Текст книги "Озеро призраков"

Автор книги: Юрий Любопытнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 40 страниц)

– Двадцать, так двадцать, – хмуро ответил он. – Но деньги потом, после всего

– Так задаток давай, – проговорил Яшка.

– Обойдётся без задатков. – Вадим стал обретать уверенность, которая так некстати покинула его. Чего с этими фрайерами церемонится. – Дело сделаете, плачу полностью.

– А мне за посредничество сейчас, – выдавил сквозь зубы Яшка. – Я своё дело сделал – свёл вас.

Тут впервые за всю беседу Шплинт нарушил молчание. Он разлил всем остатки водки. Обхватив длинными пальцами стакан, прорычал грубым пропитым голосом:

– Аванс не нужен. Так всё сделаю. – Голос был негромким, но чувствовалась в нём внутренняя уверенность и некий, как уловил Вадим, оттенок пренебрежения. – Но, если потом кто курвиться будет, – он сделал паузу и исподлобья посмотрел на Вадима, – на дне моря сыщу.

Он махом опрокинул стакан в рот и стукнул дном об стол.

– Ты что – рехнулся? – ответил Яшка. – Ты за кого нас принимаешь, – за бесогонов, болтунов?

– Заткнись, Яшка! – Шплинт смерил его презрительным взглядом и обратился к Вадиму: – Покажешь мне… своего… остальное – моя забота. В пятницу встречаемся здесь же сразу после десяти утра. Деньги принесёшь сам. – Шплинт сдвинул брови к переносице: – Без разных посредников.

– Ну, что ты, корешок! – обиделся Яшка, поняв, о чём подумал Шплинт. – У нас такого в жизни не было, чтоб…

– Это я так, на всякий случай, – ответил Шплинт.

– В пятницу, так в пятницу, – сказал Вадим. – Чем быстрее, тем лучше.

– Тебя Вадимом зовут? – обратился к нему Шплинт.

– Да, а что?

– Слетай за бутылкой! Обмоем это дело.

Вадим встал со стула, но Яшка его вновь усадил.

– Не надо ходить, сиди! Тётя Дуся, – позвал он уборщицу.

Та мигом подошла.

– Давай деньги, – протянул Яшка руку к Вадиму.

Тот протянул десятку.

– Возьми, – втиснул Яшка красную бумажку в руку уборщицы. – Припасы у тебя, надеюсь, есть, – он подмигнул ей. – Неси давай, сдачи не надо. Только сама знаешь – поаккуратнее.

В конце этого дня Вадим издали показал Шплинту Виктора Степановича, когда тот выносил мусорное ведро, чтобы высыпать в машину.

11.

Утром князь Даниил встал рано. Из серебряного рукомоя ополоснул лицо, вытерся расшитым полотенцем, надел лёгкую рубаху и вышел на волю.

Над Радонежским поднималось горячее летнее солнце. От пруда, вырытого недалеко от боярских хором, тянуло утренней прохладой, запахом ряски и ещё чем-то болотным. Трава стояла налитая, тугая и зелёная, ждавшая недальнего своего часа, когда ляжет под косу, а потом запах свежевысушенного сена будет долго гулять по округе и будоражить селян сладким благоуханием. А пока луга вдоль Пажи звенели. Этот звук, происходивший от движения крыльев множества насекомых, говорил, что лето в самом разгаре, самая пора благодати для души человеческой.

– После лёгкого завтрака – князь не любил утром обременять желудок лишним – Даниил Александрович потребовал привести к нему волхва.

Находившийся рядом Иероним ответил:

– Утёк волхв. Разворошил на амбаре солому и утёк.

– Удрал! – вспылил князь. – Кто его предупредил?

Иероним молчал. Боясь навлечь на себя гнев князя, он не сказал ему о том, что ночью волхв был пойман и посажен в амбар. Он прикусил губу, когда проговорился, что убежал волхв из амбара, однако князь этого не заметил.

– Кто его предупредил? – продолжал горячиться князь.

– Это он, пёс, – сказал Иероним, указывая на боярина Никифора, молча стоявшего у порога, – распустил язычников. Это он своим слабоволием не позволяет укрепиться вере христовой в Радонежском.

