Текст книги "Озеро призраков"

Автор книги: Юрий Любопытнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 40 страниц)

– Надолго в наши края? – спросил Климов.

– До сентября.

– У вас отпуск?

– Да, я в отпуску. До переезда к маме жила и работала на Севере, отпуска не использовала…

Климов спросил:

– Вы ведёте уединённый образ жизни. Не скучно?

– Да нет, – она наклонила голову. – Я с дочкой. Мама у нас. Нам весело втроём.

Климов взял корзину, и они пошли дальше.

– Мы уже с вами несколько раз встречаемся, живём в одной деревне, почти напротив, а до сих пор не знаем, как друг друга зовут, – сказал он.

– Марина, – ответила она. – А вас?

– Марина – красивое имя. В нём нечто от моря, от вольного ветра, – сказал Климов, а потом добавил: – А меня зовут Саша.

– И давно вы здесь живёте?

– Давно, – ответил он и стал рассказывать про село, про его историю. Сказал, что километрах в трёх сохранилась барская усадьба, с большим парком, с прудами, постройками. Там очень красиво, теперь в ней музей и дом отдыха.

Марина заинтересовалась старинной усадьбой.

– Это очень интересно. Я здесь живу уже больше недели и ничего совершенно не знаю.

Она спросила, кто там жил и как туда пройти.

– Я могу вас проводить, – предложил Климов. – Если, конечно, вы не против.

Она согласилась:

– О, нисколько не против!

– Тогда я предлагаю завтра встретиться часов в шесть.

– Не утра ли? – тихо рассмеялась Марина.

– Почему утра? – не понял Климов.

– Не обижайтесь. Я просто видела вас раза два, как вы с удочкой бежали на речку. Это было очень рано.

– И вы подумали, что я всем назначаю свидания на восходе солнца. Не так ли?

Она улыбнулась.

– Об этом я не думала, но подумала, что человек вы увлечённый.

– Смотря чем.

– Хотя бы рыбалкой.

Климов посмотрел на неё, она на Климова и проговорила, больше отвечая на свои мысли, чем ему:

– Я люблю увлечённых людей.

– За что?

– Они добрые… Вот мы и пришли, – весело сказалда она. – Спасибо вам. До свидания!»

Климов посмотрел на их дом, возле которого стоял, на окно, за стеклом которого шевельнулась занавеска, и ответил:

– До свидания! – И, уже сделав несколько шагов, почти прошептал: – Так я вас жду завтра, Марина!

– Договорились, – ответила она и махнула рукой.

Вечером спать Климову не хотелось. Он пошёл к реке. Она была чёрная и таинственная, как пустота. Лодка, привязанная к колышку, не шелохнётся. Стоит как рисованная на чернильной воде. Климов отвязал её, оттолкнулся от берега и лёг на дно. Здесь уютнее, чем дома. И небо рядом, и звёзды гуще и ярче. Он лежал, положив руки на грудь, и смотрел, как месяц серебряным коромыслом, заброшенным в глубину неба, качается над головой и отражается в молчащей реке.

На следующий день небо после пополудни заволокло серыми облаками, и Климов всё боялся, что пойдёт дождь и встреча не состоится. Но дождь не приходил.

Он встретил Марину в проулке между домами. Она мелкими шагами спускалась ему навстречу. Волосы были завиты и падали на плащ, который она надела.

– Не будет дождя? – спросила она.

– Раз мы идём на экскурсию, он не рискнёт помешать нам, – бодро ответил Климов, обрадованный её появлением.

Берегом реки, миновав луг, они дошли до усадьбы, осмотрели двухэтажный дом с колоннами, флигеля и по широкой лестнице спустились в старый парк к большому пруду. Пруд засыпал. Его вода, зелёная от водорослей, не колыхалась, тяжёлым металлическим слитком застывала в низких берегах. Доносилась танцевальная музыка. Марина прислушивалась к ней.

– Как давно я не танцевала, – сказала она.

– Может, сходим? – предложил Климов.

– Побродим по парку, – отказалась она. – Здесь очень красиво, мне нравится. – И она дотронулась ладонью до его руки.

