Текст книги "Рассвет над морем"

Автор книги: Юрий Смолич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 53 страниц)

– Браво! Бис! – но тут же оборвал и смущенно умолк: все были шокированы таким бурным проявлением чувств и выразили это недовольными взглядами.

Генерал Шмул тем временем схватил свой бокал, утопил в нем торчащие рыжие усы и одним духом осушил его до дна.

2

Решение вершителей судеб мира – Антанты и Соединенных Штатов Америки – снова привлечь к борьбе против большевиков немецкую армию было для всех присутствующих приятной неожиданностью. После антинемецкого восстания на юге Украины в гарнизонах больших городов до сих пор задержались еще десятки тысяч немецких солдат; переход этих многочисленных и хорошо вооруженных частей под союзное командование должен был, бесспорно, значительно усилить антибольшевистский фронт. Это было радостным фактом для тех, кто бредил разгромом большевизма. И радость эта была совершенно нежданной, так как всего несколько дней назад, едва ступив на украинскую землю, войска интервентов объявили единственной причиной своего прибытия сюда не что иное, как необходимость… «ликвидировать пагубное немецкое влияние на Украине» и выгнать остатки немецких оккупационных войск.

За столом сразу стало весело. Все наполнили свои бокалы и подняли их, приветливо улыбаясь генералу Шмулу. Войска Антанты еще только начинали прибывать, они еще не имели возможности двинуться дальше одесских окраин, а немецкие части стояли гарнизонами по всем городам Южной Украины. Генерал Шмул раскланивался во все стороны, чокался с каждым, беспрестанно макая свои рыжие усы в пенистое вино; он был уже багровый, сразу опьянев – от вина и еще больше от спеси.

Снова вошел адъютант д’Ансельма и приблизился к полковнику Фредамберу. Фамилия этого французского офицера была Ланжерон, и именно поэтому он был отправлен с экспедиционным корпусом в Одессу. К Ланжеронам, строителям и градоправителям старой Одессы, он не имел никакого отношения, но именем Ланжеронов названо в Одессе несколько улиц и бульваров, и командование решило, что француз – носитель такой исторической для Одессы фамилии – может, чего доброго, пригодиться при разных дипломатических комбинациях как подходящий… претендент – на что именно, пока еще неизвестно, но во всяком случае на все то, что окажется полезным дипломатии.

Капитан Ланжерон склонился к полковнику.

– Господин полковник! – сказал он. – Из Киева прибыли украинские дипломаты, представители директории. Они только что явились в резиденцию и просят принять их безотлагательно.

Полковник Фредамбер поднял бровь.

– Но ведь мы их… не вызывали!

– Они заявляют, что явились по поручению мосье Винниченко и мосье Петлюры.

– По поручению мосье Винниченко и мосье Петлюры здесь уже обивает пороги министр Греков, – недовольно буркнул полковник Фредамбер.

Но перешептывание между полковником и капитаном уже услышал генерал. Он утомленно произнес:

– Этого следовало ожидать… Они не дадут нам покоя… Но надо дать им почувствовать нашу силу и наше… гм… отношение к ним. Займитесь этим, полковник. Отдайте капитану распоряжение…

– Пусть подождут в приемной, – отдал распоряжение полковник. – Пошлите им содовой воды.

За столом тем временем завязался общий разговор. Центром внимания все еще был генерал Шмул. Налившись кровью, отчего его веснушчатое лицо стало почти одного цвета с рыжими волосами, хлопая осоловелыми тоже рыжеватыми глазками и разбрызгивая пену шампанского своими рыжими усами, генерал разглагольствовал о роли Германии в переустройстве мира и выдающемся историческом значении немецкого «дранг нах Остен». Он доказывал, что в своем наступлении на восток Германия ничем не собиралась ущемить своих соперников – Францию, Англию и Россию – и не имела иной цели, кроме осуществления плана «Три Б», мечты цивилизации.

