355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Жуков » Тайны Кремля
Сталин, Молотов, Берия, Маленков
» Текст книги (страница 25)
Тайны Кремля Сталин, Молотов, Берия, Маленков
  • Текст добавлен: 9 мая 2017, 08:30

Текст книги "Тайны Кремля
Сталин, Молотов, Берия, Маленков
"


Автор книги: Юрий Жуков


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 50 страниц)

Глава шестнадцатая

Один из популярных, широко распространенных в то время американских журналов, «Сатердей ивнинг пост», в номере за 18 ноября 1944 года опубликовал пространную статью под сенсационным и даже двусмысленным заголовком – «Время Сталина истекает». Автор ее, Генри Кессиди, известный обозреватель и шеф московского бюро Ассошиэйтед пресс, пользовался заслуженным доверием, считался авторитетным специалистом по проблемам СССР. Из многих других иностранных журналистов, находившихся тогда в советской столице, выделяло его то, что он оказался одним из всего трех – наряду с англичанами Ральфом Паркером («Таймс») и Кингом (Рейтер), кто сумел за годы войны взять интервью у Сталина. Получить от него письменные ответы («письма», как их называла американская пресса) на свои вопросы. И не единожды, как его коллеги, а дважды, 3 октября и 13 ноября 1942 года – о значимости второго фронта.

Статья «Сатердей ивнинг пост», в целом весьма объективная и довольно благожелательная, содержала достаточно неожиданную для читателей деталь. «Иосиф Сталин, – писал Кессиди, – знает теперь, что он не проживет достаточно долго, чтобы завершить свою работу… Последнее время в своих беседах с посетителями Сталин, почти с грустью говоря о будущих пятилетних планах экономического развития Советского Союза или о послевоенной торговле и сотрудничестве, прерывал себя фразой – „Если доживу… если доживу“. Он произносит эту фразу скорее в утвердительном, чем в условном тоне. Сталин, которому 21 декабря исполняется 65 лет, знает, что он не доживет…»

Чтобы не быть превратно понятым, Генри Кессиди поспешил оговориться: «Этим я не хочу сказать, что Сталин умирает». Но все же счел необходимым дать собственный прогноз развития ситуации в СССР, основанный именно на пессимистической оценке здоровья вождя. «Более вероятно, – высказал предположение журналист, – что он будет придерживаться умеренного консервативного курса для того, чтобы сохранить то, что он может сделать перед тем, как умрет»[445]445
  Сатердей ивнинг пост. 1944, № 33, с. 5—10.


[Закрыть]
. Вряд ли на американских читателей более чем странное сообщение из далекой Москвы произвело какое-либо впечатление. Скорее их должно было беспокоить состояние только что избранного на четвертый срок собственного президента, Франклина Делано Рузвельта. Но то, что отныне знали о здоровье Сталина жители США, да и не только они, в СССР являлось тщательно охраняемой государственной тайной. Для всех, кроме узкого руководства да некоторых, наиболее высокопоставленных сотрудников аппарата ЦК: статью Кессиди, хотя и с семимесячным опозданием, в Управлении пропаганды сочли необходимым перевести. Сделали доступной известной крайне ограниченному кругу лиц[446]446
  РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 125, д. 248, л. 82–88.


[Закрыть]
. Однако именно для них важным, определяющим их дальнейшее поведение, стала не столько мрачная информация из США, а новое, внезапное и весьма существенное изменение в расстановке сил на политическом Олимпе. Оказалось, что кадровые перемещения, проведенные совсем недавно, всего лишь в мае, далеко не последние. Они вдруг возобновились, и – парадоксально – не когда-либо, а именно в ноябре 1944 года. И снова им предшествовали несущественные, рутинные назначения на более низком уровне.

Еще в июле И. Т. Пересыпкина освободили от обязанностей наркома связи, оставив начальником главного управления связи НКО[447]447
  Там же, оп. 3, д. 1050, л. 77.