Никифор продолжал неподвижно стоять, теребя кисти на поясе рубахи, что говорило о его волнении, хотя лицо было спокойным

– Твой отец, княже, – обратился он к Даниилу, – Александр Ярославич, был твёрд в решениях своих и мудр. Не помыслив здраво, он никогда не поспешал.

– Правду говоришь, боярин. Батюшка не делал опрометчивых шагов. – И, обращаясь к Иерониму, князь насмешливо сказал: – А ведь не гоже в гостях хулить хозяина, а?

Иероним отвернулся к окну и ничего не ответил. Видно было из-за спины, как вздрагивала его борода.

– Седлайте коней! – вскочил с лавки Даниил Александрович. – Едем на требише.

– Я тоже, – сказал Иероним, оборачиваясь. – Едем на поганое. Божницу идолопоклонников надо сравнять с землёй, развеять, сжечь!

Иероним был зол на волхвов. Воспитанный в духе слепого повиновения христианской вере, он не терпел инакомыслия. Всё, что было против христовой веры, должно было быть уничтожено, потому что не имело права на существование. Князь же, хоть и молод был, но разумен и понимал, что крутыми мерами веру предков не истребишь, а народ озлобишь, да и надо ли князю кровью истреблять старинные обычаи, когда естьдругие пути.

– Веди нас, Никифор, в рощу! – вскричал князь и сел в седло.

Приехали на жрище. Оно представляло из себя круглый холм, поросший дубами. Вершина оканчивалась поляной, на которой была кумирня – на утрамбованной, очищенной от травы площадке, стояли деревянные боги, с усами, покрашенными красной краской. Площадка была обведена канавкой. В центре стоял жертвенный стол. Было тихо, лишь дубы шелестели жёсткими листьями. Князю показалось, что они шептали: «Вы зачем пришли? Зачем пришли?!»

Он несколько секунд молча сидел в седле, уронив поводья. А Иероним кипятился, бегая по поляне, задрав рясу:

– Поганище разметать, болванов низвергнуть и послать по реке, как было при князе Володимере…

Князь объехал капище, а потом стегнул коня.

– Поехали!

– А идолище? – спросил Иероним, в недоумении подняв глаза на князя.

Князь ему ничего не ответил, а боярину Никифору сказал:

– Собирай народ на площадь. Всех собирай – и старых, и малых.

– Выполню, как сказано, княже, – ответил боярин и во весь ход поскакал к Радонежскому.

Ударили в колокол. Его тягучий звон прокатился над окрестностями. Из полуземлянок, изб повыскакивали люди.

– Пошто трезвонят, али что случилось?

– Князь приехал, что-то решать миром надобно.

Народ радонежский собирался на торговую площадь. Стояли на жаре, не расходясь, ожидая князя, перебрасываясь короткими словечками. Были и подростки, которым надоедало стоять как вкопанным, и они возились, тузили друг друга кулаками. На них шикали взрослые, останавливали. В глазах некоторых было ожидание неминуемой беды или несчастья. Мужики постарше держались степенно, пряча тайные ожидания в душе. С утра по селу разнеслась печальная весть – Рщигу поймали и хотели судить за его волхования и веру, но он сбежал.

На высокое крыльцо вышел князь в белой длинной рубахе с красной вышитой каймой по подолу, по рукавам и вороту. На поясе висел небольшой нож в серебряных с чернью ножнах. На каблучках мягких сафьяновых сапожек были набиты подковки и при ходьбе цокали.

Оглядев собравшихся, Даниил Александрович повёл такую речь:

– Ведомо мне, что вы, холопы мои, в церковь божию не ходите, а норовите ходить в дубравы, где предаётесь разным пакостям и грхопадению. Справляете разные богопротивные требы, поклоняетесь истуканам, кровью жертвенных животных мажете своему идолу губы, дабы насытить его.

Народ, сняв шапки, молчал. Довольный речью, Иероним теребил на груди рясу, продолжая внимательно слушать князя.

