Текст книги "Рассвет над морем"
Автор книги: Юрий Смолич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 53 страниц)
В это время в кабинет Риггса вошел Гейк Шеркижен. Он был взволнован.
– Вы видите? – закричал он с порога.
– Что такое? Что нужно видеть? И чего ты так перепуган, точно за тобой гонятся кредиторы?
– Как, вы ничего не видели? Смотрите же!
Шеркижен подошел к окну, указывая рукой на бульвар.
Риггс, а за ним и Фредамбер тоже подошли к окну.
То, что они увидели, действительно могло и поразить и взволновать. Весь бульвар – от конца до конца, сколько хватал глаз, ограниченный в поле зрения рамой окна справа и слева, – был заполнен женщинами. Но это была не просто толпа. Женщины стояли стройными шеренгами в несколько рядов, плечо к плечу, как солдаты на параде. Их лица были обращены сюда – к окнам миссии Риггса.
– Что за чертовщина! – выругался Риггс. – Демонстрация, что ли? Чего они хотят? Что они кричат?
Двойные рамы изолировали от уличного шума, и с бульвара ничего не было слышно.
Риггс распахнул окно настежь.
Холод зимнего утра влился в комнату сильной струей, ветер зашелестел бумагой на столе, и легкий туман заклубился по комнате. За холодом, ветром и туманом вползли и звуки с улицы. То был звук сирены с какого-то далекого катера, свистки паровозов с подъездных путей в порту, гудок парохода на рейде. Слышны были даже удары прибоя за Карантинным молом. Но не слышно было ни одного звука с бульвара. Женщины ничего не кричали. Они стояли молча.
Риггс высунулся в окно и поглядел в обе стороны вдоль бульвара. Шеренги женщин, казалось, были бесконечны. Вправо от Риггса голова женской колонны упиралась в ступеньки здания думы. Влево колонна тянулась через весь длиннющий Николаевский бульвар за памятник дюку, очевидно до самого Воронцовского дворца. Тысячи, много тысяч женщин, выстроившись четырьмя шеренгами, стояли на бульваре спиной к морю и лицом к зданиям городской думы, американской миссии Риггса, помещения английского адмирала Болларда в «Лондонской» гостинице и резиденции французского консула Энно и командующего оккупационной армией генерала д’Ансельма в Воронцовском дворце – и молчали.
– Черт! – процедил сквозь зубы Риггс. – Они стоят так, словно каждый десяток или каждая сотня имеет своего командира! Чего они хотят? Что написано у них на плакатах?
Женщины стояли молча, и приблизительно каждая десятая держала в руках лист картона с надписью.
Фредамбер прочел:
«Хлеба!» Все плакаты были одинаковы. На всех написано только это единственное слово: «Хлеба!»
Тысячи одесских женщин стояли перед представителями власти, которая господствовала в городе, и требовали хлеба!
Женщины были разные. Большинство из них были одеты бедно – поношенная одежда, простые платки на головах. Это были работницы с заводов и фабрик, жены и матери рабочих или безработных. Немало было женщин, одетых хоть и скромно, но с претензией на элегантность. Это был мелкослужилый женский люд: служанки, мастерицы, рукодельницы, телефонистки или курсистки. Но были и женщины, одежда которых свидетельствовала о их былых достатках: хорошая, добротная одежда. Это были женщины-труженицы так называемых интеллигентных профессий, очевидно врачи, актрисы, бухгалтеры, или матери и дочери из этих семей. Они тоже требовали: «Хлеба!» Они объединились в этом требовании со всем женским населением родного города…
Женщины стояли без единого звука. К ним за их молчаливое требование не могла придраться даже полиция.
Это была молчаливая, но могучая демонстрация протеста.
– Где же мы возьмем для них хлеба? – кисло скривился Фредамбер. – И разве это наша забота – доставлять местному населению хлеб?
– Ах, дьявол! – прорычал Риггс. – Разве в хлебе дело? Да будь я проклят, если тут не обошлось без большевиков! На такую безупречную организацию способны только они! Собрать и организовать тысячи женщин! Вы, Фредамбер, старый холостяк, и вам не понять этого, но у меня – жена, теща и взрослая дочь, и, пожалуй, даже этих трех женщин я бы не сумел организовать так блестяще…
Риггс сердито захлопнул окно.
В это время в комнате секретаря зазвонил телефон.
Секретарь доложил через порог:
– Генерал д’Ансельм просит полковника Фредамбера.
Фредамбер взял трубку:
– Я слушаю вас, генерал!
