной раз оформила сама себя как высшую власть, узкая группировка, и без того давно правившая в СССР. Сталин, Молотов, Берия, Микоян, Маленков, Жданов, Вознесенский провозгласили себя, и лишь себя, только половину состава ПБ, стоящими над всеми без исключения структурами. Как государственными, так и партийными. За бортом оказались заместители председателя СМ СССР Андреев, Ворошилов, Каганович, Косыгин; члены и кандидаты в члены ПБ – они же да еще Хрущев, Шверник, Булганин; секретари ЦК ВКП(б) Патоличев и Попов. Составили формально второй, на деле же никакой иерархический уровень власти. Ведь в партии с этого момента настоящие, протокольные, в полном составе заседания ПБ практически прекратились. За последующие шесть лет собирались лишь дважды: 13 декабря 1947 года и 17 июля 1949 года. Секретариат превратился в некое подобие отдела кадров всей страны, а региональные комитеты – ЦК компартий союзных республик, крайкомы, обкомы, райкомы – во вспомогательные контрольные и надзирательные органы.

И все же, как выяснилось слишком быстро, появление «семерки» не привело к стабилизации положения на вершине политического Олимпа. Вопреки замыслу, послужило причиной очередного всплеска безжалостного, не знающего пощады к побежденному, личного соперничества. Установило прямую зависимость усиления борьбы за власть от состояния здоровья Сталина, а вместе с тем и от удач, ошибок или просчетов тех, кто и оказался в составе нового узкого руководства.

Несомненные лидеры «семерки» – Берия, Вознесенский, возглавлявшие СМ СССР, и Жданов, второй секретарь ЦК ВКП(б), настойчиво стремились закрепить свое собственное положение. Добивались легитимности и легализации своего ведущего положения, сложившейся расстановки сил на как можно более длительный срок. Именно в этих целях и настояли уже 7 января 1947 года на решении ПБ созвать в конце текущего – начале следующего года XIX съезд партии[549]549
  РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 2193, л. 10.


[Закрыть].

Через семь недель, 26 февраля, о предстоящем партийном форуме узнали и участники состоявшегося в тот день пленума ЦК. Первого в оказавшейся нескончаемой, растянувшейся почти на четыре десятилетия, послевоенной череде заседаний, посвященных проблемам сельского хозяйства и попыткам ничего не меняя по сути, добиться его резкого подъема. Пленума, где основным докладчиком выступил – в последний раз за свою политическую карьеру – Андреев, так и не сумевший ничего предложить. Буквально ничего – ни полу-, ни даже псевдорадикальных мер, позволивших бы вывести колхозы и совхозы из слишком затянувшегося кризиса. Сообщение же о намеченном съезде, не включенное в официальное информационное сообщение для печати, сделал Жданов. Огласил намеченную повестку дня работы предстоящего съезда, в том числе – принятие новых программы и устава. Назвал тех, кому поручалась подготовка столь важных документов. Разумеется, в числе основных разработчиков оказались и сам Жданов, и его верный союзник Александров[550]550
  Там же, ф. 629, oп. 1, д. 95-а, л. 182–183.


[Закрыть].

Такое развитие событий никак не могло устроить аутсайдеров «семерки», к которым можно отнести Молотова и Маленкова. Судя по всему, никто иной как именно они незадолго до пленума и произвели дворцовый мини-переворот. Провели через ПБ 8 февраля 1947 года важнейший документ – совместное постановление СМ СССР и ЦК ВКП(б) – «Об организации работы Совета министров Союза ССР». С его помощью коренным образом преобразовали и состав, и структуру этого, высшего исполнительного органа власти в стране.