Текст книги "Рассвет над морем"
Автор книги: Юрий Смолич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 53 страниц)
Эти французские матросы и солдаты представляли созданные уже на некоторых судах и в отдельных частях группы, именовавшие себя «подпольными комитетами». Они организовывали такие же группы на других судах и в других частях. Гастон, Бусье, Шамбор, Пинэ и Бургасон чувствовали себя на совещании Иностранной коллегии как-то неловко: они встретились здесь впервые, потому что подпольные французские «комитеты» еще не были связаны между собой. Они исподлобья и недоверчиво поглядывал и друг на друга, но эта взаимная настороженность исчезала, когда они слушали выступления членов Иностранной коллегии. Каждый из них, встав на путь активной борьбы, чувствовал себя сейчас ближе к русским подпольщикам-большевикам, организовавшим их, чем друг к другу.
Французы проинформировали коллегию, что на десяти судах и в двадцати батальонах организовались уже подобные группы – от пяти до десяти человек в каждой, – группы эти проводят разъяснительную пропаганду среди матросов и солдат. Группы распространяют листовки Ревкома и газету «Коммунист», им удается иногда выпускать и распространять и собственные воззвания, написанные от руки; пишут лозунги мелом на стенах казарм и в кубриках кораблей. Газета «Коммунист» почти на всех французских судах и в частях имела уже своих корреспондентов, которые на страницах подпольной газеты Одесского ревкома разъясняли всем солдатам и матросам оккупационной армии, что они пришли сюда как захватчики – душители свободы русского и украинского народов, и призывали французов бросить оружие и возвратиться домой. Некоторые из корреспондентов формулировали свои мысли иначе: они призывали солдат и матросов оккупационной армии не бросать оружие, а повернуть его против своего командования – восстать вместе с русскими и украинскими трудящимися и идти навстречу Красной Армии, наступавшей с севера Украины на юг.
Иностранная коллегия приняла решение созвать делегатское совещание всех подпольных групп, чтобы на нем избрать «центр руководства восстанием» в оккупационной армии и в эскадре интервентов. «Центр руководства» должен был создать подпольные группы и в тех частях, где их еще не было. На делегатское совещание для избрания «центра руководства» каждая существующая группа должна была выделить двух товарищей. День делегатского совещания должен был быть определен совместно с председателем Военно-революционного комитета Ласточкиным и командором Мишелем с корабля «Франс», которого и предполагалось избрать председателем «центра руководства».
Когда заседание коллегии на этом закончилось, все французы не вернулись в зал ресторана, а вышли черным ходом. За ними пошли и большинство членов коллегии. Только Жанна и Галя решили войти в зал, к столикам, под видом «веселых девушек» и использовать случай для свободных разговоров с солдатами и матросами, которые зашли в ресторан перехватить кружку вина или рюмку коньяку.
Жанна Лябурб никогда не пропускала такого случая. Пылкая, страстная, нетерпеливая, она совершенно игнорировала опасность и часто пренебрегала требованиями конспирации, за что уже не раз получала нагоняй от Ласточкина, да и от других товарищей.
Что касается Гали, то она особенно порывалась к живому разговору. Ее постоянное пребывание в стороне от живых связей – под землей, в далеких катакомбах, над рукописями листовок и гранками газеты – угнетало ее. Сегодня, собственно говоря, впервые пришла она в кабачок, где сидели французские солдаты и матросы, а «веселой девушке» можно было свободно подойти к любому, сесть к каждому хоть бы и на колени, а то и обнять и нашептывать ему на ухо все, что тебе заблагорассудится.
Они с Жанной появились из-за стойки, и в этом не было ничего неконспиративного: две девушки «веселой жизни» забегали на кухню по своим женским делам – привести себя в порядок, а может быть, и договориться с хозяином о процентах, которые они должны уплатить за право оставаться в кабачке у столиков. Но когда Галя с Жанной вошли и Галя очутилась перед двумя десятками столиков и полсотнею бравых моряков и солдат за ними, она оторопела.
Она схватила за руку Жанну, которая спокойно приглядывалась, к какой бы компании подсесть – матросов или пуалю?