Посидели на смкамье под липами. В глазах Марины острыми точечками отражались фонари, гирляндами висевшими под кронами деревьев. Белело лицо. Климов говорил мало, прислушивался, смотрел на спутницу. Она тоже молчала и сорванной веткой отгоняла комаров.

Налетел порыв ветра, зашелестела листва. Прогремел гром.

– Надо идти, – проговорила Марина.

Климову не хотелось уходить, и он сказал:

– Посидим ещё. Гром далеко. Успеем…

Однако зыбкая вспышка молнии заставила их подняться и пойти по аллее. На узком мостике, перекинутом через овраг, не сговариваясь, остановились. Климов взглянул на Марину. В густевшем сумраке лицо её было смутно различимо, только глаза отсвечивали, как вода пруда в лунную ночь, в них плавало по звёздочке, украденные у фонарей…. Она не отстранила губ…

Капнула первая капля. За ней вторая, третья. Марина поймала руку Климова. Ладонь её была горячей.

– Пойдём домой, – прошептала она.

Но уйти от грозы и от дождя им не удалось.

– Я люблю дождь, – говорила Марина. – А ты? – Незаметно для самих себя они перешли на «ты».

– Сегодня люблю, – ответил он и, найдя руку Марины, сильно сжал её.

Они шли домой и смеялись. Климов смеялся оттого, что она шла рядом, он ощущал её тепло, ему было хорошо. В мокрых брюках идти было неудобно: складки и швы резали тело, мокрые ботинки выскальзывали из-под ног, а ему было всё равно. Он был готов так шагать хоть всю ночь…

В окне её дома горел свет.

– Мама с Ирочкой ждут меня, – сказала Марина. – Наверное, беспокоятся. – Она уткнулась мокрым лицом Климову в плечо.

– Когда встретимся? – шёпотом спросил Климов, хотя никто не мог их услышать.

– Когда хочешь, – также шёпотом ответила она. – Завтра. Утром, На мостике. Часов в одиннадцать.

– Хорошо, – ответил Климов, выпуская её руку из своей.

Он был счастлив.

5

Часами можно сидеть у переката реки и слушать говорливые воды. Многое может порассказать река: и тихого, мечтательного, и шумного, весёлого. Дно близко. К середине водного потока – каменистое, ближе к берегу – песчаное. Песок даже взбирается на берег, но, дойдя до травы, задумывается, стоит ли ему карабкаться дальше, и останавливается. Климов сидел на гладкой тёплой спине валуна и смотрел, как лучи солнца, отражённые белыми камешками дна, преломлялись в воде и колыхались зыбкими зайчиками. Он не слышал лёгких шагов. Тёплые ладони закрыли ему глаза. Он не пытался высвободиться. Он знал, что это она. Он даже чувствовал, как тоненькая жилка бьётся под кожей ладони.

Мартина отняла руки и села рядом на валун. Её глаза смеялись, и вся она была жизнерадостная, светилась полуденным солнечным светом.

– Давно сидишь? – спросила она.

– С час, наверное.

– А я сегодня хотела тебя увидеть. Подошла к дому – пусто! Думаю, наверное, на реке. Где ему ещё быть. Я угадала, да? – Она провела рукой по его волосам, расправляя растрёпанную ветром прядь. – Я сегодня очень счастливая. Не знаешь почему? Или день такой солнечный? Пойдём на тот берег? – предложила Марина, взяв Климова за руку. – Походим босиком по лугу? – Она снизу заглянула ему в глаза. – Пойдём!

– Пойдём, – согласился он. Подвернув джинсы, вошёл в воду. – Давай я тебя перенесу?

– О нет! Пройду сама, – воспротивилась Марина.

Медленно, держа туфли в руке, она вошла в воду, пошла к берегу, оступаясь на скользких камнях.

– Бр-р-р, какая вода холодная.

– Ключи бьют, – пояснил Климов.

Зелёный луг звенел, дожидаясь сенокоса. Они сели недалеко от воды. Марина выдернула стебелёк мятлика, щекотала Климову лицо, шею. Глаза её были глубокие, как небо над ними.

– Мне всегда в последнее время, – говорила она, – чего-то недоставало в жизни. Теперь я не ощущаю этого…

Над водой летали стрекозы. Зависали, как вертолёты над осокой, кустами, потом прижимались к воде и снова стремительно взмывали вверх.

