Текст книги "Тайны Кремля
Сталин, Молотов, Берия, Маленков"

Автор книги: Юрий Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 50 страниц)

Как можно легко догадаться, причиной столь яростной атаки на Авдеенко послужило выступление лично Сталина на заседании ОБ, куда пригласили многих писателей, драматургов, кинорежиссеров. А среди них и тех, кто поторопился выслужиться, показать, что он святее самого папы. И все же накал страстей, продолжавшийся полтора месяца, в значительной степени принижался тем, что те же газеты одновременно, и в значительно большей степени уделяли внимание новым романам «Тихий Дон» Шолохова, «Последний из удеге» Фадеева, «Два капитана» Каверина, творчеству Маяковского, Блока в связи с их юбилеями.

Совершенно иным, что подчеркивало лишь противоречивость и сложность происходившего процесса обновления высшего слоя руководства аппарата ЦК ВКП(б), оказалось положение в КПК. Там первым заместителем А. А. Андреева, сменившего в марте 1939 года Н. И. Ежова, а на деле – единственным, как показала практика, вершителем всех партийных следственных дел, ведшихся этой комиссией, утвердили откровенного обскуранта, явного сторонника репрессивных методов М. Ф. Шкирятова[132]132
  РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 1010, л. 31.


[Закрыть]. Обладая всего лишь начальным образованием, нормальную учебу ему заменила восемнадцатилетняя «школа» партийной работы, в которой он последовательно прошел все ступени, начиная с низшей. Однако основной опыт, как выяснилось – весьма необходимый для дальнейшей успешной карьеры Шкирятов приобрел в партколлегии КПК при пресловутом Ежове.

Шаталин удерживался «наверху» вплоть до опалы своего покровителя, Маленкова – до февраля 1955 года. Шкирятов – до своей смерти, последовавшей в 1954 году. Менее других повезло только Александрову. Он пал жертвой межгрупповой борьбы в узком руководстве в 1947 году.

Не менее показательными для доказательства установления стабильности в высшем эшелоне партийной структуры власти служат и сроки пребывания на своих постах первых секретарей ЦК компартий союзных республик, а также приравненных к ним по положению первых секретарей московской и ленинградской парторганизаций. Многие из них, избранные впервые или переизбранные в соответствии с постановлением ЦК ВКП(б) от 29 марта 1938 года, проработали по семь-восемь, а то и более лет. Например, Н. С. Хрущев на Украине, при десятимесячном перерыве – до 1950 года, П. К. Пономаренко в Белоруссии – до 1948 года. М. Д. Багиров в Азербайджане и Г. Арутинов в Армении – до 1953 года, К. И. Чарквиани в Грузии – до 1952 года, А. А. Кузнецов в Ленинграде – до 1946 года, А. С. Щербаков в Москве – до 1945 года. Избранные в 1940 году Н. Каротамм в Эстонии – до 1948 года, Бородин в Молдавии – до 1949 года, Я. Калнберзин в Латвии – до 1959 года, а Снечкус в Литве – до 1974 года.

Исключение из общего правила составили лишь первый секретарь МК и МГК А. И. Угаров, арестованный в декабре 1938 года, да руководители парторганизаций среднеазиатских союзных республик, казахстанской – Н. А. Скворцов, туркменской – Я. А. Чубин, таджикской – Д. 3. Протопопов, киргизской – А. В. Вагон и узбекской – У. Юсупов, по различным причинам (главным образом, из-за своей национальности) смещенные сразу же после окончания Великой Отечественной войны.

Именно таким образом всего за два года – срок более чем непродолжительный, в Советском Союзе сформировался практически новый по составу эшелон высшей, двухуровневой власти – союзной и республиканской. Одновременно произошло и его структурирование, нашедшее прежде всего наиболее четкое выражение в условных пяти категориях ежемесячной зарплаты, которые в июне – декабре 1938 года ввели постановлениями СНК СССР, которым, естественно, предшествовали аналогичные решения ПБ[133]133
  Там же, д. 1011, л. 5, 31, д. 1013, л. 93, д. 1015, л. 87; д. 1017, л. 5.


