Текст книги "Озеро призраков"

Автор книги: Юрий Любопытнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 40 страниц)

– Говоришь складно, – насупив брови, сказал Мокроус. – Да веры тебе у меня нет. – Он пристально посмотрел на парня.

– Брешет он, – выступил вперёд Говерда. – Никаких дров он не рубил Это лазутчик москальский… Он послан выведать о нас. Дать ему батогов, быстро всё расскажет.

– Так скажи нам, – вкрадчиво произнёс Мокроус, – что ты лазутчик, и мы тебя отпустим без худа, а не то изведаешь плетей.

– Никакой я не лазутчик, – снова повторил Никита. – Из Кудрина я, сын Фёдора Вороного. – А сам думал: «Где же Орина? Почему её не слышно?»

– Что с ним разговаривать, – вскипел Говерда. Он схватил Никиту за плечи и встряхнул его. – Дать ему батогов, быстро язык развяжет.

– А ну не трожь, – вскипел Никита, ударяя по рукам Говерды.

– Ах ты, пёс москальский, – взревел Говерда и плетью хлестнул по лицу парня.

Никита сморщился от боли и пнул Говерду ногой в пах. Тот согнулся, бросил плеть и зажал руками низ живота. На Никиту вмиг набросились четверо казаков, сдёрнули кафтан и связали руки ремённой верёвкой.

– Я сам его накажу, – сказал Говерда, оправившись от боли.

Ему никто не перечил. Он схватил Никиту и, толкая, подвёл к дубу. Подняв руки пленника кверху, он прислонил его животом к стволу и обкрутил ноги и плечи сыромятным ремнём.

– Сейчас будешь у меня разговаривать, – повторял Говерда, делая своё дело. – Будешь у меня покладистей, пёсье семя. Я тебе покажу, как пынать казака ногами.

Остальные стояли у костра и никто не пытался вмешиваться. Одни, – потому, что такие говердовские выходки были обычны, другие, – хотя была ночь, – хотели немного поразвлечься.

– Подбавь дров в костёр, – распорядился Мокроус. – Я что-то плохо вижу. – Он удобнее устроился на седле, предвкушая очередную забаву.

Трое казаков помчаличь исполнять приказ начальника. Скоро костёр пылал, вздымая к небу огненные языки пламени, счало так жарко, что казакам пришлось отступить на несколько шагов назад.

Говерда в случаях, когда надо было наказать провинившегося или попытать пойманного, или оказывающего сопротивление, был незаменим и всегда исполнял роль палача. Крепкий и злой, он, как никто другой, подходил для заплечных дел.

– Сколько ему всыпать? – спросил Говерда сотника, пропуская ремённую плеть сквозь сжатый кулак.

– Для начала десять плетей, – ответствовал сотник, проявляя, как ему казалось, милосердие к пленнику. – Но не сильно, а то парубок язык проглотит, – рассмеялся он.

Его смех поддержали остальные.

– Добре, – ответил Говерда и подошёл к распятому пленнику.

Расставив ноги, он замахнулся. Вжик – плеть расссекла воздух и опустилась на спину Никиты. Вжик – и опять опустилась на спину. Говерда выполнял своё дело с умением и тщанием. Когда он входил в раж, уёму ему не было. Знали, если конь его не слушался, с боков его летели клочья кожи. Любого норовистого коня казак уламывал за пару часов.

После третьего удара рубаха Никиты стала полосатой от выступившей крови. Он старался не кричать от секущих, жгучих ударов, только, сжав зубы, неслышно постанывал, прижимаясь щекой к шершавой коре дуба.

– Сейчас ты у меня заверещишь, – озлобясь, что пленник не издаёт ни звука, прошептал Говерда. Обыкновенно после трёх-четырёх ударов его жертва не могла терпеть боль и кричала и извивалась всем телом.

7.