– Посмотри, – сказала Марина, – какие облака! Какие они величественные и спокойные.

Климов вскинул глаза, но посмотрел на Марину. Она взяла руками его голову и повернула к небу.

– Мне кажется, в облаках можно увидеть молчаливую гармонию жизни, – сказал он. – Её смысл, простоту и бесконечность превращений, бесконечность времени и пространства.

– А я только без тебя ощущаю бесконечность времени. А с тобой оно конечно. Я рада, что встретила тебя.

– Я тоже рад.

– Ты умеешь сочинять сказки?

– Не пробовал.

– А рассказывать?

– Наверное, смогу.

– Тогда расскажи мне сказку. – Она касалась губами его губ.

6

…Бывает, что Марина приходит неожиданно, когда Климов её не ждёт, хотя он ждёт её всегда. Она тихонько стучит в окно. Он открывает створку и видит её смеющееся лицо.

– У меня есть время, – говорит она. – Идём на реку?

Взявшись за руки, они бегут к реке. Садятся на перевёрнутую лодку и смотрят на другой берег, на таинственный лес, на прохладную воду, сидят и молчат, глядят в глаза друг другу и чему-то смеются.

Была середина лета.

7

Наступил август. Как-то Климов сидел дома и пытался писать, но работа не шла. Снаружи постучались. Он поднялся, толкнул дверь и увидел перед собой бледное, решительное лицо матери Марины. Он пропустил её в дом, подал стул. Она села, с минуту оглядывала убранство помещения, потом внимательно оглядела Климова, провела языком по подкрашенным губам и сказала:

– Мой визит, может, не столь и приличен, – она в упор посмотрела на стоявшего Климова, – но… Я по поводу… Марины.

Климов молчал. Ему казалось, что стук его сердца наполняет комнату. Мать Мартины продолжала:

– Я пришла как мать. Мне дороги интересы своей дочери, её счастье. – Она достала из узкого рукава платья носовой платок, промокнула им лоб, снова спрятала в рукав. – Я воспитывала свою дочь одна, так уж случилось, впрочем, для вас это не имеет никакого значения… Я не жалела для неё ничего, ни в чём ей не отказывала, и она ни в чём не нуждалась. У неё был муж, очень хороший, славный, добрый человек…

На глазах её блеснули слёзы. Она снова достала платок.

– Пять лет Марина жила одна, воспитывала дочь. О замужестве и слышать не хотела. Сейчас у неё есть хорошая партия, а вы…вы мешаете ей…

Климов хотел что-то сказать, но мать Марины не дала ему проговорить и слова. Она подняла руку с платком.

– Я знаю, что вы скажете. О подобном сейчас говорят все молодые люди, что это любовь, что вы жить не можете друг без друга, я знаю всё это. Дайте мне высказаться. – Она ещё раз оглядела его. – Не думаю, чтобы Марина вас любила…

Климов выпрямился, готовый к ответному слову.

– Я…

Резким движением руки она вновь заставила его замолчать:

– Это просто увлечение… Знаете, деревня, одиночество. Марина ещё молода, хороша собой… Вы здесь подвернулись. Простите, что я так откровенна. Мой возраст даёт мне такое право.

Онга была откровенна. Её слова, как ножи, полосовали сердце Климова.

– У Марины есть жених… Виктор… Всё уже согласовано. Уже и свадьба назначена, а вы явились человеком, который нарушил её спокойствие. Она… изменилась, как стала встречаться с вами, притом в худшую сторону… И вы?.. Не думаю, что любовь ваша так сильна. А потом, что вы можете дать Марине? Она привыкла к жизни городской, к развлечениям. А ваш так называемый свободный род занятий… он не позволит, не даст Марине всего того, чего она заслуживает. Знаю я этих писателей. Простите меня, у вас хоть есть квартира?

Она говорила складно, продуманно. Он слушал её и больше не перебивал. Он понял, что для этой женщины олицетворением порядочности человека, его веса в обществе является или вещь, которой он обладает, или зарплата, которую получает, или должность. Чем больше достаток человека, тем он выше, качественнее.