– Где Рщига – холоп мой!? Где он – попирающий веру христову, отвращающий вас от истинного Бога? Ушёл в лес от суда моего?! Я вас казнить не буду, но вы выполните волю мою, – Даниил Александрович примолк, обвёл глазами безмолвствующий люд радонежский. – Я приказвываю вам дорогу, что ведёт из Москвы в Переяславль провести через Радонежское, и должна она пройти через ваше идолище. А пока я остаюсь здесь, в Радонеже. И от каждого дыма вы будете носить оброк мне и слугам моим: молоко, мясо, птицу, яйца, рыбу, мёд, зелень и прочая и прочая. И будете носить столько дён, сколько будете строить дорогу и столько дён я буду стоять у вас на постое.

– Батюшка, помилуй! – бросился ему в ноги старшина Заречной слободы. – Скоро урожай снимать. Сил у нас нет на дорогу.

– Бог даст вам силы, – ответствовал князь. – И ума прибавит. Срывайте холм, мостите дорогу! Вот моя вам воля!

– Княже, – наклонившись к его уху, молвил Никифор, – народ крепко верит в своего Даждьбога. Не посмеет он свергнуть его. Для него проще навлечь княжескую немилость своим ослушанеием, чем изрубитьв щепы своего идола.

– А ты поступи, как пращур наш великий князь Киевский Владимир, когда крестил Русь, – с лёгкой улыбкой сказал Даниил. – И ослушания не будет, и воля моя выполнена будет. Прикажи отрокам своим зацепить за шею деревянного бога верёвкою и низвергнуть наземь, да пусть лошади проволокут его в пыли по всему Радонежскому. Посмотрим, будут ли метать Перун со Сварогом свои молнии на сделавших сие дело.

Никифор поклонился пошёл выполнять волю князя.

Народ, ропща, начал расходиться. Никифор собрал полтора десятка холопов, отроков из своей малой дружины и повелел низвергнуть идола и протащить его по Радонежу. Одновременно приказал рубить дубы.

– Остальное жители сделают, – провозгласил он.

– Молод ты, князь, а мудрости великой, как отец твой Александр Ярославич, – сказал Даниилу Иероним, когда они вернулись в хоромы боярина. – И живота никого не лишаешь, и людей не разоряешь, а дело своё делаешь. Отпусти меня на Хотков погост, в церквицу Покрова Богородицы, посмотрю, как там живут.

– Езжай, отче, – ответствовал князь. – С Богом!

Через две недели мощёная осиновыми мостовинами дорога, спрямлённая усилиями радонежцев, пролегла через село. Где был холм, там стало широкое место и теперь по нему, вдавливая пыль, катились колёса телег и глухо били мостовины кованые копыта лошадей.

Как только работа была закончена, князь с ценными подарками и оброком уехал в Москву, а Радонежское продолжало жить своей жизнью. На другой поляне дальше к лесу, точно по волшебству, вырос ещё один Даждьбог, и опять многие жители стали приносить ему жертвы и почитать его, как почитали ранее.

Никифор Рысь долго сожалел, что так случилось. Ведь не мешал Даждьбог справлять оброк и другие работы и повинности, но теперь он потерял и хорошего кузнеца в лице Рщиги и врачевателя.

12.

Виктора Степановича похоронили по православным законам, правда, в церкви не отпевали, а служили панихиду дома и хоронили на старом городском кладбище, где покоились близкие его родственники. Тело его нашли ранним утром в Кончуре и было дано определение этому происшествию как несчастный случай. После девяти дней, когда Маня справила поминки, пригласив многочисленную родню, однажды в первой половине дня к ней в квартиру позвонили. Она заглянула в глазок и на площадке увидела рослого милиционера. Приоткрыла дверь и вопросительно посмотрела на звонившего.

– К вам можно? – вежливо спросил милиционер, выжидательно поглядев на Маню.

– Проходите, – нерешительно проговорила она, пропуская гостя в коридор.

– Оперуполномоченный старший лейтенант Проклов, – отрекомендовался он, раскрывая удостоверение. – Я по поводу смерти вашего мужа… здесь некоторые обстоятельства всплыли, – он закашлялся, заметив, что скаламбурил. – В общем мне надо выяснить несколько моментов… задать вам несколько вопросов, – уточнил он.

– Проходите, пожалуйста, – Маня проводила Проклова в комнату, отодвинула от стола стул, приглашая его присесть.

Старший лейтенант снял фуражку, положил её на стол в сторонку, пригладил волосы и окинул взглядом комнату. Обстановка в ней ничем не выделялась от сотен других, где жили со средним достатком люди: ковёр на стене, диван, стол, телевизор, сервант, шкаф. Никаких излишеств, если не считать в соседней комнате больших полок с множеством книг.

