Текст книги "Тайны Кремля
Сталин, Молотов, Берия, Маленков"

Автор книги: Юрий Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 50 страниц)

Лишь теперь, после пленума, на котором впервые обозначилось очередное по составу ядро власти, на этот раз «четверка» – Маленков, Берия, Молотов, Хрущев, после сессии, утвердившей правительство в составе 28 человек, и стало возможным завершить то, что начал делать «триумвират». Формирование коллегий укрупненных министерств, создание их внутренних структур, утверждение в должностях руководителей подразделений как в центральном аппарате, так и на местах – в союзных республиках, краях и областях. Осуществление всего этого проводилось с 15 марта – как постановления СМ СССР, а с 17 марта – президиума и возобновившего в тот день свою работу Секретариата ЦК.

С каждой неделей, с каждым назначением и решением позиции и интересы членов «четверки» расходились все больше и больше. Единственно общим для них оставалось одно: стремление прекратить войну в Корее. Та цель, которую наметили Маленков, Берия и Булганин еще весной 1951 года, против которой не возражали теперь Молотов и Хрущев.

Для троих из «четверки» мир на Дальнем Востоке позволял выйти из того тупика, в котором оказались оба блока. Для одного, Маленкова – несоизмеримо большее: решение первой из многих промежуточных задач при проведении в жизнь своего курса. Того самого, который он на сессии советского парламента изложил в новом, более конкретном варианте. «В настоящее время, – заявил Георгий Максимилианович, – нет такого спорного или нерешенного вопроса, который не мог бы быть разрешен мирным путем на основе взаимной договоренности заинтересованных сторон. Это касается наших отношений со всеми государствами, в том числе и наших отношений с Соединенными Штатами Америки»[791]791
  Там же.


[Закрыть].

Более ясно призвать США к переговорам было невозможно. Уверенность же Маленкову в том, что разрядка не только необходима всем, но и возможна, придало только что произошедшее событие. 12 марта посол Великобритании в Москве А. Гайскон по своей инициативе посетил Молотова и за буквально пятиминутную беседу сумел сообщить чрезвычайно важное. Выражая отнюдь не свое, а министра иностранных дел Идена, а может быть и премьер-министра Уинстона Черчилля мнение, сказал, «что он сможет оказать помощь в деле ослабления напряженности отношений между двумя странами»[792]792
  ЦХСД, ф. 5, оп. 30, д. 32, л. 7.


[Закрыть].

И все же, опасаясь возможной негативной реакции США, советское правительство отказалось от весьма выгодной с пропагандистской точки зрения роли инициатора мирного процесса. Право сделать первый ход предоставило союзникам, да и то на уровне командующих северо-корейской армией и китайских «добровольцев».

28 марта Ким Ир Сен и Пын Дехуай неожиданно сочли необходимым все-таки ответить согласием на предложение, направленное им еще месяц назад главнокомандующим объединенными силами ООН в Корее генералом Марком Кларком. На то самое, в котором предлагалось провести скромную, чисто гуманную и ни к чему не обязывающую акцию – обмен ранеными и больными военнопленными. Казалось, на этом можно было бы и ограничиться, не торопить развитие событий. Однако для того, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в конечной цели коммунистического блока, переписку военачальников тотчас же подкрепили и вполне официально, на государственном у ровне.

30 марта министр иностранных дел КНР Чжоу Энлай призвал обе воюющие стороны «приступить к поискам полного решения вопроса о военнопленных». В тот же день и Ким Ир Сен, на этот раз как премьер-министр КНДР, развил инициативу. Предложил возобновить в Паньмыньчжоне прерванные полгода назад переговоры, но не ограничивать их важной, однако частной проблемой, а сосредоточить внимание на главном – «немедленном прекращении войны в Корее»[793]793
  Правда. 1953, 1 апреля.


[Закрыть].

