Текст книги "Озеро призраков"

Автор книги: Юрий Любопытнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 40 страниц)

САМОДЕЛЕЦ

– Иван!

– Ну что тебе?

– Куда это ты снаряжаешься?

– Куда надо, туда и снаряжаюсь… Видала, Серёга Велихвостов приходил? Мотоцикл у него дурит. Шумел, чтоб я забёг посмотреть машину.

Катерина простоволосая, выбежала в прихожую: фартук съехал на бок, в правой руке мокрая тряпка – протирала пол, – остановилась против мужа.

– Можно подумать, дома делов нету. Опять надолго?..

– Да что ты, Кать! Я мигом!

Иван Шмонькин сидел на пороге и обувался. Он приспособил на ногу ботинок и взглянул снизу на жену.

– И-и-ых! – покачала она головой. В руке дрогнула и затряслась тряпка. – Бесстыжие твои глаза… Опять дотемна пробалуешь. Поднесут – ведь не откажешься?

Иван встал, топнул ногой, проверяя, как сел ботинок, оправил старый, но чистый пиджак.

– Какой же дурак откажется, если задарма, – посмеялся он. – Да я мигом, посмотрю – и всё!

– Знаю я твои – мигом. Чтоб через час был дома, – махнула тряпкой Катерина. – Без баловства. Слышишь?

– Слышу, слышу. Не глухой.

Иван сбежал с крыльца, на ходу пригладил растрепавшийся, ещё не редкий белёсый чуб и запылил к дому Серёги Велихвостова, стоявшему на крутом взгорке, за оврагом, по которому протекал неширокий, в два куриных шажка, ручей.

Катерина вздохнула, прошла на кухню, присела на табуретку возле окна. На соседнем участке пенсионер Рогачёв мыл измазанную землёй плёнку, снятую с грядки огурцов, его сноха Вера, телефонистка АТС, полола лук, дальше, за двумя домами, Стребковы красили крышу длинными маховыми кистями. Погода была хорошая, и они торопились управиться до темноты. А Иван убежал по соседским делам…

Сколько она с ним прожила, уже скоро восемнадцать лет будет, а он каким был, таким и остался. Ещё до замужества заметила она у него страсть к механизмам, охоту к разного рода поделкам. Бывало, смеркается, идёт он на встречу с ней, руки держит за спиной, – значит, подарок несёт. Подойдёт развернёт газету, а там лягушка скачущая. Катерина в страхе от неё шарахается, а он смеётся-заливается. Отдаст, а потом новое что-нибудь придумает. Со всего посёлка собирал отслужившие свой век часы для своих поделок. И в починке старых вещей не было ему равных. Теперь навострился на ремонте пианин. У многих дети стали учиться в музыкальных школах, он и взялся по музыке – отладит, настроит. Сладу совсем с ним не стало, только и пропадает у соседей: тому – это, тому – то, благо зовут. Не столько для себя делает, сколько для других.

Правда, ловила иногда себя Катерина на мысли, – может, несправедлива она к мужу: дом у неё не худой, не течёт, с потолка, как говорят, не каплет. Дети обуты, одеты, накормлены, старший учится в ремесленном училище. Может, по-бабьи она это так… Хочется, чтобы в доме было лучше, чем есть на сегодняшний день, но не привяжешь Ивана. Под горячую руку она его ругала, а с него всё как с гуся вода. Другой бы сделал дело в доме – и к стороне, а он… Как-то от рук отбился совсем, всё лето пропадал: машину соседу делал для поливки огорода, на свой дом не смотрел. Пришёл ужинать, попилила она его крепко: «Всё для других, у самого ничего нету, смотри, вон дом разваливается».

Вышел на улицу, вздёрнул голову кверху Иван, посмотрел: ветром деревянный конёк с шиферной крыши сдуло, дождём чердак заливать будет. Да разве он полезет на крышу, когда его ждут с пуском новой машины?!

– На дворе вёдро, – ответил тогда Иван. – Ужотко сделаю.

И ушёл.

– Вот непутёвый, – изводилась Катерина.