Маня села напротив, отодвинувшись от стола. Лицо ее было серым, глаза запали, и вся она казалась поникшей, как куст георгин, которому поутру в листья ударил мороз.

– Вы знаете, – начал старший лейтенант, – открылись новые обстоятельства в деле погибшего, и нам представляется, что это не несчастный случай, как полагали раньше, а убийство.

– Убийство? – вздрогнув, переспросила Маня.

– Да, да. На шее были обнаружены следы удавки. Эксперты полагают, что прежде чем утопить вашего мужа, его задушили.

Слеёы покатились из глаз Мани. Она вытерла их платком.

– Поэтому, – продолжал старший лейтенант, – надо выяснить, может, кому-то было выгодно убрать Виктора Степановича, может, он кому-то мешал, какими-то своими действиями предопределил случившееся.

– Да что вы! – воскликнула Маня. – Кому мы нужны! Мы жили по-стариковски тихо, никому не мешали. Он был у меня чудаковатый. Всю жизнь проработал в музее и на пенсию ушел – работу не оставил, я в том смысле, что он и дома продолжал заниматься изысканиями в области истории и краеведения. Печатал свои статьи в газетах. Гостей мы редко принимали. К нему захаживали или старики, его друзья, или те, кому нужна была помощь, консультация по вопросам истории, кто-то, может, обнаружил старую рукопись, фотографию, монету, икону… Но это раньше, а в последний год никто, можно сказать, и не заходил.

– А с музеем он поддерживал связь?

– Я бы не сказала. В музей, когда он… умер, я сообщила, но из начальства никто на похороны не пришёл. Были две сотрудницы-пенсионерки, с кем он когда-то работал. Много времени прошло, как он ушёл на пенсию, больше пятнадцати лет, его уже никто из молодых не знает…

– Из его вещей ничего не пропало? Ведь он собирал старинные вещи, монеты? Когда он ушёл из дома, в тот день… он ничего с собой не брал?

– Всё на месте, я смотрела. И тогда с собою он ничего не брал. Он ведь в магазин пошёл. Деньги, что на молоко я ему тогда дала, при нём были, все до копейки, в кармане пиджака лежали… – она снова вытерла набежавшие слёзы.

– Скажите, обыкновенно он в какой магазин за молоком ходил?

– Да в свой, тут не далеко, у нас нет специализированного, молоко продают в обыкновенном продуктовом магазине.

– Он самый близкий к вам?

– Да, ближе всех и удобнее до него добираться.

– Что же он тогда в центр города ходил?

– Молоко не всегда бывает, может, в тот день не было, он и поехал на Клементьевку или в центр.

– Я проверял. Судя по накладным, в тот день молоко в ваш магазин завозили. Утром оно было. И в то время, когда ваш муж уходил, оно имелось в продаже. Кончилось под вечер. А скажите, не мог он сразу поехать в центр за молоком?

– Зачем, если рядом есть. Он не молодой бегать по городу. Денег лишних у него не было. Другого чего я ему брать не наказывала.

– Он не скрывал от вас ничего?

– А чего ему скрывать! Вся его жизнь – это дом, да его увлечения…

– Может, он на встречу с кем поехал?

– Не знаю. Он всегда говорил, если куда уходил, говорил на какое время уходит, когда придёт. Он был принципиальным человеком, и если обещал, то выполнял обещанное.

– Может, пьяная ссора?

– Да что вы! Он не пил.

– В желудке не обнаружено спиртного…

– Он был миролюбивым человеком, от скандалов старался уходить… И он всегда обо всём мне рассказывал. За неделю до смерти он ходил к одному человеку, так он меня, как обычно, предупредил, и пришёл вовремя.

– А что за человек, к которому он ходил?

– Я его плохо знаю. Зовут его Вадим, сейчас он как бы председателем кооператива работает… Раза три он был у нас за последние три-четыре года. Он занимается сбором различных предметов старины, Виктор Степанович консультировал его по отдельным вопросам. Заходил он к нам дней десять назад…

– Зачем он приходил?