– Погоди минуточку, Жанна… – прошептала Галя. – Сядем сначала здесь, я немного растерялась…
Они сели возле стойки за свободный столик.
Галя огляделась вокруг. В зале стоял гомон. Солдаты и матросы небольшими группами сидели за столиками перед кружками с вином. Все были шумны и веселы, но пьяных в зале не было; французы умеют пить именно так – быть навеселе, но не напиваться. В трех или четырех компаниях были и девушки.
– Я что-то не знаю их, – прошептала Галя. – Хотя нет, вон та, с черными косами, – это Роза…
Жанна ответила:
– Верно. Из наших сейчас здесь только одна Роза. А те действительно уличные. – И Жанна сразу же горячо заговорила: – Их надо собрать, всех этих уличных, неважно, что они уличные; очень легко научить их закинуть разомлевшему от вина и присутствия девушки солдату два-три слова и про…
Но Галя уже взяла себя в руки, и прежде всего вернулась к ней ее осмотрительность подпольщика…
– Нет, Жанна, неверно. Во-первых, это хорошо конспирирует каждую из нас, когда мы действуем здесь среди других девушек, которые с нами ничего общего не имеют, а просто так… веселятся. Во-вторых, каждого, кого мы привлекаем, надо прежде всего хорошо изучить. Кто их знает, этих уличных девушек, что у них на душе…
– Ну, поехала!.. – отмахнулась Жанна. – Оккупантов ненавидят все. Мы чересчур уж конспирируемся.
Жанна всегда занимала самые рискованные и нетерпеливые позиции. Она настаивала в Ревкоме на том, чтобы вообще не ожидать приближения Красной Армии, не терять зря времени на предварительное создание цепочки партизанских отрядов по линии фронта, а прямо, полагаясь только на силы подполья, на поддержку трудового населения, на революционные элементы во французском гарнизоне, – немедленно же поднять восстание и ударить по франко-греческому фронту с тыла.
Галя сказала с упреком:
– Жанна, я тебя умоляю, сдерживай себя! Так непременно провалишься! Я просто приказываю тебе: ежеминутно помни об указаниях комитета, действуй только так, как требует того комитет.
– Я помню… и действую… – нехотя отозвалась Жанна. – Ты же видишь, какая я паинька! Ну, пойдем, а то мы что-то замешкались здесь. Это тоже неконспиративно! – уколола она Галю.
Они поднялись, и Галя еще раз оглядела зал.
Не все бочонки-столики были заняты. Французы сидели в большинстве компаниями; они любили, чтобы и приятелей было достаточно и чтобы шуму хватало. Несколько столиков у самого входа оставались свободными или почти свободными. За двумя-тремя сидели по двое – должно быть, друзья вели задушевные разговоры. За одним из столиков сидела одинокая девушка, и это было странно, что девушка сидит одна. Девушка молча цедила из бокала вино, озиралась вокруг с нескрываемой скукой. Одета она была не так, как другие девушки в кабачке: одежда на ней была лучше, дороже. Это была, совершенно очевидно, кокотка «высшего пошиба», попавшая сюда случайно или пришедшая на свидание. Была она тонка и худощава. Ярко-рыжие волосы стояли на ее голове огненной копной.
Это была Ева Блюм.
Жанна и Галя пошли среди столиков. Им кричали не совсем пристойные фразы. Их недвусмысленно приглашали, за спиною у них отпускали игривые шутки по их адресу. Но они миновали все шумные компании – Жанна живо отвечала на шутки, остро на соленые намеки – и направились к столикам в глубине зала, где сидели по двое и по трое. Таково было предложение Гали: подсесть именно к этим одиноким людям. По ее мнению, тихие и одинокие люди более склонны к откровенному разговору.
Они наметили себе столик, где сидели двое: матрос и пуалю с нашивками капрала. Матрос и капрал ели брынзу, запивая ее красным вином. Это вино с овечьим сыром как-то сразу обнаруживало в них французских крестьян или пастухов.
Галя с Жанной уже подходили к матросу и пуалю, когда вдруг к Жанне подскочил один из французских пуалю от столика, который они только что миновали и где Жанна ответила острым словечком на соленый намек.