После того, как в Москве стало известно о согласии Кларка направить делегацию в Паньмыньчжон, с далеко идущим по смыслу заявлением выступил Молотов. Он не только приветствовал намеченную встречу двух сторон – «Советское правительство выражает свою полную солидарность с этим благородным актом правительства КНР и правительства КНДР и не сомневается в том, что этот акт получит горячую поддержку со стороны народов всего мира». Счел он теперь возможным объявить и о решающем: «Советское правительство выражает уверенность, что это предложение будет правильно понято правительством Соединенных Штатов Америки. Советское правительство неизменно поддерживало все шаги, направленные на установление перемирия и на прекращении войны в Корее»[794]794
  Там же, 2 апреля.


[Закрыть].

Столь однозначно выраженную позицию СССР по самой острой, хотя и одной из многих нерешенных международных проблем, Запад не мог рассматривать без учета выступлений Маленкова 9 и 15 марта. Должен был признать, что в отношениях между блоками действительно наметилась новая эра. И чтобы окончательно убедиться в том, проверить, насколько далеко Кремль готов идти по пути переговоров, применил старую, испытанную многократно дипломатическую тактику зондажа.

Первым начал действовать министр иностранных дел Великобритании Иден. Воспользовавшись благоприятно выглядевшей ситуацией, он обратился к Молотову за содействием в освобождении нескольких британских подданных, случайно оказавшихся в зоне боевых действий в первые дни войны и интернированных в Северной Корее. Кремлевское руководство с пониманием отнеслось к такой просьбе, и вскоре все британцы (небезынтересно, среди них находился и будущий известный советский разведчик Чарлз Блейк) оказались в Москве. 11 апреля посол Гайскон в очередной раз посетил Молотова. Формальной причиной визита явилась необходимость передать личное послание Идена, которое он только что доставил из Лондона. Вместе с тем Гайскон устно сообщил и оценку главы Форейн оффис развития событий. «Иден неоднократно подчеркивал, – отметил посол, – свое стремление к улучшению отношений с Советским Союзом, которое, по его мнению, также наблюдается и с Вашей стороны. Способ достижения этого Иден видит в разрешении сначала небольших проблем в наших отношениях». И к тем вполне приемлемым проблемам, нуждавшимся в решении и о которых и шла речь в послании, добавил еще одну. Просьбу вывезти бывших интернированных самолетом королевских ВВС. Иными словами, разрешить посадку и взлет в столице СССР британского военного самолета. Согласие на это Молотов дал сразу же[795]795
  ЦХСД, ф. 5, оп. 30, д. 32, л. 13–17, 24.


[Закрыть].

Сходную позицию выжидания занял и Дуайт Эйзенхауэр. 16 апреля в вашингтонском отеле «Статлер», на традиционном заседании Американского общества редакторов газет, он выступил с речью «Шанс для мира». В ней, ставшей своеобразным ответом Маленкову, президент США выразил и свой взгляд на происшедшие за последнее время перемены, и связанные с ними свои ожидания.

«Теперь к власти в Советском Союзе пришло новое руководство, – сказал в частности Эйзенхауэр. – Его связи с прошлым, какими сильными они ни были, не могут полностью связать его. Его будущее в значительной мере зависит от него самого. Новое советское руководство имеет сейчас драгоценную возможность осознать вместе с остальным миром, какая создалась ответственность, и помочь повернуть ход истории.

Сделает ли оно это? Мы еще этого не знаем. Недавние заявления и жесты советских руководителей в известной мере показывают, что они, быть может, признают возможность этого момента.

Мы приветствуем каждый честный акт мира. Нас не интересует одна лишь риторика. Нас интересует только искренность миролюбивой цели, подкрепленная делом. Возможности для таких дел многочисленны…»

На том и кончалось все сходство, вся общность позиций Эйзенхауэра и Идена. В отличие от последнего, президент США счел возможным для себя оговорить как непременное предварительное условие, бесспорное доказательство миролюбия советского правительства разрешение не частных вопросов двухсторонних отношений, а глобальных проблем, что зависело не только от воли Кремля, его устремлений.