[Закрыть]:

2500 рублей, наивысшая, приблизительно в девять раз превышавшая среднюю ставку квалифицированного рабочего и служащего – председателю ПВС СССР, председателю СНК СССР и его заместителям, главам союзных наркоматов промышленности группы «А», внешней торговли и финансов, председателям Госплана и КСК, то есть первоначально – для двадцати одного должностного лица;

2300 рублей – секретарям и начальникам управлений ЦК ВКП(б), председателю КПК, а также для председателей ПВС РСФСР, УССР, КазССР, БССР, ГрССР, АзССР, УзССР – для двенадцати человек;

2200 рублей – заместителям председателя КПК, начальникам управлений ЦК ВКП(б) – для тринадцати человек;

2000 рублей – прокурору СССР, остальным наркомам СССР, председателям СНК союзных республик, московского и ленинградского областных, хабаровского и приморского краевых исполкомов – для тридцати четырех человек;

1800–1750 рублей – председателю Верховного суда СССР, председателям ПВС АрССР, КирССР, ТаджССР, ТуркССР, заведующим отделами ЦК ВКП(б), вторым секретарям ЦК компартий союзных республик, московского и ленинградского обкомов, хабаровского и приморского крайкомов – для семидесяти человек.

Кроме того, разумеется, был определен уровень ежемесячной зарплаты и еще для пятнадцати человек – первых секретарей ЦК компартий союзных республик, московского и ленинградского обкомов, хабаровского и приморского крайкомов. Логично предположить (документы на этот счет пока не обнаружены), что она должна была составить сумму от 2000 до 2200 рублей.

Всего данная тарифная сетка охватывала при своем введении сто шестьдесят пять человек. Однако не приходится сомневаться в том, что далеко не все они обладали равным положением и, соответственно, правами. Пять категорий зарплаты только очертили границы номенклатуры ПБ, иными словами – широкого руководства. И тех, кто действительно принимал участие в принятии, обсуждении, либо лишь в подготовке наиболее важных решений, и тех, кто потенциально мог надеяться рано или поздно подняться в этот верхний слой власти.

Действительно, сама по себе, только по своим размерам, зарплата еще никак не могла убеждать в особом, исключительном положении тех, кто ее получал. Ведь примерно такую же имели солисты оперы и балета Большого театра, старейшие актеры МХАТа. Помимо этого, некоторым деятелям искусства дополнительно, в виде пока негласных премий – до установления регулярной системы официальных, сталинских – выплачивали по тем временам поистине астрономические суммы. Например, в марте 1939 года, за создание таких кинофильмов, как «Ленин в 1918 году», «Щорс» и «Человек с ружьем», имевших огромное пропагандистское значение, режиссерам М. И. Ромму, А. П. Довженко, С. И. Юткевичу – по 100 000 рублей, операторам Б. И. Волчеку, Ю. И. Екельчику, Ж. К. Мартову – по 30 000, актеру Б. В. Щукину, исполнявшему роль Ленина, – 20 000[134]134
  Там же, д. 1008, л. 10.


[Закрыть].

Подлинное структурирование широкого руководства, партийного и государственного, реальную иерархию, субординацию в нем выражали не столько деньги, сколько совокупность зарплаты и различного рода привилегий, преимуществ. Всего того, что в условиях острейшего жилищного кризиса, дефицита продуктов питания, предметов широкого потребления и их фактического нормирования и разделяло людей непроходимой пропастью на социальные слои. На тех, кто имел, и на тех, кто не имел высокий жизненный уровень. Тем, что нельзя было в те годы свободно приобрести, даже располагая необходимыми суммами, а лишь получить свыше как награду. Такими привилегиями стали даже по сегодняшним меркам огромные по площади, многокомнатные благоустроенные квартиры на одну семью в самом престижном тогда доме – № 5 по улице Грановского, а также гораздо меньшие по площади квартиры в доме № 2 по улице Серафимовича («дом на набережной»). А помимо того, телефоны кремлевской АТС («вертушка», «кремлевка»), персональные машины с шофером из правительственного гаража, размещавшегося в Манеже, право пользоваться поликлиникой и больницей Лечсанупра Кремля все на той же улице Грановского, санаторием «Барвиха», домом отдыха «Сосны».