Оринка уже засыпала, уставшая от дневных волнений и опустошённая душой, когда до её слуха донеслись годоса. Она поняла, что казаки кого-то поймали. Мокроус – их голова, допрашивал пленника у костра. Голос пленника показался ей знакомым. Она не могла ошибиться – это был голос Никиты. Она вскочила с берёзовых жердей, напоминающих что-то вроде постели, и пробралась к выходу. Но путь ей преградил холоп шляхтича и втолкнул её опять в шатёр, помня суровый наказ господина, никуда пленницу не отпускать. Но и того момента, когда она высунула голову наружу, было достаточно, чтобы узнать в пленнике, стоявшем у костра, Никиту. «Он пришёл за мной», – была первой её мысль. Эта радостная мысль придала ей силы, и она снова бросилась к выходу. Она попыталась закричать, но охранник зажал её рот рукой, а потом сильным рывком бросил её на землю и вытащил нож.

– Ворухнешься, – сказал он с угрозой, – зарижу!

Ей было слышно всё, что происходило у костра. Она знала, что парня привязали к дереву и теперь Говерда – этот жестокий с угрюмым взглядом кошачьих жёлтых глаз человек – сечёт плетью её Никиту.

Улучив мгновение, когда охранник, подогреваемый любопытством, выглянул из шатра, Оринка вскочила с земли и прошмыгнула мимо него. Слуга Добжинского не сумел её задержать. Не сумели и двое казаков, бросившиеся ему на помощь. Она стремительно подбежала к Говерде и не успел опомниться палач, самолично взявший на себя расправу над безоружным человеком, как Оринка выхватила у него плеть и стегнула его по лицу. Удар был не сильным, но хлёстким, и узлы, завязанные на концах плети, задели глаза казака. Он охнул от боли и уже занёс было руку, чтобы ударить девушку, как подоспевший Добжинский встал между ним и Оринкой.

– Бисова дивчина, – проговорил Мокроус.

Казаки зашумели. Оринка бросилас к Никите.

– Никитушка, – запричитала она, прижавшись к окровавленной спине парня и гладя его растрёпанные волосы. – За что же они тебя так!?

– Оринушка, – прошептал запёкшими губами Никита, – Жива. Я к тебе шёл…

– Знаю, знаю… Я места себе не находила… Любимый….

– Девку тоже к дереву, – распорядился Мокроус, вставая.

Он и раньше не верил, что парень лазутчик, а после того, как полонянка бросилась к нему, защищая от Говерды, окончательно убедился, что молодой крестьянин пришёл сюда в поисках невесты. И всё происходящее стало ему не интересным.

Добжинский пробовал протестовать, заявляя, что Оринка его добыча и только он может поступать с ней по своему усмотрению. Но сотник был неумолим. Он так посмотрел на шляхтича, что тот сразу умолк и счёл за лучшее вернуться к этому разговору утром, посчитав, что с девкой ничего не случится, если она ночь простоит привязанная к дереву.

Два дюжих казака привязали Оринку к противоположной отНикиты стороне ствола дуба, обкрутив руки и ноги сыромятным ремнём.

– Добже – по-польски сказал один из них. – Ведьмак с ведьмою пусть трошки поразмовляют.

Вскоре лагерь затих. Мокроус ушёл в свою палатку, окинув лагер взглядом, убеждаясь, что в нём всё в порядке и больше непредвиденного не случится. Добжинский юркнул в свою, в душе проклиная сотенного голову, который поступил с его добычей, как быдло, которое не способно уразуметь шляхетской чести. Улеглись и остальные, кто под навесом, кто в повозках на ворохе сена. У костра дремали караульные, клоня головы на колени. Костёр, никем не поправляемый, затухал.

– Что ж теперь с нами будет? – спрашивала Оринка Никиту, пытаясь расслабить опутавшие тело ремни. Но они были привязаны крепко. Ноги и руки затекли. Холод пробирал до костей. – Что ж теперь будет? – повторяла Оринка.

– Я за себя не боюсь, – сказал Никита. – Я боюсь за тебя. – Он говорил через силу – нестерпимо болела спина, изхлёстанная плетью.

– Молчи! – прошептала Оринка. – Кто-то идёт.

К пленникам невесть откуда взявшийся, подошёл Говерда почти неразличимый в тёмной ночи.

– Пёсье семя, – проворчал он, глядя на Никиту. Пошарил в траве, нашёл свою плеть и наискось, с размаху, с оттяжкой, полоснул по спине парня. Тот тихо охнул. Говерда хотел ещё раз опоясать его, но у костра пошевелился заснувший караульный, и казак, сверкнув глазами на Никиту, погрозив плетью, отошёл от него.

– Завтра ты у меня попляшешь, – прошептал он.