Среди «конкретных дел» Эйзенхауэр назвал такие, завершения которых добивалась, и притом весьма давно, именно Москва, а не Вашингтон: подготовка мирных договоров с Австрией и единой Германией; органически связанное с ними освобождение немецких военнопленных, все еще остававшихся в СССР; заключение «почетного перемирия» в Корее. Вместе с тем, почему-то от советского руководства потребовал президент США и то, к чему Кремль тогда еще не имел ни малейшего отношения – «прекращения прямых и косвенных посягательств на безопасность Индокитая и Малайи». Наконец, даже вышел за допустимые рамки межгосударственных отношений, возжелав, чтобы Советский Союз обеспечил «полную независимость народов Восточной Европы».

В обмен на уступки со стороны СССР по этим пунктам, Эйзенхауэр готов был заключить соглашение об ограничении вооружений и по контролю за производством ядерной энергии, чтобы обеспечить «запрет ядерного оружия»[796]796
  Правда. 1953, 25 апреля.


[Закрыть].

Познакомившись с подобным текстом, даже неискушенный в вопросах международных отношений человек понимал: речь все еще ведется с позиции силы. Программа американского президента более напоминает ультиматум поверженному противнику, нежели конструктивный и равноправный диалог. И все же советское руководство, решившее любой ценой добиться разрядки, не только не отказалось от миролюбивого курса, но и продолжало подтверждать верность ему.

20 апреля, при вручении верительных грамот новым послом США в Москве Чарлзом Э. Боленом, Ворошилов многозначительно подчеркнул: «советская внешняя политика является политикой мира и зиждется на неукоснительном соблюдении договоров и соглашений, заключенных Советским Союзом с другими государствами»; выразил уверенность, что «все вопросы, требующие урегулирования между Соединенными Штатами Америки и Союзом Советских Социалистических Республик могут быть разрешены дружественным образом»[797]797
  Там же, 21 апреля.


[Закрыть].

22 апреля все советские газеты опубликовали принятые неделей раньше президиумом ЦК «Призывы к 1 мая». Первой в них шла традиционная, обязательная именно как начало, здравица в честь самого праздника трудящихся. Второе же место занимал призыв в формулировке Маленкова: «Нет такого спорного или нерешенного вопроса, который не мог бы быть разрешен мирным путем на основе взаимной договоренности заинтересованных сторон».

1 мая, выступая с речью перед началом военного парада, то же положение повторил и Булганин: «Что касается внешней политики, то наше правительство, как известно из его официальных заявлений, считает, что при доброй воле и разумном подходе все международные разногласия могли бы быть разрешены мирным путем»[798]798
  Там же, 2 мая.


[Закрыть].

Наконец, о твердой решимости кремлевского руководства придерживаться избранного курса несмотря ни на что, говорили и чисто пропагандистские меры.

25 апреля «Правда» на третьей полосе опубликовала полный, без каких-либо купюр, текст речи Эйзенхауэра. Пошла на это, не побоявшись откровенно антисоветских выпадов, содержавшихся в ней. В предпосланной же речи редакционной статье, а точнее официозном комментарии «К выступлению президента Эйзенхауэра», занявшем всю первую полосу, пункт за пунктом отвечала на все предложения и обвинения, содержавшиеся в ней. Сумела продемонстрировать советской общественности, да и не только ей, всю надуманность позиции главы американской администрации, предвзятость подходов, ложность оценок. Но завершалась статья «Правды» не сожалением о невозможности равноправного диалога, а обратным:

«Как известно, советские руководители свой призыв к мирному урегулированию международных проблем не связывают ни с какими предварительными требованиями к США или к другим странам, примкнувшим или не примкнувшим к англо-американскому блоку. Значит ли это, что у советской стороны нет никаких претензий? Конечно, не значит. Несмотря на это, советские руководители будут приветствовать любой шаг правительства США или правительства любой другой страны, если это будет направлено на дружественное урегулирование спорных вопросов. Это свидетельствует о готовности советской стороны к серьезному деловому обсуждению соответствующих проблем как путем прямых переговоров, так и, в необходимых случаях, в рамках ООН».