– От вас требуется только одно – не стойте на её пути, не встречайтесь с Мариной, – заключила она.

– Я не могу вам этого обещать, – ответил Климов, как можно мягче, хотя в душе был готов наговорить ей дерзостей.

– Вы же умный, должно быть, человек. Я мать. Я дочь свою знаю лучше вас… Это преходящее увлечение. Вы должны уехать. Подумайте, в ваших руках судьба двух… трёх человек. Марина вас мало знает. Виктора она знает шесть лет. Он кандидат наук, к нему очень привязана Ирочка, он ей вместо отца, а вы знаете, что это для ребёнка? Нет, вы не знаете этого. Вы – эгоист!

– Это уж слишком, – вспылил Климов.

– Я приму свои меры, – властно сказала Маринина мать и встала со стула.

Она ушла, не закрыв калитку, прямая, гордая правотой своих слов. А Климов стоял посреди комнаты и думал, почему он не выставил её за дверь.

К вечеру на него мутным потоком нахлынули думы. Он курил, пускал дым в раскрытое окно, и качал головой. «А она ведь не сказала, что у неё есть жених, – думал он. Уж и свадьба сговорена, оказывается…»

Он пытался в мыслях очернить Марину, заставляя думать о ней плохо, но не мог замутить её образ, который сам создал раньше. Ночью он плохо спал, а на следующий день, разбитый, рано утром уехал в город.

8

Вернулся он в деревню через три дня с намерением поговорить с Мариной и всё выяснить. Но она избегала его. Он никак не мог встретиться с ней. Он негодовал, злился, кусал ногти и, опустошённый, валился на диван. Несколько раз пытался сходить к ней домой, но вспоминал её мать и не решался. И как-то поймал Марину на мостике. Лицо её было бледным, под глазами лежали тёмные полукружья, и от этого они казались неестественно большими. В них стылым ледком плавало неведомое доселе Климову выражение.

– Ты неважно выглядишь, – сказал он ей, не зная, с чего начать разговор.

– Я плохо спала…

– Ты избегаешь меня. – Климов взял её за плечи, повернув лицом к себе.

Она неловко высвободилась.

– Ты уехал, ничего не сказав, не разобравшись. – Марина сделала шаг в сторону, бросила в воду сорванную травинку. Стебель поплыл, развернулся, попал в стремнину и исчез под берегом. Когда Марина говорила, голос её дрожал.

– Постой! – Климов схватил её за руку. – Что мне было говорить?

– А теперь мне нечего говорить.

– Я провожу тебя.

– Не надо! – Она сложила руки на груди и отошла от него.

Он смотрел, как она медленно, стуча каблуками пр деревянному настилу, перешла мостик. Вот она уже на другом берегу. Ему хотелось крикнуть, протянуть к ней руки, бежть за ней, но он стоял не шевелясь, будто каменный.

Марина обогнула наполненную водой канаву и стала подниматься по тропинке, где Климов впервые назвал её по имени и где впервые она шла рядом. Она вышла на высокий край берега и остановилась. Казалось, вот-вот она обернётся, но не обернулась, а, закрыв лицо руками, побежала в деревню.

Он долго сидел на берегу реки, глядя, как холодеющие воды текли под мосток, омывая небольшие камни, кусты ольхи. Воды текли спокойные и безразличные ко всему. На западе загоралась негреющая августовская вечерняя заря. Она всколыхнула волнами небо и потухла, оставив после себя серый пепел, В этом пепле угасало солнце.

9

Дня через три Климов увидел на улице Ирочку. Девочка ему сказала:

– А мы уезжаем сегодня.

Он спросил:

– Совсем уезжаете?

– Насовсем. Мне в школу надо…. Нет, приедем яблоки обрывать, когда они поспеют.

– И мама уезжает?

– Да, сначала мы с мамой, а потом бабушка.

– Рано вы уезжаете, ещё середина августа.

– Бабушка говорит, что я набралась сил. Больше здесь делать нечего, одни волнения для мамы.

– Это бабушка говорит?

– Бабушка. Она у нас умная.

Из дома вышла Марина с матерью. Климов слышал, как мать говорила:

– И что ты не захотела? Виктор бы довёз, а то трясись в автобусе.