Но если прежде обеспечением всевозможными привилегиями занималось, практически, лишь управление делами СНК СССР, то теперь столь важную и весьма ответственную обязанность с ним разделило и НКВД. Точнее – Первый (охраны руководителей партии и правительства) отдел ГУГБ, начальником которого 18 ноября 1938 года назначили старшего майора госбезопасности (один ромб в петлице, как у комбрига) Н. С. Власика[135]135
  Там же, д. 1003, л. 28.


[Закрыть]. Об этом свидетельствует весьма красноречивое решение ПБ от 9 июня 1939 года:

«1. Столовую Санупра Кремля (для ответработников) передать с 1 июля в ведение НКВД. 2. Сократить контингент столовой Санупра Кремля до 400 человек. Поручить комиссии в составе тт. Поскребышева, Шкирятова, Власика и Хломова (управляющий делами СНК СССР. – определить персональный состав лиц, имеющих право пользования столовой…»[136]136
  Там же, д. 1010, л. 39.


[Закрыть].

В этом решении заслуживает самого пристального внимания буквально все. И прежде всего определение численности того круга «ответственных работников», которые отныне удостаивались одной из наиболее ощутимых привилегий – «кремлевского пайка». Отличными по качеству, по количеству достаточными для обеспечения продуктами питания целой семьи, да к тому же по необычайно низким ценам. Во-вторых, то, что система привилегий в середине 1939 года только еще складывается, приобретает те свои черты, которые оказались ей столь присущими в последующие пять десятилетий. Еще утверждались те стимулы, с той поры и вынуждавшие людей любой ценой пробиваться «наверх», пытаясь подниматься по ступеням иерархической лестницы как можно быстрее.

Наконец, заслуживает внимания и то, что само распределение привилегий, иными словами – проведение в жизнь «политики кнута и пряника», оказалось в руках крохотной группы лиц, далеко не случайно представлявших не одно, а четыре ведомства. А. Н. Поскребышев – особый сектор ПБ, на деле – личную канцелярию Сталина. М. Ф. Шкирятов – КПК, которая неустанно и пристально следила за моральным и политическим обликом тех, кто входил в «номенклатуру». Н. С. Власик – отдел, целиком взявший на себя ответственность за благополучие и безопасность узкого руководства. М. Д. Хломов – управление делами СНК СССР, ставшее служить всего лишь официальным прикрытием для хозяйственной деятельности ЦК ВКП(б), из своего бюджета финансировавшее все необходимые расходы.

В такой, подчеркнуто межведомственной форме попытки разрешить проблему, отчетливо отразилось осознание узким руководством всей опасности выхода пока лишь формировавшегося высшего слоя бюрократии, только зарождавшегося «нового класса» из-под контроля. Того, что все чаще и чаще стало проявляться в работе прежде всего союзных наркоматов. Те, понимая свою все возрастающую значимость, должны были стремиться и стремились к полной самостоятельности. И не только для решения вопросов производства, выполнения планов, но и для определения, установления собственных структур, штатного расписания. Следовательно, вольно или невольно предопределяли сами неизбежное расширение «номенклатуры».

Процесс этот развивался столь бурно, что уже 11 мая 1940 года численность «контингента», пользовавшегося обслуживанием кремлевской столовой, располагавшейся, конечно, на улице Грановского, пришлось увеличить вдвое – довести до 800 человек[137]137
  Там же, д. 1023, л. 12.


[Закрыть]. Практически одновременно ПБ приняло еще два столь же симптоматичных решения. 4 мая – о строительстве 15 дач для «наркомов, председателей комитетов и руководителей других центральных учреждений», где под последними подразумевали партаппарат. Местом строительства избрали фактически уже закрытую зону – между «Архангельским» и деревней Захарково, в так называемом урочище Мекковская роща[138]138
  Там же, д. 1022, л. 45.


[Закрыть]. А 12 июля – об установлении прямой телефонной связи с дачами членов правительства через Кремлевскую АТС[139]139
  Там же, д. 1025, л. 50.