Своеобразным подведением первых итогов обмена мнений о возможности и путях достижения разрядки стало выступление Черчилля в палате общин 11 мая. В отличие от Эйзенхауэра, премьер Великобритании избегал пропагандистской риторики, выдвижения явно неприемлемых для СССР требований. В то же время сразу же обозначил рамки и темы возможных переговоров. Главным сделал заключение мира в Корее, оговорив при том, что «в данный момент я был бы весьма доволен даже перемирием или прекращением огня». На столь же реалистических позициях он остался и при оценке перспектив решения европейских проблем.

«Каким бы сильным ни было наше желание достигнуть дружественного урегулирования с Советской Россией, – твердо заявил Черчилль, – или даже лучшего модус вивенди, мы никоим образом не намерены отказаться от выполнения обязательств, которые мы взяли на себя по отношению к Западной Германии». Но вместе с тем продемонстрировал возможность компромисса даже и тут: «Я не верю, что серьезнейшая проблема совмещения безопасности России со свободой и безопасностью Западной Европы неразрешима».

Столь же прагматично подошел британский премьер и к самому поиску сближения с СССР. «Было бы ошибкой, – признал он, – пытаться сделать слишком подробные наметки и ожидать, что серьезные кардинальные вопросы, разобщающие коммунистическую и некоммунистическую части мира, могут быть урегулированы одним махом, при помощи одного всеобъемлющего мира… Не следует пренебрегать решением отдельных проблем по частям». «Я очень хочу, – добавил Черчилль, – чтобы ничто в изложении внешней политики держав НАТО не помешало и не лишило силы то, что, быть может, является глубоким изменением чувств русских. Мы все желаем, чтобы русский народ занял подобающее ему видное место в международных делах, не испытывая тревоги насчет своей безопасности». И как первый практический шаг для достижения общих целей, предложил созвать «без долгих отлагательств» «конференцию в самых высших сферах между ведущими державами»[799]799
  Там же, 14 мая.


[Закрыть].

Несколько дней спустя столь неожиданное, но вместе с тем и многообещающее предложение Черчилля поддержали во Франции – в комиссии по иностранным делам Национального собрания.

Первая же реакция США последовала значительно позже, 21 мая. Эйзенхауэр, не без основания опасаясь усиления «бунта Европы» – сопротивления некоторых стран-участниц НАТО американскому плану вооружения ФРГ, высказал мнение, что в подобном вопросе торопиться нельзя. А для начала следует провести совещание лидеров лишь трех, западных держав, чтобы согласовать их позиции перед грядущей конференцией с советским руководителем.

Теперь становилось очевидным, что несмотря ни на что призыв СССР к переговорам, впервые – в декабре 1952 года – изложенный в воззвании и обращении Венского конгресса народов в защиту мира[800]800
  Литературная газета. 1952, 23 декабря.


[Закрыть] медленно, но все же находит понимание и отклик. И его общая формулировка, позднее дословно повторенная Маленковым – «нет таких разногласий между государствами, которые не могли бы быть решены путем переговоров», и конкретные предложения – о прекращении войны в Корее, о встрече лидеров пяти великих держав, включая КНР. Потому-то, даже после весьма сдержанного заявления Эйзенхауэра, в «Правде» 24 мая опубликовали очередную обширную, на всю первую полосу, лишь по форме редакционную статью «К современному международному положению». Откровенно выражая взгляд Кремля, она по смыслу сводилась к одной четкой фразе: «Советский Союз всегда готов с полной серьезностью и добросовестностью рассмотреть любые предложения, направленные на обеспечение мира и возможно более широких экономических и культурных связей между государствами».