Увидев Климова, сухо кивнула ему и громко сказала:

– Ну езжайте! А я через день-два подъеду.

– Я провожу вас, – сказал Климов Марине и хотел взять её чемодан.

– Спасибо, не надо, – ответила она и пошла вперёд.

– Не опоздайте на автобус! – крикнула ей мать. – Следующий пойдёт через час.

– Не скучайте, дядя Саша! – сказала девочка и помахала веткой рябины.

Придя домой, Климов почувствовал себя одиноким и никому не нужным. В доме было тяжело переживать разлуку, и ноги сами собой привели его на берег реки, к перекату. Он снял ботинки и перешёл реку. Вот и луг, где он видел её счастливое лицо, слышал её радостный смех. Где теперь всё это? Тогда был солнечный день. Луг тонул в разливе цветущих трав. Летали бабочки, гудели шмели и пчёлы – всё радовалось жизни. Теперь луг не звенит. Он поёт прощальную песню, но на не слышна. Она тиха, как бег воды в берегах, как полёт первого жёлтого листа над водой, как проблеск солнца из-за тучи.

10

Тянулись дни. Шли дожди – холодные и долгие. Климов сидел в сыром нетопленном помещении. Их дом был закрыт. Был он тих и пуст. Только в саду исподволь наливались соком антоновские яблоки, приобретая тёплые жёлтые оттенки.

Тонкими, хрупкими утрами пришёл сентябрь. В листве деревьев появилась прожелть, засеребрились в воздухе нити паутины. Горизонт отодвинулся, а небо заголубело холодной чистотой и стало глубже. Дни стояли застывшие, словно в оцепенении, словно хотели обернуться назад, – позабыли что-то да раздумали. Вода в реке приобрела холодную ломкость и начинала засыпать. Сон сламывал её на излучинах, на глубоких местах. Пошёл листопад. Ветер выметал опушки, собирал жёлтые, багряные, бурые листья, закручивал их, гнал по дорогам, по полям, поднимал к небу и швырял в канавы, в пруды, в реки. Только крушину не охватил, не сжёг огонь осени. Стояла она молодая, зелёная.

Днями Климов валялся на диване. Не работал. Переживал. И ждал.

Серыми продрогшими утренниками ступил октябрь. Деревья день за днём роняли оставшуюся листву. В садах убирали последние яблоки. Улицы пахли анисом и антоновкой.

Утром в воскресенье Климов увидел Иру. Она бегала по оголённому участку, собирала ветки и подкладывала их в костёр. Он тягуче дымил, не желая разгораться.

Климов помог им убирать антоновку. Крупные, тяжёлые жёлто-восковые плоды они с Мариной укладывали в ящики и уносили в подвал. Иногда их руки встречались. Марина вздрагивала, глядела на Климова и опускала глаза. Климову казалось, что она хочет сказать ему важное, мучительно раздумывает, у неё вздрагивают губы, но она молчит и опускает ресницы.

Уже смеркалось, когда убрали последние яблоки. Тянуло прохладой. Марина мёрзла в своём тёплом свитере.

– Тебе нездоровится? – спросил её Климов.

– Нет, что ты. Зябко просто.

– Когда вы уезжаете? – спроситл он её.

– Сегодня.

– Автобусом?

Маритна напряглась, помедлила с ответом.

– За нами приедет машина.

Климов сощурился, вытер руку о куртку, взглянул на улицу.

– Понятно. – И, круто повернувшись, зашагал к калитке.

– Постой! Ты ничего не понял! – крикнула ему вдогонку Марина.

Но Климов не слышал. Он торопливо, тяжело размахивая руками, шёл к своему дому.

… Тёмная осенняя ночь вползала в окна и застилала чёрными коврами комнату. У Климова горела настольная лампа. Лежала открытая книга, но он её не читал. Транзистор выговаривал незнакомую мелодию. Саксофон горловыми звуками всё время повторял: «по-спе-шил, по-спе-е-ши-и-ил…» Вещи он давно собрал, готовясь к отъезду Комната сегодня казалась пустой, необжитой. А он здесь прожил радостных три месяца лета. А сегодняшнего дня он ждал особенно. И вот он пришёл…

В окно постучали. Нет, не постучали. Хотели постучать, но сил не хватило. Это был звук, как всхлип. Робкий, извиняющийся, зовущий. Он отозвался в сердце Климова. Так стучаться могла только она. Климов рванулся в сени, выскочил на крыльцо. В темноте никого не увидел. И тут ему показалось, что его плеча коснулись. Он вздрогнул и быстро обернулся. В лицо тянула ветку яблоня. Он окликнул Марину. Ответом было глухое урчание мавшины за колодцем.