Он услышал раздраженный и капризный голос генерала:
– Полковник! Где это вы пропадаете? Я ищу вас повсюду уже полчаса! Что вас занесло в американскую миссию?
Генерал нервничал и забыл, что час тому назад сам же велел своему начальнику штаба немедленно отбыть к главе американской миссии.
– Неужели вы ничего не знаете? Возмутительный случаи неповиновения в армии! И не где-нибудь в Тирасполе или под Колосовкой, а здесь, под вашим носом, в самой Одессе! Солдаты не выполняют распоряжения офицеров! Ваша армия отказывается выполнять приказы командования!
Генерал был так взволнован, что забыл даже о том, что армией здесь командует он.
– Я прошу вас немедленно прибыть в штаб! Необходимы экстраординарные меры. Я жду вас!
Фредамбер извинился перед Риггсом и поспешил к своему разгневанному генералу.
4
Вопиющий случай неповиновения произошел на пробковом заводе Арнса.
Завод Арнса был специализирован на производстве товаров из коры пробкового дерева. Он выпускал изоляцию для судов, спасательные принадлежности, линолеум и обыкновенные пробки для бутылок.
Около двух недель завод бастовал. Требования забастовщиков были обычные – единственно возможные в условиях политического террора и оккупации: выплата задолженности рабочим и служащим, повышение расценок в связи с дороговизной, восьмичасовой рабочий день.
Владелец завода отказался удовлетворить требования рабочих и объявил локаут.
Рабочие были уволены, а завод был продан через миссию Риггса американской винодельческой компании.
Новый владелец – американская винодельческая компания решила совсем ликвидировать завод в Одессе и перевезти его оборудование в Румынию: там пробка была нужна для закупоривания бутылок с румынским вином, которое компания теперь экспортировала из Румынии в страны Западной Европы.
И как раз сегодня утром компания прислала на завод бригады слесарей, чтобы начать демонтаж оборудования.
Но бригады демонтажников не смогли войти в цехи. Все рабочие, уволенные в результате локаута, явились на завод. Пикеты заняли входы в цехи, остальные рабочие заполнили тесный заводский двор. Рабочий коллектив не давал своего согласия разорять завод и вывозить его за границу.
На заводских воротах шелестел на ветру широкий транспарант – белое полотнище с красными буквами:
«Имущество страны принадлежит народу».
Демонтажники – безработные одесские слесари с городской биржи труда – стояли с разводными ключами и ломиками на плечах перед заводскими воротами и перебрасывались шутками с пикетчиками.
– Жора! – кричали рабочие из-за ворот. – Иди домой спать!
– Шура! – откликались слесари с улицы. – Пойдем рыбку удить! На Ланжероне косяк скумбрии.
– Юра! – дразнили пикетчики. – А много тебе заплатили? Керенку за работу или две за душу?
– Заработаешь на пробку от бутылки! – с веселой иронией к самим себе отшучивались из толпы слесарей.
Представитель владельца завода направился к конторе, чтобы позвонить по телефону. Но на пороге конторы путь ему преградили пикетчики.
– Завод продан! – сказали они. – Твоя контора в Америке. Ну-ка, проваливай, пока цел!
Представитель владельцы вынужден был бежать в ближайшую аптеку. Оттуда он позвонил и в полицейский участок, и в управление градоначальника, и в контрразведку. Из полиции ответили, что сейчас нет свободного наряда полицейских, из градоначальства – что дело надо изучить, в контрразведке – что эти события относятся к компетенции полиции и градоначальства. И полиция, и градоначальство, и контрразведка не осмеливались вступить в открытый конфликт с целым рабочим коллективом. Завод помещался в рабочем районе, и можно было ожидать поддержки рабочих и с других заводов. Контрразведка посоветовала представителю владельца обратиться непосредственно к французам: французам принадлежала наивысшая власть, они и должны отвечать за порядок в городе.
Представитель владельцев завода позвонил в штаб французского гарнизона.
В штабе французского гарнизона сразу же переполошились.
Ведь налицо был беспрецедентный акт общественного неповиновения! Ведь попирались священные устои частной собственности! Ведь происходила явная демонстрация против существующего режима: самоуправство, бесспорное проявление революционного своеволия!
В условиях военного времени инцидент надо было квалифицировать как антигосударственный акт.
И начальник французского гарнизона спешно отправил взвод стрелков для наведения порядка. Офицер, командир взвода, получил приказ: очистить заводское помещение и территорию завода от «посторонних лиц», которыми считались теперь рабочие, уволенные с завода, и обеспечить нормальные условия тем «рабочим», которыми теперь признаны были демонтажники.