Ребятишки были от него без ума: и свои, и чужие. И деревянные самоходы-колесницы для них делал, и коней, и птиц невиданных. Приладит к игрушке колесико-другое, пружинку от часов или резинку закрутит: зверь ходит, конь скачет, птица головой вертит, хвост распускает, – искусные руки, умная голова у Шмонькина.

Катерина иной раз сменит гнев на милость. Стружек Иван настрогал, пол завалил, проволоки накусал. Ещё, не дай Бог, в руку детям вопьётся. Стоит она с тряпкой, так бы и огрела мужа по непутёвой голове, а сама любуется: самоделец у нее Иван, да и только. Повздыхает, повздыхает – уйдёт. Детей надо в школу собирать, форму, ранец меньшому доставать, а Ивану недосуг – пружину хитрую для самовзвода мастерит, – самой надо в город ехать. Вот и сегодня опять убежал из дома, опять его жди поздно вечером. Пока не сделает, не придёт.

А Иван спешит к Велихвостову – пиджак ветром раздувает, торопливо отвечает на приветствия знакомых, – пять мастеров смотрели мотоцикл Серёги, да никто не сумел помочь.

Прибежал к Серёге, запыхался, день летний длинный, да всё равно времени мало. Смена рабочая кончилась, и уж вечер наступает. Пиджачишко скинул, рукава у рубашки закатал и говорит:

– Кажи машину?

Вдвоём с сыном вывел Велихвостов из гаража «ИЖ» с коляской. Походил, потоптался Шмонькин вокруг мотоцикла, тронул ногой рычаг завода – чихнул двигатель, нажал ещё – заработал. Иван нагнулся, присел на корточки, слушает, бровями водит.

– Барахлит, барахлит, Серёга, моторчик. Ну, ничего, мы его счас вылечим.

И начал лечить. Велихвостов только бегал, то за ключом, то за маслицем, то за куском сталистой проволоки.

– Серьёзное что-то? – спросил он в перекуре. – Заменить что нужно? Так мы…

– Не-е. Пустяки. Сподручными средствами справимся… А вообще, Серёга, следить надо. За машиной глаз да глаз нужен. Покормить вовремя, маслица залить, смазать, где полагается, тогда машина будет как часы.

Шёл мимо Витёк Тетерин, шофёр автобазы. Увидел Шмонькина возле гаража, раскрыл руки, словно хотел сгрести в охапку, утащить Ивана.

– А-а, Ванё-ё-ёк! Вот ты где?! А я тебя ищу. И дома у тебя был. Хи-итрая твоя Катерина, не сказала, где ты… Я и у Стёпки побывал, думал, ты там. Да-а, сильную ты ему машину собрал. Я посмотрел, как она огород поливала. И всего-то два колеса да шланги, а вот не допёр бы сам…

Иван закручивает гайку, молчит, вроде не видит Тетерина, а сам затылком слушает.

– Ты знаешь, Ванёк, – продолжает Тетерин, – фотик у сынишки заело, плёнка – ни туда, ни сюда. Тащить в Москву? Посмотри, Ванёк, а?

– Сегодня не пойду, – отмахнулся Иван. – Делов вот… И Катерина ругается: дома не бываю. Не пойду…

– И не надо, не надо идти, – согласился Витёк, поднимая округлые, короткие свои руки, будто сдаваясь. – Зачем? Сам принесу. Не велик фотик.

И Витёк побежал. Не побежал – покатился домой, напевая:

Ой, вы, ребята! Ой, молодцы!..

В посёлке вечереет. От оврага пружинисто, как спутанная проволока, разматывается туман, обхватывает деревья, кустарники. Дышит влажной свежестью сад. Погромыхивает железками бортов проезжающая машина, зажигается в небе одна звездочка, вторая…

Мотоцикл заведён в гараж, завтра на нём можно будет ехать, куда угодно. Холодный лежит в руке Витька «Зенит» с новой, только что вставленной плёнкой, на которой сынишка его, Андрюшка, нащёлкает разных кошек, собак и своих друзей-приятелей. Мужики присаживаются и закуривают, светят в сумерках точками сигарет.