План «Три Б», как известно, состоял в том, чтобы проложить железнодорожную линию Берлин – Бизентиу – Багдад или Берлин – Багдад – Басра, то есть построить железную дорогу из Берлина до самого Персидского залива на Индийском океане. Немецкий генерал и слышать ничего не хотел об империалистическом характере этого плана, осуществление которого поставило бы в полную зависимость от Германии не только Балканы, но и страны Ближнего и Среднего Востока.

Английский консультант по гражданским делам при английском адмирале – коммерции секретарь Багге возражал немецкому генералу.

Коммерции секретарь Багге говорил тихим, еле слышным, бесстрастным и каким-то смиренно-пасторским голосом, да и всей фигуркой своей – лысенький, кругленький, с маленькими пухленькими ручками и благочестиво возведенными горе глазами, – как и одеждой – черным плоским галстучком на высоком крахмальном воротничке и черным, застегнутым на все пуговицы длинным сюртуком, – он и в самом деле напоминал благочестивого пастора англиканской церкви. Речь у него тоже была какая-то елейная.

– Осмелюсь возразить, – смиренно говорил он, скромно складывая ручки на животе. Исключительное значение для цивилизации имеет, наоборот, английский план «Три К».

Английский план «Три К», как известно, выдвигал проблему строительства трансафриканской – трансазиатской железной дороги Капштадт – Каир – Калькутта, соединяющей Южную Африку с Южной Азией и доходящей до самой Индии. Этот план должен был поставить всю Африку и весь юг Азии, в частности нефтяные месторождения в Аравии, Месопотамии и Персии, под полный контроль Британской империи.

В пылу спора коммерции секретарь Багге и генерал Шмул обратились за арбитражем к третьей, незаинтересованной стороне – к русскому генералу Гришину-Алмазову. Незаинтересованной стороной они его считали потому, что Россия не имела колоний ни в Южной Африке, ни в Южной Азии.

Гришин-Алмазов вежливо возразил:

– Вы забываете, господа, что существует еще третий, русский план «Три П», который и должен продвинуть цивилизацию на юг!

План российского империализма «Три П» предусматривал строительство железной дороги Петербург – Пехлеви – Пешевар, связывающей Северный Ледовитый океан с Индийским и ставящей под контроль Российской империи весь Ближний и Средний Восток.

Но спор на империалистические темы был прерван новым появлением французского адъютанта с одесской фамилией. Капитан Ланжерон доложил:

– К причалу в порту пришвартовалась яхта под флагом Соединенных Штатов Америки.

Это было почти сенсационное сообщение. Ни одного американского представителя не было еще в Одессе, ни одного американского офицера не было еще в составе командования вооруженными силами интервентов на юге, ни одного американского солдата не было еще в частях десанта оккупационной армии. Известно было только, что в Екатеринодаре при ставке генерала Деникина находился полномочный представитель США, адмирал Маккели. Не он ли это пожаловал к одесским берегам?

Генерал д’Ансельм впервые за весь вечер проявил признаки оживления: он совсем раскрыл глаза и поднял кверху обе брови. Полковник Фредамбер вскочил с места, не скрывая своего волнения:

– Чья яхта? Кто на борту? Послать немедленно курьера!

– Курьер уже прибыл, господин полковник. Яхта принадлежит военной миссии США. На борту – военная миссия США в полном составе, числом семьдесят человек, во главе с полковником Риггсом.

Семьдесят человек военных дипломатов! Штат консула Франции с особыми полномочиями состоял всего из двух секретарей, одной машинистки и одного курьера. Английский военный представитель адмирал Боллард обходился двумя адъютантами и одним вестовым.

Полковник Фредамбер напустился на капитана Ланжерона:

– Почему ж они не уведомили о своем прибытии? Почему вы не имели предварительного сообщения о вымпеле на горизонте?

Генерал д’Ансельм взволнованно приказал:

– Надо встретить! Машину!

Он даже поднялся и взглянул на гостей с намерением извиниться.

– Разрешу себе заметить, – доложил капитан Ланжерон, – что встречать уже поздно. Полковник Риггс с высшими чинами миссии, как только яхта пришвартовалась, сошел на берег и прибыл уже в «Лондонскую». В настоящий момент им спешно готовят номера.