[Закрыть]
. Новым наркомом стал его многолетний первый заместитель К. Я. Сергейчук. Несколько позже, в начале сентября, К. П. Субботина, наркома заготовок, уже сняли – как «не справившегося». Назначили на освободившийся, «горячий» и малопривлекательный пост первого секретаря Ростовского обкома Б. А. Двинского. А две недели спустя наркомзаг изъяли из ведения А. И. Микояна и передали для «наблюдения» за его работой Г. М. Маленкову[448]448
  Там же, д. 1051, л. 3,10.


[Закрыть]
.

Действительно же важным, наиболее значительным и определившим принципиально новую ситуацию, оказалось изменение в положении Н. А. Булганина.

Начиная с июня 1941 года его использовали исключительно на «военной» работе – членом военного совета фронта. Сначала – Западного, с октября 1943 года – 2-го Прибалтийского. Однако перевод не спас Булганина от ответственности за допущенные просчеты и ошибки. Ставка, обеспокоенная слишком затянувшимися неудачами Западного фронта, в апреле 1944 года, для расследования причин происходившего там, образовала специальную комиссию. Ввела в нее от секретариата ЦК Г. М. Маленкова (председателем) и А. С. Щербакова, от Генштаба – С. М. Штеменко, Ф. Ф. Кузнецова и А. Шимонаева. На основании их выводов и рекомендаций В. Д. Соколовского сняли с командования фронтом, понизили в должности до начальника штаба 1-го Украинского фронта. А Н. А. Булганину решением ПБ от 20 апреля вынесли партийный выговор, отстранив от должности члена военного совета 2-го Прибалтийского фронта «как не справившегося со своими обязанностями»[449]449
  Там же, ф. 644, оп. 1, д. 241, л. 110; д. 253, л. 76; Гареев М. А. О неудачных наступательных операциях советских войск в Великой Отечественной войне//Новая и новейшая история. 1994, № 1, с. 7–8; Его же. Неоднозначные страницы войны. М., 1995, с. 195–210.


[Закрыть]
.

Опала Николая Александровича продолжалась на удивление недолго, всего три недели. Уже 11 мая его, несмотря на официально установленную некомпетентность, вновь назначили на ту же должность, на этот раз – 1-го Белорусского фронта. Но и там Булганину не удалось реабилитировать себя, доказать делом, что восстановление его на прежнем посту оправдано. И потому 1 августа его все же освободили от «военной» работы. Утвердили представителем СНК СССР при Польском комитете национального освобождения – дали должность, не соответствующую уровню даже посла. А если еще учесть, что незадолго перед тем, в мае, Н. А. Булганин перестал быть заместителем председателя союзного Совнаркома, то почти с полной уверенностью можно было говорить о конце его скоропалительной карьеры.

Но такое, более чем обоснованное возможное заключение оказалось' несостоятельным. Без какой-либо мотивировки, без обоснования, ибо они были явно невозможны при сложившемся положении, Булганина 20 ноября 1944 года, по предложению Сталина, ПБ утвердило… заместителем наркома обороны[450]450
  РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 1051, л. 44.


[Закрыть]
. Подняло до уровня Жукова и Василевского. Мало того, по инициативе Иосифа Виссарионовича 21 ноября Булганина еще ввели и в ГКО – вместо Ворошилова[451]451
  Там же, л. 46.


[Закрыть]
. Только теперь все смогли окончательно убедиться, «чьим» же человеком является Николай Александрович, кто заинтересован в его неумолимом продвижении наверх, какая роль ему предуготована. Ну а Ворошилову, удаленному из ГКО, пришлось смириться с более чем скромным постом – председателя союзной контрольной комиссии по Венгрии[452]452
  Там же, л. 64.


[Закрыть]
.

Не меньшего внимания заслуживало и еще два столь же важных назначения, оказавших решающее воздействие на расстановку сил в узком руководстве. 14 декабря решением ПБ Н. А. Вознесенского утвердили заместителем председателя БСНК[453]453
  Там же, л. 55.