Офицер получил также приказ – зачинщиков, призывающих «посторонних лиц» к неподчинению, а также «посторонних лиц», не желающих очистить территорию завода, арестовать.
Рекомендовалось прибегнуть к угрозе оружием, если будет оказано сопротивление; если же сопротивление будет организованное и массовое – применить оружие.
Через полчаса полсотни французских стрелков окружили территорию завода.
Большевики из заводского рабочего комитета еще ночью уведомили подпольный областком о событиях на заводе. Заместитель председателя областкома Александр Столяров еще на рассвете прибыл на завод Арнса. Вместе с комитетчиками Столяров и принялся организовывать пикеты.
Когда французские стрелки окружили территорию завода и офицер подошел к воротам, навстречу к нему вышли председатель заводского комитета с девушкой-бухгалтером из конторы за переводчика и Александр Столяров.
Между ними произошел такой разговор.
Председатель комитета:
– Что вам угодно, господин офицер?
Офицер:
– Кто вы такой?
Председатель комитета:
– Я председатель заводского комитета.
Офицер:
– Мне не о чем с вами говорить: вы постороннее лицо. Будьте добры, освободите территорию завода. Впрочем, а кто вы такой?
Столяров:
– Я «постороннее лицо».
Офицер:
– Прошу вас удалиться!
Тогда председатель комитета заявил:
– Рабочие завода, которых вы называете «посторонними лицами», считают, что хозяева завода – они, а посторонним лицом является представитель американской компании, которая состоит в заговоре с бывшим собственником завода. Если вы пришли защищать их интересы, то мы считаем «посторонним лицом» и вас, господин офицер. Советуем вам уходить отсюда подобру-поздорову и заниматься своими делами. Рабочие завода уполномочили нас уведомить всякого, кто будет чинить препятствия нашему решению: на этом заводе мы зарабатываем себе на хлеб, и он является собственностью нашей страны, – демонтировать завод и вывозить его оборудование рабочие не позволят. Рабочие останутся в цехах и будут находиться там, охраняя завод до тех пор, пока не будет отменено распоряжение о демонтаже.
Александр Столяров добавил:
– Имейте в виду, господин офицер, что рабочие всех заводов города уведомлены о решении рабочего коллектива этого завода, и мы уверены, что все рабочие города поддержат нас в случае, если над нами будет учинено насилие. Советую вам, господин офицер, снять ваши караулы, возвратиться к себе в казармы и доложить вашему начальству о том, что услышали от нас.
Офицер слушал председателя комитета и Столярова, хмуро озираясь вокруг. Около ворот стоял пикет – человек десять рабочих. За открытыми воротами во дворе он видел толпу из сотен людей. И пикетчики у ворот и рабочие во дворе были безоружны.
Офицер хмурился, ему, видимо, не по душе была вся эта «боевая» операция; был это обычный офицер-строевик, не привыкший к полицейской службе и безо всякого рвения относившийся к ней. Но он получил приказ и должен был его выполнять.
С минуту он колебался. Еще раз взглянул на пикетчиков и рабочих во дворе, бросил взгляд и на слесарей-демонтажников, толпившихся на улице у ворот завода. Лица у пикетчиков и рабочих были решительные и грозные. Демонтажники смущенно переминались с ноги на ногу и открыто подсмеивались: разумеется, они тоже были на стороне рабочих и уж во всяком случае искренне им сочувствовали.
Но офицер получил приказ и за невыполнение его должен был предстать перед дисциплинарным судом. В условиях военного положения в городе это будет полевой суд.
Офицер обернулся к группе солдат, стоявших позади него.
– Пройдите во двор и выгоните оттуда всех на улицу! – приказал он сержанту.
Два десятка солдат во главе с сержантом двинулись к воротам.
Пикетчики стояли неподвижно. Толпа со двора тоже двинулась к воротам, приблизилась к линии пикета и остановилась позади пикетчиков плотной массой.
Солдаты подошли к пикетчикам вплотную, но вынуждены были остановиться: перед ними была живая стена. Она колыхнулась, но не сдвинулась с места. Наоборот, люди на заводском дворе сомкнулись еще теснее.
На минуту тишина повисла над толпой. Молча стояли рабочие. Понуро молчали и солдаты.
Вдруг из толпы кто-то крикнул:
– Не посмеете!
С другого конца откликнулся другой голос:
– Долой оккупантов!