– Узнаю американскую манеру! – сказал генерал д’Ансельм, не скрывая досады. Он даже приложил пальцы к вискам: волнение всегда вызывало у него мигрень. – Как неудобно…

Адмирал Боллард захохотал.

Успокойтесь, генерал! Тысяча чертей, но это совершенно по-американски! Ничего страшного. Мы сейчас пошлем к ним кого-нибудь и пригласим их сюда. А если мы не пригласим, то они сами придут. Я с полковником Риггсом в прошлом году встречался в Прибалтике, – он был американским военным атташе в Петрограде. Он издалека чует, где есть сода-виски. Сейчас он будет здесь. Мы с ним выпьем на славу!

Однако генерал д’Ансельм, как тонкий знаток этикета, настоял на том, чтобы немедленно же послали американцам приглашение на раут. Решено было, что, поскольку встречу на берегу проворонили, теперь нанести первый визит американским гостям уместнее всего будет генерал-губернатору города.

Генерал Гришин-Алмазов принял это как приказ. Он извинился перед своей дамой и тотчас же вышел.

– Как же быть с представителями украинской директории? – напомнил Фредамберу Ланжерон. – Украинские дипломаты нервничают, они уже давно ждут…

– Подождут еще! – оборвал его Фредамбер. – Пошлите им свежие номера одесских газет. Там есть достаточно антиукраинских выступлений.

Черные зуавы тем временем принесли кофе и ликеры, и по приглашению мадам Энно гости перешли в зал.

Немедленно же образовалось несколько групп. Кругленький коммерции секретарь и его высокий, худой, на редкость долговязый и длинноногий компатриот и коллега мистер Джордж У. Пирсли оказались в окружении одесских банкиров и русских промышленников. Речь зашла о нефти, угле, руде, концессиях и дивидендах. Украинские помещики окружили опьяневшего генерала Шмула. Началась критика ошибок, допущенных немецким командованием в деле охраны интересов землевладельцев на Украине, посыпались предложения, каким образом эти ошибки исправить, чтобы в дальнейшем с помощью не только немецких, но также французских, английских и американских штыков эти интересы полностью обеспечить. Генералы и капитаны кораблей столпились с сигарами и рюмками коньяку вокруг мадам Энно. Однако в этом кружке немедленно же оказался в центре внимания галантный лейтенант-маршал Дзяволтовский.

Лейтенант-маршал Дзяволтовский, пользуясь отсутствием генерала Гришина-Алмазова и сгорая от желания как-нибудь уронить в общем мнении своего политического противника, со смаком рассказывал о том, как не далее чем вчера большевистские разбойники оставили генерал-губернатора в дураках.

В большевистском подполье объявился какой-то отчаянный головорез. Ходят даже слухи, что все эксцессы, которые то и дело случаются в городе, совершал он самолично, хитро маскируясь и принимая самые разнообразные обличья. Якобы это именно он, переодевшись портовым грузчиком, разгромил тюрьму и выпустил политических преступников во время инцидента с петлюровцами. Якобы не кто иной, как опять-таки он, захватил в день высадки десанта две сотни винтовок.

Прошлой ночью этот самый головорез совместно с еще несколькими отколол, однако, пикантнейшую штучку. На Полицейской улице есть шантан под заманчивой вывеской «Бродячие псы», который облюбовали офицеры контрразведки генерала Гришина-Алмазова. Так вот, когда прошлой ночью офицеры контрразведки пьянствовали в «Бродячих псах», в вестибюль шантана ворвался этот самый головорез со своими сообщниками, заткнул швейцару кляпом рот и забрал с вешалок все шинели господ офицеров-контрразведчиков. Надев эти шинели, новоиспеченные офицеры-контрразведчики явились на Екатерининскую площадь и свободно прошли в помещение контрразведки генерала Гришина-Алмазова. Разойдясь по кабинетам, они на скорую руку произвели неплохую ревизию в ящиках столов и забрали целую гору документов, среди которых были, между прочим, и списки конспиративных квартир секретной агентуры. Затем они обезоружили двух часовых, которые стояли внизу на посту у пирамид с винтовками экстренного взвода контрразведчиков, забрали сорок винтовок, полторы тысячи патронов – и растаяли во мраке темной осенней ночи.