[Закрыть]
. Произошло же это именно тогда, когда Молотову приходилось уделять все больше и больше внимания, времени международным проблемам, особенно созданию ООН. Потому означало фактическую подмену Вячеслава Михайловича на этом посту Вознесенским. Отдавало последнему в безраздельное руководство всю повседневную деятельность БСНК. И еще раз подтверждало неуклонно возрастающую роль Николая Алексеевича в управлений экономикой страны.

Не менее показательным оказалось и возвращение А. А. Жданова в Москву после трех с половиной лет отсутствия, опять же по решению ПБ – от 4 января 1945 года[454]454
  Там же, л. 60.


[Закрыть]
. Ведь все то время, пока Андрей Александрович находился в Ленинграде, его высочайшее положение в партийной иерархии с каждым месяцем становилось все более сомнительным, ибо его обязанности в секретариате выполнял сначала А. А. Андреев, а затем А. С. Щербаков. Даже то, что в августе 1944 года Жданова назначили председателем союзной контрольной комиссии по Финляндии – низвели до уровня маршалов Р. Я. Малиновского и Ф. И. Толбухина, а затем еще и опального Ворошилова, подтверждало вроде бы явное: постепенный уход его с политической сцены. Указывало на то, что Жданов, возможно, остается членом ПБ и секретарем ЦК только до ближайшего съезда или пленума. И вот теперь, как всегда – вдруг, все изменилось. Волею случая Андрей Александрович всплыл из небытия, вернул себе все – и прежнюю должность, и прежний кабинет в здании на Старой площади. Но вернул лишь потому, что состояние здоровья Щербакова, к работе которого ни у кого не было ни малейшей претензии, резко ухудшилось. Больше не позволяло исполнять многочисленные обязанности даже номинально.

Беспрецедентный, несмотря ни на что, повторный взлет Булганина и Вознесенского, возвращение Жданова на работу в Москву стали одной крайней точкой, обозначившей новую расстановку сил в узком руководстве. Другой оказалось такое же резкое, внезапное падение Н. Н. Шаталина.

Его, многолетнего первого заместителя Маленкова в Управлении кадров ЦК ВКП(б), практически и формировавшего партийный и административный аппараты всей страны, 11 ноября 1944 года по решению ПБ отправили в почетную ссылку. Утвердили председателем Бюро ЦК по Эстонии[455]455
  Там же, л. 26, 36–37.


[Закрыть]
. Органа чрезвычайной, как и ГКО, партийно-государственной структуры, созданной исключительно для прибалтийских республик и Молдавии. Только для них четырех, где после освобождения предстояло не столько восстанавливать, сколько устанавливать заново советскую власть. Исподволь готовить так и не проведенную до войны коллективизацию, постепенно ликвидировать все еще сохранявшиеся частные мелкие розничную торговлю, предприятия сферы обслуживания. И главное, последовательно, решительно, настойчиво бороться с национализмом, не только окрепшим за годы оккупации, но и принявшим в Прибалтике крайне радикальную форму вооруженного сепаратизма. Только потому и было решено «в целях оказания помощи… в деле укрепления руководства партийными, советскими и хозяйственными органами» образовать не предусмотренные ни уставом партии, ни конституцией эти региональные бюро ЦК ВКП(б). Органы, включавшие уполномоченного союзных НКВД и НКГБ, первого секретаря нацкомпартии и главу республиканского СНК. Председательствовать же в бюро должны были присланные из Москвы люди, наделяемые всей полнотой власти.

Первым таким своеобразным прокуратором, для Литвы, стал М. А. Суслов, собственно лишь переменивший место службы, но не ее саму. Прежде всевластный первый секретарь крайкома в Ставрополе, он оказался теперь в той же роли в Вильнюсе. В тот же день, но в Таллин, получил назначение и Н. Н. Шаталин. Но даже то, что полтора месяца спустя, 29 декабря, он стал по совместительству еще и председателем бюро по Латвии[456]456
  Там же, л. 58.


[Закрыть]
, ничего не изменило в его положении подчеркнуто «задвинутого». Лишний же раз показало – подобная должность для Шаталина является демонстративным понижением – и утверждение на аналогичный пост в Кишинев, в марте 1945 года, совсем уж никому неизвестного партфункционера Ф. М. Бутова.