Прошло около часа. Из повозок раздавался храп, кто-то ворочался, кричал во сне. У прогоревшего костра мирно дремали караульные, положив на колени арбалеты.

Внезапно из тёмной, неосвещённой костром стороны лагеря, метнулась высокая фигура. Мягко ступая по листве, она остановилась, выжидательно наблюдая за караульными у костра, потом боком, всё время посматривая на часовых, прошла к дубу, где были привязаны пленники.

– Тихо, не шумите, – сказала фигура, приложив палец к губам. И острым ножом стала перерезать ремённые путы, стягиваюшие пленников.

Это был Чуб. Освободив пленников, он опять приложил палец к губам и тихо прошептал:

– Тикайте! Швыдче тикаёте! – и подтолкнул изумлённых Оринку и Никиту. – Геть, геть!

Поддерживая друг друга и озираясь, пленники скрылись в лесу. Чуб перевёл дыхание, надвинул кучму на брови, огляделся – не следит ли кто за ним – и подошёл к костру. Часовые мирно спали. Чуб бросил ремни в костёр, и длинная нескладная его фигура, согнутая пополам, прошмыгнула к дальнему возу и тихо улеглась на ворохе мягкого сена.

Сжав зубы от боли, пронизывающей окровавленную спину, Никита шёл впереди, за ним Оринка. Она спотыкалась и ежеминутно падала. Никита поднимал её, и они вновь шли, перелезая через поваленные деревья, в темноте натыкаясь на пни, царапая об острые сучья до крови ноги и руки. От ходьбы стало теплее, но ночной холод всё-таки давал о себе знать. Небо заволокло низкой плотной хмарью, и звёзды померкли.

Убедившись, что их никто не преследует, они отдышались, остановившись, и насколько хватало сил, пошли быстрее, стараясь, как можно дальше уйти от проклятого места. Шли они наугад и вскоре заплутались. Несколько раз Никите казалось, что он на верном пути, узнавал по едва заметным приметам знакомые места, но всякий раз ошибался.

– Отдохнём, – несколько раз просила Оринка. – Я устала.

– Ещё немного пройдём, – отзывался Никита, – Уйдём дальше, чтобы они нас не нашли.

– Мы уже далеко, – говорила Оринка.

– Тебе так кажется. Может, мы крутимся на одном месте. Так бывает в лесу.

После очередной просьбы Никита согласился отдохнуть. Он и сам еле волочил ноги, голова казалась тяжёлой, хотелось привалиться на какой-либо бугорок, отдохнуть, забыв про охвативший тело холод.

Они присели на поваленный ствол. Он был холодным и мокрым. Оринка обняла Никиту. Сидели молча, дрожа от холода и всё теснее прижимались друг к другу.

– Вон там огонёк горит, – вдруг сказала Оринка, вглядываясь в темноту.

– Где? – отозвался Никита, приходя в себя. Рядом с Оринкой он немного согрелся, и его глаза слипались от усталости.

– Вон с правой руки, – и Орина вытянула руку в направлении того места, где она заметила мерцающую красную точку.

– Может, наши, – проговорил Никита. – Они ведь в лес ушли. Пойдём!

Они встали. Надежда, что вскоре будут у своих, придала им силы и они пошли на огонёк, слабо искрящийся в гуще леса. Когда они приблизились к нему на расстоянии двухсот или трёхсот шагов стало ясно, что это горит костёр. Никита резко остановился.

– А может, это казаки, – сказал он, оборачиваясь в Оринке. – Может, мы опять вышли к ним?

Орина ничего не успела ответить. Между кустов внезапно выросла фигура и положила тяжёлую руку на плечо Никиты.

8.