Климов побежал к её дому. Он был чёрен в безлиственном саду. Калитка на запоре. Марина уехала. В конце деревни по верхушкам деревьев, будто его всё время оттаскивали назад, скользил луч от фар машины, которая удалялась в сторону новой дороги, проложенной в город. Скоро этот пульсирующий комочек света пропал, и всё погрузилось в осеннюю ночь.

Климов пошёл к себе. На верхней ступеньке крыльца он увидел незамеченную раньше корзину с яблоками. Это была та самая корзина, в которой он когда-то нёс бельё. Он взял её и вошёл в дом. Комната наполнилась ароматом вызревших, несмотря на неблагоприятное лето, антоновских яблок.

1978 г.

Рассказы для детей

Лобастик

Солнце клонилось к горизонту. Казалось, вот-вот оно заденет кромку леса и скользнёт в его густоту. Было ещё жарко, но из кустов и болотин тянуло прохладой.

Мама собиралась уходить и спросила Колю:

– Ты остаёшься?

– Остаюсь, – ответил Коля.

Он только сегодня пришёл с мамой на сенокос, и ему хотелось остаться с отцом в лесу хотя бы на два-три дня. Это ж так интересно – ходить босиком по траве, слушать перешёптыванья листвы деревьев, ночевать в стогу, искать на опушках грибы…

– Ну ладно, – вздохнув, проговорила мама. – Раз решил – оставайся. Только не будь обузой…

– Помощником будет, – притянул сына к себе отец. – Он уже взрослый..

Коле было десять лет.

Они проводили мать до одноколейной железной дороги. На тропинке перед мостом, покоившимся на быках, сложенных из толстых бревён и крепящихся друг с другом большими болтами, расстались. Коля долго глядел на худенькую фигуру в тёмно-голубом ситцевом платье с белыми цветочками, шагавшую по просмолённым шпалам. Глядел до тех пор, пока она не скрылась за поворотом.

Вернувшись в лагерь, они сгребли в копушки успевшее подсохнуть сено, чтобы оно ночью не промокло от неожиданного дождя или сильной росы. Коля не один раз бывал с родителями на сенокосе и умел разбивать валки, ворошить, грести сено, складывать его в небольшие копны.

После ужина отец сказал Коле:

– Я пойду косить – роса уже выпала, а ты сходи по воду на родничок, вон там, за лужайкой, в овражке… – Он показал рукой,

Взяв косу, отец зашагал в дальний край поляны, а Коля, прежде чем идти на родник, оглядел лагерь.

Место для него отец выбрал красивое. Он был разбит почти в центре поляны, на которой стояли семь или восемь копен. С краю росли три берёзы, осина с трепещущими на ветру листьями и кусты ивняка. Под одной берёзой, зелёной и развесистой, с блестящими, словно лакированными листьями, ветви которой доставали почти до земли, было сооружено нечто наподобие шалаша – укрытие от непогоды. На обломанном сучке другой берёзы, росшей чуть поодаль, висела запасная коса и старый брезентовый плащ. Невдалеке торчал пень с вбитой в него кованой бабкой, на которой отец отбивал косы.

Оставшись довольным увиденным, Коля взял эмалированный бидончик и пошёл на другую сторону поляны, куда указал отец. Пробрался сквозь кусты и увидел в овражке родничок – небольшой бочажёк с песчаным дном. Вода ровно дрожала, и только по этому можно было догадаться, что здесь из-под земли бьёт ключ. Островки белого крупнозернистого песка виднелись там и сям, в ложе оврага. Родник окружали осины и берёзы, тонкие и высокие, заросли корявой черемухи, а где было светлее, росли большие на длинных стеблях, цветы с дурманящим запахом, исходившим от кремовых шапок соцветий. Было тут сумеречно и прохладно.