– Мадемуазель! – пуалю бесцеремонно схватил Жанну за талию. – Мы побились об заклад. Так ответить, как ответили вы, может только настоящая парижанка. Вы француженка, мадемуазель, или нет?
Компания за столом подняла уже громкий крик, а пуалю потянул Жанну к себе.
Галя осталась одна и опять несколько растерялась. Но в этот момент кто-то взял и Галю за руку. Она оглянулась и с удивлением увидела, что ее тянет рыжая девица, которая сразу бросилась ей в глаза своим необычным здесь нарядом.
Незнакомка ласково притянула Галю и посадила ее на стул рядом с собой.
– Вы говорите по-французски, девушка? – спросила она на ломаном французском языке.
Галя плохо поняла ломаный французский язык и вопросительно посмотрела на нее.
Тогда рыжая повторила свой вопрос на русском языке, еще сильнее коверкая его.
– Нет.
– Может быть, по-английски?
– Нет. А разве вы англичанка?
– Американка. А ваша подруга действительно француженка? – незнакомка слышала, что сказал Жанне пуалю.
Галя отрицательно покачала головой: нет, она не француженка…
Рыжая женщина внимательно посмотрела на Галю, но поспешила отвести свой чересчур пристальный взгляд. Для нее уже не было сомнения в том, что Жанна француженка: она слышала теперь выкрики из-за столика, где Жанну-соотечественницу обнимали парижане, – Ева Блюм совсем не так плохо знала французский язык, как притворялась в разговоре с Галей. И она сразу же отметила для себя, что Гале тоже известно, что Жанна француженка, и что она… скрывает это.
Ева Блюм уже отметила мысленно и то, что пятеро французских матросов и солдат зашли час тому назад за стойку, откуда появились теперь вот эти две девушки, но так и не вернулись в зал до сих пор…
Похоже, что пташки сами летели в сети! Семнадцать контрразведок, существовавшие в это время в Одессе, разыскивали по городу француженку, которая свободно разговаривает с французскими солдатами – сегодня тут, а завтра там, – распространяет листовки, собирает солдатские митинги, появляется даже в воинских частях и повсюду призывает солдат к неповиновению, к разоружению, даже к восстанию…
Галя хотела отойти прочь, но незнакомка схватила ее за руку и быстро заговорила:
– Я работаю в американской миссии стенографисткой и секретаршей… в торговом отделе. Знаете, всякие фирмы, балансы, контокорренто? Это очень скучно! – она сделала капризную гримасу. И так хочется развлечься! Вот я и зашла сюда… Вы работаете здесь, в ресторане?
Галя пропустила вопрос мимо ушей.
– В Одессе, – сказала она, – мало американцев. Американские войска еще не прибыли…
– И не прибудут! – убедительно сказала Ева Блюм.
Галя подняла глаза. Ее удивил решительный тон отрицания. Он свидетельствовал как будто об информированности этой девицы. Но свое удивление Галя еще и преувеличила, чтобы подчеркнуть свое совершенное невежество во всех делах, которые касаются армии, войны и тому подобного.
Ева Блюм повторила категорически:
– Американцы сюда не прибудут. Америка демократическая страна, и война в Америке непопулярна. Зачем лить кровь этих несчастных русских? – Она опять брезгливо поморщилась. – Пусть уж марают себя эти достойные сожаления французы и нахалы англичане. Мы, американцы, против войны.
Американка хотела расположить к себе русскую девушку – это Галя сразу поняла. Но американка хотела также продемонстрировать девушке, которая скрыла от нее, что ее подруга француженка, свою приверженность к демократическим идеям и свое отрицательное отношение к кровопролитию, к интервенции. Но только того не знала Галя, что незнакомка уже не поверила ее словам…
Ева Блюм продолжала:
– Мы, американцы, удивляемся – как вы, русские, миритесь с этими нахалами оккупантами? Нам, американцам, это просто непонятно. Мы люди мирные и приехали сюда только для того, чтобы завязать деловые отношения.
Она говорила слишком прямолинейно. У Гали не было основания подозревать ее в провокации – прямолинейность, возможно, была свойственна американцам, – но Галя-подпольщица насторожилась, ей не нужно было это знакомство, даже если эта девица была только хвастливой и недалекой болтушкой.