– Тоже за консультацией. Вот, – Маня поднялась со стула, прошла в другую комнату и вернулась с двумя свёрнутыми в трубку жёлто-коричневыми с неровными краями свитками, – Вот… эти куски принёс он и попросил прочитать, что здесь написано.

Проклов внимательно рассматривал будто обугленные свитки. Видно, они были отреставрированы, потому что на их поверхности явственно проступали хитросплетённые буквы.

– И прочитал Виктор Степанович?

– Прочитал и очень расстроился.

– Чем же?

– Переживал очень. Это вроде старинного, очень древнего дневника, как он мне рассказывал, ХIII–XIY век, очень много интересных сведений о жизни того времени. Муж говорил, что эти куски по находящейся на них информации ценнее Новгородских берестяных грамот. А переживал оттого, что недостаёт других кусков, и он не знает: то ли их не было, то ли они прпопали, когда их нашли. Вот он и пошёл к Вадиму узнать – не может ли тот раздобыть недостающие кусочки.

– И что ему тот ответил?

– Сказал, что он их где-то нашёл, что они ему не нужны и пусть Виктор Степанович оставит их у себя, и что других у него нет.

– А не могли эти куски бересты послужить причиной смерти вашего мужа?

– Да что вы!.. Хотя не знаю… – после непродолжительного молчания, подумав, сказала Маня, – Муж сердился, что такие вот уникальные находки попадают в руки тех, кто не разбирается в их ценности. Переживал, что не может найти того человека, кому они принадлежали, чтобы узнать место находки… Может, думал, такие куски ещё имеются…

– Вы можете назвать мне адрес этого Вадима кооператора? – спросил Проклов.

– Я не знаю, и муж-то знал плохо, а я совсем не знаю. Виктор Степанеович говорил, что Вадим живёт в своём доме где-то за третьей горбольницей, в том районе, а точнее я не могу ответить.

– А вы не можете отдать мне эту бересту? – спросил Проклов, вертя в руках тёмные куски. – На время и под расписку, конечно,

– Это очень ценная находка, – неуверенно сказала Маня. – Я даже и не знаю…

– А что написано на них, вы знаете?

– Со слов мужа мне известно, что здесь записи, характеризующие уклад тогдашней жизни, обычаи, нравы… Поэтому Виктор Степанович и расстроился, узнав, что больше нет таких кусочков.

– Насколько я понял, здесь какие-то отрывочные сведения?

– По-видимому, так. Это, наверное, середина. Во всяком случае, ни конец, ни начало.

– Интересная находка, – проговорил Проклов. – Так вы мне не ответили – отдаёте вы мне эти кусочки?

– Пожалуй. Они мне не нужны. Только… если хозяин, то есть Вадим, попросит их вернуть?

– Скажете, что они в млиции. Вот номер моего телефона. – Проклов начеркал цифры в блокноте и вырвал страничку. – Возьмите! Если что прояснится, мы вам сообщим, а если вы что-нибудь вспомните, звоните мне. До свидания, – попрощался он, беря со стола фуражку.

Маня проводила его до порога квартиры, посмотрела в открытую дверь, как он спустился по лестнице, и защёлкнула замок.

«Что мы имеем? – размышлял старший лейтенант, идя к машине, которая ждала его в переулке. – Не особенно густо. Можно сказать, совсем ничего. Береста – это интересно, но не из-за неё же убили старика? Конечно, эту версию тоже надо проверить. Возможно, жена убитого всего и не знает. Ну, приходил кооператор, разговаривал с Виктором Степановичем, однако не присутствовала при разговаоре, а муж всего мог ей и не говорить… Он помогал этому Вадиму в деле реставрации и определении ценности тех или иных историеских предметов. Видимо, этот кооператор – коллекционер. Значит, он знаком с барыгами, а это уже о чём-то говорит. Надо с ним встретиться, ещё поговорить со старушками, которые работали вместе с Виктором Степановичем».

13.

После того, как в поезде у него украли деньги, Лёху не покидало чувство беспокойства. Ему казалось, что кража не была случайной – кто-то за ним следил. А кто мог его выслеживать? О том, что он нашёл сундук, не знала даже жена. Знали, или догадывались о его багатстве только те, кому он продал золотые вещички – Вадим и Валерка. Вадим, правда, произвёл на него впечатление человека вполне серьёзного, делягу, но не вертихвоста. Однако, чем чёрт не шутит, когда Бог спит. Валерка – малый вороватый, разудалый. На него положиться нельзя. Если вместе спать будешь ложиться – спрячь ценное под голову. Стащит и будет божиться, что не он. А не пойманный не вор.