– Где это ты так насобачился по всем этим механизмам? – довольный, что ему отремонтировали аппарат, спрашивает Ивана Витёк. У Велихвостова скамейка высокая, и короткие ноги Тетерина болтаются в воздухе. – Ну, трубу там согнуть, резьбу какую нарезать, привернуть, строгануть, вытесать – я и сам могу. Но вот эта мелочь… Не волоку я в ней. А у тебя чутьё какое-то, как у собаки охотничьей на дичь.

– Голова у него, – отвечает Велихвостов. Он рад, что мотоцикл снова ожил и завтра он на нём поедет в подшефный совхоз сенокосить. – Самоделец он, понял. Слово такое есть. Кулибин – вот он кто.

Про Кулибина ему рассказал сын Гриша, ученик седьмого класса, сравнив Ивана с великим самоучкой. Серёга почесал тогда затылок, а потом подумал: верное сравнение – Шмонькин любой самокат может сделать и ох не скажет.

– А ты, Ванёк, никуда со своими поделками не совался? – снова спрашивает его Витёк. Ему думается: Иван – голова, и на тебе – в простых слесарях ходит. Ему пора изобретателем быть!

– А зачем мне это, – смеётся Иван. – На заводе, так там тоже шевелю мозгами: где какую гайку перевернёшь другой стороной, шпонку заменишь или ещё что перестроишь – дают премии по рационализации. Что ещё надо? Я ведь всё делаю без чертежей. Наобум, как у нас один инженер говорит. Так куда мне соваться?

– А надо бы, Ванёк! Смотришь, из тебя бы толк вышел, хороший толк, ты бы там навертел, а?

Иван потирает тёмные руки с вьевшейся в кожу металлической пылью и отвечает:

– Ничего не хочу. Я, понимаешь, большого чего-то такого сделать не могу. А вот переиначить что – могу. Увижу какую деталь – пружинку там, проволочку, – думаю: почему она так сделана, а нельзя ли её попроще сделать? А так чтобы… Нет, на этом пускай учёные работают.

– Ладно, – согласился Витёк. – Делаешь что хочешь, что можешь. Но всё равно ты голова, Ванёк! Умище у тебя неуёмный, вот. Всё хочешь до своего докопаться. Вот и получается, что ты всё можешь. Практик ты, понял?

– Понял, – усмехнулся Шмонькин, встал и поправил пиджак на плече, собираясь уходить.

– Постой, – усадил его снова на скамью Витёк. – Ты Месячкина случаем не знаешь?

Шмонькин подумал:

– Вроде бы нет. А что?

– Я считал – знаешь. Надо свести тебя с ним. Такой тоже мужик… Но наоборот, чем ты. Ты, к примеру, всё своими руками делаешь, практически, так сказать, в жизнь воплощаешь, а тот… Тот, как тебе бы это объяснить, теоретик, разные проекты составляет. Мне брат Лёшка о нём говорил. Брат у меня учитель. Так вот этот Месячкин завсегда с бумагой и карандашом. Лёшка говорил, что он математические обоснования законов этого, этого… Ньютона и ещё, как его, Каплера вроде какого-то, не помню точно, делал. Отвозил в Москву, ему ответы положительные присылали. Во голова! Он и огурцы без земли выращивал, вырастил – на засолку хватило. Теперь, брат говорит, думает, как родному Министерству обороны помочь – сделать так, чтобы хлеб годами не черствел. И другого много у него разного. Вам надо сойтись. Он бы чертил, а ты воплощал. Как, а?

– Время будет – сходим. Мужик, видать, головастый.

– Какая ещё голова-то…

– Ну будьте, мужики, – заторопился Шмонькин. – Мне пора.

– Будь здоров, Иван. Спасибо тебе, – говорит Велихвостов.

Ему вторит Тетерин, вешая фотоаппарат на плечо.

– Ну что вы! Не за что. Пустяки. – Иван машет на прощанье рукой и идёт домой.

Дома он ужинает, долго пьёт горячий чай и задумчиво поглядывает по сторонам. Потом убирает со стола и ложится спать. Катерина некоторое время лежит молча, словно спит, а потом, не выдержав молчания, опять задевает мужа.