Но какое значение на расстановку сил в узком руководстве оказывало перемещение не входившего в него Н. Н. Шаталина? Ни для кого не являлись секретом его очень тесные отношения с Маленковым, их общие взгляды, полное взаимопонимание, поэтому падение столь надежного сотрудника, и особенно – вслед за понижением в должности еще одного безоговорочного сторонника линии Георгия Максимилиановича, «его» человека, но не в партийных, а государственных структурах, М. 3. Сабурова, выглядело слишком уж нарочитым. Означало бесспорный очередной удар по Маленкову, хотя и не прямой, а косвенный. По его престижу. По слишком уж возросшему влиянию, возможности с помощью соратников или просто союзников, даже временных, воздействовать на подготовку, принятие решений, претворение их в жизнь.

Сегодня все еще нельзя однозначно ответить на вопрос, был ли прав Генри Кессиди, утверждавший, что здоровье Сталина серьезно ухудшилось в конце 1944 года. Зато бесспорно, не вызывает сомнений, иное. За всеми перемещениями на вершине власти стоял тогда никто иной, как Иосиф Виссарионович. И, судя по всему, отстаивал при этом отнюдь не государственные, а сугубо личные интересы. Стремился таким образом восстановить авторитет, прежнее положение лидера ради одного: проведения именно своего, действительно умеренно-консервативного курса, как предполагал Кессиди и как доказало будущее. Ну а добиваться того, если такое исходное предположение верно, Сталину позволили два обстоятельства.

Прежде всего, продолжавшееся успешное наступление Красной Армии. Почти полное освобождение страны – части вермахта оставались, но в «Курляндском котле», только в Западной Латвии. Занятие значительных территорий в Европе – полностью Румынии, Болгарии, восточных районов Польши и Югославии, вступление в Венгрию. Стремясь снять с себя вину за неподготовленность СССР к войне, сублимировать собственные страх и отчаяние, порожденные катастрофой в июне 1941 года, Сталин непременно должен был делать все возможное для отождествления побед с собственной ролью в руководстве Красной Армии как председателя ГКО, как верховного главнокомандующего. Настойчиво убеждать и себя, и всех в том, что успехи советских войск неразрывно связаны только с ним. Принял поэтому, хотя и был сугубо гражданским человеком, звание маршала – 6 марта 1943 года, после завершения Сталинградской битвы. Не отказался 28 июля 1944 года, когда практически завершилось изгнание врага из страны, и от ордена Победы.

Посчитал все эти знаки доблести и геройства честно заслуженными.

Во-вторых, на действия Сталина, а вместе с тем и на его самооценку, не менее сильно могли повлиять и столь же блестящие успехи советской дипломатии. В меньшей степени – вывод из войны без излишних боев и жертв Финляндии, Румынии, Болгарии. В несоизмеримо большей – соглашение поначалу только с Черчиллем, а затем уже и с Рузвельтом о самом важном для СССР. Об обеспечении национальных интересов, национальной безопасности после победы. Представление – чего также нельзя исключать, что достигнутое во время встречи на высшем уровне является его личной заслугой. Наконец, решающим здесь обязательно должно было стать и общее признание его, Сталина, законным членом «большой тройки», наравне с британским премьером и президентом США. Признание тем самым главою одной из трех великих держав мира.

Вместе с тем при поиске объяснений происходившего не следует забывать и о чисто человеческой черте – гордыне. Об унижении, испытанном Сталиным 30 июня 1941 года, когда его заставили согласиться с созданием ГКО. На раздел власти с Молотовым, Берия, Маленковым. Людьми, хотя и полностью лояльными ему, но далеко не во всем разделявшими его взгляды, его планы на ближайшее и отдаленное будущее. Вполне возможно, что Иосиф Виссарионович опасался несогласия Молотова с решительным отказом от революционно-интернационального курса, что могло быть расценено Вячеславом Михайловичем выражением если и не контрреволюционных, то во всяком случае ревизионистских взглядов. Сползанием на позиции оппортунистической социал-демократии. Мог опасаться Сталин и Берии, скорее всего возражавшего бы против дальнейшего усиления унитаризма, умаления практических прав национальных союзных республик, низведения их до уровня областей, краев. Нельзя исключить и того, что серьезные расхождения могли обнаружиться у Сталина и с Маленковым, твердым и последовательным сторонником быстрейшего свертывания после победы оборонной промышленности, как это показали все последующие события.