Коля опустился на колени и прикоснулся губами к воде. Сделав два или три глотка, стал смотреть вглубь заводи. На него тоже глянули камешки – и белые, как сахар-рафинад, и разноцветные, словно глиняные свистульки, что привозил в их посёлок старьёвщик, выменивавший тряпки и ветошь на детские игрушки. Об их бока бились песчинки, повинуясь толчкам ключа.

Коля зачерпнул в горсть воды, брызнул на лицо и стал наливать кружкой в бидончик. Вода была настолько холодной, что стенки бидона сразу запотели.

Хрустнул сучок. Коля поднял голову. На другом бережку бочага он увидел существо размером с маленького телёнка рыжевато-бурого с чернотой цвета. Оно стояло у кромки воды и внимательно смотрело на мальчика. Коля так и замер, настолько неожиданным было появление лосёнка. Когда оторопь прошла, Коля приподнялся и взмахнул рукой, дескать, проваливай, откуда пришёл. Но лосёнок и глазом не моргнул. Он продолжал стоять на длинных ногах, подав вперёд лобастую голову. Был он ещё мал. Коля огляделся – нет ли поблизости родителей малыша, но никого не увидел. Так они смотрели друг на друга, не шевелясь, минуты три.

– «Пить, наверное, пришёл», – подумал Коля и громко сказал лосёнку:

– Иди, пей!

Он отошёл от воды шага на три. Но лобастое и ушастое существо продолжало стоять на прежнем месте, внимательно наблюдая за мальчиком. Когда же Коля, взяв бидончик, сделал шаг к лосенку, тот повернулся и отошёл в кусты.

– Ишь, лобастик, – громко сказал Коля и пошёл в лагерь, ежеминутно оглядываясь – не видать ли лосёнка. Но того и след простыл.

Он рассказал отцу, что встретил у родника лосёнка.

– Сейчас не редкость увидеть в лесу лосей, – заявил отец. – Охота на них запрещена, вот и стало их в наших лесах больше.

Ночью, лёжа на ворохе душистого сена и глядя на рассыпанные по небу звезды, словно блестящие камешки, Коля долго не мог заснуть, думая, что он правильно поступил, оставшись на ночёвку с отцом. Здесь всё было не так, как на посёлке, где они жили. В сене лежать было тепло, хотя и колко, былинки приятно щекотали лицо, от сена шёл душистый запах, думалось легко и приятно. А звёзд в небе сколько!? Небо казалось бархатным, а звёзды золотыми каплями, крупными и мелкими, которых кто-то неровно разбросал, где гуще, а где реже.

Утром, когда он проснулся, во всю светило солнце, а прохладный ветерок ласково трепал листву деревьев. Отец пришёл с косьбы и подогревал чай на костре в закоптевшем чайнике.

– Проснулся? – он посмотрел на сына. – Беги на родник умойся и будем завтракать.

Коля бегом, захватив полотенце, помчался к роднику, умылся и вспомнил про лосёнка. Подумал: «Может, он здесь рядом?» Он обошёл родник со всех сторон, заглянул вглубь овражка, где витал горьковатый запах черемухи, но лосёнка нигде не было. Ему стало жаль, что Лобастик, так окрестил он лосёнка, не пришёл утром на родник.

После завтрака, с удовольствием поев подгоревшей пшённой каши и запив её стаканом простокваши, Коля помог отцу разбить свежее накошенные валки, растрясти маленькие копушки. Отец прилёг в тени вздремнуть, наказав Коле в случае приближающего дождя разбудить его.

Делать было нечего, Коля послонялся по опушке в поисках грибов и ничего не найдя, кроме нескольких крохотных красноголовых подосиновиков, которых он оставил подрасти, вернулся в лагерь и сел под березу, где было прохладней.

Веял свежий ветерок, шевеля листья берёзы, порхали бабочки, жужжали грузные шмели – всё навевало дремоту, и Коля прилёг на землю и незаметно для себя погрузился в сладкий сон. Но не надолго. Вскоре шорох заставил его открыть глаза и насторожиться: он почувствовал, что сзади кто-то подошёл. Он оглянулся – в трёх шагах от него стоял Лобастик.