Это был однозначный ответ и на выступления Черчилля, Эйзенхауэра, и на любые решения трех лидеров, которым еще только предстояло собраться – в декабре, на Бермудских островах.

Тем временем без какой-либо задержки или промедления решался самый острый, самый болезненный для мирового сообщества вопрос – корейский. Еще 26 апреля в Паньмыньчжоне возобновились переговоры. Спустя всего месяц удалось максимально сблизить позиции обеих сторон, а потому уже 8 июня подписать соглашение об обмене военнопленными, и 27 июля – о перемирии.

Не дожидаясь саммита советское руководство начало форсировать разрешение и второй, столь же важной международной проблемы – германской. Ни в малейшей степени не отступая от прежней, изначальной позиции – создать единую, демократическую, вооруженную, но нейтральную Германию, из которой тотчас после подписания мирного договора будут выведены все оккупационные войска, начали кардинально менять форму присутствия там СССР. 29 мая ликвидировало Советскую контрольную комиссию, а главнокомандующего избавили от необходимости заниматься гражданскими делами. Эти вопросы передали в ведение В. С. Семенова, должность которого отныне стала называться не политический советник СКК, а верховный комиссар. Чуть позже, 5 июня, аналогичные меры провели и в Австрии, где, правда, спустя всего неделю И. И. Ильичева, верховного комиссара, возвели в ранг посла[801]801
  Правда. 1953, 29 мая, 7 и 12 июня.


[Закрыть]. Наконец, 26 июня СССР официально объявил о досрочном освобождении и возвращении на родину немецких военнопленных[802]802
  Отношения СССР с ГДР… с. 268–269.


[Закрыть].

По мере проведения в жизнь новой внешнеполитической доктрины, Молотов чувствовал себя все более уверенным и потому в середине апреля начал восстанавливать свои позиции в МИДе. Немалую роль в том сыграл отъезд Вышинского в Нью-Йорк, где ему предстояло представлять СССР в ООН – главного соперника не приходилось больше опасаться. За две недели Вячеславу Михайловичу удалось добиться многого. Отправки Малика послом в Лондон, утверждения возвращенного в Москву Громыко первым заместителем министра, а так и не уехавшего в Пекин В. В. Кузнецова – вторым. Избавления от ставшего вдруг ненужным В. Н. Павлова, бывшего переводчика Сталина, которого «спихнул» главным редактором издательства на иностранных языках. Замены посла в Париже А. П. Павлова на С. А. Виноградова, побывавшего вместе с Вячеславом Михайловичем в опале. Назначения на ключевые посты в МИДе, заведующими отделами, хорошо знакомых ему по совместной работе прежде А. А. Соболева (страны Америки), Н. Т. Федоренко (страны Дальнего Востока), Г. М. Пушкина (сначала страны Среднего и Ближнего Востока, а вскоре – 3-й европейский отдел), Г. Т. Зайцева (страны Среднего и Ближнего Востока)[803]803
  ЦХСД, ф. 4, оп. 9, д. 391, л. 17; д. 394, л. 105.


[Закрыть].

Тем временем начали происходить, все настойчивее заявляя о себе, серьезные сдвиги в идеологии.

Начиная с 6 марта 1953 года все материалы отечественных средств массовой информации в той или иной степени посвящались Сталину. Сообщали о его состоянии, потом о смерти. И о его величайшем значении в жизни СССР, советского народа, прогрессивного человечества. Всего мира. Искренние слова любви к Сталину находили руководители коммунистических и рабочих партий – Берут и Готвальд, Ракоши и Грозу, Мао и Ким, иные. Проникновенно писали о покойном вожде Эренбург и Твардовский, Фадеев и Симонов, многие, очень многие другие.