– Лан, лан, ладно, – шевелит выгоревшими бровями Иван. – Не буду помогать никому. Буду только для дома. Хочешь, буду водить тебя царицей? Хочешь, буду выращивать огурцы без земли, много огурцов?.. Будет столько, что половину соседям отдашь.

– Опять соседям?

– Ну, не соседям. Продавать будешь. Хочешь?

– Обманешь, – говорит сквозь сон Екатерина.

– Не обману.

Не спит Иван. Мысли разные в голове ходят. «А интересно увидеть этого Месячкина, – думает он. – Видать, мужик башковитый, раз в науку полез. Нужно познакомиться…»

Уже рассветать начинает, а он и глаз не закрывал. Вдруг лёгкий стук в окно. Иван откидывает угол одеяла, приподнимается. За прозрачным стеклом – одним глазом Сёмка Фомин.

– Иван! – Он делает знаки Шмонькину рукой, чтобы подошёл.

– Чего надо? Жену разбудишь, – шёпотом говорит Иван и встаёт. Открывает створку окна, тихо, чтобы не скрипнула.

Сёмка отирает потное лицо, видно, бежал.

– Ярка обезножела, – смотрит он на Ивана.

– Я тут при чём, – говорит Иван хриплым шепотом. – Ветеринару кажи…

– Ива-ан, ветеринар далеко. Да и где… все спят.

Глаза Сёмки полны тревоги и озабоченности. Рубашка впопыхах надета наизнанку, одна штанина засучена, другая – нет, волосы всклокочены.

– Я один. Дома никого нету. Жена у меня за скотиной ходила, а тут уехала к свояченице. А ярка, будь она неладна, ногу сломала, блеет – оторопь берёт. А, Иван?

– Я ж не лекарь.

– Я и не говорю, что лекарь. Но ты всё же… знаешь…

– Ладно. Не шуми! Счас оденусь – прибегу.

ДЕШЁВЫЙ МУЖИК

Акиму Борзову надо было выкопать яму под погреб. Конечно, если бы копать на краю участка, он бы нашёл «Беларусь», и тот ковшом быстро бы перебросал каких-то девять-десять кубов земли. Но надо было копать в глубине, у сараев, где особенно не развернёшься да и не на любой машине проедешь: везде кусты смородины, крыжовника, яблони. Нужен был человек или бригада шабашников в крайнем случае. Но ни человека, ни бригады Борзов не находил. Или заламывали такую цену, что у него голова кружилась, или наотрез отказывались.

Аким отчаялся уже найти кого-либо.

– Во люди, – ругался он, вечером идя по Зелёной улице после очередного отказа. – Как жить стали! Никому неохота лишний рубль заработать. Совсем изленились. Лучше с бутылкой пива пролежат под кустом на речке, чем пойдут деньгу заколачивать. Мало им дают, вишь. Народ…

Аким не стар, плотен, серые глаза чуть навыкате. Походка тяжёлая, редкая. Когда идёт, грузно наступает на каблуки. Поэтому они у него с задков стёсанные на сантиметр-полтора.

– Эй, Борзой! – окликнул его мужик высоченного роста, с длинной кадыкастой шеей.

Он неожиданно вынырнул из переулка и стоял чуть скрытый кустами жёлтой акации, поджидая Акима. Аким остановился, узнав Кольку Пищикова, с которым когда-то после службы в армии начинал слесарить в сборочном цехе. Он хотел было увильнуть от Кольки, но Пищиков преградил дорогу и свернуть было некуда. Борзов недовольно приблизился к нему, думая, что тот, по обыкновению, будет просить копеек тридцать – сорок на выпивку. Но Пищиков просить не стал. Он внимательно оглядел кряжистого Борзова и спросил:

– Ты это… что такой?

– Какой такой? – не понял Аким.

– Такой… будто пыльным мешком тебя огрели?

Пищиков – баламут, озороватый и насмешливый мужик. В молодости частенько подтрунивал над Акимом. Акиму это не нравилось, но он молча сносил его шутки или старался уйти подальше от злого Колькиного языка. Сегодня Колька был на взводе, и когда он выпивал, то становился не таким ехидным и придирчивым, а у Акима настолько накипело на душе, пока он искал шабашников, что он ему рассказал о своих неудачах, не боясь насмешек.