[Закрыть]. Того, что прежде являлось привилегией исключительно членов ПБ.

Такого рода блага постепенно перестали быть достоянием лишь широкого руководства. Еще 11 мая 1939 года Союзу советских писателей, ставшему одним из важнейших инструментов долгосрочной партийной пропаганды, разрешили Строительство 50 индивидуальных дач[140]140
  Там же, д. 1009, л. 23.


[Закрыть]. Создание поселка, который вскоре получил название «Переделкино», и шился одним из важнейших показателей положения писателей в бюрократических, а отнюдь не в творческих структурах. Несколько позже, 22 февраля 1941 года, в канун Дня Красной Армии, аналогичное право предоставили и НКО. Разрешили, но уже за счет бюджетных средств, содержать дачи для заместителей наркома обороны, начальника главного управления политпропаганды – в центре, а на местах – для командующих военными округами, их заместителей, членов военных советов, начальников штаба округа, управления политпропаганды[141]141
  Там же, д. 1034, л. 39.


[Закрыть].

Но именно тогда обретение высшим слоем бюрократии исключительного, привилегированного положения оказалось весьма серьезной угрозой для все еще не сложившейся окончательно системы власти, пока оставшейся двуединой, партийно-государственной. И потому не для исправления содеянного, а только для предотвращения в будущем непредсказуемого, неуправляемого развития ситуации, 6 июня 1941 года создали специальный орган – Государственную штатную комиссию. Руководителем ее утвердили наркома госконтроля Л. 3. Мехлиса, а в состав включили представителей того же наркомата госконтроля, наркомфина и ВЦСПС. Формально комиссия была подчинена, подотчетна СНК. СССР, а фактически – узкому руководству. Ее задачи сформулировали следующим образом: «разработка общегосударственной номенклатуры, должностей и должностных окладов, упорядочение штатного дела; упразднение искусственно созданных звеньев аппарата…»[142]142
  Там же, д. 1040, л. 56; Большая советская энциклопедия. М., 1952, изд. 2-е, т. 12, с. 300.


[Закрыть].

Глава шестая

Вскоре после окончания работы XVIII съезда Кремль предпринял одну из последних попыток изменить к лучшему свои отношения с западными демократиями. Добиться, наконец, их согласия на создание системы коллективной безопасности. Но только такой, которая позволила эффективно сдерживать дальнейшие поползновения стран-агрессоров и вместе с тем обеспечила бы СССР твердую гарантию того, что он, если война все же начнется, не останется один на один с Германией.

16 апреля М. М. Литвинов принял британского посла Уильяма Сиидса и возобновил с ним обмен мнениями о возможности создания в самое ближайшее время антигитлеровской коалиции. А буквально на следующий день, явно подталкивая, ускоряя события, НКИД направил Лондону и Парижу ноту, содержавшую предложение образовать широкий единый фронт миролюбивых стран. Замысел советского руководства заключался в том, чтобы заключить, прежде всего, трехсторонний договор о взаимопомощи, непременно включая и военную, сроком на 5 или даже 10 лет. Три державы, обезопасив тем самым себя, должны были предусмотреть вместе с тем и большее. Всю необходимую поддержку «восточно-европейским государствам, расположенным между Балтийским и Черным морями и граничащими с СССР», то есть Финляндии, Эстонии, Латвии, Польше и Румынии, «в случае агрессии против этих государств». Наконец, содержала нота и еще одно принципиальное положение. В крайнем случае – при нападении Германии на одного или всех участников договора, стороны должны были обязаться «не вступать в какие бы то ни было переговоры и не заключать мира с агрессором отдельно друг от друга и без общего всех трех держав согласия»[143]143
  СССР в борьбе за мир накануне Второй мировой войны. М., 1971, с. 341.


[Закрыть].

Лондон и Париж, как то стало обычным для них, не стали торопиться с ответом, хотя угроза войны становилась с каждым днем все ощутимее, реальнее. Выступая 28 апреля в рейхстаге, Гитлер объявил об отказе от англо-германского морского соглашения, а вскоре уведомил Варшаву о денонсации польско-германского договора о ненападении. Но даже и после такого явного выражения фюрером своих ближайших намерений, кабинет Чемберлена продолжал выжидать. Не спешил с ответом на советские предложения.

