Текст книги "Озеро призраков"

Автор книги: Юрий Любопытнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 40 страниц)

«Может, у них и денег-то наших нету, – размышлял дальше Лёха, – у них доллары, фунты, марки, франки. Конечно, он марки и франки и даже фунты не возьмёт, канителиться ему с ними потом, только доллары. Хотя зачем ему доллары? Что он, в Америку поедет? Ему и здесь хорошо… Ему нужны русские, советские наши рыженькие рублики…»

Эта неожиданная мысль о долларах и прочей инвалюте неприятно поразила Копылова. Вроде бы и план предварительный он составил хороший, а на поверку вышло не так. Какой иностранец, прибывший сюда в качестве туриста, ему три тысячи рублей отвалит? Не каждый такой суммой располагает. Было от чего повесить нос. Он пошире распахнул пиджак и пошёл к входу в Лавру, соображая, что ж ему теперь делать.

У зелёного газона Лёха заметил низкую широкую автомашину. Увидел и красные номерные знаки. Дипломатическая, – отметил он, и ему сразу пришла неожиданная мысль: раз дипломатическая, значит, приехали дипломаты, а раз дипломаты – у них есть советские рубли. Вот кому надо продать, – решил он и обрадовался. Однако машина была пуста. Никто в салоне не сидел и никто к ней не подходил.

Почти час слонялся Копылов около машины с красными номерами, поджидая её пассажиров, не решаясь уходить, в душе проклиная себя, что у него нет никакого запасного варианта, и приходится ему стоять на проклятой жаре и ждать у моря погоды. Он уже решился уйти, как тут к машине подбежала девочка-подросток и остановилась у дверцы.

Лёха навострил глаза. К девочке подошла молодая женщина в свободной полотняной кофте, в светлых, сужающихся к щиколоткам брюках, в затемнённых, закрывающих чуть ли не половину лица, очках. Они о чём-то полопотали по-своему, достали из салона бутылку пепси-колы, выпили на двоих из бумажного стаканчика, и старшая хлопнула дверцей, заперла её на ключ. «Эти возьмут», – подумал Копылов и пошёл за ними.

Он пошёл за ними на почтительном расстоянии, стараясь не упускать из виду. Они вошли через Красные ворота в Лавру, прошли между Успенским собором и Царскими чертогами и возле колокольни подошли к высокому, еще довольно молодому, но чуть седоватому мужчине в светлой рубашке с узкими погончиками, с открытым фотоаппаратом на груди.

– Раз дипломат, значит, говорит по-русски, – определил Лёха. – К нему сейчас и подкачусь.

И он стал ждать момента, чтобы, не возбуждая ничьих подозрений, подойти к человеку с фотоаппаратом. Он следовал за мужчиной по пятам и делал вид, что внимательно рассматривает лепной декор или какой наличник, изображения святых или решётку ограды.

И когда он решил, что этот момент настал, он вдруг почувствовал затылком чей-то взгляд. Лёха обернулся и увидел высокого парня в тенниске, длинноволосого, который, лишь Копылов обернулся, отвёл взгляд и принялся внимательно изучать купол колокольни, задрав голову к небу.

«Следит, – подумал Лёха. – Ну, следи, следи, много не наследишь».

Однако к иностранцу он не стал подходить, решив подождать, и опять стал следовать за ним на значительном расстоянии. Так они кружили по Лавре с час. Тот человек в тенниске неотступно следовал за Лёхой и иностранцем. Лёха нервничал, руки потели, ему хотелось нестерпимо пить, и когда чета с дочкой зашли в Надкладезную часовню, он тоже прошмыгнул туда. Здесь можно было перекинуться с дипломатом двумя-тремя словами, но Лёха так хотел пить, что быстро схватил кружку – это было сильнее желания заговорить с иностранцем, – и с такой жадностью припал к пластмассовому краю, что заслужил неодобрение старика со спутанной бородой, в чёрной одежде, который стоял у входа и сказал Копылову несколько назидательных слов.

И снова пошли петляния по территории монастыря. Вдруг возле трапезной, когда иностранец сходил со ступеней, к нему стремительно подлетел парень в тенниске и стал что-то быстро говорить, жестикулируя руками. Видно, иностранец понял, потому что отколол от рубашки значок и молча протянул парню. Тот взял значок, заулыбался, чуть ли не вдвое согнулся от почтения, а иностранец пошёл дальше, сверкая объективом фотоаппарата.