– Слушай, – сказал ему Колька, вдумчиво выслушав историю Акимовых поисков. – Есть с чего расстраиваться. Давно бы пришёл ко мне… Я б тебе помог, как старому другу. Хоть ты тогда… помнишь, умыкнул у меня Настьку, а? Или забыл?

Аким недоверчиво посмотрел на Пищикова и уже приготовился уйти от него, но Колька, надвинувшись, взял его за пуговицу пиджака.

– Да ты не дуйся!.. Я так. Я знаю, чего тебе надо. Тебе машина нужна.

– Машина-а, – Борзов скривил губы. – Человека-то не найдёшь, а то машину.

– Человека не найдёшь, а машину найдём.

– Да у меня на участке не развернёшься с машиной. Везде посадки…

– Молчи! – строго сказал Пищиков. – Не надо будет разворачиваться. Без разворотов обойдёмся. Я знаю, что говорю, понял? Заяц трепаться не любит. Есть такая машина. Её давно уже изобрели, а называется она «Крот». Такая неказистая машинка, а роет, скажу я тебе!.. Ну-у! У нас на улице Кутузова только ей и работают. Вон в прошлое лето надо было водопровод прокладывать на посёлке. Так её взяли. Работала за милую душу… Шустрая! Знаешь, как идёт? Жиу, жиу, – он показал волнообразным движением руки, как идёт машина. – А до чего умна! Ты не представляешь, Борзой, как умна! Камень, к примеру, на пути ей встретился или корень – ей раз плюнуть – обойдёт. Вот такая машина! – заключил Пищиков и помахал указательным пальцем перед носом Акима.

– А большая она? – спросил Борзов. Он что-то слыхал о «Кроте», но очень давно и помнил плохо.

– Да не больше тебя. Места мало занимает. Главное, самоходная. Куда скажешь, туда и придёт.

– Где ж её раздобыть? – снова спросил начавший приходить в себя Борзов. Он внимательно уставился на Пищикова.

– Ставь бутылку, и я дам тебе адресок.

Акиму неохота было так с бухты-барахты выкладывать пять рублей невесть за что – Пищиков мог и обмануть, – и он замолчал.

– Ха-ха-ха! – рассмеялся Пищиков. – Да не надо мне ничего. Знаю, что ты жмот несусветный. Так сделаю. Ах, если бы ты знал, до чего хороша машинка. Жалко даже тебе и отдавать. Зашибает, правда, часто. А зовут её Мишка Сержуков.

– Тьфу, чёрт! – выругался Борзов. – Я его серьёзно, а он…

– Чудак ты, Борзой! Неужто я с тобой шутки играю. Стар я стал для шуток. Есть же такой мужик. Как это ты только не слыхал. Дешёвый мужик. Как раз для тебя. Живёт на Школьной, здесь в жилдомах, дом номер шесть, а вот квартиру забыл… Его Дешёвым так и зовут. Берёт недорого – вот кличку к нему и присобачили. Так что сходи. Если не подрядился к кому – пойдёт к тебе. Только не обидь его выпивкой, – посмеялся Колька и, похлопав Борзова по плечу увесистой рукой, пошёл своей дорогой.

Борзов не знал: смеётся или говорит правду Пищиков. Однако раздумывать не было времени, и он свернул на Школьную улицу и разыскал Сержукова. Пищиков говорил правду. Мишка жил в шестом доме в тридцать третьей квартире. Ему было около пятидесяти. Не высок, рыжеват, жилист и подобран. Лицо худое, в рыже-седом волосе, руки мозолистые, шишкастые. Вышел он на звонок к Акиму в расстёгнутой рубашке, пропустил гостя в квартиру. Сержуков был свободен, и они вместе, не откладывая дел в долгий ящик, пошли осматривать предстоящий фронт работ.

Мишка посмотрел, где копать, сколько копать, определил сроки работы, и они подрядились. Мишка копает Борзову яму в двенадцать кубов и за куб берёт по десять рублей.