В те же дни все кинотеатры страны чуть ли непрерывно демонстрировали хронику, свидетельствовавшую о всеобщей скорби. Показывали многотысячные колонны людей, шедших к Дому союзов, чтобы отдать последний долг Сталину. Показывали многотысячные митинги, состоявшиеся в момент похорон во всех городах и селах страны. Всякий раз запечатлевали неподдельное горе, слезы на глазах…

И вдруг, как по мановению волшебной палочки, все изменилось. С 19 марта ни газеты, ни журналы больше не писали о Сталине. Контраст оказался столь сильным, что в адрес ЦК пошел поток писем студентов и рабочих, пенсионеров и военнослужащих, коммунистов и беспартийных, требовавших объяснить им странную метаморфозу. Развеять их недоумение, даже обиду. Но ЦК молчало. Вернее, продолжало тихо, но активно действовать, отнюдь не разглашая своих мотивов, целей. Скрывало их даже от партократии. От тех, кто оказался в полной растерянности и вынужден был лишь догадываться – куда повеял ветер.

Одним из первых ощутил изменение ситуации А. Н. Шелепин. Тогда – лидер комсомола, а в будущем – глава КГБ. Торопясь «отметиться», он 26 марта предложил президиуму ЦК партии переименовать возглавляемый им союз молодежи. Ленинский – в ленинско-сталинский, ВЛКСМ – в ВЛСКСМ. А заодно и «Комсомольскую правду», назвав ее «Сталинской сменой»[804]804
  Там же, ф. 5, оп. 30, д. 38, л. 33.


[Закрыть]. Но ответ на свою записку Шелепин не получил. Только потому, скорее всего, и понял, что замена Н. А. Михайлова на посту секретаря ЦК по идеологии П. Н. Поспеловым далеко не формальная акция.

Четыре дня спустя с той же проблемой столкнулся руководитель ТАСС с 1944 года Н. Г. Пальгунов. Направил на утверждение Поспелову материал, который предполагалось разослать для публикации во всех газетах страны. Вроде бы безобидный, чисто «календарного» характера. Посвященный 50-летию создания Сталиным Кавказского союза РСДРП. На следующий же день получил странный ответ – распространение данной статьи нежелательно[805]805
  Там же, д. 9, л. 14.


[Закрыть].

11 апреля в схожем положения оказался человек, весьма далекий от идеологических вопросов – министр финансов СССР А. Г. Зверев. В полном соответствии с существовавшими правилами он представил на утверждение президиума ЦК проект своего доклада о бюджете на 1953 год, который ему надлежало сделать на очередной сессий ВС СССР. Министр ожидал замечания по сути: по величине расходной и доходной частей, по распределению средств между министерствами. И получил их. Должен был решительно изменить сам принцип финансирования экономики. Большую часть денег снять с тяжелой индустрии, оборонной промышленности, направить их на сельское хозяйство, легкую промышленность[806]806
  Там же, д. 12, л. 36–51, 107–129.


[Закрыть]. А также должен был уяснить по замечаниям, что доклад придется переписать и по другой причине. В нем не следует больше цитировать Сталина, опираться на его «эпохальный» труд, увидевший свет менее года назад – «Экономические проблемы социализма в СССР».

Подобные вопросы в те мартовско-апрельские дни стали возникать на среднем уровне власти все чаще и чаще. Ситуация все настойчивее требовала определенности. Четких, ясных указаний. Для всех или хотя бы для узкого круга партфункционеров. И Маленков решился на крайнюю меру. Предложил созвать незамедлительно, в апреле, еще один внеочередной Пленум ЦК. На нем же обсудить самую важную, по его мнению, проблему – о культе личности Сталина.

Подготовил проект своего выступления. До предела краткий, практически тезисный, чтобы развернуть его в зависимости от хода дискуссии:

«Товарищи! По поручению президиума ЦК КПСС считаю необходимым остановиться на одном важном принципиальном вопросе, имеющем большое значение для дела дальнейшего укрепления и сплочения руководства нашей партии и советского государства.