– Тьфу, чёрт, – выругался Лёха, поняв, что обманулся в своих мыслях, – фарцовщик, значконосец, – обругал он парня, гордо удалявшегося с сияющим лицом к церкви Иоанна Предтечи, – помешал.

Отвлёкшись, Лёха чуть не выпустил из поля зрения чету иностранцев и, отыскав их глазами в толпе, поспешил за ними. Однако близко к ним подойти не удалось: люди обтекали их со всех сторон к тому же на площади они сели в машину, раскрыв дверцы, и сидели там, жуя бутерброды и запивая их чаем или кофе из термоса.

И тут на Лёху положил глаз мужик со странно знакомым лицом. Он внимательно вцепился взглядом в него, словно держал на прицеле.

«Где ж это я его видел? – растерянно размышлял Лёха, притворившись, что разглядывает протекторы колёс. – Что он так уставился? Может, знает о золоте, что лежит у Копылова в кармане?»

Его опять обуяла жажда. Не глядя на того мужика, он смешался с толпой, зашёл за автобус, и, плюнув на иностранцев, пошёл в ближайший буфет, чтобы напиться. Однако там воды не было. Правда, у аптеки он увидел бочку с квасом и сразу опустошил две большие кружки. И только тут в голову вернулись мысли, потерянные при встрече со странным мужиком. Решив, что на сегодня испытаний хватит, он завернул за аптеку и сел на скамейку у Белого пруда. Он устал, болели ноги, здесь же было прохладно, а белые лебеди, грациозно скользившие по воде, сообщали Копылову успокоение и некую умиротворённость.

3.

– Что-то я обманулся, – размышлял Лёха, вытирая лицо платком. – Никакой это не милиционер.

Он вспомнил, почему то лицо было так знакомо. Этого мужика он видел на рынке в магазинчике. То ли грузчик, то ли подсобник какой… Вот лопухнулся. Второй раз за день. И того парня в тенниске испугался… Собирашку значков, любителя иностранных побрякушек…

Досада его вскоре прошла. Окончательно решив, что на сегодня хватит пытать судьбу, он встал со скамейки и направился через площадь вниз, к парку. Шёл к винному магазину, что располагался на проспекте Красной Армии, недалеко от Кооперативной улицы. Настроение у него было не ахти какое хорошее и ему захотелось взять домой бутылку вина.

Очередь у магазина была преогромнейшая, и Лёха застыл в стороне в раздумчивости – стоит ли стоять, тратить время. Да ещё неизвестно – достанется ли. Если без очереди? Да разве пустят! На куски растерзают, и милиция не поможет, – вон какие жлобы стоят, так и ищут, кого бы треснуть по башке.

Тут к нему неожиданно подошёл вразвалку парень, попыхивая сигаретой. Как определил Лёха, парень не парень, мужик не мужик, в тонкой куртке ветровке, в запылившихся брюках. Во рту, в краешке губ не было одного зуба.

– Слушай, кореш, – обратился к нему парень, – третьим будешь? У меня с приятелем не хватает на пузырь белой. Как? Здесь и краснуха есть, но какая-то дрянь. Ей только заборы красить…

На желудке у Копылова было пусто, хотелось есть, и при мысле о выпивке у него нестерпимо засосало под ложечкой и возникло жгучее желание опрокинуть стаканчик.

– Так как? – спросил парень и выжидательно посмотрел на Лёху. – Может, ты сомневаешься? – Он усмехнулся. – Вон у меня приятель стоит, – указал он на старого мужика в клетчатой рубашке с непокрытой головой, с тряпичной сумкой в руке, стоявшего в очереди и уже приближающегося к дверям магазина.

Лёха посмотрел на мужика и спросил,

– Сколько надо? – и ощупал глазами парня: не обманывает ли, сейчас такие жуки-пройдохи пошли, что только в два глаза смотри – как бы не объегорили.

– Трояк гони на бутылку, рубль на закуску, и вся игра.

Лёха отдал три рубля. Парень передал деньги стоявшему в очереди мужику, а сам с Копыловым отправился в продовольственный магазин, на ходу повторяя:

– Вот и порядочек. Сейчас закусончик возьмём.