Аким был рад такой сходной цене и не стал торговаться. Договорились, что Мишка начнёт работу в первую же субботу.

Аким за день до прихода Мишки вбил колышки, очертил границы ямы и стал поджидать Сержукова, прикидывая в уме, что обойдётся он ему намного дешевле, чем он предполагал ранее.

Как и договаривались, Мишка пришёл в субботу чуть свет с лопатой. Утро было свежее, росное. Сапоги шабашника были влажными и блестели как лакированные. Сняв помятую рабочую шляпу, он присел на нижнюю ступеньку крыльца, посмотрел на солнышко, как оно улыбчиво двигалось по небу позади клёнов и сирени, закурил.

Вышел Борзов. В пижаме, в тапочках со смятыми задниками. Почесал пятерней белую, незагорелую грудь, позевал вслух.

– Всегда так рано ходишь? – спросил он Сержукова.

Мишка дёрнул плечами, сощурился, пустил вверх синюю струю дыма.

– Мне бабка моя, царство ей небесное, всегда говорила: «Михайла, запомни, – ранняя птичка песни поёт, а поздняя слёзки льёт». Я вот и помню бабкины слова. – Он посмотрел на хозяина: – Хочется побыстрее сделать. Да и утро… до чего же хорошо. Проспать грех такую красоту.

Сержуков задрал голову, оглядел вершины лип на улице, раскидистые кроны старых вётел.

– Обыкновенный день… Какая красота, – сказал Борзов и кинул взгляд на Мишкино имущество: лопату в засохшей глине с отполированным до блеска черенком, ржавый подпилок, торчавший из смятого кармана пиджака.

– Чтой-то у тебя лопата такая замурзанная? – спросил он. – Вон возьми у меня, счас принесу. Из нержавейки. Пятёрку отдал за неё. А у тебя барахло. Надорвёшься такой копать.

– Э-э-э, – протянул Мишка, перехватывая в руке лопату. – Знаю я твои. Только и радости, что блестят. Нержавейкой огороды копать, да и то лёгкую почву. Тупится она по-страшному, да и съедает её земля быстро. Земляные работы надо делать лопатами чёрной стали. Я весь свой век с землёй, колодцев сколько выкопал, погребов, траншей… Собаку на этом деле съел. А нержавейка твоя так – тьфу. Я знаю, как работать.

Как работать, он знал. Докурив «Приму», забросив окурок, поплевал на руки и выкинул первый штык земли. Копал Мишка обыкновенно, без заковыристых приёмов, но дело шло споро и сноровисто. Когда пошла глина, он надел спецовочные рукавицы, и только куски земли летели по сторонам.

Аким радовался. Такой быстро дело до конца доведёт. Спасибо Пищикову, удружил, хорошего работника подсказал.

Перекуривал Мишка редко, а если перекуривал, то не спеша, с оттяжкой. Курил за раз одну-две сигареты. И так: походит, побродит, порасспрашивает Борзова про то, про сё. Хозяин тут же, при нём, следит-послеживает – там стена ямы в укос пошла, здесь угол чересчур востёр.

– Поправим, Аким Иваныч, – соглашался Скржуков с замечаниями. – Я тебе сначала, как есть сделаю, не буду же сразу филигранить, а потом в чистоте доведу. Щас-то тяжело, а как песочек пойдёт – мигом управимся.

– А как ты думаешь, Михаил, приямок надо будет копать?

Мишка сдвинул шляпу на ухо.

– Я думаю, надо. Всё равно до чистого песка не доберёмся – глубоко очень. А приямок сделаешь, прикроешь его – узор будет.

«Узор», по-Мишкиному, красота.

Сидит Мишка на краю ямы, ноги свесив. Ведёт разговоры с хозяином.

– Место у тебя красивое здесь, Аким Иваныч. Участок хорош.

– Хорош-то хорош. А сколько денег я в него ухлопал. Вам что в казённых домах, над вами не каплет, живёте в ус не дуете, отработали что положено и – гуляй. А здесь горбатиться надо. Задаром ведь ничего не сделаешь. Задаром только птички поют.

Мишка бросил комок земли в яму, громко рассмеялся после слов Борзова:

– Как точно ты сказал, Иваныч. Вот уж право – точно и наверняка верно.