Галя решительно встала и сказала:
– Извините, я здесь работаю. Мне нужно к клиентам, а то… хозяин… выгонит меня…
Она поклонилась и отошла прочь.
И вдруг, осмелев, а может быть, по интуиции конспиратора, она сразу подсела к столику, где тихо разговаривали матрос и капрал пехоты.
Матрос и капрал скользнули по ней взглядами и продолжали разговаривать.
Матрос говорил:
– И вот, капитан собрал нас всех на палубе и говорит нам: «Друзья мои, вам известны самые святые идеалы нашего свободного французского флота! Наше место там, куда зовет нас справедливость, где нужно помочь несчастным, где нужно облегчить страдания людей».
Капрал с досадою махнул рукой.
– Точнехонько как и нам. Еще в Салониках с нами вдруг начали ласково разговаривать и вроде как бы подлизываться… Вдруг выдали двойные порции вина и объявили, что в Россию мы идем только для мирной оккупации. И тут же выдали нам боевой комплект патронов, даже по две гранаты сверх комплекта… – Он опять сердито махнул рукой.
Матрос вдруг внимательно посмотрел на Галю.
– А тебе чего надо, девочка?
– Оставь ее! – отмахнулся капрал. – Разве ты не видишь, что это за девушка? Заговоришь с нею, она и не отстанет. Лучше молчать, сама уйдет.
Галя молчала. Она ведь притворялась, что не понимает как следует по-французски.
Но матрос был жалостливым парнем.
– Ты хочешь заработать? – спросил он.
Галя молчала и глуповато улыбалась.
– Боже! – сказал и капрал. – Такая молоденькая, совсем девчонка! Несчастные люди, они тут с голоду на все готовы…
– Ты голодна, девочка? – спросил матрос. Он пододвинул Гале брынзу и хлеб, потом, подумав, пододвинул и недопитый стакан вина. – Ешь. Ты не понимаешь по-французски?
Галя улыбнулась. На этот раз ее улыбка получилась скорее жалкой, чем притворно-глуповатой. Она понимала все, что говорили между собою эти два хороших французских парня. Они сочувствовали ее несчастному положению. И Гале было стыдно притворяться перед этими добрыми ребятами. Но ей было интересно послушать, о чем же они будут дальше разговаривать друг с другом. И она решила не признаваться, что понимает. Галя взяла брынзу и хлеб и начала есть. Она и вправду была голодна, не ела с самого утра – у нее не было времени перекусить. Она откусила хлеба, брынзы, пододвинула к себе стакан с вином и сделала хороший глоток.
– Бедняжка! – пробормотал капрал. – Она и вправду голодна. Ну и проклятая наша жизнь!
Матрос, сочувственно поглядывая на Галю, заканчивал свой рассказ товарищу-капралу:
– Ну, говорил он очень долго, и все про свободу, правду, справедливость, высокие идеалы французской демократии я всякое такое…
– Точнехонько как у нас, – уныло отозвался капрал, пододвигая Гале новую порцию брынзы.
– Ну, ясное дело, – злобно сказал матрос, – подошли мы к Новороссийску, а на берегу пальба; кто в кого – нам неизвестно. Приказ – снять с пушек чехлы. Сняли. «Приготовиться!» Приготовились. «Огонь!» Ну, и огонь…
– Точнехонько как у нас, – опять уныло отозвался капрал. – Высадили здесь, сразу на марш, какая-то станция. Кто противник? Разбойники, говорят, большевики, едят людей и все такое прочее. Ну, мы и пошли… А тут еще предупреждение: офицерам дано право стрелять в каждого, кто повернет назад. Знаешь, под пистолетом офицера всякий дурак полезет вперед. Свою жизнь тоже во второй раз не найдешь…
Матрос кивнул головою и налил Гале еще вина.
– Вот-вот! А потом оказывается – большевики! Что за большевики, кто они – мы тогда еще не знали. Но видим: кровь, люди, трупы. А потом эти, как их, белые пригнали на набережную арестованных, выстроили рядами над пирсом – и в затылки из пистолетов. Так и полетели в море – кто убитый, а кто раненый, – все под воду пошли. Большевики… А поглядеть – обыкновенные рабочие или крестьяне, такие, как, скажем, ты или я…
Он внезапно прервал свой горький рассказ и опять спросил Галю:
– Ты, девочка, совсем не понимаешь по-французски?