Когда они взяли нехитрой закуски – три банки кильки в томате да полбуханки хлеба – и вернулись к винному магазину, мужик уже поджидал их. В сумке, отвесив дно, лежала бутылка.

Все трое пошли в парк, уединились у стены, в углу, сев на траву за разросшимися кустами. Наливали в стакан и по очереди пили. Скоро Лёха знал, что парня зовут Валеркой, а мужика Виталиком.

Выпитое разморило Лёху. Тело стало мягким, раскисшим. В голове бродили лёгкие мысли, а язык развязался. Двое его новых приятелей тоже оживились и без устали говорили. Они узнали у него, что он не здешний, а хотьковский, а он узнал, что они родственники – старый из Семхоза, а молодой из Загорска.

– На рынок, наверное, приезжал? – спросил Лёху старый, ковыряя обломком спички в зубах.

– По делу, – ответил Лёха. – Думал одну вещичку продать из благородного металла, да не нашёл покупателя.

– А ну покажь! – встрепенулся молодой. – Покажь, покажь вещичку, не съем!

Лёха достал из кармана подвеску со змеиной головкой и протянул парню. Тот повертел её, потрогал жуковинку и передал старому. Виталик рассматривал подвеску дольше, чем родственник. Закончив осмотр, проговорил:

– Золотая.

Копылов совсем расхрабрился.

– В ней двадцать грамм золота, – соврал он, пряча подвеску в карман. – За две тысячи я бы отдал. Золото старое. Сколько зубов можно из него наделать…

– Сто рублей дашь? – вдруг спросил Валерка.

– За что? – не понял Лёха.

– Если я найду тебе покупателя, и ты её продашь.

Лёха подумал:

– Обдираешь…

– А ты не обдираешь: двадцать грамм толкаешь за две штуки?

– Я – нет.

– Дело хозяйское, – оттопырил губу Валерка и отвернулся, давая понять, что разговор закончен.

Наступило неловкое молчантие.

– Годится, – наконец решился Лёха.

– Тогда пойдём, – проговорил Валерка и поднялся с земли.

– Далеко?

– Ты не дрейфь. Недалеко, за третьей больницей. Там мой знакомый живёт. Он возьмёт.

Копылов подумал, что время ещё не позднее, Валерка вроде не урка какой, и согласился.

Виталик поднялся, стряхнул с колен приставшие травинки, протянул собутыльникам руки:

– Ладно, братцы, мне с вами не по пути. Домой поеду, прощайте!

– Пока, – пожал его руку Валерка. – Тёте Нюсе от меня привет.

Мужик ушёл, а Лёха потопал за Валеркой. Они миновали третью городскую больницу, пересекли улицу, свернули вправо, и Валерка остановился перед глухим забором с двустворчатыми воротами, державшимися на двух столбах с верхней перекладиной. У ворот густо росла крапива, и здоровенные лопухи проковыряли землю и раскинули широкие листья по земле.

Валерка подёргал калитку, как и ворота, покрашенную суриком, она открылась, и они вошли во двор. Во дворе росли яблони, старые, с облупившейся корой, корявые, с ещё не совсем распустившейся листвой. К забору лепились постройкм – клетушки, сараюшки, валялись ржавые бочки, вёдра, тазы. В глубине двора густым басом пролаяла собака, и, загремев цепью, вскочила на сложенные доски, обкрученные, чтобы не разваливались, проволокой.

– Собака привязана, – потянул Лёху за рукав Валерка. – Не бойся!

– В дом не пойду, – проговорил Лёха, будто бы из-за собаки, а сам просто не захотел туда заходить, чего-то испугавшись. – Я здесь побуду. На скамейке посижу, – добавил он, увидев сбоку дорожки небольшую не крашенную скамейку со спинкой.

– Как хошь, – ответил Валерка и пошёл к терраске, небольшой, в две рамы по переду, с осевшим крыльцом, отчего ступеньки приподнялись и между досок зияли щели.

В доме он пробыл недолго. Вскоре вышел с волосатым мужчиной, в майке, с широкой грудью и животом, выпиравшим из-под резинки спортивных брюк.

– Вадим, – протянул руку мужчина, и его близко посаженные голубые глаза под чёрными бровями уставились на Лёху.

Лёха назвал себя.