Он долго хмыкал, крутил головой и бил себя ладонями по коленям, выражая свой восторг сентенцией Борзова.

Перед окончанием работы Мишка, с выдохами выбрасывая уже из глубокой ямы комья земли, сказал как бы мимоходом:

– С начином бы надо, Аким Иваныч.

Борзов промолчал, а Мишка продолжал, подчищая дно:

– Я помню, ещё отец рассказывал – он у меня в артели по плотницкой части состоял, – так вот он говорил, что всегда с начином ставили водки. Обычай такой. Это тогда, а щас проще ещё стало.

– Это чего же проще? – не понял Борзов и насупился.

– Да водки везде можно купить.

Борзов тяжело вздохнул, но ничего не сказал.

Вечером он поставил бутылку на стол. Мишка разулся и босой прошёл на террасу. Сел на табуретку, обтёр губы. Хозяин разлил, поднял свою стопку.

– С началом, – провозгласил он.

– Будем, – ответил Мишка. – Чтоб не обваливался, – и не спеша выпил. Выпил, крякнул. Полез за красным помидором.

Хозяин и по второй не отказался: у своей бутылки сидеть и не выпить. На стуле вертуном вертелся, будто гвоздь в сиденье вставили, всё чего-то хотел спросить, да не решался.

Начались разговоры. О том, о сём, о прочем. В основном о политике, о международном положении. Мишка ругал Картера с его правами человека. После второго захода обсудили проблему американских заложников в Иране и, наговорившись о делах мировых, перешли к своим.

– Миша, ты бы мог мне побыстрей всё это сделать? – спросил Борзов. – Мне ведь, знаешь, ещё выкладывать кирпичом. А лето на исходе. А там картошку копать. Какие дела будут! Как?

Мишка махнул рукой.

– Не сумлевайся! Ещё два денька – и шабаш. Ты видишь, как я работаю? От сердца, не филоню. – Мишка разговорился: – Успеем. Это я щас сдал. А раньше был шустрей. Я ведь родился в деревне. Работал сызмала, крепкий был. В армии, – Сержуков призадумался, – призы брал за земляные работы. Да. Помню откомандировали меня как-то раз из части на соревнования. Копали траншеи на время. Много нас тогда собрали со всего округа. Собрали, отвели каждому полоску земли на поле, большое такое поле было, дали лопату и говорят: давай! Старлей время засёк. Ну я и давай вкалывать, дело-то привычное. За шесть часов я тогда двадцать с лихвой кубов отмерил. Вот так. Тут же благодарность перед строем. А потом премию в двести пятьдесят рублей дали. Это ещё на те деньги, двадцать пять по-теперешнему. Щас, конечно, года не те. Но не бойсь – два дня и яма готова.

Через два дня яма была выкопана. Стенки ровные, глубина по хозяйскому слову. Мишка с утра повторял вроде бы шуткой:

– Готовь, хозяин, угощенье. Работу примешь, и спрыснем это дело.

Борзов подстави лестницу, спустился в яму, примерил, прикинул, так ли, и вылез, ни слова не говоря, наружу. За ним поднялся и Мишка, сбросил рукавицы, вытер руки о штаны.

– Давай, Иваныч, мыла, тряпку какую – умываться буду. Мне сегодня ещё на день рождения с супружницей идти.

Он вымыл лицо, шею, уши, громко отдувался, кряхтел, ухал, выкрикивал:

– Ай, хороша водица! Ай, хороша! Мокренька, свеженька!..

Стол Борзов накрыл, как и в первый раз, на террасе: перец фаршированный болгарский из банки, сыр пошехонский, колбаса любительская, огурцы малосольные, картошка жаренная с салом. Борзов был не в духах, это было видно по его лицу, окаменевшему и мрачному. Залетела предосенняя надоедливая и злая муха, кружилась вокруг стола, над столом, присаживалась на тарелки. Борзов махал влажным кухонным полотенцем.

– Я тебе счас сяду! Сяду я тебе счас!