И тогда крики раздались со всех сторон:
– Убирайтесь во Францию!.. Наемники капитала!.. Христопродавцы!.. Душегубы!.. Палачи!..
Солдаты, держа карабины на изготовку, попробовали нажать просто грудью на стену толпы.
Но их было два десятка, а против них, крепко упершись ногами в землю, стояло несколько сотен тесно сомкнутых людей. Толпа даже не колыхнулась.
– Хамса подле американской акулы – долетел откуда-то веселый, задиристый юношеский голос. – Акула сделает «гам» – и «ваших нет»!
Момент был напряженный, но из толпы рабочих раздался взрыв хохота.
Солдаты подались на шаг и растерянно оглянулись на офицера. Они не понимали слов, но смысл выкриков был им понятен: вначале это были угрозы, а теперь над ними просто смеялись. Солдаты смущенно затоптались на месте, не зная, что делать.
Сержант подбежал к офицеру. Он что-то говорил ему, приложив к кепи два пальца, и эти два пальца дрожали. Офицер кусал губы, хмурился и нервно одергивал свой френч.
Столяров сказал что-то девушке-переводчице, и она, передавая его слова, обратилась по-французски к солдатам звонким девичьим голосом, прорываясь сквозь выкрики, смех и насмешки толпы:
– Солдаты! Мы не имеем к вам зла, но не делайте зла и нам. Ступайте восвояси, оставьте нас в покое. Мы хотим сами распоряжаться в нашей стране, а вы идите и наводите порядок у себя, во Франции!
Слесари-демонтажники тоже придвигались к воротам. Постепенно они присоединились к толпе заводских рабочих.
Офицер, нервничая, приказал сержанту:
– Арестовать зачинщиков! Тех двоих, которые подходили, и девушку.
Сержант откозырял дрожащими пальцами и подбежал к солдатам. Он взял четверых и направился к Столярову, председателю комитета и переводчице.
Но тут без команды, без призыва на помощь, без какого-либо знака несколько слесарей-демонтажников, а за ними и вся группа их товарищей с разводными ключами и ломиками в руках двинулись им навстречу и заслонили собой Столярова, председателя комитета и девушку-переводчицу.
– Не надо, ребята! – крикнул Столяров. – Не надо драки!
Но слесари-демонтажники уже стали плотной стеной между ним и солдатами, зажав в руках ломики и ключи.
Снова тишина нависла над толпой. Сержант, побелевший как мел, и такие же побледневшие четверо солдат остановились, беспомощно озираясь на офицера.
Офицер закричал:
– Если вы не прекратите сопротивления, я вынужден буду применить оружие!
Девушка перевела его слова, и толпа ответила грозным рокотом. Снова послышались выкрики со всех сторон:
– Убийцы!.. Бандиты!.. Кровопийцы!.. Стрелял уже царь Николай, пока его самого не расстреляли!.. Не посмеете, гады! Мокрого места от вас не останется!..
– Я буду стрелять! – закричал офицер.
И снова задорный юношеский голос перекрыл шум:
– Пойди-ка стрельни своей Клемансе в…
И снова смех покрыл голос юноши.
Тогда офицер подал команду:
– Кругом, ко мне!
Немедленно и охотно выполняя эту команду, солдаты мигом повернули кругом и четким шагом подошли к своему командиру.
– Кру-гом! – снова скомандовал офицер.
Не так охотно, но солдаты выполнили и эту команду. Теперь они снова стояли лицом к рабочей массе. Глаза их смущенно забегали и разные стороны, они не знали, куда девать их, мялись, не в силах выдержать взгляда нескольких сотен глаз людей, которые смотрели на них с презрением и ненавистью. Не более двух десятков шагов отделяли теперь их от рабочих…
– В последний раз приказываю, – крикнул офицер, – освободите территорию завода и разойдитесь!
Он был такой же бледный, как и его сержант, лицо его судорожно передергивалось.
Председатель комитета крикнул в ответ:
– Вы не посмеете! Французский народ вас накажет!
Тогда офицера охватило бешенство. Он взвизгнул: «К бою!»
– К бою! – взвизгнул он во второй раз, так как солдаты не спешили выполнять приказание: из полусотни стрелков по первой команде только пять или шесть – да и те не сразу – взяли карабины наизготовку.
Но команда прозвучала дважды, и двадцать стрелков подняли карабины и приготовились к стрельбе. Толпа застыла.