Генералы и капитаны кораблей неодобрительно покачивали головами. Мадам Энно ужасалась и всплескивала руками.

Но наибольшее впечатление произвел рассказ маршала на бессарабского помещика Золотарева. Помещик начал креститься и бормотать:

– С нами крестная сила! Пронеси, господи!

– Кто ж он такой, этот страшный разбойник? – допытывалась мадам Энно.

Лейтенант-маршал мог удовлетворить ее любопытство. По городу распространились слухи, что этот разбойник – какой-то знаменитый еще с давних, дореволюционных времен бессарабский экспроприатор.

– Бессарабский! – снова ужаснулась мадам Энно.

Она припомнила, что во времена ее детства, когда она была еще дочкой бессарабского шинкаря, все бессарабские помещики были терроризованы разбойником-экспроприатором, который жег усадьбы, грабил деньги и устраивал дерзкие налеты. Конечно же, это он. Вот только, дай бог памяти, как его фамилия?

– Можете не сомневаться, мадам, – охотно соглашался лейтенант-маршал, – что это именно он. Он неоднократно сидел в тюрьме, а дважды был даже на каторге, но каждый раз таинственным образом бежал из запертых камер, проходил сквозь тюремные решетки и цел и невредим выбирался даже из сибирской тайги!

– Господин Золотарев! – не могла успокоиться мадам Энно. – Ведь вы бессарабец! Вы должны помнить! Как же фамилия этого экспроприатора?

– Да, да…. – мямлил перепуганный насмерть бессарабский помещик. – Как же, как же! Помню! Он и меня когда-то ограбил. Это – К… К… Котовский…

– Правильно! – вспомнила и мадам Энно. – Гришка Котовский! Боже, какой ужас! Вы знаете, это такой артист! Все как будто бы тихо, все хорошо, и вдруг открывается дверь – и…

Она со страхом оглянулась на двери, у которых застыли два черных зуава с саблями наголо.

– А… а… что вы… д-думаете!.. – тоже опасливо озираясь, бормотал помещик Золотарев. – И очень просто! Возьмет, переоденется в какого-нибудь генерала… – он обвел подозрительным взглядом всех присутствующих генералов, – и того… бац… и здесь! Стоит, может быть, тут среди нас и слушает…

Генералы и капитаны долго смеялись над испугом помещика Золотарева, человека глубоко штатского и не обстрелянного в боях.

Мадам Энно тоже была перепугана не на шутку.

– Надо будет сегодня же, – сказала она, – выставить вокруг нашей резиденции удвоенную охрану и сделать решетки на окнах. Она безнадежно махнула рукой. – Но и это ни от чего не гарантирует. О, вы не знаете Гришки Котовского! Он везде пройдет!

– Пройдет везде, мадам, – подтвердил помещик Золотарев. Обязательно пройдет!..

3

Мосье Энно тем временем устроился в уголке на козетке с королевой экрана Верой Холодной.

– Надеюсь, – спросил он, шевеля усиками и прихлебывая из чашечки кофе, – что генерал чувствует себя хорошо?

– Я полагаю, что он чувствует себя не плохо, – холодно ответила королева экрана.

Они обменялись взглядом, из которого можно было понять, что мосье Энно вкладывал в вопрос двойной смысл и Вера Холодная отвечала на него так же двусмысленно. Консул Франции хотел услышать от артистки о внутренних переживаниях генерала, командующего офицерами добрармии, но и его «внешние» переживания, касающиеся взаимоотношений с сидящей рядом с ним дамой, были не безразличны для Энно.

– А кому генерал больше симпатизирует – Франции или Англии?

Артистка чуть улыбнулась.