Собрав на стол, Аким придвинул табуретку:

– Давай, Миша. Только не обессудь. Жена в отпуске, к дочке уехала, так я по-мужицки тут…

– Ништо, – махнул рукой Сержуков. – Сами лаптем щи хлебаем.

Посидели за столом с полчаса. Оба ждали. Наступила пора рассчитываться. Начал эту процедуру Аким. Он отодвинулся к стене, вытянул ноги.

– Ну как, рассчитываться будем? – спросил он Мишку.

Тот развёл руки в стороны.

– Воля твоя, Иваныч. Я готов.

– Значит, так, – начал Борзов. – Вырыл ты двенадцать кубов. Правильно я говорю?

– Очень даже правильно и верно. Может, маненько и больше вырыл. Но всё равно двенадцать.

– Итого, – прищурил глаз Аким, – сто двадцать рублёв. Правильно я говорю?

– Совершенно даже правильно и наверняка верно.

Борзов пошёл в дом, быстро вернулся. Видно, деньги были приготовлены заранее. Сел на стул.

– Завидую я мастеровым, – сказал он. – Сколько денег зарабатывают. Мне бы их деньги. Я бы развернулся. А ведь пропьют всё. А что бы в дело пустить… Прижимист народ. Сдал бы государству, детский приют бы построили… Или отдал бы кому, кто в них толк знает. – Он поднял глаза на Мишку. – Не серчаешь на меня, Михаил?

– Чем серчать-то.

– Может, чем обидел. Не так что сказал.

– Да ты что, Иваныч!

– Я и то думаю, что серчать. Поил, кормил. Четыре бутылки мне встало, закуску не считаю – почти что вся своя. А за бутылки я с тебя вычел. Вот получай, Миша, сто рублёв. Кругленькая… Много ли ты здесь поработал – три дня, – а заработал кучу денег. Я на них месяц трачу.

Мишка перестал жевать, удивлённо вытянул губы, взял полупустую бутылку, вылил остатки водки в стакан – получился почти полный – махом осушил его, как бы говоря, раз я за него платил, значит должен выпить, что добру пропадать, вытер губы платком и воззрился на Борзова.

– Мне ведь тоже деньги нужны, – продолжал Борзов. – Я их не кую. Ещё стены у погреба выкладывать, кирпич, видал, сваленный. Дел много, а ты ещё заработаешь.

Мишка взял протянутые деньги, пересчитал их.

– Ну, вычел, так вычел, – сказал он, вставая с табурета. – Не буду же я драться с тобой. – Он заправил выехавую рубашку под ремень, надел пиджак.

Аким ждал от Мишки выкриков, брани, угроз. Но Мишка был спокоен, только ярче закраснела щетина на небритом лице.

– Ты слыхал, – обратился он к Борзову, – в Америке есть автоматы такие, мелочь разную продают. Ты опускаешь монету, а потом как съездишь его по резиновой морде, а он тебе раз – сигарету. Звезданёшь его другой раз, он тебе вторую… Давай я тебя по зубам гвоздану – и деньги твои. Мне не жалко. Их тоже надо заработать. Задаром, – он посмотрел на хозяина, – только птичи поют.

– А отдашь? – Борзов напрягся. На шее замерцала синенькая жилка.

Мишка, видно, не ожидал такого ответа, но сказал сразу.

– Отдам, почему не отдам.

– Не отдашь, – поднял руку Аким. – Знаю я вас, прохвостов.

– Давай на спор, что отдам.

– Не отдашь! – Борзов топчется на месте.

Мишка хрустит деньгами, складывая их.

– Только не до крови, – наконец решается Аким.

– А это уж как получится, – отвечает Мишка и тут же, развернувшись вкатывает звонкую оплеуху растерянному Борзову.

Тот отскакивает от удара.

– Ты что делаешь! Я в суд подам.

– По договору, – смеётся Мишка, достаёт из нагрудного кармана пиджака затёртую трёшку, бросает Борзову. – Лови! Это твои чистокровные. Больше ты не заработал.

Он водрузил на голову шляпу и вышел на улицу. Посмотрел на комья выброшенной из погреба земли, взял лопату, поднял с травы напильник и не спеша пошагал с участка.

1981