Обеспокоенное опасным равнодушием западных демократий, их вопиюще безучастной позицией, приближавшей Европу к катастрофе, руководство СССР сочло необходимым сменить главу НКИД. 3 мая ПБ приняло решение «1. удовлетворить просьбу т. Литвинова и освободить его от обязанностей наркома иностранных дел. 2. назначить председателя Совнаркома т. Молотова наркомом иностранных дел». Видимо, узкое руководство полагало, что данная мера позволит повысить уровень все еще ожидаемых переговоров, а это в свою очередь ускорит заключение договора, единственно могущего предотвратить войну. Заодно в НКИД, для обеспечения большей секретности его работы в столь ответственный момент, направили из НКВД заместителем наркома В. Г. Деканозова и заменили заведующих отделами кадров, шифровального, дипсвязи, политического архива и начальника охраны наркомата. Сочло ПБ необходимым и извлечь из забвения С. А. Лозовского, прозябавшего два года в роли директора государственного издательства художественной литературы. Использовать его богатый опыт международника, приобретенный в 1921–1937 годах на посту генерального секретаря Профинтерна, и 11 мая назначило Соломона Абрамовича заместителем наркома иностранных дел[144]144
  РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 1009, л. 18–19, 27, 35.


[Закрыть].

Радикальные изменения в руководстве советского внешне-политического ведомства не оказались неожиданностью для дипломатического корпуса в Москве. Во всяком случае, еще 22 февраля поверенный в делах США А. Кирк сообщил в Вашингтон: «Влияние Литвинова упало настолько, что это может означать смену народного комиссара иностранных дел»[145]145
  Цит. по: Розанов Г. Л. Сталин – Гитлер. 1939–1941. М., 1991, с. 59.


[Закрыть]. Но не эти перемены, а все усилившаяся критика в парламенте позиции Чемберлена вынудила британский МИД 8 мая дать, наконец, ответ Москве. Ответ более чем уклончивый и неопределенный. Советскому Союзу любезно предоставлялось право «оказать немедленное содействие» Великобритании, Франции, а также и получившей 31 марта с их стороны односторонние гарантии Польше, но только в том случае, «если оно будет желательным». В то же время ни о какой поддержке СССР, подвергшемуся бы агрессии, речи просто не было. Британскую ноту можно было рассматривать как откровенную отписку еще и потому, что Польша и Румыния к этому времени уже категорически отклонили любые гарантии со стороны своего восточного соседа, полностью исключили саму их возможность.

Такой поворот в заочных, пока еще только в вице обмена посланиями, «переговорах», точнее – отсутствие новизны в позиции западных демократий, вынудил Молотова предпринять более решительные действия. 14 мая Лондону и Парижу была направлена новая нота, содержание которой Вячеславу Михайловичу пришлось почти дословно повторить 31 мая на заседании третьей сессии ВС СССР. Той самой сессии, которая утвердила и преобразование ряда наркоматов, в том числе – оборонной промышленности, и увеличение военных расходов до 50 % годового бюджета.

Выступая в Кремле перед депутатами, зная, что его речь транслируется по радио, а на следующий день будет опубликована всеми газетами страны и потому обращаясь скорее к мировой общественности, Молотов сделал достоянием гласности содержание последней советской ноты западным странам. Для того, заявил он, чтобы создать дееспособный «фронт миролюбивых государств против наступающей агрессии», «необходимо, как минимум, три условия: заключение между Англией, Францией и СССР эффективного пакта взаимопомощи против агрессии, имеющий исключительно оборонительный характер; гарантирование со стороны Англии, Франции и СССР государств Центральной и Восточной Европы, включая в их число все без исключения пограничные с СССР европейские страны от нападения агрессоров; заключение конкретного соглашения Англии, Франции и СССР о формах и размерах немедленной и эффективной помощи»[146]146
  История внешней политики СССР, т. 1, с. 364–365; Правда, 1939, 1 июня.


[Закрыть].