Уверенным Сталин мог быть только в тех, кого именно он выдвинул, надежно оградив своим именем, постоянной и неуклонной поддержкой. В «молодых» – Вознесенском, Булганине, Косыгине, которым еще предстояло оправдать доверие вождя. Оправдать безоговорочной поддержкой при всех возможных разногласиях в узком руководстве. В «старых» – Андрееве, Жданове, Микояне, Швернике, уже доказавших, и не раз, верность и преданность лично ему, Сталину. В тех, кто «молодой» или «старый» – безразлично, являлся «управляемым», не желал, да и не мог выдвигать собственные, оригинальные идеи, планы.

Трудно сомневаться в том, что именно эти причины и обусловили прежде всего кадровые перестановки в узком руководстве, приведшие к новому балансу сил. К усилению позиция Сталина. Столь же уверенно можно говорить и о том, что умеренно-консервативный курс, по выражению Кессиди, получил воплощение в результате той кропотливой работы, которую вел Г. Ф. Александров и возглавляемое им УПиА, по выработке и закреплению принципиально новых идеологических ориентиров. По созданию новой оси координат, призванной разделять население СССР не по старому принципу – на сторонников и противников социализма, «белых» и «красных», а на «патриотов» и «космополитов», под которыми, используя непривычный еще эвфемизм, тогда подразумевали националистов. В равной степени и сепаратистов на западных землях, и тех, кто выступал за сохранение прав союзных республик.

Сталин важнейшую, если не единственную конечную цель войны видел в надежном ограждении страны от потенциальной угрозы со стороны милитаристской Германии, которая должна была, по его мнению, сохраниться и после ее разгрома, даже в самом ближайшем, обозримом будущем. Еще в Тегеране уверенно заявлял: «Германия может скоро восстановиться. Для этого ей потребуется всего 15–20 лет. Какие бы запреты мы ни налагали на Германию, немцы будут иметь возможность их обойти… Поэтому Германия снова восстановится и начнет агрессию»[457]457
  Тегеранская конференция… с. 104.


[Закрыть]
. Полагая так, Иосиф Виссарионович основывался на горьком опыте прошлого, а выход искал, прежде всего, в международном признании новых границ с Польшей, в превращении этой страны в надежного и верного союзника. И лишь затем, во вторую очередь, пытался добиться максимальных репараций, которые следовало взыскать с поверженного противника для восстановления народного хозяйства СССР, а также и принятия членами ООН нескольких союзных республик, чьи голоса до некоторой степени обеспечили бы отстаивание советских предложений в создаваемой всемирной организации.

Но именно эти-то вопросы и оказались наиболее сложными, крайне спорными. Уже на предварительной стадии выявили расхождение взглядов Черчилля, Рузвельта – с одной стороны, и Сталина – с другой. И если по второму и третьему вопросам еще можно было надеяться на компромисс, то первый, польский, вернее – признание легитимности люблинского правительства объединенными нациями, грозил стать камнем преткновения на пути достижения согласия. Обещал омрачить и без того уже далеко не безоблачные отношения Москвы с Вашингтоном и Лондоном. Повлиять в худшую сторону на результат обсуждения всего круга проблем, которые предстояло рассмотреть в Крыму.

Еще 30 декабря 1944 года, за месяц до встречи в Ялте, Рузвельт настойчиво рекомендовал Сталину отказаться от безоговорочной поддержки ПКНО и Осубки-Моравского. «Я всегда считал, – писал американский президент, – что г-н Миколайчик, как я убежден, искренне стремится к решению всех вопросов, остающихся не решенными между Советским Союзом и Польшей, является единственным польским деятелем на примете, который, кажется, может обеспечить подлинное решение трудного и опасного польского вопроса». Не скрывал своей заинтересованности в том же и Черчилль. Более того, готов был в любую минуту оказать на Сталина необходимое давление вместе с Рузвельтом. Сообщил тому 31 декабря: «Мы, конечно, направим послание в поддержку Вашего как только вы скажете, что это будет полезным»[458]458
  Секретная переписка… с. 722.