– Что продаёшь? – спросил Вадим.

Лёха быстро окинул его фигуру взглядом, задержал его на добродушно выпиравшем животе.

– Да вот, – он вытащил из кармана и протянул Вадиму подвеску.

Подвеска заинтересовала Вадима. Он взял её и, опустившись на скамейку, приблизив к глазам, стал поворачивать то одним боком, то другим, разглядывая хитросплетения как бы тонких проволочек.

– Занятная вещица, – проговорил он. – Какая-то висюлька. – Такая не должна быть одна. – Он внимательно посмотрел на Лёху, потом спросил: – Почём продашь?

– За две тыщи, – ответил Копылов и бросил быстрый взгляд на Валерку. Тот кивнул и растянул рот в усмешке, видимо, уже почувствовав хруст сторублёвки в руках.

– Может, она стоит две тыщи, а может, и нет, – проговорил Вадим.

– Так ведь это ж золото, – вступил в разговор Валерка, видя, что может остаться без обещанного навара.

– Не всё золото, что блестит, – резонно заметил Вадим. – Слушай, – обратился он к Лёхе: – Давай за тыщу. За десять сотен возьму. А-а, договоримся?

– Я что – упал? – ответил Лёха. – Такую вещь за тыщу? – и он протянул руку, намереваясь взять подвеску.

– Погоди, – остановил его Вадим. – У тебя только одна такая штуковина?

– А что с того – одна или нет?

– Да ты не кипятись. Не лезь в бутылку. Так одна или ещё есть?

– Ещё есть.

– Тогда беру. Подожди минутку.

Он прошёл в дом, быстро вернулся с деньгами, протянул их Лёхе:

– Считай, тут ровно две тыщи.

Лёха пересчитал пятидесятирублёвые купюры, убрал в карман.

Вадим поиграл подвеской, подбрасывая её на ладони, то ли проверяя вес, то ли наслаждаясь тусклыми переливами жёлтого металла.

– Если у тебя есть другие такие же висюльки, – сказал он, – я их у тебя куплю. Каждую по две тыщи. – Он полез в задний карман брюк и вытащил клочок бумаги. – Вот возьми. Здесь мой рабочий телефон. Когда надумаешь – позвони. Мы договоримся. Я к тебе подъеду или ты ко мне… А может, встретимся на нейтральной почве. Как?

– Годится, – ответил Лёха и взял бумагу.

– Ну, пока, – старый керосинщик, – похлопал Вадим по плечу Валерку, довольный выгодной сделкой. – Заходи ещё.

– Зайду, – пробасил Валерка и подтолкнул Лёху в спину: – Иди, я счас догоню.

Когда Лёха захлопнул за собой калитку, Валерка сказал Вадиму:

– Вот посмотри, у него какая-то хреновина упала. Давай за десятку, – и он протянул Вадиму тёмный кусок бересты. – Здесь что-то нарисовано.

Вадим, ни слова не говоря, развернул бересту, посмотрел на непонятные знаки – то ли буквы, то ли замысловатые рисунки, удивлённо приподнял брови.

– Какая-то китайская грамота, – произнёс он тихо, вынес и дома десятку и отдал Валерке.

– Только одна? – спросил он Валерку, зная, что тот может достать целый ворох таких кусков, и каждый продать по десятке.

– Ещё одна есть, – ответил тот и протянул хозяину дома свёрнутый в трубку коричневый свиток. – Это в подарок, – ухмыльнулся он, думая, что и так дорого продал какой-то замызганный кусок бересты.

– Ладно, ступай, – сказал ему Вадим и закрыл за ним калитку.

Здесь же на улице Лёха рассчитался с Валеркой за удачно совершённую сделку, отдав ему сто рублей, и они расстались. Лёха пошёл по Первой Пролетарской улице вниз к Келарскому пруду и сожалел, что мало запросил за висюльки.

А Вадим, как только ушли гости, прошёл в угловую комнату, выдвинул ящик стола, достал лупу и стал внимательно разглядывать подвеску и старый кусок бересты с неровными, словно обожжёнными краями, с выступающими на поверхности частыми знаками, напоминающими старинные буквы.

4.