Речь Молотова вместе с тем явилась и ответом на выступление Чемберлена 19 мая в палате общин во время острых дебатов по все тому же вопросу – заключать или нет с Советским Союзом договор о сотрудничестве. Британский премьер так сформулировал свою позицию: «Если нам удастся разработать метод, с помощью которого мы сможем заручиться сотрудничеством и помощью Советского Союза в деле создания такого фронта мира, мы будем это приветствовать, мы хотим этого, мы считаем это ценным. Утверждение, будто мы презираем помощь Советского Союза, ни на чем не основано».

Но оправдание Невилла Чемберлена не смогло убедить ни его противников, лейбористов, ни сторонников, консерваторов. Легко уличил коллегу по партии в абсолютном нежелании действовать даже Черчилль. «Если вы, – сказал он, – готовы стать союзниками России во время войны, во время величайшего испытания, великого случая проявить себя для всех, если вы готовы объединиться с Россией в защите Польши, которую вы гарантировали, а также в защите Румынии, то почему вы не хотите стать союзником России сейчас, когда этим самым вы, может быть, предотвратите войну? Мне непонятны все эти тонкости дипломатии и проволочки. Если случится самое худшее, вы все равно окажетесь вместе с ними… Если правительство его величества… отклонит и отбросит необходимую помощь России и таким образом вовлечет нас наихудшим путем в наихудшую из всех войн, оно плохо оправдает доверие…»[147]147
  Черчилль У. Указ. соч., с. 169–171.


[Закрыть].

Прозорливо обрисовывая будущее и потому настаивая на союзе с СССР, Черчилль даже не мог предположить, что произойдет в самые ближайшие дни. Что и вынудит, помимо всего прочего, Молотова столь настойчиво, вновь и вновь взывать к Западу. 22 мая министры иностранных дел Германии и Италии, Риббентроп и Чиано, подписали так называемый Стальной пакт – договор, в соответствии с которым обязались «совместными усилиями выступать за обеспечение своего жизненного пространства». Ну а какими будут методы такого «обеспечения», они только что продемонстрировали в Чехословакии и Албании. Лишь после официального оформления агрессивного пакта Берлин – Рим, Чемберлену пришлось дать положительный ответ на предложение Москвы. Согласиться начать прямые переговоры об оказании сопротивления Германии и Италии в Европе, но лишь на основе старых, явно не отвечающих реальным условиям, процедур, когда-то выработанных Лигой наций. И вновь Молотову пришлось на встрече 27 мая с британским послом и французским поверенным в делах категорически заявлять: «Участвовать только в переговорах о пакте, целей которого СССР не знает, советское правительство не намерено»[148]148
  История внешней политики СССР, т. 1, с. 366.


[Закрыть].

Между тем западные демократии все больше и больше утрачивали еще сохранявшуюся возможность как-то повлиять на развитие ситуации. Пока они невозмутимо обдумывали «методы» сотрудничества с СССР, Германия успела заключить собственные пакты о ненападении: с Данией – 31 мая, Эстонией и Латвией – 7 июня. А Лондон и Париж лишь к 13 июня сумели договориться о своих общих замечаниях на предложения Москвы. И вновь свели их к тому, чтобы ни в коем случае не брать на себя никаких обязательств в случае агрессии против СССР, а также Финляндии, Эстонии и Латвии. Но при этом захотели обязать СССР оказывать потребную им помощь при нападении Германии на Польшу, Румынию, Грецию, Турцию и даже Бельгию. Принудили Кремль к единственно возможному для него ответу в затянувшемся диалоге, которому не видно было конца – правительство СССР «не может примириться с унизительным для Советского Союза неравным положением, в которое оно при этом попадает».

Столь же пренебрежительным оказалось и последующее решение Чемберлена. Получив приглашение Молотова министру иностранных дел Галифаксу приехать в Москву для выработки и подписания пакта о сотрудничестве, британский премьер фактически отклонил его. Отказал он и Антони Идену, ранее уже ведшему переговоры со Сталиным и потому выразившему настойчивое желание содействовать быстрейшему заключению трехстороннего договора[149]149
  Джеймс Р. Антони Иден (на англ. яз.). Лондон, 1987, с. 217–218.