[Закрыть]
.

Ко всему прочему, в январе 1945 года, обозначилась и еще одна спорная проблема – положение, складывавшееся в Иране. Там СССР пытался добиться от шахского правительства всего лишь того, что давным-давно имела Великобритания. Права на разведку и концессию на разработку, в случае открытия, месторождений нефти в северных провинциях, в Иранском Азербайджане. Но такое, вполне естественное в международной практике, стремление неожиданно натолкнулось на категорическое возражение союзников. Черчилль предложил Рузвельту занять непримиримую позицию, ни в коем случае не подавая Москве даже надежды на возможность экономически закрепиться в Иранском Азербайджане. «Мы не хотим, – объяснял он президенту свою позицию, – чтобы русские могли потом заявить, что их своевременно не предупреждали о том, насколько серьезно мы относимся к этому вопросу». Столь же решительно выступал и госдепартамент. В своем меморандуме, адресованном Рузвельту и основанном на высказываниях посла Ирана в США, так формулировал оценку ситуации: «русские… действуют таким образом, что в скором времени окажутся невозможными любые административные акции иранских властей»[459]459
  Там же, с. 732.


[Закрыть]
. Однако тогда совместный демарш Великобритании и США все же не последовал. Его, во имя достижения иных, более важных целей, отсрочили до конца года.

Повестка дня, которую приняли главы трех великих держав для Ялтинской встречи 4 февраля, несмотря ни на что оказалась приемлемой им всем. Ограничилась самым неотложным: судьбой Германии, польским вопросом, уставом ООН. Предопределило же возможность достижения либо согласия, либо компромисса не только желание продемонстрировать всему миру сохраняющееся единство, но и иное. Весьма сильное желание Рузвельта вовлечь Советский Союз в войну с Японией. Небезосновательные опасения президента 4-миллионной японской армии, находившейся на островах, что, безусловно, могло привести к огромным потерям американцев при высадке.

Договоренность об участии СССР в войне на Тихом океане Рузвельту удалось достичь 8 февраля, на сепаратной встрече со Сталиным, пообещав тому получить от Чан Кайши признание независимости Внешней Монголии (Монгольской народной республики), передачу Советскому Союзу в аренду Порт-Артура для военно-морской базы, восстановления прав на КВЖД и ЮМЖД. Кроме того, президент гарантировал возвращение СССР Курильских островов и южной части Сахалина. В свою очередь, советская сторона помимо участия в вооруженных действиях против Японии, обязалась заключить с Китаем договор о дружбе и союзе, признав его суверенитет над Маньчжурией[460]460
  Крымская конференция. М., 1979, с. 139–143.


[Закрыть]
.

После этого Рузвельт и поддержал большинство предложений Сталина, высказанных тем в ходе дискуссий. Потому-то и удалось быстро, без особых разногласий, договориться по многим пунктам. О децентрализации административного управления Германии, выделении, за счет американской и британской, зоны оккупации Франции и включение ее представителя в союзный контрольный совет, на чем особенно настаивал Черчилль. Приняли и предложение Сталина о праве на вхождение в число членов ООН Белоруссии и Украины, хотя отказали в том Литве. В остальных же случаях, при возникновении серьезных расхождений во мнениях, вопросы лишь обозначили, откладывая на будущее и их решение, и окончательные формулировки. Так поступили при обсуждении проблемы расчленения Германии, устава ООН и процедуры голосования в ней, судьбы правительства Югославии, возможности пересмотра конвенции Монтрё, регулировавшей судоходство в черноморских проливах, окончательную величину репараций с Германией.