Когда убогий Тихон по заданию Ивана Чёрмного побывал в Кудрине и, возвратясь, поведал атаману, что кудринские и стройковские мужики собираются напасть на казаков, тот сначала усмехнулся, – куда лапотникам соваться. Перед казаками не может устоять польская кавалерия, а тут холопы решили потягаться с ними силою, а потом задумался: а куда им деваться – доведённые до отчаяния, они готовы пойти на всё – на дыбу, на плаху, но только не в рабство. Он и сам – холоп боярского сына Боровлёва из деревеньки Филимонова, что близ Хотькова монастыря. Когда невмоготу стали притеснения, когда был в последний раз нещадно бит за сказанное дерзкое слово, доведённый до отчаяния, подался в бега. Куда угодно, лишь бы не снова в ярмо. Скитания по лесам и весям привели его под руку крестьянского атамана Ивана Исаевича Болотникова. Вот тогда он думал, что наступит хорошая жизнь, будет хороший холопий царь и можно будет вернуться в родную деревеньку, обзавестись семьёй, растить детушек да хлеб на своей земле. Но не тут-то было. Дворянские сынки Сумбулов, Ляпунов, Пашков со своими отрядами сначала были на стороне Болотникова, а потом предали его, переметнувшись на сторону Шуйского, поверили посулам царя. Но ещё крепок был крестьянский атаман, и если бы не затопили вороги Тулу, да не прельстили осаждённых окаянными прелестными письмами, что всех сдавшихся помилуют, не были бы открыты ворота города. Болотникова и его сотоварища Илейку Муромца казнили…

И опять бежал Ивашка Чёрмный от гнева слуг царских и боярских. Осел здесь близ Москвы под монастырями да вблизи дорог. И так, видимо, вся его жизнь кончится в лесах или будет без времени пытан на дыбе и засечен кнутом на Лобном месте. А пока гуляй. Но ума не пропивай.

По рассказам убогого, у казаков, видно, была богатая добыча: хлеб они отправляют под Троицу, а остальное награбленное возят с собой. Тихон видел в повозках много разной рухляди и сундук, очень заботливо стережённый охраной. В нём казацкая казна. Мужики пусть квитаются с казаками за свои несчастия и горе, а ему надо добыть эту казну. Тогда можно будет найти забытый Богом уголок и остаток дней своих провести в неге и холе. Можно будет податься на юг, на Дон, где ещё живо вольное воинство.

Тишка говорит, что казаков около полсотни. А сколько у него людей? Двенадцать. Но отчаянных и клеймённых, которым терять нечего, кроме своей головы. Вон Сенька Крест, его названный брат, пришедший к Болотникову с Илейкой Муромцем, Михайло Хват. Каждый двоих стоит. Но всё равно с этой силой ему с казаками не справиться. Вот если вместе с мужиками… Их с полсотни наберётся, должно быть. Таким отрядом можно напасть на казаков, но только ночью, как и намечают мужики, врасплох. Перебить дозорных, поднять шум и в этом гвалте и сумятице захватить добычу.

Эта дерзкая мысль, как змея подколодлная, сосала его сердце, не давая покоя. И окончательно решив её осуществить, он послал Сеньку Креста и Тишку убогого на переговоры с крестьянами. Скоро ему был передан ответ, что крестьяне хотят выслушать атамана лихих людей.

Место встречи определили за Вринкой на бугристом месте. Чёрмному не хотелось, чтобы о его лагере на Чёрном овраге кто-либо знал из посторонних, поэтому и назначил встречу поблизости от деревни, подальше от своего основного обитания.

С собой он взял пятерых товарищей и к вечеру они прибыли на противоположный от Чёрного оврага конец Кудрина. Перешли через узкую Вринку – скорее ключевой ручей, нежели речку, поднялись на бугор. Разведя костёр и отправив троих в дозор, атаман стал ждать мужиков.

Когда сумерки сгустились и в лесу стало темно, послышался условный свист – это давал знать один из дозорных. Значит, мужики пришли. Атаман удобнее устроился на поваленном дереве, положив на колени фузею. Он очень дорожил этим оружием и всегда брал её с собой. Кроме фузеи в его отряде трое разбойников были вооружены самострелами, по-заморскому называвшимися арбалетами, добытые недавно нападением на польский обоз.

Дав знак двоим оставшимся с ним разбойникам спрятьаться в кустах, хотя и так в двух шагах ничего нельзя было различить, Чёрмный стал ждать гостей.

Вскоре послышались шаги, хруст подсохшей листвы, и у костра появился Сенька Крест. За ним шли четверо мужиков в полукафтаньях и чёрных барашковых шапках. Увидев у костра человека в тёмном кафтане, подпоясанном кушаком золотистого цвета, в островерхой шапке, опушённой куньим мехом, в сафьяновых жёлтых сапогах, с фузеёю на коленях, с саблей на поясе, чья фигура всем своим видом выражала всесилие и власть, они поняли, что перед ними атаман. Мужики остановились и молча поклонились. Атаман мановением руки, на которой блеснули перстни, указал на поваленное дерево напротив себя. Мужики сели, подминая полы кафтанов, протянули к огню ноги, обутые в лапти. Чёрмный оправил небольшую курчавую бороду и спросил:

– Никто не видел, как вы сюда шли?