– Ух, напугал! – выдохнул с облегчением Коля. А когда оторопь прошла, сказал четвероногому гостю: – Зачем так подкрадываться!?

Лосёнок, казалось, не боялся мальчика. Однако, когда Коля встал и попытался погладить его, отодвинулся в сторону, но совсем не ушёл.

Коля вспомнил, как кормил корову хлебом с солью и как нравилось ей это лакомство, и решил предложить такое своему гостю. Он подбежал к кустам, где в выкопанной яме хранились их припасы, отрезал от буханки ломоть, густо посыпал солью, возвратился к лосенку и протянул ему руку с едой.

– Иди, ешь, Лобастик! – позвал он лосёнка.

Тот хотел отпрянуть, но вкусный запах хлеба его удержал. Он раздул ноздри, втягивая аромат, и потянулся к куску. Коля сделал полшага навстречу. Ему в ладонь ткнулись тёплые губы, и шершавый язык слизнул ломоть. Пока Лобастик разжёвывал хлеб, Коля успел погладить его. Проглотив подношение, Лобастик, как собака, обнюхал мальчика и, видя, что больше не дадут, повернулся и зашагал в лес.

– Лобастик, Лобастик! – позвал Коля.

Лосенок замедлил шаги, мотнул головой и скрылся в кустах.

К вечеру Коля с отцом сгребли подсохшее сено, отец взял косу и пошёл на дальнюю поляну, заросшую густой травой.

Оставшись один, Коля сел под копушку. Вдали виднелась фигура отца. Поляна, на которой он косил, была продолговатой формы. Её окружали редкие кусты орешника, молодые берёзки, росшие группами, и молодой ивняк, корявый и приземистый. За поляной, над небольшим болотцем поднимался туман.

Отец казался Коле сказочным богатырём. Высокий и сильный, взмахивая косой, он двигался по поляне, оставляя за собой колючую стерню. По левую руку от него, словно гряды, ровными рядами лежали валки скошенной травы, а Коле казалось, что это поверженные в бою враги. Изредка отец останавливался и точил косу, скользя бруском по лезвию то с одной, то с другой стороны.

На другой день в полдень пришла мама, и они втроём переворошили сено, после обеда сгребли его, чтобы сложить в копну. Отец вилами натаскал сена, сделав основание для копны, и велел Коле умять его. Коля залез на кучу, походил по ней, а отец стал носить сено. Коля раскладывал его по окружности и посередине, уминал, ходя по нему взад-вперёд. Оно кололо голое тело, налетали слепни и мелкая мошкара, а копна росла ввысь и всё дальше становилась земля.

– Смотрите, Лобастик! – закричал Коля и указал рукой на кусты орешника. – Это тот лосёнок, про которого я говорил! – восторженно заключил он.

Лобастик стоял, почти скрытый кустами, и внимательно наблюдал за происходящим на поляне. Постояв минут пять, он ушёл.

– Я его кормил хлебом, – рассказал Коля родителям. – И он меня не боялся.

Отец граблями очесал копну со всех сторон, придав ей ровный вид, и сказал Коле, что теперь надо завершать навивку и пояснил, как это надо делать.

Коля понял. Надо было, раскладывая сено по окружности, убавлять со всех сторон. И вот он стоит на вершине копны и с замиранием сердца думает, как теперь ему спускаться вниз.

Отец воткнул в копну выше своего роста длинные вилы, и Коля на животе сполз на них. Затем спрыгнул, и сильные руки отца подхватили его. Копну, похожую на пирамиду, отец поправил, и все трое стали собираться домой.

Коля смотрел, не появится ли где Лобастик, но лосёнка нигде не было видно. Когда они покидали лагерь, Коля оглянулся. Шагах в тридцати сзади их на длинных ногах вышагивал лосёнок. Коля хотел подойти к нему, но отец остановил:

– Не пугай лосёнка!

Лосёнок шёл за ними почти до самой насыпи. Когда они вышли к полотну железной дороги, он остановился.

– Провожает тебя, – сказала мама.

Шагая по шпалам, Коля думал, что через два-три дня он опять останется в лесу и, наверное, встретит Лобастика.

2006 г