Галя молчала, потом сказала:
– Эн пе[43]43
Немного (франц.).
[Закрыть].
Матрос оживился. Капрал с упреком прошептал ему:
– Вот видишь, я тебе говорил… Они же тут, возле наших ребят, научились немного понимать… Помолчи лучше, не рассказывай…
– Милые друзья! – вдруг сказала Галя и подняла на них свои глаза, в эту минуту полные слез: ее взволновал рассказ матроса, она была растрогана и уже не могла больше притворяться. – Милые друзья! – сказала она. – Я поняла все. Но не бойтесь меня: я русская девушка, и мой народ убивают наши контрреволюционеры и ваши командиры. Это они вынуждают и вас идти на преступление, провоцируют вас… Не бойтесь меня! Я только глубоко благодарна вам за ваше сострадание и ваши правдивые горькие слова…
Галя наклонила лицо, и из ее глаз капнули на грязную скатерть столика слезы. Она уже не сдерживала их.
Оба француза умолкли и окаменели. Прошла добрая минута, прежде чем они кое-как оправились.
– Фу ты черт! – сказал матрос.
– Да-а… – протянул и капрал.
Они замолчали опять, и опять надолго.
– Проклятая жизнь! – скрипнул зубами матрос.
Капрал повернулся к Гале:
– Ты неплохо говоришь по-французски. Ты не теперь научилась. Видно, знала французский язык раньше?
– Раньше, – призналась Галя. Ей нужно было как-то оправдаться перед этими хорошими людьми. – Но если бы я сразу призналась, вы прогнали бы меня, опасаясь, что я шпионка. Не сердитесь на меня. Теперь такая трудная жизнь…
– Значит, ты училась? – полюбопытствовал капрал, не обратив внимания на Галины извинения: он сразу поверил ей.
– Я училась в гимназии, – призналась Галя.
– В гимназии? – ужаснулись оба. – И… и… И стала проституткой?
Галя снова опустила глаза. Ей очень не хотелось врать, и она была большевичка, хорошо чувствующая землю, в которую бросают зерно.
– Я не проститутка, – прошептала она.
– Ну конечно, мы понимаем! – спохватился капрал. – Ты не сердись, что он так сказал… Мы понимаем – нужда, бедность, голод…
Тогда Галя посмотрела прямо в глаза обоим и сказала:
Это правда: нужда, бедность, голод, к тому же притеснения, террор – для всего нашего народа! Но я пришла сюда не для того, чтобы торговать собою, а для того, чтобы просто так поговорить с вами, с французскими матросами и солдатами. Рассказать вам о нужде, бедности, одинаковых и для вас и для нас… И о терроре, который проводят здесь ваше командование, ваши офицеры, ваши жандармы. Мы идем к вам с открытой душой и просим: не убивайте нас, наших старых отцов и наших маленьких детей, не бросайте нас в рабство! Дайте нам возможность самим строить свою жизнь, чтобы она стала прекрасной для всех… трудящихся. Не воюйте против нашей революции. Большевики не разбойники, как учат ваши офицеры. Большевики – это мы все, трудовой народ, рабочие, крестьяне, такие же, как и вы…
Она остановилась, взволнованная собственными словами.
Матрос опять сказал:
– Фу ты черт!
Капрал молчал.
Потом он глухо промолвил:
– Слушай, девушка! Я поверил каждому твоему слову. Так врать нельзя… Ты не притворяешься… Ты не шпионка… Ты… Я не знаю, кто ты, но, хочешь, я передам твои слова… моим товарищам, у нас там, в батальоне?
Галя вскинула на него радостные глаза.
– Передайте!
Вдруг матрос сказал:
– Слушай, девочка, ты извини, но сядь сейчас ко мне на колени, обними меня как-нибудь так… знаешь… а то… тут могут быть и ваши и наши шпики…
Галя живо вскочила со стула и весело вспрыгнула на колени матросу. Она обняла сто одной рукой за шею, припала к его широкой груди, а голову положила на плечо. В зале стоял крик и шум. За столом, где сидела Жанна, пили тосты и уже запевали какую-то французскую песню. Все это, правда, было весело, и на сердце у Гали было действительно радостно. Она прижалась к матросу и крепко поцеловала его в грубую, колючую щеку.