Чем больше он думал о своей пропаже, тем сложнее и запутаннее казалась его история, и чувство обеспокоенности, а подчас и страха, не проходило. Сознание того, что у него находится неслыханное богатство, возвышало его в глазах своих, но чувство того, что он не может им распорядиться, как ему хочется, чтобы жить в довольстве, обескураживало. И теперь он не может спать ночами, обуреваемый мыслями о том, что его клад могут похитить. По вечерам он даже не стал мастерить в своём сарайчике, купленном по случаю у знакомого, в котором был вырыт погреб и хранились разные соленья и варенье с картошкой.

Однажды он запоздал после работы. Его и ещё двоих напарников мастер попросил задержаться, чтобы отремонтировать срочно барахливший двигатель бульдозера – предстояло выезжать по важному делу – пообещав за это расплатиться пол-литром спирта, кроме денег за сверхурочные. Все трое обрадовались такому обстоятельству. Двигатель починили и на радостях, что пьют на халяву, здесь же на заводе, в раздевалке, два раза пропустили по сто пятьдесят под скромный закусон в виде заветренной корки чёрного хлеба, малосольного огурца и небольшого кусочка жёлтого солёного-пересолёного сала – остатков от обеда.

Выпитое не разобрало Лёху. Он был втянут в это почти ежедневное питиё спирта, водки или красного вина, и шёл к проходной в состоянии раскованности и лёгкого веселья. Миновав проходную, он остановился у развилки в нерешительности: то ли идти пешком через весь город, то ли дождаться автобуса.

«Буду ждать автобус», – решил он и хотел уже идти к остановке, как неожиданно рядом притормозила машина. Открылась дверца, и мужской голос спросил:

– Приятель, как проехать на Горжевицкую?

Ещё бы Лёхе не знать эту улицу! Он рядом жил. Он нагнулся, чтобы ответить, но не успел сказать и слова. Протянутые из салона крепкие руки схватили его за шею под затылком и потянули в машину. Кто-то сильный, сзади, подхватив под ляжки, втолкнул в «Жигули». Крепкая рука больно сдавила ему горло, и грубый голос сказал:

– Будешь вертухаться, чичи протараню, – и перед глазами мелькнуло лезвие ножа.

Сел малый, толкавший Лёху снаружи, и машина тронулась.

Лёха оторопело застыл на заднем сиденье, сдавленный двумя здоровенными парнями. Сидевший справа был с квадратным красным лицом, на котором поблескивали небольшие глаза. Нос, курносый и маленький, никак не гармонировал с обличьем парня. Широкий пиджак не скрывал сильных мышц. «Шкаф», – сразу окрестил его Лёха. На сидевшим с левой стороны была чёрная хромовая куртка с кармашками на молниях. Вёл машину рыжеватый парень с папиросой в уголке губ, одетый в джинсовую курточку. Лица его Копылов не видел, видел только квадратный стриженный затылок. Рядом с водителем посапывал низкорослый худосочный парень, не раскрывавший всю дорогу рта. «Шкаф» убрал ноги и прижал Лёху к другому соседу. Машина доехала до кинотеатра и свернула направо.

– Мужики, вы что – одурели!? – спросил вдруг Лёха, начиная понимать, что это не розыгрыш, как он подумал сначала, а самое что ни на есть реальное событие. – Куда вы меня везёте? Что я вам сделал? Ну-ка, выпустите из машины! – Хмель разом покинул Лёхину голову.

– А покатаем, а потом сам скажешь, куда отвезти. – Это сказал «шкаф» и оглушительно захохотал.

– «Кто это шутки решил с ним шутить, – подумал Лёха. – Счас я им покажу!»

Он локтями сильно ударил своих соседей в живот и протянул руку, чтобы открыть дверцу, но оглушительный удар в лицо отбросил его назад. Это «шкаф» приложил свою десницу к Лёхиной физиономии.