– Я не думаю, чтоб его чувства к той или к другой можно было определить словом «симпатия»…

Мосье Энно раздраженно пожал плечами.

– В таком случае – к кому генерал питает бόльшую антипатию?

Артистка иронически посмотрела на консула.

– По-видимому, генерал недоволен обеими странами. Он считает и Францию и Англию соперниками Российской империи.

– О!..

– Это – в своих политических высказываниях, – прибавила артистка. – А в жизни он… равно привержен к обеим: мне почти не приходилось слышать от него русскую речь. Он разговаривает по-французски либо… изливает свои чувства по-английски…

Мосье Энно свирепо взглянул на артистку.

– Вы могли бы мне не рассказывать о том, как генерал выражает свои чувства.

Артистка ответила ему презрительным взглядом.

– Я добросовестно исполнила ваше поручение, мосье. Вы должны учесть мою добросовестность и… сократить срок моего пребывания здесь.

– Ну, не будем ссориться, – примирительно проворковал консул. – Сегодня вы не пойдете… слушать английское воркование генерала… мон анж…

Артистка подняла брови и взмахнула своими огромными ресницами.

– А что же я буду слушать сегодня?

– Сегодня вы будете слушать меня. – Консул смотрел на артистку, давая волю живчикам в глубине своих томных глаз. – Если хотите, я для вас согласен говорить даже по-русски…

– На нас смотрят, – сказала королева экрана. – Какие еще у вас ко мне вопросы, мосье?

– А! Да. Как относится генерал к проблеме взаимоотношений с украинской директорией в связи с миссией союзных войск?

Артистка пожала плечами:

– Я плохо разбираюсь в этих вещах.

Мосье Энно раздраженно сказал:

– Я не сомневаюсь, что ваша артистическая головка создана не для этого. Но меня интересуют высказывания генерала. Их надо просто услышать и запомнить.

Артистка сделала вид, что не замечает недостаточно галантного тона консула.

– Я запомнила. Генерал против взаимоотношений с директорией. Кроме того, генерал говорит, что англичане – пираты, а французы – корсары.

Мосье Энно чуть не подскочил.

– Каналья! – выругался он. – Пардон! – извинился консул в ответ на укоризненный взгляд артистки, не выносившей бранных слов. – А кто же тогда большевики? Их как называет генерал?

Артистка холодно ответила:

– Вы мне разрешите не повторять? О большевиках генерал выражается только нецензурными словами. Их он ненавидит больше всего. В Пензенской губернии большевики забрали у него имение в десять тысяч десятин, в Орловской – в пять тысяч. Кроме того, в банках национализировано на полмиллиона его капиталов.

– Чего ж он в таком случае хочет?

Вера Холодная снова пожала плечами.

– Он хочет прежде всего вернуть себе оба имения и капиталы. И он побаивается, что, когда Англия и Франция после ликвидации большевизма собственными силами получат концессионные привилегии, они положат себе в карман и состояние генерала и капиталы вообще всех русских собственников.

– Интересно! А что говорит генерал о руководителях иностранного десанта здесь, в Одессе?

– Он их ругает.

– Кого именно?

– Всех.

– А все-таки? Я хотел бы услышать имена. Кого больше всех?

– Пожалуй… вас.

– Каналья! Пардон… А что именно он говорит обо мне?

– Ругает.

– Как именно он меня ругает? Какими словами?

– Он называет вас… бездарностью, остолопом и интриганом…

– Кана… Интриганом?

– Интриганом и… и мышиным жеребчиком.

– Негодяй! – Мосье Энно расплескал кофе себе на штаны. – И это после того, как я возвел его на пост генерал-губернатора!

Артистка развернула веер и стала обмахиваться. В зале становилось душно.

В это время в другом углу зала, на другой козетке, мадам Энно занимала английского коммерции секретаря Багге, загрустившего после скучного разговора о планах «Б», «К» и «П». Это был долг гостеприимной хозяйки – заботиться, чтобы гости не скучали.

А впрочем, смиренно-добродетельный коммерции секретарь оказался совсем неплохим собеседником. Когда они с мадам остались только вдвоем, он сам заговорил первым.