Предельно осторожно, стремясь к компромиссу, поступили и при обсуждении польского вопроса, которым фактически занимались каждый день конференции, с 4 по 11 февраля. Пошли навстречу требованиям Сталина, признав новые границы Польши: на востоке – по линии Керзона, на севере и западе – включая Померанию и Данциг, по рекам Одеру и Нейсе. От создания же во время встречи временного национального правительства и регентского совета в составе Берута, Грабского и Сапеги, чего поначалу настойчиво добивался Рузвельт, отказались. Передали решение по данному вопросу специальной комиссии, включившей Молотова и послов в Москве, США – Авералла Гарримана, Великобритании – Арчибальда Керра, но при обязательном соблюдении двух условий. Новое, единое – взамен лондонского и люблинского, ставшего тем временем варшавским, временное национальное правительство следовало сформировать не расширением, как того хотел Сталин, а реорганизацией варшавского. После этого, примерно через месяц, в Польше обязательно провести выборы, свободные и демократические[461]461
  Там же, с. 150, 153, 156, 174, 181.


[Закрыть]
.

Полагаясь на верность Сталина своему слову, Черчилль упорно отстаивал именно такое решение польского вопроса в палате общин. «Судьба поляков, – заявил он там 27 февраля, – будет в их собственных руках с единственным ограничением, которое они должны будут честно соблюдать совместно с их союзниками – проводить политику, дружественную России»[462]462
  Секретная переписка… с. 741.


[Закрыть]
. Защищая ялтинские соглашения, принятые при его непосредственном участии, от критики, британский премьер не учел лишь одного – возникновения трений между союзниками, и отнюдь не по вине Сталина. Из-за нарушения американской и британской сторонами соглашения с СССР, запрещавшего сепаратное ведение переговоров с германскими властями.

Омрачили отношения с союзниками, возродили прежнее недоверие к ним Сталина, его опасения, что рано или поздно США и Великобритания станут преследовать сугубо собственные интересы, не совпадающие с интересами СССР, тайные встречи представителя Управления стратегических служб в Берне, Швейцария, Аллена Даллеса с эмиссарами командующего силами вермахта в Северной Италии генерал-фельдмаршала Кессельринга. Встречи, в первых числах марта принявшие уже форму переговоров офицеров союзнической ставки, возглавляемой британским фельдмаршалом Александером, с генералом ваффен-СС Вольфом. Обсуждения ими условий капитуляции 25 германских дивизий. Об этом сразу стало известно в Москве. И хотя, спохватившись, американцы через своего посла Гарримана 12 марта попытались оправдать свои действия перед советским руководством, исправить ошибку оказались не в состоянии. Не сумел сделать того ни Рузвельт в своем слишком запоздавшем послании – от 25 марта – Сталину, ни Черчилль[463]463
  Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны. 1941–1945. М., 1984, т. 2, с. 340–341; Советско-английские отношения, т. 2, с. 321–323.


[Закрыть]
. Они так и не развеяли подозрений Иосифа Виссарионовича.

Ко всему прочему, осложнило сложившуюся ситуацию и ухудшившиеся отношения между Сталиным и Молотовым. В Крыму, на конференции, могло сложиться впечатление, что Вячеслав Михайлович является сторонником более жесткого курса, нежели его шеф. Но к тому наркома иностранных дел вынуждала его профессия со всем свойственным ей «крючкотворством». Как никто иной из узкого руководства, Молотов слишком хорошо понимал всю роль формулировок, тончайших смысловых оттенков в них, которые могли при недоработке привести к любому истолкованию документов, даже в прямо противоположном смысле. После же одобрения «большой тройкой» проектов, он столь же педантично начинал осуществлять решения практически. Именно так поступил на первых заседаниях московской комиссии по делам Польши. Заявил о возможности поездки наблюдателей от США и Великобритании в Варшаву для изучения положения дел на месте. Однако такое предложение, не шедшее вразрез с мнением Сталина во время ялтинской встречи, но позже наложившееся на разведывательную информацию о сепаратных переговорах в Берне, и породило, как можно предположить с большой долей уверенности, недоверие вождя к своему старому соратнику. Подозрение, что неспроста тот слишком охотно идет на уступки неверным союзникам.