– Да некому видеть, господин, – ответил Вороной. – Деревня пуста, все в лесу схоронились, а казаки, чай, бражничают.

Чёрмный поочерёдно оглядел мужиков, медленно, с остановками между словами, сказал:

– Ведаю, что Легково и Орешки казаки разграбили и сожгли дотла. Остальным уготована та же участь? Так я говорю?

– Истинно молвишь, – ответил Вороной. Он был у мужиков за главу. – Казаки порешат все деревни. Если хорь начал таскать цыплят, всех передушит. Мы люди малые и незлобивые, привыкшие пахать и сеять, исправно справляющие подати, а пришли казаки и ляхи – забирают жито, скотину, чинят надругательства над бабами и девками – озлобили они нас. Вчера спалили Орешки, завтра займётся красным петухом Стройково или Кудрино…

– Знаю тако же, – продолжал Чёрмный, – хотите дать отпор супостатам. Врасплох напапсть на них?

– Истина твоя, господин, – кивнули мужики.

– И не боитесь полечь в бою?

– Бояться, то боимся, кому живот не дорог, раз он Богом даден, да что в бою голову срубят, что дома во дворе.

«Разумный человек этот Вороной», – подумал атаман и спросил: – А много ли вас набирается для бою?

Мужики переглянулись, видимо, размышляя, стоит или не стоит говорить правду.

Убогий Тихон, сидевший калачиком у костра, и шевеливший прутком угли, тихо прошамкал:

– Говорите, мужики. Атаман вас не обидит и ваше слово против вас не обернёт.

Ответил опять Вороной, как самый старший и опытный:

– Кудринских-то мужиков набирается поди с два десятка, из Орешек все пойдут, а их там семеро, стройковских десять. Из соседнего Жёлтикова шесть семей схоронились у нас, легковские есть – вот ещё десяток.

– Не столь уж и много, – проговорил атаман, – но и не мало. Можно затеять брань. Так вы, сказывают, – он бросил быстрый взгляд на Тихона, – порешили ночью напасть на казаков?

– Ночью, пока спят. Что они нас и так побьют, ежели мы и будем хорониться, а может быть, мы их одолеем, отобьём охоту жечь деревни да сиротить малых детушек.

– Ночь – наша мать, – промолвил атаман, поглаживая ложе фузеи. – Я согласен идти с вами, только у меня один уговор…

Мужики замолчали, затаив дыхание, ожидая, что скажет Чёрмный.

– Казну казацкую беру я. Говорю об этом заранее, чтобы вы знали об этом и никаких супротивных действий мне не чинили.

– Да что ты, батюшка, – закивали головами мужики. – Прогоним ворога, бери всё! Нам чужого не надобно, своё бы спасти.

Вдали раздался свист. Атаман повернул голову.

– Опять кто-то идёт. Не ваши ли? – спросил он крестьян.

Те пожали плечами.

– Наши все здесь. Куда мы пошли, никто не ведает.

Зашелестели кусты и раздался голос:

– Атаман, мы здесь парня с девкой поймали.

На поляну вышел дюжий разбойник, подталкивая впереди себя Никиту и Оринку.

– Никитка! – вскричал Вороной, узнав в окровавленном парне своего сына. Он вскочил с сушины и бросился навстречу Никите.

– Оринка! – не менее радостно закричал суховатый мужик с замотанной тряпкой рукой. – Пресвятая Богородица! Жива! А мы с матерью не чаяли уж тебя и видеть…

– Батюшка! – бросилась на шею отцу Оринка. – Батюшка!

– Дочка, – ласково гладил Орину отец. – Родная. Здорова. Замёрзла. На-ко одень одёжу. – Он стал снимать с себя кафтан.

– Где ж это тебя, парень, так исполосовали? – обратился к Никите атаман, увидев при свете костра его окровавленную рубаху.