Сложив ручки на животе, он поинтересовался:

– Мадам, очевидно, очень скучает в этой дикарской стране?

– О да! – томно призналась мадам Энно, хотя это абсолютно не соответствовало действительности: мадам уже начала развлекаться, и компаньоны для этого дела тоже нашлись.

– Осмелюсь заметить, – кротко сказал коммерции секретарь, – что мадам неверно судит об Одессе. Это прекрасный город, и очаровательная женщина… – он так и сказал «очаровательная», и мадам взглянула на него с удивлением: она никак не рассчитывала на комплименты со стороны этого, добродетельной и добропорядочной пасторской внешности, человечка, – и очаровательная женщина может найти здесь для себя немало радостей.

– А именно? – заинтересовалась мадам.

– Знакомства, приемы, банкеты, веселое общество… – начал перечислять добропорядочный коммерции секретарь, но сразу же прервал, сокрушенно вздохнув. – Правда, на все это нужно много денег, а содержание дипломата во Франции не так уж высоко. О, мне это известно, мадам. Вам, конечно, не хватает денег на все то, что мило вашему прихотливому сердцу…

Мадам был неприятен этот разговор, затрагивавший ее больное место: очаровательной женщине не доставляет удовольствия, когда намекают на ограниченность ее финансовых ресурсов. Правда, эти ресурсы именно здесь, в Одессе, уже стали увеличиваться, так как, кроме возможности подработать на пожертвованиях на «благотворительные цели», мадам Энно уже нашла дорожку и к спекуляции: очень выгодно было скупать здесь по дешевке золото и переправлять его во Францию с дипломатической почтой.

– Какие еще развлечения вы можете порекомендовать в Одессе очаровательной женщине, мосье секретарь?

– О! – сказал секретарь Багге. – В нынешней Одессе, где собралось столько русской аристократии, переживающей сейчас трудный момент, есть масса чудесных комиссионных магазинов. В них можно приобрести роскошные вещи и сравнительно недорого. – Коммерции секретарь, впрочем, снова прервал себя и снова сокрушенно вздохнул. – Но это тоже недоступно супруге французского дипломатического служащего.

Это уже начинало раздражать мадам Энно: английский дипломат, кажется, нарочно допекал ее – эти английские дипломаты всегда важничают тем, как высоко оплачивается их работа английским правительством. Но мадам в то же время и насторожилась. Почему это английский дипломат все гнет в одну сторону? Дипломаты никогда не станут настаивать на чем-нибудь без особой на то дипломатической необходимости.

Коммерции секретарь Багге тем временем еще раз вздохнул и добродетельно возвел очи горе, словно испрашивая помощи у неба.

– Что поделаешь? Но и в самом деле, мадам, у вас должны быть большие расходы. Приобретение приятных для вас вещей, туалеты, приемы, развлечения…

– Слушайте, мосье секретарь, – сердито прервала его мадам, – вы, кажется, поставили своей целью говорить мне неприятности?

– Что вы, мадам! – с непритворным ужасом воскликнул Багге и даже замахал своими ручками. – Напротив! Я б хотел, чтобы мадам не испытывала никаких огорчений!

– Тогда, – насмешливо сказала мадам Энно, – я вас, очевидно, не поняла. Уж не собираетесь ли вы предложить мне денег?

Мистер Багге посмотрел на мадам ясным, светлым, кротко-доброжелательным взглядом.

– Пожалуйста, мадам, пожалуйста! К вашим услугам, мадам!

– Спасибо! – резко ответила мадам. – Но я не собираюсь занимать у вас деньги!

Мистер Багге снова возвел очи горе и вздохнул.

– Зачем же занимать? – так же кротко и доброжелательно возразил он. – Я могу предложить вам деньги просто так, не в долг… – Мистер Багге снова благочестиво поднял глаза и вздохнул. – У очаровательной женщины столько трат, столько искушений…

– Послушайте! – сказала мадам Энно. – Вы хотите предложить мне денег, но не говорите, за что.