Поздним вечером того же дня, Вадим, взяв подвеску, поехал на автобусе на Скобяной посёлок, где жил его давнишний приятель Виктор Степанович, бывший музейный работник, антиквар, хорошо разбирающийся в различных старинных предметах и вещах, уже давно ушедший на пенсию и тихо живущий с женой в двухкомнатной квартире, отдавая свободное время написанию какого-то труда, о котором он подробно никогда никому не рассказхывал.

Уже вечерний сумрак разливался над посёлклом и зажигались фонари, когда дребезжащий и громыхающий автобус остановился у комбината ЖБИ. Вадим спрыгнул с подножки и зашагал по асфальтированной дорожке вдоль шоссе, а потом свернул к домам. Около домов, в редких посадках, сидели мужики, курили рядом горели костры из какого-то старого хлама, выброшенного то ли из подвалов, то ли из сараев.

Мимо зарослей неподстриженного шиповника Вадим подошёл к подъезду пятиэтажного дома и поднялся на третий этаж. Нажал на кнопку звонка. Дверь открыла женщина, худощавая, с волосами, забранными в узел, в переднике. Увидев Вадима, улыбнулась, ответила на его «здравствуйте», пропустила в прихожую, сказала:

– Давно вы у нас не были.

– С год, наверное, всё дела, некогда и забежать… Хозяин-то у себя?

– У себя. Где ж ему ещё быть. Проходите в комнату.

– Кто там, Маня, пришёл? – раздался мужской голос.

– Вадим.

– Пусть проходит ко мне.

Вадим разулся, женщина подала ему тапочки, он сунул в них ноги и прошёл в комнату, дальнюю, небольшую. Его встретил пожилой мужчина в очках, высокого роста с удлинённым аскетического рисунка лицом. Волосы короткие, с густой сединой, были недавно пострижены. Хозяин и гость поздоровались.

Вадим опустился на диван и по привычке обежал глазами комнату. На стенах висели полки с книгами, в основном по искусству, живописи, скульптуре, эстетике. Напротив стола стояли два шкафа, в которых хозяин держал разные стариннные вещи и предметы, на столе лежали книги и несколько брошюр, посередине возвышалась горевшая настольная лампа с широким абажуром.

Виктор Степанович, так звали хозяина, сел напротив Вадима в обшарпанное на подлокотниках кресло, сцепив длинные пальцы на коленях.

– Как жизнь, Вадим? – спросил он.

– Да ничего, нормально.

– Слышал, ты кооператив создаёшь?

– Хотелось бы. Пока не утвердили. И не знаю – утвердят ли.

– А в чём загвоздка?

– Как будто не знаете нашей власти. Волокитят.

Вадим был председателем ещё не существующего на практике кооператива «Стремя». Создать кооператив с этим названием порешила инициативная группа, избравшая Вадима своим вожаком, потому что идея о создании принадлежала ему. Вадим и его сподвижники в количестве пяти человек предлагали создать товаришество туристско– передвижного профиля. Предложенный исполкому план частного предпринимательства состоял в следующем: кооператив обзаводится несколькими конными экипажами, соответственным образом экипируется – хотите под ХУII век, в кафтаны, шапки с отворотами, хотите под век ХУIII, в камзолы, треуголки, и за небольшую плату возит желающих вокруг Троице-Сергиева ансамбля. Вадим даже предлагал взять под своё начало Конный двор. Всё равно пустой стоит. Вот об этом кооперативе и спросил Виктор Степанович.

– Чаю хочешь? – после непродолжительного молчания спросил хозяин.

Вадим отрицательно покачал головой.

– Я ненадолго. Не беспокойтесь. Я одну вещичку показать привёз. Вот посмотрите. – Он вынул из кармана и бросил на стол купленную у Копылова золотую подвеску.

Виктор Степанович включил настольную лампу, потому чо света в комнате было недостаточно, и повертел подвесеку в руках, поднеся близко к глазам. Затем он выдвинул ящик стола и достал лупу. Осмотрев золотое украшение, отложил лупу в сторону, снял очки, и задумчиво погрыз заушник. Вадим во все глаза смотрел на выражение его лица, стараясь прочитать мысли хозяина.

– Занятная вещица, – сказал Виктор Степанович, опять водружая очки на нос. – У тебя только одна такая? – обратился он к Вадиму.

– Пока одна, но продавец сказал, что у него есть подобные.