[Закрыть]. В советскую столицу был направлен рядовой чиновник Форейн оффис У. Стрэнг, что в очередной раз раскрывало подлинное, негативное отношение британского правительства к совместному с СССР сдерживанию агрессоров.

Положение же Советского Союза тем временем оказалось как никогда тяжелым. Не просто сложным, а чрезвычайно опасным, непосредственно угрожающим национальным интересам и требующим незамедлительного принятия окончательного решения. Еще в конце мая японские войска возобновили провокации, только на этот раз вторглись не в пределы СССР, а на территорию Монголии, где в соответствии с договором от 12 марта 1936 года об оказании ей помощи от внешней угрозы располагались части Красной Армии. Отдельные, поначалу незначительные пограничные столкновения в районе реки Халхин-Гол к концу июня переросли уже в настоящий локальный конфликт, в котором с обеих сторон участвовали пехотные и кавалерийские дивизии, сотни самолетов, сотни танков.

Памятуя о сути, направленности антикоминтерновского пакта Германии и Японии, к которому в 1937 году присоединилась Италия, а в начале 1939 года – Манчжоу-го, Венгрия и Испания, советское руководство обязано было предполагать самое худшее – войну одновременно в Европе и на Дальнем Востоке. Только поэтому Кремлю пришлось пойти на крайнюю меру. Попытаться оказать максимально возможное давление на западные демократии с тем, чтобы вынудить их ускорить заключение договора о совместном отражении агрессоров. 29 июня в «Правде» была опубликована статья А. А. Жданова, что недвусмысленно свидетельствовало – она выражает мнение всего узкого руководства СССР, под весьма красноречивым, категорическим заголовком: «Английское и французское правительства не хотят договора с Советским Союзом на основе равенства». По содержанию же статья повторяла все предложения, высказывавшиеся ранее Москвой при обмене посланиями с Лондоном и Парижем. Заставляла потому последних как-то отреагировать. Дать, наконец, прямой ответ, сообщить о своих истинных намерениях и планах.

В тот же день, но уже другой член узкого руководства, Молотов, направил в Берлин телеграмму поверенному в делах Г. А. Астахову, ведшему вялотекущие переговоры о возобновлении советско-германского торгово-экономического соглашения, срок которого незадолго перед тем истек. Вячеслав Михайлович предложил Астахову устно уведомить германский МИД о том, что «между СССР и Германией, конечно при улучшении экономических отношений, могут улучшиться и политические отношения… Но только немцы могут сказать, в чем конкретно должно выразиться улучшение политических отношений»[150]150
  Цит. по: Розанов Г. Л. Указ. соч., с. 77.


[Закрыть]. Подобным, традиционным для дипломатии способом зондажа, Кремль пытался обезопасить себя на тот случай, если переговоры с Лондоном и Парижем закончатся ничем, а боевые действия на Халхин-Голе перерастут в настоящую войну. Попытался найти выход из того тупика, в котором Советский Союз оказался по вине Чемберлена. Обеспечить любым способом безопасность страны, не готовой еще, ибо Кремль знал это как никто другой, к серьезным вооруженным столкновениям, да к тому же на два фронта. Попытался и продемонстрировать Великобритании, Франции, так как возможные переговоры в Берлине никто не собирался скрывать, да и не мог бы того сделать, что у СССР есть не один, а два варианта решения, возможность выбора между ними. И добился искомого.

2 августа Риббентроп заметил Астахову, что его страна стремится строить отношения с Советским Союзом на принципах равенства. На следующий день посол Германии в Москве Шуленбург во время беседы с Молотовым пошел еще дальше. Отметил: «Жизненным интересам СССР в Прибалтийских странах Германия мешать не будет. Что касается германской позиции в отношении Польши, то Германия не намерена предпринимать что-либо, противоречащее интересам СССР». Однако Вячеслав Михайлович, удостоверившись, что Гитлер не только пытается всячески избежать войны на два фронта, но и готов ради того пойти на определенные уступки на Востоке, не стал торопиться с окончательным ответом. Даже преднамеренно уклонился от него, сказав Шуленбургу, что советское правительство не желает отказываться от соглашения с Лондоном и Парижем. «Оставаясь верным своей последовательной миролюбивой политике, – уточнил свою мысль Молотов, – СССР пойдет только на чисто оборонительное соглашение против агрессии. Такое соглашение будет действовать только в случае нападения на СССР или на страны, к судьбе которых СССР не может относиться равнодушно»[151]151
  Там же, с. 79.