– Казаки, – дрожащими от холода губами произнёс Никита, оглядывая чужих людей. – Кнутом.

Он подошёл к костру, стараясь быть поближе к огню. Он так продрог, что зубы издавали частую дробь. Отец снял кафтан и набросил на плечи сыну.

То, что здесь у костра рядом с незнакомыми людьми, по обличию разбойниками, о которых так много говорили в последнее время, были деревенские, отогнало прочь сомнения Никиты. Он у своих. Только теперь он понял, что пережитые ужасные события остались позади. Слава Богу, он у своих.

Когда утихла радость родителей, что их дети нашлись, опять перешли к прерванному разговору. Атаман расспросил Никиту, как он попал в лагерь казаков, где он находится, велик ли обоз и сколько казаков. Отвечала Оринка. Она согрелась, на лице вновь заиграл прежний румянец.

– Я несколько раз пересчитывала их всех, – говорила она. – Всего их наберётся не более четырёх десятков. Да два десятка телег.

Атаман задумался, поглаживая кудрявую бородку.

– Завтра они хотят ехать в деревни, – продолжала Оринка. – Несколько телег он отправляет под Троицу.

– Если это так, то меняет наше дело, – задумчиво произнёс атаман. – Они могут оставить свою стоянку. Но куда они отправятся?

– Знамо дело, в Кудрино или Стройково, – ответили мужики. – Орешки сожжены, Легково разграблено, а поблизости, окромя наших деревень, более жилья никакого нету.

– К нам они пойдут, – уверенно сказал Степан Горшок. – До нас им рукой подать. Они не оставят деревни, которые рядышком.

– Значит, жди гостей, – произнёс убогий. – Вот завтра и будет вам пир, – он посмотрел на мужиков. – Вот завтрева и расквитаетесь. Встречайте – и вилы в бок! Чего вам ждать ночи.

– Отведать казацкой сабли, – тихо проговорил один из мужиков, смекнувший, куда гнул Тишка. – Одно дело ночью напасть, а другое встретиться в чистом поле.

– Если они поедут в Кудрино, то какой дорогой? – спросил атаман, обращаясь к Вороному, которого признал за старшего у крестьян.

– Дорога одна, что из Озерецкого в Хотьков монастырь ведёт. Поедешь по ней, не минуешь Кудрина.

– Вот завтра и встретим их здесь, – заключил атаман. – Или вы передумали? – спросил он, видя, что мужики переминаются с ноги на ногу.

Крестьяне переглянулись.

– Чего молчите! – первым заговорил Оринкин отец. – Сами сегодня языки чесали – живот свой положим, но не дадим в разор пустить деревни, защитим жён и детей. Сами пошли искать пособления у атамана, чтобы напасть на казаков. А теперь думаете, что пронесёт!

– Не пронесёт, – ответил Вороной. На его лице была написана решительность идти до конца, глаза сверкали из-под густых бровей. – Как порешили, так и будет. Никто не откажется, как бить ворога – днём или ночью. Так я говорю, мужики?

– Конечно, так, – проговорили мужики все разом.

А Вороной продолжал:

– Что так измордовану быть, что этак. Лучше с дубиной встретить смерть, чем с голыми руками в амбаре. Идём завтра, атаман. Встретим ворогов.

– Слава Богу, что не отступились от своих слов. – Опираясь на фузею, Чёрмный встал. – Мы с тобой, Вороной, сейчас с глазу на глаз побаем, а вам я вот что скажу, люди. Берите с собой всё, у кого что есть: рогатины, топоры, вилы, дубьё… Лучше всего багры, коими таскать казака с лошади спроворнее. Если их сорок, а завтра кои пойдут с обозами, кои останутся охранять стоянку, – значит, их много не будет. Нас числом будет боле. Вот и расквитаемся. Поняли меня, молодцы?

– Поняли, поняли, батюшка. Сделаем, как ты повелел.

– Вот и добро, – ответил Чёрмный, отпуская мужиков.

Потом он с Вороным долго и тихо разговаривали чуть поодаль, намечая действия на завтра. Потушив костёр, все – и разбойники, и крестьяне, – отправились каждые в свою сторону, договорившись встретиться на рассвете.

9.