– Возможно, и есть, возможно, и есть, – задумался Виктор Степанович. – Если моё предположение верно, таких долек должно быть шестнадцать или восемнадцать. Думаю, что это часть гривны ХI-ХII веков, подобные этой хранятся в некоторых наших музеях. Кто тебе это принёс?

– Да один парень.

– Ты не спросил, откуда эта вещь у него?

– Если бы даже спросил, он что – дурак рассказывать. Может, он её откуда-то спёр.

– Вот-вот. Вам бы только купить вещичку, не разбираясь в её ценности и не удосуживая себя вопросом: что она, откуда появилась.

– А что такое гривна? – охрипшим голосом спросил Вадим, и чуточку зарделся – ему как-то неловко стало перед хозяином за свою неосведомлённость по части украшения.

– Гривна? Это металлический обруч, носившийся на шее. Известна, начиная с бронзового века. Носили её древние мидяне и персы. У римлян служила наградой за боевые отличия. Входила в наряд знатных мужчин и женщин. Известна и на Руси вплоть до шестнадцатого века.

– Вы говорите, что гривна – металлический обруч. А эту, что – распилили или разрубили?

– Да, и притом очень искусно, не повредив выпуклого рисунка на лицевой стороне, который повторяется, как орнамент. Но сделали это не в наши дни, а очень и очень давно.

– Вот ведь как! А я и не заметил.

– Немудрено… Ты хоть знаешь адрес того парня.

– Да нет. Я не спросил. Дал ему свой телефон на всякий случай… Спросил – есть ли у него ещё такие висюльки, он ответил, что есть. Думаю, позвонит. А дорогая это вещь? – Вадим выжидательно посмотрел на Виктора Степановича.

– Дорогая, говоришь! Да ей цены нет. Во-первых, она из чистого золота, во-вторых, старинной, не старинной, древнейшей работы, это тоже ценность имеет, – он улыбнулся и взглянул на Вадима, – среди любителей искусства, а не торгашей, конечно.

– Всё, Виктор Степанович, норовите кольнуть, – миролюбиво произнёс Вадим. Ему не хотелось спорить. Его приятно радоаало, что он приобрёл ценную вещь. Надо только будет найти того Лёху и купить у него остальные подвески, пока он не разнюхал, что это такое и какую имеет цену. – Ладно, – продолжил он, – если эта гривна у кого-то в целости – она будет у меня.

– Я в этом не сомневаюсь, – ответил Виктор Степанович, возвращая подвеску назад. – Только учти, она может быть ворованной. Не погори с этим делом. Вещь уникальная, не каждый музей такой располагает.

– Спасибо за совет, за рекомендации, – сказал Вадим и встал, собираясь уходить. – Да, – вдруг воскликнул он, – забыл почти. Вот это посмотрите, наподобие бересты что-то…

С этими словами он вынул из кармана пиджака и протянул хозяину тёмный скрученный лоскут. Тот развернул его, подошёл к лампе, поправил абажур, чтобы больше света падало на кусок бересты. Долго смотрел на него, ничего не говоря, но Вадим видел, как напряглась его шея, а лицо выразило внутреннюю радость.

– Ну что? – не выдержал молчания Вадим. – Может, это план какой?

– Никакой это не план. Тебе везде сокровища видятся. Помешались все на деньгах… Это кусок бересты с письменами. Какой-то текст на ней. Бересту надо реставрировать. Тогда можно будет прочитать, что на ней написано.

– Ну, это уж по вашей части. Реставрируйте, читайте, – ответил Вадим и стал прощаться.

Когда он вышел от Виктора Степановича, на улице было сумрачно. Тучи обложили небо, и оно было тяжёлым и тёмным. На автобусной остановке никого не было, и Вадим, подумав, что, возможно, автобусов не будет, пошёл пешком, напрямик, через станцию. Он шёл и думал, что зря не расспросил парня, где тот живёт и работает, а теперь жди, когда он позвонит, да и позвонит ли? Найдёт себе другого покупателя – пощедрее, и дело, которое задумал Вадим, улыбнётся.

А Виктор Степанович, проводив гостя, заинтересованный куском бересты больше, чем куском гривны, решил сразу её отреставрировать, чтобы прочитпать, что было на ней написано.

5.