Я имею в виду вопрос о неверном, немарксистском понимании роли личности в истории, которое, надо прямо сказать, получило весьма широкое распространение у нас и в результате которого проводится вредная пропаганда культа личности. Нечего доказывать, что такой культ не имеет ничего общего с марксизмом и сам по себе является ничем иным как эсеровщиной.

Сила нашей партии и залог правильного руководства, важнейшее условие дальнейшего движения вперед, дальнейшего укрепления экономической и оборонной мощи нашего государства состоит в коллективности и монолитности руководства».

Составил Маленков и проект итогового документа Пленума:

«Руководствуясь этими принципиальными соображениями, президиум ЦК КПСС выносит на рассмотрение Пленума ЦК КПСС следующий проект решения:

„Центральный Комитет КПСС считает, что в нашей печатной и устной пропаганде имеют место ненормальности, выражающиеся в том, что наши пропагандисты сбиваются на немарксистское понимание роли личности в истории, на пропаганду культа личности.

В связи с этим Центральный Комитет КПСС признает необходимым осудить и решительно покончить с немарксистскими, по существу эсеровскими тенденциями в нашей пропаганде, идущими по линии пропаганды культа личности и умаления значения и роли сплоченного, монолитного, единого коллективного руководства и правительства“».

Предполагал же Георгий Максимилианович закончить выступление следующими словами: «Можно с уверенностью сказать, что такая линия недопущения культа личности и последовательное проведение принципа коллективного руководства обеспечит еще большую крепость и сплочение нашей партии, нашего руководства и выполнение стоящих перед нами исторических задач».

Затем, видимо, под влиянием самой первой и явно далеко не благожелательной реакции кого-то из членов президиума ЦК, Маленков внес довольно двусмысленную коррективу в оба документа. Обосновал критику культа личности пока прямо не названного Сталина, хотя в том ни у кого не могло возникнуть и тени сомнения, ссылкой на… того же Сталина. Приписал в конце второго абзаца текста выступления: «Многие из присутствующих знают, что т. Сталин не раз в этом духе высказывался и решительно осуждал немарксистское, эсеровское понимание роли личности в истории». И чуть иначе сформулированную, но однозначную по смыслу фразу Георгий Максимилианович добавил к первому абзацу проекта постановления[807]807
  РЦХИДНИ, ф. 83, оп. 1, д. 3, л. 26–29.


[Закрыть].

Вся сложность, даже деликатность акцентирования тогда, в апреле 1953 года, проблемы на имени Сталина ныне понятна. Слишком уж мало времени прошло с тех пор, как вождя славословили. Безудержно. Между двумя крайностями требовался люфт. Возможность для адаптации. Насторожить же должна была иная деталь обоих документов. Почему, говоря о культе личности, Маленков не обмолвился ни словом о массовых репрессиях 30-х годов. Однако такая интерпретация вопроса в те дни для высшего руководства не нуждалась в объяснении.

Зачем вспоминать о репрессиях, если с ними, во всяком случае с теми, которые непосредственно угрожали высшему эшелону власти, покончили в конце 1938 года. Да еще при прямом участии самого Маленкова, о чем очень многие знали. Помнили, что никто иной, как Георгий Максимилианович подготовил утвержденное Политбюро 20 сентября 1938 года постановление ЦК «Об учете, проверке и утверждении в ЦК ВКП(б) ответственных работников» наркомвнудела и других силовых наркоматов. Тот самый документ, который восстановил утраченный было контроль партии над НКВД. Позволил в значительной степени сменить его руководящие кадры начиная, разумеется, с самого Ежова. И вместе с тем неимоверно расширил права Маленкова и возглавляемого им отдела руководящих партийных органов. Передал в его ведение назначения на ответственные должности во всех без исключения союзных и республиканских наркоматах. Превратил, тем самым, Георгия Максимилиановича в некоего начальника отдела кадров страны.