Мистер Багге минутку смотрел на мадам Энно своим теплым, добродетельным взглядом. Потом благочестивый Багге снова возвел очи горе.

– Нам нужно знать, что консул пишет в Париж мосье Клемансо. Нас интересует также, о чем он говорит с местными людьми, лидерами разумеется. Или какие… гм… пикантные ситуации возникают иной раз по отношению, так сказать, к английскому союзнику, и вообще…

Мадам Энно долго смотрела на английского коммерции секретаря. Но ее взгляда, который, впрочем, ничего конкретного не выражал, мистер Багге не мог видеть, так как он сидел, скромно опустив очи долу и прикрыв их веками.

Наконец, мадам Энно сказала:

– Вы думаете, мосье секретарь, что делаете мне, женщине, пристойное предложение? Предлагаете измену?

– Мадам! – тихо и кротко сказал мистер Багге. – Недостойно предлагать жене изменить мужу в постели. Такого предложения я вам не делаю. А что касается всего остального, если вы имеете в виду измену, так сказать, государственного порядка, то я осмелюсь высказать вам свой взгляд. Государство будет продолжать существовать, будет существовать века, а человеческая жизнь… – мистер Багге еще раз горестно вздохнул, – так коротка. Человек не успеет оглянуться, а уже приходит конец. Очаровательная женщина начинает… гм… увядать, стареть, скажем так, и тогда…

– Сколько вы предлагаете? – быстро спросила мадам, оглянувшись направо и налево.

– Двадцать фунтов в неделю гарантийно и двадцать фунтов за каждое сообщение премиально. – Мистер Багге прибавил: – Такие сообщения, мадам, есть возможность делать ежедневно, даже по два-три в день, если… отнестись с надлежащим интересом к предложению и думать о своем будущем.

– Хорошо, – сказала мадам Энно. – Давайте пройдемся, на нас смотрят…

4

Оставив гостей за кофе и сигарами, генерал д’Ансельм уединился в кабинете с полковником Фредамбером, капитаном Ланжероном и адмиралом Боллардом. В кабинете были статуэтки, которые генерал за вчерашний и сегодняшний день откопал у одесских антикваров, и генерала тянуло к милым его сердцу скульптурным миниатюрам. Но как раз пробило десять часов, и в это время генерал должен был выслушивать сводку информации за день. Он с тоской смотрел на своих мучителей, начальника штаба и адъютанта.

Докладывал капитан Ланжерон.

– Разрешите сначала внешнюю, затем внутреннюю, господин генерал?

– Давайте сперва внутреннюю.

Капитан Ланжерон раскрыл свой блокнот.

– Большевистские комитеты на заводах готовятся к довыборам в нелегальный Совет рабочих депутатов: в борьбе против немецкой оккупации погибло или ушло из города с партизанами много депутатов-большевиков, и состав нелегального Совета неполный. Меньшевики довыборы саботируют. Большевики рассчитывают провести своих, большевистских кандидатов. Информация меньшевистских лидеров.

– Сапристи! – выругался генерал и прибавил еще соленое солдатское словцо: в мужской компании он любил крепкие выражения. – Под самым носом у контрразведок! Завтра же вызвать ко мне наутро начальников всех контрразведок: нашей, добрармии, польской, немецкой, всех! Позовите и меньшевистских лидеров, они помогут нам напасть на след!

– Слушаю, генерал!

Капитан продолжал. Генерал утомленно смежил веки.

– По городу все время распространяются большевистские листовки и прокламации, направленные против войск Антанты… Донесения полиции, жандармерии и контрразведок.

– Представить мне экземпляры, – вяло приказал генерал, не раскрывая глаз. – Полковник, займитесь их изучением. Чего они требуют в этих листовках?

– Я полагаю, – сказал Фредамбер, что стоило бы в противовес им наладить издание других листовок.

– Каких именно? – апатично спросил генерал.