В лето 6788 со дня сотворения мира удельный Московский князь Даниил Александрович, сын Александра Невского, достигший того возраста, когда можно уже принимать самостоятельные решения, пожелал сделать смотр своим владениям. К тому же его духовник архиерей Иероним настраивал его на это, говоря, что князю надо знать свою отчину. Князь был молод и во всём привык слушаться своего наставника и духовного отца. Да к тому же ему самому хотелось посмотреть земли, доставшиеся ему в княжество от старшего брата Дмитрия, великого князя Суздальского. Не чинят ли воеводы его и наместники урону княжеской казне, все ли подати собирают и не набивают ли велико себе мошну…

Из Москвы он выехал рано утром с отроками и дядьками, воинами и малым обозом, намереваясь прокормить себя и сопутствующих на месте боярскими хлебами. Поехал с ним и Иероним. Путь лежал на северо-восток ближе к отцовской отчине – земле Переяславской, на которой княжил его племянник Иван. К владениям племянника примыкала земля радонежская с селом Радонежским, куда и собрался Даниил.

Князь был бодр, лёгок на ногу и во всём старался не медлить. Поэтому он рассчитывал быстрым ходом с одной остановкой на обед к вечеру попасть в Радонежское, но Бог не дал ему возможности выполнить это намерение. Недавно прошли проливные дожди, реки набухли от воды, и на Яузе был смыт обветшавший мост. Холопы из ближайших деревенек, согнанные тутошним боярином, пытались наладить новый: вгоняли каменными бабами в дно реки дубовые сваи, тесали брёвна, крепили скобами и коваными гвоздями устои и продольные балки. Холопов было мало, и дела продвигались медленно.

– Чьи будете? – спросил их князь, остановив коня и созерцая согбенные в поклоне спины.

– Боярина Ртеньева, – ответил за всех русобородый с голубыми глазами высокий плотник, отделившийся от других товарищей и подошедший к князю. Волосы его вокруг головы были схвачены, чтобы не мешали работать, кожаным ремешком.

– Знаком мне ваш боярин: не богат, но умом смышлён. – Даниил оглядел мост, подсыпанную у берегов землю, накат круглых бревён: – Вы и к вечеру с делом не управитесь…

– Знамо, не управимся, княже…

– Откуда тебе известно, кто я?

С поклоном плотник ответил:

– Боярин часто посылает на Москву… Не раз видал я…

Даниил не дал ему договорить и спросил:

– Скажи мне, молодец, а есть ли здесь в округе брод?

Плотник князю понравился – статный, плечистый, воин бы из него отменный получился…

– Как не быть, княже. Вниз по реке, с версту отсюда. Вон по той дороге, по бережку… – Холоп указал рукой вдаль.

– Поворачивая коней, – приказал князь челяди.

Холопы, возводившие мост, низко на прощанье кланялись князю.

Брод нашли, но пришлось делать крюк, потом ехать по бездорожью, два воза перевернулись, княжеский конь поранил ногу. Даниил осерчал на возниц и прочих слуг своих, на своего коня и остальную дорогу ехал хмурый и неразговорчивый, не радуясь ни весёлому щебетанию птиц, ни пряному запаху омытого дождями летнего леса, ни красным ягодам земляники, высовывавшимся из-под листьев обочь дороги.

Только поздним вечером княжеский поезд прибыл к деревянным воротам села Радонежского. Князя ждали. Ударили в колокол. Князь огляделся. Место было холмистое. К реке часть земли была распахана, ниже расстилались прибрежные луга, дальше возвышался нетронутый лес. Стояла приземистая церковка с колоколенкой, там и сям не по улице, а вразброд возвышались избушки простого люда, боярские хоромы поражали своим нарядным видом: кружевами карнизов, причелин, замысловатых коньков, витых балясин на крутых крыльцах…

Боярская челядь распрягла лошадей, завели телеги во двор хором, а навстречу Даниилу вышел к воротам с непокрытоцй головой сорокалетний боярин Никифор Рысь, ведавший делами окрестной волости. Он низко поклонился и помог князю спешиться.

– Будь здрав, княже! – приветствовал он Даниила. – Не труден ли был путь?

– Труден, боярин: конь мой повредил ногу, слетело колесо у телеги, возки опрокинулись…

– Я прикажу холопам починить сломанное…

– Добро, – ответил князь, разминая затёкшие ноги.