Истошный крик Говерды разбудил Мокроуса под утро. Вскочив с разостланной на соломе епанчи, схватив саблю, ещё не зная, что случилось, забыв заложить усы за уши, он выбежал из шатра. У потухающего костра стоял Говерда с перекошенным от злости лицом. Его окружали несколько казаков: Чуб, Непийвода, Закруть и другие. Рукой Говерда показывал на дуб. Под ним пленников не было. Не осталось следа ни от парня, ни от девки.

– Проспали, бисовы дети, – орал Говерда, вращая белками. Его лицо с кроваво-синим подтёком под глазом искажала гримаса ярости. – Они не могли сами уйти! Я ремни на три узла завязал. Мои узлы ещё никто не распутывал. Какой чёрт им помог бежать?

Мокроус вложил саблю в ножны. Вот ещё бесово наваждение. Вчера были пленники, а сегодня их нет. Не могли же они сами уйти. Кто-то помог им бежать. И в то же время он с облегчением вздохнул – то была ложная тревога. Чёрт с ними, с пленниками, пусть они в землю провалились. Огорчало его больше другое, то, что среди казаков не стало дисциплины. Вот дозорные проспали и не видели, куда делись москали. Лёгкость добычи, которая им доставалась здесь без особого сопротивления, притупила бдительность членов его отряда. Несколько дней назад пропала бочка вина с обоза, а казаки вечером забражничали… Что девка ушла, его радовало, хотелось посмотреть на Добжинского, на его лицо – «моя добыча» – посмеяться втихомолку над незадачливым паном, но то, что так могли проспать, что угодно, его угнетало.

– Вечером на круг, – погрозил он плетью дозорным. – А теперь готовиться в поход.

Из шатра выбежал Добжинский и, увидя, что его добыча ускользнула, был вне себя от гнева.

– Посадить на кол нерадивых, – распаляясь, кричал он, указывая на дозорных. – Это они способствовали побегу.

Он подбежал к дубу, но не обнаружил даже обрывка ремня, лишь невдалеке валялось полукафтанье, сдёрнутое Говердой с плеч Никиты.

– Ведьма их забрала, ведьма, – убоясь гнева соратников, оправдывался казак, карауливший ночью у костра, и божился: – Я сам видел. Я сидел у костра, а тут она на меня напустила сон. Очи мои смежились. Поднялся ветер и стало темно, а пламя костра угасло. И вот старуха прилетела не метле, а за нею нёсся чёрт – такая образина страшная и чёрная, а на голове у него рога. Ведьма подлетела и ссыпала из рукава на парня и девку зелье, и ремни распались. Потом она посадила их на метлу и умчалась над деревьями, злобно смеясь, а чёрт ей вторил грубым голосом. Я хотел закричать, а рот мой не раскрывается, я ору, а меня не слышно. А потом очи мои слиплись, и я не помню, что было дальше.

Поверья о страшных силах, злых и коварных, бытовали в ту эпоху повсеместно, а раз другого объяснения побегу беглецов не было, рассказу товарища казаки поверили больше всего.

Мокроус стал готовиться к походу, который должен был принести им новую добычу. Но прежде всего он снарядил десять подвод с житом для отправки под Троицу, дав для сопровождения двенадцать казаков с арбалетавми. Отправил он и Чуба, сказав при этом:

– Поедешь с обозом. Проку от тебя всё равно никакого нету.

Чуб был рад, что хоть на некоторое время он избавится от насмешек товарищей.

– Куда едем? – спроситл Говерда у сотника, когда отряд был уже готов к выступлению. Ему не терпелось поскорее ввязаться в драку с кем-либо, чтобы дать простор своему гневу за то, что вчера его отхлестала простая девка, а ночью даже убежала со своим, как полагал Говерда, женихом.

– Как говорил горбатый, здесь вблизи остались две деревни – Кудрино и Стройково. Сначала в Кудрино, а затем в Стройково и будем держать дальше путь к Дмитрову.

– Добро, – ответил Говерда и ударил своего жеребца плетью так сильно, что тот от неожиданности присел на задние ноги.

10.