– Это… не нарочно, не для шпиков, – прошептала она ему на ухо, – а по-настоящему, за то, что вы такие хорошие, за то, что вы не хотите нам зла, за то, что вы бросите оружие и протянете нам руку дружбы… Штык в землю!
– Штык в землю! – повторил капрал. – Вчера такая надпись появилась и у нас, в батальоне, на стене. – Он хитро подмигнул то ли Гале, то ли матросу, и выглядело это вправду так, как будто он подмигивает своему удачливому товарищу, у которого на коленях пристроилась хорошенькая девушка, и завидует ему, и благословляет на любовные приключения.
5
Галя с Жанной выходили, когда уже смеркалось, когда приближался комендантский час, и нужно было спешить, чтобы не столкнуться с патрулями.
Жанна все-таки выдержала характер – не призналась перед веселой компанией, что она француженка. Она только сказала, что долго жила в Париже, служила горничной у русского богача, который пропивал свое имение в парижских кабачках. С двумя пуалю-артиллеристами она договорилась встретиться и завтра. Один из них был членом партии социалистов и уверял, что в их батальоне хотят создать социалистический кружок.
Галя тоже договорилась. Она договорилась о том, что завтра в расположение пехотного батальона, из которого был ее капрал, мальчик-газетчик принесет листовки и газеты, а дня через два капрал приведет сюда же, в «Дарданеллы», товарищей, которые особенно интересуются местными событиями и вообще политической жизнью. Капрал высказал мысль, что в их батальоне можно создать группу, которая сама поведет агитацию среди солдат. Матрос заверил, что у них на корабле все матросы желают только одного – плыть домой, во Францию, и есть немало горячих парней, которые уже не раз закидывали насчет того, что надо бы устроить революцию, как это сделали у себя русские матросы и солдаты, и покончить с этой грязной войной. Он тоже высказывал мысль, что среди ребят можно создать подпольный комитет…
Жанна и Галя вышли вместе. Идти вместе им предстояло целый квартал, потом Жанне надо было поворачивать направо, на Пушкинскую, где она теперь жила, а Гале – налево, на Военный спуск, на конспиративную квартиру Морского райкома. Она должна была сдать Ласточкину отчет за сегодняшний день и там же ночевать. Там же должен был остаться на ночь и Ласточкин. В портовую ночлежку попадают разные случайные люди. Купец Николай Ласточкин – для жандармерии – целый день просидел в порту, ожидая прибытия парохода «Ропита» с товаром из Новороссийска, и не успел вернуться домой из-за позднего часа. А Галя на эту ночь в случае нужды могла назваться племянницей старой Юзефы. На ночь у Ласточкина и Гали было немало работы… Подпольная областная конференция должна была принять решения по многим вопросам, и нужно было подготовить материалы. Конференция должна была объявить на военном положении большевистские организации всей области. Партизанские отряды по линии фронта должны были начать активные боевые действия, направленные не только на расшатывание власти оккупантов, но и на захват власти. Кроме того, конференция должна была дать общепартийные директивы всем подпольным большевистским организациям…
Сверх всего этого у Ласточкина к Гале был и «личный» вопрос. Подпольный областком поручал Гале организацию работы среди женщин. Программа работы среди женщин намечалась на первых порах такая. Женские комитеты помощи забастовщикам на заводах, где возникали забастовки; саботаж работниц и служащих по учреждениям; группы Красного Креста, которые заботились бы о судьбе заключенных в тюрьмах, – среди курсисток Высших женских курсов и гимназисток старших классов; индивидуальная агитация в очередях за продовольственными товарами, подле магазинов на улицах, и, наконец, массовые уличные демонстрации женщин с требованием работы мужьям и хлеба – детям. Женщина – великая сила в семье, но не меньшая, а быть может, именно потому и еще большая сила в массовой демонстрации на улице.
Галя и Ласточкин должны были этой ночью конкретизировать намеченную областкомом программу.