– Милости просим! – Никифор широким взмахом руки пригласил Даниила в хоромы.

В боярской горнице собирали обильный ужин. Князь парился в бане, отмывая дорожную пыль, двое его слуг, один слева, другой справо мягко охаживали его, растянувшегося на полке, вениками. Берёзовый дух от веников, мягко обволакивал низкую баньку. Освежённый, с розовым блестящим лицом, в чистой одежде, князь занял своё место за пиршественным столом. При виде богато накрытого стола он повеселел, а когда подали мёду, и совсем отошёл.

– Надолго ли, княже, к нам пожаловали? – почтительно спросил боярин Никифор.

– Долго не намерен быть, – ответил князь, пригубляя янтарный медовый напиток. – Тебя в разор не введу, – засмеялся он.

– Смотр волости завтра будешь делать или сначала отдохнёшь день-два? – снова спросил боярин.

– Завтра, завтра, – ответил Даниил Александрович, зевая. – Бог даст, завтра. Как, людишки не обнищали? – спросил он боярина после недолгого молчания. – Подати исправно собираешь?

– Тихо. Разорения татарского нету – пашут, жнут. Людишки справные. Народ крепок, но дик. Иной в лесу избу срубит, старается уйти от оброка.

– Может, кто из твоих слуг самоуправство чинит?

– Нет, батюшка. Всех держу в кулаке. – Никифор сжал волосатые пальцы. – Никому соблазну к самовольству не даю.

– Добро, коли так.

– Слыхали мы, боярин, – исподлобья взглянув на Никифораа, в разговор вступил Иероним, – что рядом с градом идолище поганое у тебя тут на холме. Скоморохов и гусельников привечаешь. Холопы жертвы деревянным богам приносят… как? – и его чёрные густые брови с проседью поднялись, а глаза воззрились на боярина.

– Идолище есть, – ответил боярин. – Я запрещал приносить жертвы, но всё едино бегают холопы в зелёную рощу.

– Волхованием кто занимается?

– Рщига, знахарь.

Князь поднял глаза на боярина.

– В летах волхв? – спросил он, внимательно разглядывая резьбу на деревянном ковше.

– В зрелом возрасте.

– Семья?

– Жена и годовалый сын.

– Такой малый?

– Он у него четвёртый. Старший сын сгинул на охоте – медведь задрал, одна дочь родилась мёртвой, а ещё одна в младенчестве наколола палец рыбьей костью – Бог прибрал и её.

– Откуда доподлинно всё знаешь? – спросил князь.

– Люди всё ведают, а я не гнушаюсь холопьего языка слушать.

– Бог наказал язычника, – проронил Иероним, осеняя себя крестным знамением. – И ещё накажет.

Князь посмотрел на него, но ничего не сказал. Полузакрыв глаза, он размышлял.

Иероним встал из-за стола и сказал, обращаясь к Даниилу Александровичу:

– Князь, казнить надо волхва, капище срыть, Даждьбога в реку спустить… Срам вере христовой. Никак Покров монастырь на Хоткове горе не утвердится, а тут ещё игрища поганые устраивают, пляски бесовские, берёзки завивают, и всё под носом боярина, твоего наместника.

Никифоор помрачнел – не ожидал он такой отповеди от Иеронима. Рука нервно теребила серебряную бляшку на рубахе. Он неприязненно посмотрел на небольшого, в чёрной рясе Иеронима. Черноризец не нравился ему. Особенно были неприятны острые сверлящие глаза княжеского духовника.

Князь после выпитого, после обильной пищи и дальней дороги, нашатавшись в седле, после бани ослаб, и думать ему не хотелось. Хотелось понежиться на мягкой постели, отрешиться на время от забот, а уж завтра с приходом ясного утра поразмыслить на свежую голову.

– Завтра будем решать, – сказал он, прерывая беседу. – Веди, боярин, в опочивалюню. Благие дела утром начинаются.

Князя увели два холопа с боярином. Слуги начали прибирать со стола остатки пиршества.

Иероним подошёл к небольшому оконцу, забранному слюдой. Толкнул раму. Пахнул свежий вечерний воздух. Над Радонежским опускались сумерки. В небе зажигались звёзды. Издалека доносился лай собак. Где-то совсем рядом промычала корова, и снова наступила тишина.