И в эту минуту Столяров, оттолкнув своих добровольных защитников, вышел вперед. Он быстро пошел прямо к солдатам, подняв руки вверх, будто желая остановить шквал огня, – и застыл перед шеренгой.
Это было настолько неожиданно, что офицер так и остался с открытым ртом – он как раз собирался подать команду «огонь».
Солдаты, держа карабины на изготовку, глядели на Столярова.
Какое-то внутреннее чувство бросило Столярова вперед – остановить огонь или принять его на себя. Но он даже до конца не продумал свой порыв и теперь собственно не знал, что ему делать. Он стоял с поднятыми руками, точно призывая выслушать его, и солдаты ждали, что же он скажет.
И действительно, надо было что-то сказать.
Но что сказать и как? Надо сказать что-то краткое, сильное и такое, что тронуло бы солдатские сердца сразу и до глубины. Но ведь Столяров не знал ни единого французского слова.
На одно мгновение руки Столярова – могучие, большие руки с широкими ладонями, покрытыми мозолями, – замерли поднятыми вверх.
И вдруг Столяров схватил руку сержанта и повернул ее ладонями вверх. Это тоже была мозолистая рабочая ладонь. Столяров указал французу на свою и его ладонь.
– Рабочий! – крикнул Столяров французу громко, точно глухому. Он ткнул пальцем в мозоли на своей ладони, потом в мозоли на ладони сержанта. – Рабочий! Рабочий! – крикнул он. – Мозоли!
Сержант понял. Белый как мел, он пробормотал:
– Уй! Уй! Уврие… Рабочий… же сюи оси ен уврие…[48]48
Я тоже рабочий (франц.).
[Закрыть]
Столяров в это время уже схватил руку солдата, стоявшего в конце шеренги. Он тыкал пальцем в мозоли на его ладони и на своей.
– Рабочий!.. Уврие!.. – прокричал он громко.
Он тыкал пальцем себя в грудь и в грудь солдата.
Все это произошло быстро, а дальше события пошли еще быстрее.
Вслед за Столяровым толпа от ворот тоже двинулась вперед. Люди вышли на улицу и побежали к шеренгам солдат – и рабочие со двора завода и демонтажники, стоявшие по эту сторону ворот. Люди окружили солдат, стоявших с карабинами на изготовку и готовых выполнить команду «огонь», хватали их за руки, отрывали их ладони от винтовок и поворачивали вверх. Они показывали пальцами на мозоли солдат, показывали и свои загрубелые, мозолистые ладони.
И все это были совершенно одинаковые – мозолистые, потрескавшиеся ладони – ладони тружеников.
И мозоли заговорили. Они держали речь! И это была как будто невразумительная, но на самом деле убедительная интернациональная речь – разговор трудящихся различных стран. Вначале он был без слов, потом обогатился и словами.
– Рабочий!.. – кричали одесские рабочие. – Мозоли!
– Уврие! – отвечали солдаты французской армии. – Калю![49]49
Мозоли (франц.).
[Закрыть]
– Уврие! Калю! – подхватывали одесские рабочие.
– Рабочие! Мозоли! – повторяли французские солдаты.
– Рабочий, крестьянин… Уврие, пейзан… Большевик!
Шеренга солдат сломалась, рассыпалась.
Каждого солдата окружили десятки рабочих, солдаты уже не держали карабины на изготовку: один опустил его к ноге, другой держал подмышкой, третий закинул на плечо, иной воткнул его штыком в землю.
– Штыки в землю! – крикнул Столяров.
– Штыки в землю! – подхватила толпа.
– А терр ле байоннет![50]50
Штыки в землю! (франц.)
[Закрыть]
– Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
– Пролетэр де ту ле пей, юнисе ву![51]51
Пролетарии всех стран, соединяйтесь! (франц.).
[Закрыть]
– Да здравствует революция!
– Большевики! Большевики! Вив!..
«Ура» гремело на заводском дворе и в соседних кварталах.
Отовсюду сходился народ. Люди выходили из соседних домов, бежали из смежных улиц.
Мозолистые руки одесских грудящихся жали мозолистые руки французских тружеников – рабочих Парижа и Марселя, крестьян Шартра и Бретани. Их обнимали, их целовали, их подхватывали на руки и качали…
В Одессе на заводе происходило братание рабочих и крестьян всех стран…
Офицер был вынужден рапортовать начальнику гарнизона:
– Имел место акт неповиновения!
Солдаты не выполнили команды офицера.
Армия оккупантов не выполняла приказа своего командования…
Генерал д’Ансельм, командующий оккупационной армией, имел все основания рвать и метать.