– Тебе же сказано – не дёргайся, – проговорил он. – Надень на него браслеты, – сказал он напарнику и придавил локти Лёхи к коленям. Щёлкнули наручники, и Копылов окончательно понял, что с ним не шутят. Кровь отхлынула от головы, и он стал думать, что с ним случилось. Однако раздумья его были недолгими.

Парень в кожаной куртке повернул голову, и Лёха увидел его лицо – молодое, чисто выбритое, рыжеватые волосы редкие, но жёсткие, пострижены «бобриком». От него несло одеколоном. Он жевал резинку, перекатывая её во рту. Перестав жевать, он обратился к Лёхе, чётко выговаривая каждое слово:

– Нам нужно твоё золотишко, которое ты приобрёл незаконным путём…

«Вот он что! О чём думалось, то исполнилось», – пронеслось в головен у Дёхи. Но внутренний голос сказал: «Не поддавайся! Может, это провокация».

– Вы что – очумели! Никакого золотишка у меня нету, – выпалил Лёха, а сердце неровно забилось – вот, оказывается, что им нужно, – золото. Но кто они – милиция, бандиты, рэкетиры? Однако, хрен редьки не слаще. Что от тех он скрывал свою находку, что от этих.

– Хватит притворяться, – снова заговорил парень в кожанке. – Мы знаем, что у тебя есть золото.

– Разведка доложила точно, – ухмыльнулся «шкаф» и положил пудовую руку Лёхе на плечо.

– Да что вы, мужики! – Лёха решил пустить слезу. Он уже оправился от испуга, и мозг заработал слаженно и чётко. Сила была на их стороне и надо было выкручиваться, потянуть время, может, они на понт берут, бывает же такое, слышали звон… – Такого же работягу, простого советского человека принимаете за Бог весть кого… Откуда у меня золото? У меня даже золотого кольца нету. Вот посмотрите! – он поднял вверх закованные руки.

– Кольца нет, а золото есть, – сказал парень в кожанке и двинул рукой Копылова по затылку.

– Что мне побожиться?

– Божиться не надо.

– Так что я его рожу вам?

– Достанешь и отдашь.

– Где же я вам его достану – сопру что ли?

– Где спрятал, там и возьмёшь.

– А где я спрятал?

– Если бы знали, не спрашивали бы.

– Делайте со мной, что хотите, – ничего у меня нет…

– Разрешаешь? – сплюнул «шкаф» и подтянул к локтю рукав своего костюма, показывая Копылову серьёзность своих намерений.

– Погоди, Сыч, – остановил его парень в кожанке. – Не в машине же. Он нам и так скажет, правда, мужик?

– Ничего у меня нет, – снова подтвердил Лёха.

– Есть, сучонок, – Сыч ударил его кулаком под печень. – Притворяешься, падла!

Лёха охнул и прижал скованные руки к животу.

«Кто мог навести на меня? – подумал он. – Кто? Кто знал? Никто, кроме Валерки и Вадима. Неужто они? – Эта мысль, как кипятком, ошпарила Лёху.

– Мы же знаем всё, – снова начал разговор парень в кожанке. Говорил он тихо и вкрадчиво, успевая между словами раза два или три пожевать резинку. – Знаем, что искал иностранца, чтобы продать золото, потом продал кооператору. Так что остатки мы у тебя конфискуем.

– Достояние народа принадлежит народу, – оглушительно заржал Сыч.

«Во, чёрт, похоже милиция, – тоскливо подумал Лёха. – Вадима, наверно, подловили, он во всём и признался… признался! А откуда он мог знать, что у Лёхи ещё есть такие висюльки?» Копылов теперь не мог точно и вспомнить, говорил он Вадиму или Валерке, что у него ещё есть золотые предметы. По пьянке мог и сказать.

Чтобы проверить, кто эти люди, Лёха решил схитрить.

– Везите в отделение, там буду говорить, – сказал он.

Всё встало на свои места очень быстро, в ту же секунду.

– А мы не легавые, – усмехнулся парень в кожанке, – Ты нас за мусоров принял? Ошибся, парень. Мы экспроприаторы. Отбираем добро у тех, кто его нажил нечестным путём. Понял?