Словом, Гале необходимо было спешить, и она подгоняла Жанну.
Ева Блюм вышла следом за Жанной и Галей. Она отстала на полквартала и продвигалась вдоль стен зданий, в тени, так, чтобы остаться незамеченной, если бы Жанна или Галя неожиданно оглянулись назад.
Когда Жанна и Галя распрощались на углу Екатерининской и разошлись – одна направо, другая налево, – Ева Блюм быстро перебежала дорогу. Она увидела Жанну, удалявшуюся направо. И Галю, переходившую улицу на левую сторону.
Одну секунду Ева Блюм колебалась.
Потом повернула направо.
Она решила пойти за той, которая, несомненно, была француженкой, но тщательно скрывала это.
Идти пришлось недалеко – до Пушкинской, а по Пушкинской – три квартала по правой стороне.
Жанна остановилась перед зданием на углу четвертого квартала, быстро огляделась – не следит ли за нею кто-нибудь, затем исчезла в подъезде.
Жанна не могла заметить Евы Блюм. Ева Блюм прижалась к соседнему зданию и спряталась за широкой колонной подъезда.
Ева Блюм постояла там минутку, потом приблизилась к зданию. «Пушкинская, 24», – разобрала она в слепеньком свете фонаря над подъездом. Жанна Лябурб проживала на Пушкинской, 24.
Ева Блюм отметила в памяти номер и название улицы и быстро пошла прочь. Вот-вот должен был наступить комендантский час, и кабачок закроет свои двери…
Но она не опоздала. Французские моряки и пуалю как раз толпою валили из подвала. Американка сразу узнала матроса и капрала, которые сидели с маленькой девушкой. Они как раз прощались на углу. Матрос пошел прямо, капрал повернул налево, вниз по Гаванной.
Ева Блюм заколебалась на миг, потом двинулась за капралом. Матрос, очевидно, еще будет добираться до корабля и может затеряться в толпе возле перевоза, а капрал направлялся к казармам.
Когда под Сабанеевским мостом капрал нырнул в темноту, он вдруг услышал позади себя игривый женский голос:
– Минуточку, капрал!
Он оглянулся. «Снова эти проститутки!.. А может быть, это опять не проститутка, а…»
В трех шагах от него стояла женщина. В тусклом сиянии снега пистолет поблескивал в ее руке. Дуло пистолета было как раз на уровне глаз капрала…
– В карман вам лезть незачем! – сказала женщина насмешливо. – Руки вверх! Все равно пистолета у вас в кармане нет. Капралам пехоты не разрешается носить пистолеты, а пулею я достану вас скорее, чем вы меня вашим ножом… – Потом она нагло прибавила: – Я не гангстер, ваши деньги меня не интересуют, да и сколько их там у вас есть!.. Мы с вами заглянем только сюда, недалеко за угол, для разговора по душам. Марш!.. Что? Куда? Кто же не знает адреса контрразведки? Екатерининская площадь, восемь… Марш!..
6
В эту же самую ночь войска французов и греков ворвались в Николаев. Оккупанты заливали кровью дружинников рабочие кварталы, вешали защитников города на фонарях, бросали гранаты в окна домов.
Пятнадцатитысячный немецкий гарнизон, который. через спартаковский комитет обещал помощь рабочим дружинам, в последнюю минуту решил соблюдать нейтралитет.
Немецкое командование получило с Парижской мирной конференции – от Клемансо, Ллойд-Джорджа и президента Вильсона – телеграмму с предупреждением, что те немецкие солдаты и офицеры, которые чем бы то ни было поддерживают борьбу местных сил против франко-англо-американского десанта на Украине либо против союзных интервентам сил русской добрармии, украинской директории и белопольских легионов – будут лишены права вернуться на родину, объявлены вне закона и будут безжалостно уничтожаться наравне с большевиками.
* * *
В эту же ночь к Ласточкину и Гале в матросскую ночлежку на Военном спуске, 8, прибежал матрос Шурка Понедилок с очередным неотложным сообщением с радиотелеграфа судна «Граф Платов». Красная Армия заняла населенный пункт Бровары под Киевом. Наступление частей Красной Армии на столицу Украины, где еще гуляли петлюровские банды, развивается.