– Тоже расцвеченных… революционными фразами, словами о свободе и демократии, но направленных против большевиков. Лучше всего было бы поручить это меньшевистским лидерам: у них есть достаточный опыт борьбы против большевистской агитации. Такие листовки собьют население с толку…

– Великолепно! – открыл глаза генерал. – Я тоже имел это в виду. Завтра же поручить это меньшевикам, и пускай не скупятся: деньги, бумага, типография – все это будет, мы им поможем.

– Слушаю, генерал! – Фредамбер склонил голову.

Капитан продолжал читать:

– Листовки обнаружены и среди солдат французских пехотных частей и матросов экипажа. Листовки – на французском языке…

Генерал грохнул кулаком по столу:

– Сапристи! Кто распространяет?

– Об этом нет сведений, генерал. Листовки обнаружены, но откуда они взялись – неизвестно.

– Дерьмо! – выругался генерал; он, очевидно, опять-таки имел в виду контрразведку. – Вы слышите, адмирал?.. Да не спите же, бога ради! – Он толкнул адмирала не слишком вежливо. – Среди наших частей распространяются большевистские листовки!

Адмирал помотал головой, чтобы отогнать хмельную дремоту.

– Тысяча чертей!

– И листовки написаны на французском языке!

– А, на французском… – успокоился адмирал и снова стал клевать носом.

Генерал д’Ансельм опять отпустил нецензурное словцо.

– Задержанных при распространении листовок расстреливать на месте! Солдат, у которых листовки будут обнаружены, под суд и… тоже расстреливать!

Но тут же он отменил свое решение:

– Нет! Сначала ко мне. Я допрошу их лично.

Он хотел было снова смежить веки, но глаза его остановились на статуэтке рядом с чернильницей, и взгляд его потеплел. Это была замечательная добыча, генерал только сегодня утром приобрел ее у антиквара на Преображенской. Голая женщина, заложив ногу на ногу, курит тонкую сигаретку. Статуэтка была грубовата, но генерал любил пикантные штучки и не сморгнув заплатил за нее тысячу франков.

– Разрешите продолжать? – спросил капитан Ланжерон.

– А что там еще?

– О забастовках в городе. На заводах не прекращаются забастовки.

– Ах, забастовки! Полковник, ликвидируйте, наконец, забастовки!.. А по какому поводу бастуют?

– Требуют выплаты причитающейся заработной платы, требуют повышения расценок. В городе растет дороговизна. Рабочие голодают…

– А! – прикрыл глаза генерал, отрываясь от милой сердцу статуэтки. – Забастовки прекратить, зачинщиков – в тюрьму. Если среди требований будут и политические, ну там о смене власти, против союзного десанта и тому подобное, – расстреливать. Все?

– Еще внешняя информация, генерал.

– Давайте внешнюю. Только коротко. Мне нужно вернуться к гостям. Сейчас придут американцы.

Капитан начал читать. Части французской армии стояли, как и прежде, на позициях по демаркационной линии, определенной для директории. Войска директории вели себя вполне лояльно. Лишь кое-где происходили стычки между частями добрармии и польскими легионерами.

– Дерьмо! – констатировал генерал. – Полковник, когда, думаете вы, мы закончим накопление сил и сможем перейти в наступление?

– Я думаю, дней через пять-шесть. Генерал Франшэ д’Эсперэ обещает не сегодня-завтра подкинуть еще две или три дивизии из Салоник. Надо иметь не меньше чем стотысячную армию, генерал. Будем надеяться, что еще до нового года верховное командование обеспечит нам такую возможность…

Генерал отвел скучающий взгляд от лица полковника. Его внимание привлекла теперь статуэтка, которая стояла в углу на подставке. Глаза генерала смягчились, в них мелькнули игривые искорки. Вот это действительно была находка! Сатир из мягкого белого металла, обнимающий девушку… Генерал выкопал этот «шедевр» вчера в комиссионном магазине, тысяча франков! Настоящая цена статуэтки была три рубля семьдесят пять копеек; ее штамповали и продавали из-под полы вместе с порнографическими открытками сестры Кукинаки – содержательницы домов терпимости на Портофранковской.