Белёсый туман тяжёлыми слоями выползал с опушек леса и стекал в луговины и овраги, опоясывающие Кудрино. Пожелтевшие травы, набухшие от воды, никли к земле. Солнце, скрытое за лесом, не пробивало седую мглу осеннего утра. Дорога, соединяющая деревню с сельцом Озерецким, и пролегавшая сбоку Кудрина в окружении густго леса, была пустынна. Деревня, казалось, тоже вымерла: не шёл дым из труб и оконец волоковых, не мычали коровы и не блеяли овцы, и небольшие серо-жёлтые поля с острой стернёй, оттеснившие лес вдаль от изб, промокшие от изморози, также застыли в немом ожидании предстоящего утра.

От Чёрного оврага на конях проскакали двенадцать всадников. Были они одеты в кафтаны, подбитые овчиной, в бараньих шапках, на поясах висели сабли и кистени, у некоторых были самострелы, у скачущего впереди было кремнёвое ружьё – фузея. Это был отряд Ивана Чёрмного. А из леса с противоположной стороны, от Вринки, небольшими группами выходили люди – в домотканных рубахах, поверх которых были надеты приталенные полукафтанья, все были обуты в лёгкие лычницы. Шли они нестройно, серые в серой мгле осеннего рассвета, кто с топором на длинном топорище, кто с вилами или рогатиной, кто с жердями, на концах которых торчапли кованные крючья. Крестьян было более сорока человек. Шумная ватага ребятишек по двенадцать-четырнадцать лет катила на бугор колёса от телег.

Атаман спрыгнул с коня, и его окружили мужики. Он оглядел широкое пространство и спросил Вороного:

– Здесь ждать будем?

– Это самое удобное место, – ответил Фёдор. – Есть, где помахаться.

– Вы встанете здесь, – указал атаман поперёк дороги, – а я со своими скроюсь вон там за кустами. – Он показал на склон, поросший ольхой. – Как только сшибётесь, и казаки ввяжутся в сечу, мы нападём на них сзади и с боков, клиньями врежемся в них… Крючья – это хорошо, – сказал он, оглядывая самодельные багры. – Такой штукой цеплячй его за шею, за руку, просто за одёжу и вали с коня. Казак силён на коне, а без коня он такой же мужик, как ты или я.

Он тут же отослал двоих своих людей на конях в разведку – предупредить о появлении казаков. Конные ускакали и скоро скрылись в лесу.

Не в правилах Ивана Чёрмного было вот так среди бела дня воевыать во главе крестьянского лапотного войска с хорошо обученным и вооружённым противником. Товарищи разбойника – ночь да кистень, да нож засапожный, а тут приходится рисковать людьми и своей головой ради призрачной добычи. Хотя, думал он, чем мужик хуже обученного воина? У Ивана Исаевича Болотникова в войске было очень много пахотных крестьян и ничего – били они воевод царских. И филимоновский Ивашка Чёрмный участвовал в бою на Лопасне, отличился и наравне с другими был обласкан крестьянским вождём. Так что ему теперь встреча с казаками – жизнь одна, но и свобода одна. Придя к таким мыслям, Чёрмный стал расставлять людей, как ему подсказывал опыт недавних битв в составе отряда Болотникова.

Ребятишки закатили колёса на высокий бугор, сложили их рядами и стали ждать момента, когда их можно будет обрушить под ноги казацких коней. Атаман отдал фузею Сеньке Кресту, отозвал своих стрелков с арбалетами и приказал им отойти в укрытие, чуть в стороне, и когда подойдёт время, сразить предводителя меткой стрелой или пулей.

– Не бойся, не промахнёмся, – уверил атаман Сенька Крест, дёргая серьгу в ухе. – Отличу я красные шаровары сотника от портков его свиты.

Вороной ходил среди мужиков, подбадривая их:

– Не вешай, мужики, носы. Не осрамимся перед бабами да детьми своими. Лучше в сече полечь, чем иметь срам от ворога.

Уже расступились над лесом облака и появилось солнце, и туман стал редеть и таять, а дозорных всё не было. Беспокойное ожидание было утомительным. Часов около одиннадцати со стороны леса послышался конский топот. Люди встрепенулись. По узкой дороге во всю прыть неслись двое верховых.

– Наши возвращаются. Шибко скачут, небось с хорошими вестями, – сказал Крест, кладя фузею на плечо.

– Идут, – встревоженно донёс приехавший первым разбойник. – Казаки идут. За ними обоз.

– По местам! – скомандовал атаман. – А вы спешивайтесь, коней отведите в сторону. Живее, живее!..