Лёха понял, что попал в руки бандитов, но так ни за то ни про что отдавать свой клад в их руки не хотел. Но что делать? Ведь так просто не выкрутишься…

Стало темнеть. Лёха поглядывал на дорогу и знал, куда его везут. Они выехали из города, миновали заводской пионерский лагерь, деревни Уголки и Тешилово, пустынные в этот час, о том, что в них живут люди, говорили лишь огоньки, мерцающие в некоторых домах. Остановились в лесу. Здесь было темнее. Деревья сужались к обочине, теснили дорогу, и, казалось, что она петляла по ущелью.

– Вылезай! – грубо толкнул Лёху в плечо Сыч.

– Куда это? – машинально спросил Копылов.

– Сейчас узнаешь.

Они отвели Лёху за кювет.

– Так скажешь, где у тебя золото? – спросил парень в кожанке.

– Нету у меня никакого золота.

– Больно будет, если не скажешь.

– Мне нечего говорить.

– Хватит буксовать, лапшу на уши вешать, – повысил голос парень. – Заставь его, – обратился он к Сычу.

– Это мы могём, – ответил тот и сокрушительным ударом в челюсть, словно только и ждал этого момента, свалил Копылова с ног.

Его подняли, и Сыч со всего маха ударил Лёху в живот, а когда тот согнулся, ударом в подбородок отшвырнул, как куль, метра на три в сторону. Лёха даже не стонал. Он скорчился от боли. В глазах поплыло.

– Так скажешь? – вновь спросил парень.

– Не знаю… нет у меня. – Он закашлялся. Из разбитой губы потекла кровь.

Носком ботинка Сыч несколько раз ударил жертву по рёбрам, по печени. Лёха заскулил.

– Говорить будешь?

– Нету… – прохрипел Копылов, сплёвывая слюну и кровь.

В глазах его вертелось, кружилось, плыли ослепительно белые круги, потом всё померкло. Он потерял сознание.

– Неужели окочурился? – спросил подельников вышедший из машины водитель.

– Оживёт, он мужик ещё крепкий.

– Ты, Сыч, полегче бы…

– Я так… вполсилы.

– Крепко держался, – почесал затылок парень в куртке. – Может, это не тот?

– Думаешь, не того взяли? – спросил Сыч.

– Да.

– Этот. Его Валерка опознал.

– Тогда упрямый.

– Кому охота своё отдавать. Вот и гонит тюльку…

– Что дальше? – спросил шофёр, глядя на распростёртое тело Копылова. – Так и будем любоваться этим трупом?

– У меня идея, – сказал Сыч. – Бросай его в машину и поехали.

– Куда? – не понял шофёр.

– В «шанхай». Там спокойно его обработаем.

Его дружки быстро согласились. Лёху осмотрели, осветив фонариком, нет ли следов крови, не дай Бог испачкает чехлы, запихнули на заднее сиденье, и машина поехала в обратный путь.

14.

Очнулся Копылов на грязном полу. Сначала не понял, что с ним – болел затылок, саднило лицо, занемела правая рука. Потом сознание начало проясняться. Он вспомнил, что с ним произошло сегодня. А может, вчера? Сколько времени он здесь пролежал? Час, два, сутки? Он приподнялся, Где он находится? Лежал он на пыльном полу, сбитом из досок, судя по всему в небольшом помещении, напоминающем скорее гараж, чем сарай. На стене горела пыльная тусклая лампочка, освещая металлический верстак с тисками и сложенным в кучу инструментом. Здесь же, на разостланной газете стояли три стакана и две пустые бутылки из-под водки, лежали объедки закуски. Над верстаком была полка, на которой стояли две паяльные лампы, рядом на гвозде висела ножовка по металлу. У противоположной стены на полу были сложены обрезки досок, старые лысые скаты и погнутое крыло от УАЗа. Пахло бензином, маслом и устоявшейся сыростью. Ворота и дверь гаража были закрыты. Копылов попытался приподняться и подвёл закованные руки к глазам – попытался узнать, который час. Но стекло у часов было разбито. Одной стрелки не было. Руки были в синяках и кровоподтёках. Он заслонял лицо, когда его били, и на кистях остались следы побоев.

Снаружи лязгнуло железо. Повернулся ключ в замке. Дверь отпирали. Лёха опять лёг на пол. В голове была одна мысль, от которой холодела душа – опять будут бить?