Маленков был и в числе тех нескольких человек, кто задумал и подготовил еще более важное постановление, и позволившее восстановить стабильность в стране, внести в нее успокоение. Совместное, СНК СССР и ЦК ВКП(б), от 18 ноября 1938 года – «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». То самое, которое впервые официально признало гигантские масштабы, незаконность массовых репрессий, сфабрикованность многих «дел». Известно было узкому руководству и то, что Маленков явился одним из разработчиков еще одного совместного постановления. От 1 декабря 1938 года, «О порядке согласования арестов», позволившее наконец окончательно вывести из-под дамоклова меча всех членов правительства, партфункционеров в ранге секретаря обкома, крайкома и выше.

Скорее всего, Маленков и просто не хотел лишний раз напоминать обо всем том. Да и, наверное, опасался за результаты своих действий. Того, что на фоне реабилитации обвинявшихся по делам «кремлевских врачей», «мингрельскому», «грузинскому» лавры победителя увенчают в конце концов голову не его, а Берия. И что прямое упоминание о репрессиях неизбежно приведет к резкой конфронтации в президиуме ЦК, открытому противодействию остальных членов узкого руководства его инициативе из-за того, что все они в той или иной степени были причастны к «Большой чистке».

Возможно, заставило Маленкова не затрагивать вопрос о репрессиях и иное. Стремление прежде всего установить ответственность за возникновение культа личности в целом, и лишь потом – виновность за его конкретные проявления. В том числе и за преступления 30-х годов. В пользу именно такого объяснения свидетельствуют взгляды Маленкова на саму партию, ее место и роль в жизни страны, общества, сформировавшиеся еще до войны.

Действовать же именно в апреле Маленков начал далеко не случайно. Можно с большой долей уверенности утверждать, что к тому подвигла его казалось бы благоприятно сложившаяся ситуация. Озабоченность остальных членов узкого руководства прежде всего укреплением собственного положения на вершине власти. Предлагая им пойти на созыв пленума и осуждение культа личности в предельно мягкой форме, Маленков рассчитывал на взаимность. Благожелательную реакцию в ответ на уступки со своей стороны, сделанные в ущерб себе. Берии – за прекращение дел «кремлевских врачей», и «мингрельского» и «грузинского», да еще оформленное как постановления президиума ЦК. Хрущеву – за согласие отдать в его руки руководство Секретариатом ЦК и, следовательно, всем партаппаратом. Им обоим – за молчаливое потворство открытому стремлению расшатать начавшую было складываться унитарность страны расширением прав союзных республик.

Расчет Маленкова, если он был таковым, не оправдался. Ему не позволили собрать пленум для осуждения культа личности. Кто именно – сегодня установить невозможно. Пока допустимо лишь предположение. Среди сторонников Маленкова почти наверняка находились П. Н. Поспелов, Н. Н. Шаталин, М. 3. Сабуров, М. Г. Первухин. Противниками же могли оказаться М. А. Суслов, Л. П. Берия, В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов, Л. М. Каганович, А. И. Микоян, Н. А. Булганин, Н. С. Хрущев – все, либо большинство их.

Хотя предложение Маленкова и отвергли, но недостаточно решительно. И он смог продолжить «тихую», «ползучую» десталинизацию. 22 апреля «Правда» опубликовала традиционные, привычные, малозначащие для непосвященных «Призывы ЦК КПСС к 1 Мая». В общем, заурядный пропагандистский документ, в котором на сей раз содержалось нечто неожиданное для партфункционеров. Имя Сталина в нем вновь не упоминалось. А две недели спустя новая идеологическая линия обрела более явное выражение. В закрытом постановлении президиума ЦК от 9 мая, «Об оформлении колонн демонстрантов и зданий…». Оно потребовало невероятного – полного отказа от использования во время праздников портретов. Чьих бы то ни было. И живых лидеров, и мертвых вождей. Два месяца спустя президиум, испугавшись содеянного, отменил это решение.