[Закрыть]. Жребий все еще не был брошен. И 3 августа 1939 года, всего за месяц до начала второй мировой войны, руководство Советского Союза продолжало склоняться к союзу с западными демократиями.

Демонстрация Кремлем самой возможности изменить внешнеполитический курс и ориентацию сделала свое дело. Великобритания и Франция, казалось, откликнулись на советское предложение, изложенное в ноте от 23 июля о незамедлительном начале переговоров для срочного заключения трехсторонней военной конвенции. 5 августа делегация двух стран, возглавляемая британским адмиралом Р. Даксом, начальником военно-морской базы в Портсмуте, и французским генералом Ж. Думенком, отбыла в СССР. Избрала, правда, не самый быстрый способ передвижения – по морю до Ленинграда, и прибыла в советскую столицу лишь 11 августа. Повторяя уже раз сработавший способ давления, Молотов в тот же день дал указание Астахову сообщить германскому МИДу, что Советский Союз заинтересован в возобновлении торгового соглашения и обсуждении польского вопроса, но при соблюдении непременного условия – переговоры должны происходить только в Москве. Вячеслав Михайлович, как можно предположить, надеялся, что одновременное пребывание двух соперничающих сторон позволит ему управлять событиями. Заставит обе стороны пойти на уступки – на быстрое заключение и оборонительного пакта с Великобританией и Францией, и торгово-экономического с Германией, заодно вынудив последнюю отказаться от своих агрессивных намерений хотя бы на ближайшее время по отношению к СССР и его слабым, по сути беззащитным соседям вдоль западной границы.

Однако уже 12 августа, с открытием англо-советских переговоров, на которых хозяев места встречи представляли нарком обороны К. Е. Ворошилов и начальник генерального штаба Б. М. Шапошников, обнаружилось слишком многое весьма неожиданное и неблагоприятное для Кремля. Лондон и Париж не только назначили руководителями своих делегаций лиц, занимающих более чем второстепенные посты, но и не наделили их соответствующими полномочиями для подписания военной конвенции в том случае, если она все же будет выработана. Лондон и Париж так же не нашли и разрешения ключевой проблемы – как именно Красная Армия должна вести боевые действия против вермахта, если граница между СССР и Германией отсутствует, а расположенные между ними Польша и Румыния категорически отказываются пропустить советские войска на свою территорию.

15 августа, когда безрезультативность трехсторонних переговоров стала очевидной, Шуленбург по своей инициативе посетил Молотова и зачитал ему послание Риббентропа, в котором сообщалось о его готовности нанести визит в Москву с тем, чтобы изложить в деталях предположения германского правительства. Но Вячеслав Михайлович вновь не стал ускорять события. Предложил послу «провести подготовку определенных вопросов для того, чтобы принимать решения, а не просто вести переговоры». К примеру, о готовности Германии заключить договор о ненападении, о возможности предоставления совместных гарантий прибалтийским странам, а кроме того – о возможном воздействии на союзника Германии, Японию, для нормализации отношений и на Дальнем Востоке. Через день Шуленбург передал Молотову ответы своего шефа по всем обозначенным вопросам, притом ответы только положительные. И все же приглашения Риббентропу пока не последовало. Узкое руководство СССР все еще продолжало надеяться на благополучный исход переговоров с англо-французской делегацией. Только 19 августа, когда окончательно проявилась бессмысленность надежд на военную конвенцию с Лондоном и Парижем, Кремль был вынужден сделать отнюдь не самый желаемый, откровенно вынужденный выбор – принять Риббентропа, но не раньше, чем через неделю, и лишь после публикации в прессе сообщения о заключении торгово-кредитного соглашения[152]152
  Там же, с. 87, 89.


[Закрыть].