Чтобы не выпускать инициативу из своих рук, Сталин полностью взял на себя дальнейшее ведение внешней политики. Отстранил от традиционного, коллегиального обсуждения ее ключевых проблем остальных членов узкого руководства. И сделал это весьма своеобразно, проведя через ПБ 9 марта постановление, по которому все шифротелеграммы НКИД отныне поступали для ознакомления только ему, да, чего избежать никак было нельзя, Молотову. Не ограничившись тем, Иосиф Виссарионович вынудил Вячеслава Михайловича публично отказаться от сделанного им ранее приглашения в Польшу американских и британских представителей. Наконец, внезапно исключил Молотова из состава советской делегации для участия в конференции, созываемой в Сан-Франциско, где предполагалось провозгласить создание ООН. Заменил его послом в США А. А. Громыко, отлично осознавая оскорбительность подобного решения для союзников. Только в последнюю минуту, под давлением Черчилля и Рузвельта, не желая раскрывать перед ними тайны закулисной кремлевской политики, отказался от прежнего мнения. Все же разрешил Молотову возглавить делегацию СССР. Одновременно сменил Сталин мягкую линию на жесткую в трех восточноевропейских странах.

27 февраля заместитель наркома иностранных дел А. А. Вышинский прибыл в Бухарест с важной и ответственной, схожей с той, что выполнял в 1940 году в Латвии, миссией. От имени советского правительства объявил о возвращении Трансильвании под юрисдикцию Румынии. Сделал то, на что не имел никакого права до подписания мирного договора, только который и мог установить границы недавнего сателлита нацистской Германии. Зато в обмен сумел получить подписи короля Михая под выгодными для Советского Союза указами. 28 февраля – об отставке премьера генерала Радеску, а 6 марта – о назначении на этот пост коммуниста Петру Грозу. Правда, формальная демократичность – коалиционность нового кабинета сохранялась. Включал он представителей всех разрешенных политических партий Румынии: национал – либеральной, национал-царанистской, социал-демократической, коммунистической, национал-народной, фронта земледельцев, союза патриотов.

Не стал больше Сталин противиться и властолюбивым устремлениям маршала Тито. Поддержал его официальным признанием, когда тот, нарушив прежние соглашения, занял 7 марта пост главы правительства Югославии, назначив прежнего премьера, Шубашича, министром иностранных дел.

Однако самыми серьезными, угрожавшими разрывом дружественных отношений с Черчиллем и Рузвельтом, стали действия Советского Союза в Польше. Туда советниками министерства общественной безопасности направили сохранявших основные свои должности И. А. Серова – замнаркома внутренних дел СССР, и П. Я. Мешика – зам. начальника главного управления контрразведки («СМЕРШ») НКО СССР[464]464
  РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 2177, л. 6.


[Закрыть]
. И далеко не случайно практически сразу же после их прибытия была арестована большая группа польских военных и политических деятелей, ориентировавшихся исключительно на Лондон. Представлявших несомненную опасность для КРН как вполне реальные конкуренты и при формировании временного национального правительства, и при проведении всеобщих выборов.

Среди взятых под отражу работниками спецслужб СССР и немедленно депортированных в Москву оказался бригадный генерал Л. Окулицкий, с сентября 1944 года командующий АК, а после ее формального роспуска 19 января 1945 года возглавивший аналогичную по задачам подпольную боевую организацию «НЕ» («Неподлеглость» – «Независимость»), открыто объявившую Красную Армию оккупационной. Кроме того, среди арестованных находились вице-премьер лондонского правительства с пребыванием в Польше Я. Янковский, члены подпольного «совета министров» А. Беня, С. Ясюкевич, А. Пайдак, еще одиннадцать человек, входивших в руководство партий Стронництво народове, Стронництво людове, Стронництво праци, Союз демократов[465]465
  Валихновский. Указ. соч., с. 136; Судебный отчет по делу об организаторах, руководителях и участниках польского подполья в тылу Красной Армии на территории Польши, Литвы и западных районах Белоруссии и Украины. М., 1945, с. 27–31.


[Закрыть]
.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю