Текст книги "Рассвет над морем"
Автор книги: Юрий Смолич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 49 (всего у книги 53 страниц)
– Долой! – грянул полк.
– А эти невиданные заморские чудовища, которые мы добыли в смертельном бою, мы сейчас погрузим на платформы и пошлем в подарок нашей красной столице Москве, нашей партии и вождю революции товарищу Ленину!
– Ура! – загремел полк.
– Так потопим же в море Антанту! Вперед, на Одессу!
– Вперед!
Полк двинулся на Сербку – на Одессу.
Восемьсот пленных французов потолкались сюда и туда: их никто не охранял, не конвоировал, их бросили на произвол судьбы, они никому не были нужны, они могли идти кто куда хотел.
Потихоньку они поплелись пешком – тоже по направлению к Одессе, к морю…
Глава восьмая
1
Первый номер газеты «Известия Совета рабочих депутатов» города Одессы приветствовал трудящихся с началом деятельности нового, только что выбранного Совета.
Этот первый номер правительственной газеты ничем не отличался от всех других первых номеров правительственных газет.
В передовой статье освещалось политическое положение ко времени выхода газеты.
Потом давалась информация из местной жизни, в которой, безусловно, самым важным было уведомление о том, что в результате переизбрания профсоюзным активом Совета профессиональных союзов в состав его вошли в основном большевики.
Первым актом деятельности нового Совета профессиональных союзов был меморандум, предъявленный командующему союзными войсками генералу д’Ансельму. В нем требовалось немедленно ликвидировать в городе голод и обеспечить всех трудящихся продовольствием, а безработных – работой; меморандум требовал также положить конец всяким бесчинствам на территории «зоны», прекратить насилие над трудящимися и покончить с террором, арестами, истязаниями и расстрелами. Меморандум заканчивался предупреждением, что, в случае если командование оккупационных вооруженных сил не в состоянии удовлетворить потребности трудящихся и не выполнит их законных требований, трудящиеся, организованные в профессиональные союзы, немедленно возьмутся за восстановление порядка собственными силами.
В газете также были помещены разные постановления, решения и распоряжения Совета рабочих, матросских и солдатских депутатов и призыв к населению выполнять распоряжения только этой законной власти, а не какой-либо другой.
Не было в номере лишь адреса редакции газеты и адреса типографии: редакция и типография находились все еще в подполье, и газета печаталась в подземелье Куяльницких катакомб.
Объединенный пленум Совета депутатов и Совета профессиональных союзов состоялся в помещении Союза поваров – на улице Кондратенко, между Канатной и Карантинной. Работу пленума охраняли рабочая дружина имени Старостина и дружина Морского райкома. Несколько сот бойцов, вооруженных гранатами и пистолетами, небольшими группами, но густо, в три линии, прячась в домах, подъездах и подворотнях, окружили прилегающие к Александровскому парку и Польской улице кварталы. Широкие красные повязки были у каждого дружинника на левой руке. Большой красный флаг развевался над входом в помещение союза. Объединенный пленум проходил нелегально и вопреки запрещению оккупационной власти, но власть трудящихся из подполья уже вышла…
Обращение командующего вооруженными силами и «верховного правителя Юга» генерала д’Ансельма призывало население города сохранять спокойствие и заверяло, что Одесса ни в коем случае не будет отдана большевикам.
И город видел: для усиления обороны прибыли и продолжали прибывать свежие войсковые резервы и новое военное снаряжение. Прибыли французские национальные авиационные части, британский колониальный полк бенгальских стрелков, два греческих полка; к причалам порта пришвартовались и стали под разгрузку два огромных парохода с артиллерийскими снарядами. Эскадра, пополненная кораблями, которые вышли из Херсона, Николаева и Очакова, выстроилась на рейде, и днем и ночью не надевались чехлы на тысячи орудийных жерл.
Фронт с севера приблизился к городу на двадцать – тридцать километров; части Красной Армии подошли к станции Сербка, и их остановило только то, что был взорван мост через ручей Тилигулку. В правый фланг французским предмостным укреплениям уже выходил тилигуло-березанский отряд партизан; на подкрепление к нему спешили визерские партизаны; от Очакова, ближе к морю, отрезая Сербку, шел к Одессе полк Николая Столярова. Одновременно с севера партизаны Ивана Голубничего не давали покоя левому флангу интервентов, а на соединение с Голубничим, уничтожая петлюровские заслоны, должны были двинуться от Жмеринки и авангарды таращанцев, которые оседлали Киево-Одесскую железную дорогу.
На небольшом теперь одесском плацдарме, который остался интервентам от недавно еще огромного херсоно-николаево-одесского плацдарма, сгрудилась, стало быть, вся армия интервентов вместе с отрядами белой добровольческой армии.
На объединенном пленуме Совета депутатов и Совета профессиональных союзов председательствовал вместо отсутствующего Ласточкина его заместитель, пересыпский слесарь Александр Столяров.
Пленум заслушал информацию представителя Совета профсоюзов об ответе генерала д’Ансельма на меморандум, переданный через начальника штаба французского полковника Фредамбера.
Генерал, прочитав меморандум, только развел руками по поводу снабжения продовольствием города и высказал свое полное удивление относительно террора, чинимого контрразведками; он пообещал выяснить, имеют ли место подобные явления в действительности, расследовать факты, если таковые будут установлены, выявить виновных, если они найдутся, и соответственно их наказать – в том случае, если они заслуживают наказания…
Шутовской ответ генерала вызвал всеобщее возмущение.
Решено было немедленно же послать к генералу делегацию, которая в самой категорической форме прямо поставит перед «верховным правителем» требования трудящихся города.
Требования Совета профессиональных союзов решено было между тем пополнить еще одним.
Суть его заключалась в следующем: все вооруженные силы интервентов вместе с наемниками – любыми контрреволюционными вооруженными формированиями – должны немедленно оставить город и вообще всю территорию Украинской Советской Социалистической Республики.
В состав делегации были избраны: заместитель председателя Совета рабочих, матросских и солдатских депутатов слесарь Александр Столяров, член исполкома Совета матрос Александр Понедилок, представитель Морского райкома партии грузчик Петр Птаха, секретарь Военно-революционного комитета Галина Мирошниченко и заместитель председателя Совета профессиональных союзов Столяров Никодим Онуфриевич.
Делегация должна была отправиться немедленно, прямо с пленума.
2
Была поздняя ночь. Минул двенадцатый час, а движение по улицам города было запрещено еще с семи часов.
Делегация вышла, и ее сразу же поглотил мрак неосвещенных улиц. Тяжелые весенние тучи заволокли весь небосвод, не было видно звезд, не пробивались и лучи позднего месяца. С моря порывами налетал теплый ветерок. Тихо было вокруг. Лишь иногда там и сям в каменных кварталах города раздавался одиночный выстрел или вспыхивала короткая перестрелка. Это франко-греческие и деникинские патрули расстреливали «при попытке к бегству» или, отгоняя собственный страх, просто постреливали в темных углах.
Делегаты шли прямо посреди улицы, намеренно гулко стуча сапогами, чтобы дать знать о себе издалека, продемонстрировать, что люди идут не прячась, и не привлечь на себя случайный выстрел перепуганных патрулей. Шли в ряд, плечо к плечу – так хотелось в этой мертвой, напряженной и зловещей тишине притихшего города постоянно чувствовать близость локтя соседа. Александр Столяров нес белый флаг – Галин платочек на рыбацком бамбуковом удилище. Флажка в темноте не было видно, но если бы патруль посветил карманным фонариком, в полосе света он должен был увидеть белый платочек.
На углу Дерибасовской они услышали первый оклик:
– Стой! Кто идет?
Кричали издалека, шагов за пятьдесят, и того, кто окликал, не было видно, он прятался где-то в подворотне.
– Парламентеры! – громко ответил Александр Столяров, и голос его прозвучал меж каменных стен гулко, будто в горном ущелье.
Но делегация не остановилась и продолжала идти посреди улицы, еще громче топоча подошвами о мостовую.
– Какие парламентеры? – снова прозвучал перепуганный голос, и было слышно, как щелкнул затвор винтовки. – Стой!
Делегаты остановились.
В темноте подворотни слышен был приглушенный гомон голосов: патруль состоял из нескольких человек.
Александр Столяров крикнул:
– Мы парламентеры! И мы безоружны! Подходите к нам спокойно.
Минуту из подворотни не было слышно ни единого звука – очевидно, патрульные переговаривались шепотом. Затем тихо была подана какая-то команда; разобрать ее было невозможно, но одно слово – «гранаты» – долетело совсем ясно.
– Оставьте гранаты! – сразу же крикнул Столяров. – Мы – мирная делегация! Подойдите, осветите, мы идем с белым флагом!
В подворотне совсем затихло.
Делегаты тоже стояли тихо, не переговариваясь, и ждали. В пятидесяти шагах сзади вдоль стен домов скрытно двигалась охрана из дружинников.
Условились так. Если первый патруль встретит делегацию огнем, товарищи должны сразу же упасть на землю, а охрана немедленно выбросится вперед, прикроет делегацию и забросает патруль гранатами. Если первый патруль пропустит, делегация должна была идти дальше одна, продвигаясь от патруля к патрулю, а охрана останется за первой линией вражеских пикетов. Если возникнет стрельба впереди – охране надо бросаться на прорыв линии пикетов и спешить товарищам на помощь.
Но в подворотне уже приняли решение, по плитам тротуара заскрипели шаги. Шло человек шесть или семь. Они тоже стучали сапогами, чтоб подбодрить себя и устрашить врага.
Когда шаги были уже совсем близко, вспыхнул свет сразу трех или четырех карманных фонариков.
Александр Столяров поймал луч света белым флажком.
– Белый флаг! – снова крикнул Столяров. – Мы – мирные представители!
Еще минута, и делегаты были в кольце вооруженных людей.
– Руки вверх! – раздалась команда.
Все послушно подняли руки.
Патрули подошли вплотную и приставили дула винтовок к груди каждого. На плечах у патрулей при тусклом свете карманных фонариков поблескивали золотые погоны. Это был патруль деникинских офицеров. В первую линию всегда выставлялись деникинцы, за ними шла линия греков, французы стояли третьей линией.
– Что за парламентеры? – спросил хрипловатый молодой голос. – К кому? Чья делегация?
Александр Столяров ответил:
– Лично к генералу д’Ансельму.
Ответ произвел впечатление. Делегация к командующему и «верховному правителю» – до сих пор такого еще не слыхали! Офицеры переглянулись.
– А от кого? – настороженно поинтересовался тот, который, видимо, был старшим.
– От Совета рабочих, матросских и солдатских депутатов города Одессы.
Офицеры растерянно молчали. Вот она и заявила о себе, подпольная, нелегальная власть народа!
Офицеры растерялись и даже забыли проверить, нет ли у делегатов с собой оружия. Командир патруля, запинаясь, спросил:
– А… пароль?
– Какой может быть пароль? – улыбнулся Столяров. – Если бы мы знали пароль, мы бы не пошли под белым флагом, ваше благородие!
Офицер смутился – даже в слабом свете электрического фонарика было видно, как густо он покраснел. Это был совсем молоденький прапорщик, вчерашний гимназист, и покраснел он, видимо, потому, что в словах парламентера почувствовал намек на свою военную малограмотность: и действительно, какой же может быть пароль для парламентеров вражеской стороны?
Чтобы спрятать свое замешательство, прапорщик выхватил свисток и пронзительно засвистел: он вызывал караульного начальника.
Караульный начальник – представительный капитан – появился сразу же в сопровождении еще нескольких офицеров, вооруженных винтовками, гранатами, даже ручным пулеметом. Заявление о том, что перед ним парламентеры от Совета, произвело на солидного капитана еще большее впечатление; он засуетился, стал неожиданно вежливым и предупредительным и приказал, выделив делегации охрану из четырех конвоиров во главе с безусым прапорщиком, пропустить ее по Ришельевской, мимо Оперного театра, мимо Думы на Николаевский бульвар.
Делегаты двинулись, свободно прошли мимо греческих патрулей, стоявших у оперного театра, и мимо французских – на углу бульвара. Они вышли к памятнику Пушкину, и соленый морской ветер ударил им в лицо. Далеко на рейде мигали бесчисленные огоньки на кораблях эскадры, ближе в порту светился только маяк в конце Рейдового мола. Все гавани лежали в абсолютной темноте; ни молов, ни кораблей у причалов не было видно, будто порта совершенно не существовало на свете.
Но острые глаза старого рыбака Птахи видели и сквозь эту кромешную тьму.
– А транспорт стоит… – тихо пробубнил он, обращаясь не столько к товарищам, сколько к самому себе.
Он видел у волнореза на черной поверхности воды мрачные очертания тюремного транспорта номер четыре.
Транспорт действительно стоял.
Он стоял сегодня днем, стоял вчера, стоял и позавчера, заякоренный на том же месте, что и три дня тому назад, когда была сделана неудачная попытка освободить Ласточкина. Транспорт стоял, только Ласточкина на нем уже не было. Ласточкин исчез с транспорта в тот же вечер, и узнать о новом месте его пребывания так и не удалось. Исчез с баржи и конвойный Вано, но вести о нем были. Грузин Вано был расстрелян в тот же вечер. Вероятно, его схватили в ту минуту, когда он хотел вывести Ласточкина к ялику. И это было все, что удалось установить в следующую ночь, при второй попытке проникнуть на баржу.
Григорий Иванович Котовский по приказу Военно-революционного комитета возвратился к своему отряду, в днестровские плавни…
У подъезда Воронцовского дворца конвоиры остановились. Остановилась и делегация. У входа, скрестив штыки, стояли темнокожие бенгальцы из английских колониальных войск. Еще вчера охрану несли черные зуавы, третьего дня – французские стрелки.
Никодим Онуфриевич Столяров сердито фыркнул в усы.
– Что-то генерал уже не доверяет не только французам, но и черным зуавам! Гляди-ка, уже, должно быть, малайцы оберегают его высокую персону!
Безусый прапорщик крикнул через ограду по-французски.
Из ворот появился французский офицер с большим ацетиленовым фонарем. Безусый прапорщик, мобилизуя все свои гимназические познания французского языка, мыча и запинаясь на каждом слове, что-то долго шептал офицеру. Выслушав его, французский офицер приблизился к делегатам. Он каждого осветил своим ослепляющим фонарем. Особенно долго он освещал Галю. Маленькая девушка в расстегнутой кожанке, из-под которой виднелась белая девичья матроска с синим воротником, обратила на себя его особое внимание. Большой круг от сияния фонаря освещал и лицо офицера – широкое, скуластое, с седой щетиной на подбородке и коротко подстриженными седыми усами, лицо старого провинциального учителя или чиновника почтового ведомства, призванного из запаса второй очереди на войну. Во взгляде, которым он внимательно оглядывал маленькую девичью фигурку, было, пожалуй, больше печали, чем любопытства. Возможно, где-то во Франции престарелый офицер оставил дочь такого же возраста – и неожиданное появление неизвестной девушки среди глухой ночи, в обстановке, уж никак не подходящей для прогулок молодых девушек, вызвало у старого отца тоску и тревогу за судьбу собственного дитяти.
Наконец, офицер погасил свой фонарь и спросил по-французски:
– Кто вы и чего вы хотите?
Галя ответила за всех:
– Мы – делегация Совета и желаем немедленно разговаривать с командующим.
Старый офицер помолчал некоторое время, словно ожидал, не скажет ли чего-нибудь еще девушка, которая напоминала ему его собственную дочь; быть может, и голос Гали напомнил ему родной и очень далекий сейчас голосок дочки. Затем старый офицер, тяжело вздохнув, неодобрительно покачал головой, еще раз с укоризной поглядел на девушку, которая так поздно ходит по улицам города, и пошел по аллее к дворцу, потом по лестнице, в подъезд.
Он долго не возвращался. Здесь, у дворца, темнота не была так густа: окна резиденции оккупационного командования были плотно закрыты ставнями, но около стражи при входе тускло светил большой керосиновый фонарь; такие же фонари бросали свет и на тротуар и дальше – каждые десять шагов; часовые вокруг дворца стояли плотным кольцом, охрану несло одновременно не меньше роты.
– Генерал-то, видно, не из храбрых, – снова пробурчал старик Столяров.
– Знает волк в лесе толк! – так же угрюмо, но язвительно откликнулся старый Птаха.
И снова все надолго замолчали.
Два бенгальца в чалмах стояли, скрестив штыки, у входа. Они застыли совершенно неподвижно, ни одна черточка не вздрагивала на их лицах. Они были похожи на музейные муляжи.
Шурка Понедилок стоял рядом с Галей и чувствовал, как дрожит она, и понимал, что дрожит не от холода – ночь была теплая, весенняя, – это была непреоборимая дрожь напряженного ожидания. Шурка отстранился от Галиного локтя, чтобы не смутить ее тем, что ощущает ее дрожь.
Наконец, офицер возвратился.
Он сошел по ступенькам, не спеша прошел аллею и так же не спеша сообщил, что генерал отказывается принять делегацию.
Тогда Столяров начал говорить. Галя быстро переводила.
– Мы просим вас, господин офицер, еще раз доложить генералу, что мы категорически настаиваем на том, чтобы он нас принял. Мы не просим, а требуем. Наше требование идет от всех трудящихся города, и это последняя возможность найти общий язык. Если генерал нас не примет, трудящиеся города завтра же заговорят, только своим языком – и тогда уже будет безразлично, поймет ли его генерал.
Офицер внимательно выслушал, пристально глядя на Галю, снова печально вздохнул, снова неодобрительно покачал головой и снова молча пошел во дворец.
На этот раз он возвратился быстро и сообщил, что генерал согласен принять делегацию.
Все сразу двинулись с места. Но офицер остановил Галю.
– Вы оставайтесь! – сказал он. – Переводчиков не надо, у генерала есть свои.
– Я не переводчик, – ответила Галя. – Я член делегации.
– Вы член делегации? – недоверчиво переспросил офицер. – От какой же вы организации?
Галя ответила:
– Я – секретарь Военно-революционного комитета.
Офицер заморгал глазами, громко вздохнул, но посторонился и молча пропустил Галю.
3
Бенгальцы развели штыки, и делегаты один за другим прошли. Офицер шел сзади, последним, по-старчески шаркая подошвами. Так взошли все по внутренним лестницам – широким, просторным, устланным дорогими пушистыми персидскими коврами. Затем пошли анфиладой покоев – по вылощенным паркетам, среди мраморных скульптур, под огромными картинами в тяжелых позолоченных рамах. Двери по очереди бесшумно открывались навстречу, у каждой двери стояло два часовых, и все это были бенгальцы в чалмах, все будто на одно лицо – очевидно, подобранные для английской колониальной гвардии из какого-то одного племени великанов.
Залы дворца были залиты ярким светом; ставка командующего освещалась электричеством от походной динамомашины.
В большом зале, приспособленном сейчас под столовую, офицер вышел вперед и предложил делегатам подождать.
Посреди зала стоял тяжелый ореховый стол, покрытый белой накрахмаленной скатертью. На столе, сервированном лишь на четыре персоны, были расставлены различные закуски и много бутылок с вином – генерал, вероятно, как раз собирался ужинать.
Офицер прошел в дверь, находившуюся в глубине, делегаты остались в столовой одни.
Шурка Понедилок шутливо вздохнул.
– С утра крошки во рту не было! – Он озорно поглядел на стол с закусками и выпивкой. – Может, генерал компанейского характера и предложит по рюмочке? Какой будет ему наш ответ, товарищи?
– Не гуди! – угрюмо отозвался старик Птаха, однако и сам, взглянув на бутылки, заметил: – А наклейки какие чудные, и золотые все! – Он пригляделся к высоким тонким и низеньким пузатым бутылкам с ликерами и винами.
– Не гуди, Петр Васильевич! – теперь уже его оборвал Никодим Онуфриевич и тяжело вздохнул, не отрывая глаз от бутылок.
Александр Столяров тихо засмеялся. Он тоже хотел что-то сказать, но в эту минуту дверь отворилась и вошел офицер.
– Генерал просит войти парламентеров.
Делегаты вошли.
Это был кабинет. Генерала в кабинете не было. Два офицера – одни во французской форме, другой в американской – сидели по эту сторону большого кабинетного стола в глубоких кожаных креслах. На втором, большом столе, стоявшем в стороне, у окон, покрывая всю его поверхность, лежала развернутая огромная карта.
Александр Столяров взглянул на нее. Это была не карта, это был план Одессы. Синими и красными линиями и стрелками были обозначены кварталы города. Очевидно, красные линии обозначали позиции рабочих дружин.
Шурка прошептал, обращаясь к товарищам:
– Вот этот – Фредамбер, а тот, черный и толстый, американец Риггс…
Дверь в глубине кабинета открылась, и в комнату вошел высокий, осанистый, с седой шевелюрой человек в форме французского генерала. Это был д’Ансельм.
Генерал сразу же подошел к столу, остановился и, опершись о него обеими руками, немного подался корпусом вперед.
– Здравствуйте! – промолвил он, окидывая всех быстрым и высокомерным взглядом.
Александр Столяров ответил:
– Здравия желаю!
Шурка Понедилок:
– Мое почтение!
– С кем имею честь? – спросил генерал.
Александр Столяров вышел вперед и сказал:
– Мы делегация от Совета рабочих, матросских и солдатских депутатов города Одессы.
Генерал поднял одну бровь и стоял молча, опершись обеими руками на стол. Фредамбер и Риггс сидели. Выдержав паузу, генерал опустил бровь и сказал:
– Прошу прощения, но мне не было известно, что в городе существует Совет.
– Жаль!.. – выскочил было Шурка, но сразу же смолк под взглядом старого Птахи.
Александр Столяров улыбнулся и сказал:
– Это не делает чести вашей разведке, генерал. Совет рабочих депутатов существует в городе Одессе с марта месяца тысяча девятьсот семнадцатого года. Две недели тому назад трудящиеся Одессы его переизбрали, как и положено по конституции… – Александр Столяров снова улыбнулся и добавил: – Под вашим высоким покровительством… но нелегально.
Никодим Онуфриевич с восхищением поглядел на сына: черт побери, он никогда и не думал, что его Сашунька такой тонкий дипломат, так свободно держит себя с аристократами и может так врезать самому французскому генералу!
Полковник Фредамбер быстро произнес:
– Генерал, конечно, шутит. Нам хорошо известно все, что делается в вашем Совете.
Галя быстро перевела.
Генерал выслушал ее внимательно, словно проверяя точность перевода и пристально разглядывая ее миниатюрную фигурку.
– Сколько вам лет, мадемуазель? – спросил он вдруг с улыбкою.
Галя пожала плечами и ответила:
– Двадцать три.
– Скажите! – удивился генерал. – А я бы не дал вам больше семнадцати. Ну, восемнадцати…
Галя не перевела этих его слов, и товарищи вопросительно смотрели на нее.
– Он спрашивает, сколько мне лет, – сказала Галя и покраснела.
Генерал добавил изысканным тоном:
– Вы так молоды, так хрупки, но – уже секретарь Военно-революционного комитета! Удивительно! Нет, правда, – обратился он к Фредамберу и Риггсу, – русские – это удивительные люди!
Фредамбер тоже задал вопрос:
– Разве в вашем Военно-революционном комитете не нашлось… революционеров из военных, которые бы взяли на себя такие, гм… специфически мужские обязанности? Наша разведка…
Галя стала переводить, но Столяров перебил ее, не дослушав:
– А наша разведка, господин Фредамбер, информировала нас, что вы чудесно владеете русским языком, потому что родились на Старопортофранковской или Базарной в городе Одессе… Поэтому, мне кажется, вы бы могли не задерживать нас и говорить по-русски.
Пока полковник Фредамбер переваривал пилюлю, а полковник Риггс что-то ворчал, гневно поглядывая на Фредамбера, Столяров добавил:
– Мы, генерал, пришли сюда не для пустых разговоров, и было бы хорошо сразу перейти к делу.
Никодим Онуфриевич снова с удовольствием поглядел на сына.
– Прошу! – холодно сказал генерал. – В чем же ваше дело?
– Перед вами, генерал, – начал Столяров, – представители трудящихся города, представители руководящих городских организаций: Совета рабочих депутатов, Совета профессиональных союзов, Революционного комитета и партии большевиков. Мы пришли, чтобы передать вам требование трудящихся.
На лице генерала появилась еле уловимая гримаса.
– Вы имеете в виду просьбу, изложенную в том меморандуме, что…
– Нет, – сказал Столяров. – Меморандум подавал только Совет профессиональных союзов и получил на него ваш ответ. Ответ этот по существу отклонил меморандум. Совет депутатов – высший орган власти в городе – обсудил ваш ответ вместе с Советом профессиональных союзов и уполномочил нас передать вам на этот раз наши требования.
Он сделал ударение на слове «требования», и по лицу генерала снова пробежала тень.
– Прошу извинить! – сказал генерал. – Вы говорите: Совет как самый высший орган власти в городе? Насколько мне известно, высшая власть в городе – это я, верховный правитель.
– Трудящиеся города вашу власть не признают, – ответил Столяров. – Трудящиеся признают единственно законную власть – власть Совета депутатов.
Генерал помолчал, потом усмехнулся и сел. Подчеркнуто вежливо он спросил:
– Вы имеете полномочия и на это – заявить мне, что не признаете моей власти?
– Имею. И надеюсь, что это не новость для вас, генерал.
– Стало быть, – генерал повысил голос, – вы сознаете, что такое заявление фактически означает… восстание против моей власти?.
Столяров тоже улыбнулся.
– Какое же это восстание, генерал? Мы заявляем это, придя под белым флагом и безоружными.
С минуту генерал глядел на него молча, вероятно подыскивал ответ. Потом он спохватился:
– Так, так! Под белым флагом. Что означает этот белый флаг?
– То, что всегда означает белый флаг. Без белого флага мы бы не смогли пройти сквозь ваши пикеты.
Генерал побарабанил пальцами по столу.
– Любопытно… какие же ваши требования? – Он произнес слово «требования» с легкой иронией.
Тогда Столяров выложил все, что поручил заявить генералу объединенный пленум. Пленум требовал передать власть в городе Совету, а всем вооруженным силам интервенции оставить территорию Украинской Советской Социалистической Республики.
В полном молчании прошла минута. Генерал тихо постукивал по столу острием карандаша, случайно попавшегося ему под руку, и смотрел вниз, не поднимая глаз. Риггс с нескрываемым любопытством разглядывал каждого члена делегации. Фредамбер злобно сверлил взглядом Столярова, придерживая пальцем щеку.
Молчание прервал раскатистый бас Никодима Онуфриевича:
– Мой сын… то есть, я хотел сказать, председатель нашей делегации, забыл еще сказать: мы требуем, чтобы, уходя отсюда, вы не прихватили с собой что-нибудь из нашего добра: всякие там банковские ценности, валюту или еще что, а также и оборудование заводов или какие-либо корабли русского флота и так далее. Потому что есть у нас такие сведения, что вы начали уже сборы и имеете намерение…
Он остановился, не зная, как закончить речь, однако решил, что сказал все, и поэтому смолк, вытирая пот со лба и разглаживая усы.
Генерал поднял глаза и с любопытством поглядел на высокого коренастого старика.
– Это… ваш сын? – поинтересовался он, как будто не слышал всего, что говорил старик.
– А что ж такого? Мой сын! – с достоинством ответил Никодим Онуфриевич.
Галя перевела так: «Да, это мой сын».
Генерал сказал любезно, но иронически:
– Вы можете… гордиться вашим сыном.
Риггс с Фредамбером одновременно пожали плечами.
Галя с улыбкой перевела слова генерала.
Старик Столяров еще раз расправил усы и пробурчал:
– Это уже особ статья.
Вдруг прозвучал молодой, задорный голос Шурки Понедилка:
– Генерал! А вы не заметили, что мы до сих пор стоим? Может быть, из уважения к людям почтенного возраста, пригласите нас сесть? В нашей стране, знаете, люди вежливые и воспитанные…
Галя вопросительно поглядела на Столярова – переводить или нет? Но полковник Фредамбер сам быстро перевел генералу слова Шурки.
Генерал густо покраснел. Он снова опустил глаза, помолчал, затем произнес:
– Прошу извинить. В пылу беседы я не подумал об этом. Прошу садиться, господа.
Тогда неожиданно вмешалась и переводчица. Покраснев чуть ли не до слез, она быстро сказала что-то генералу, и слова ее, произнесенные по-французски, остались непонятными для товарищей. Пользуясь своим правом «дамы» в разговоре с «джентльменом», кто бы он ни был, она сказала д’Ансельму, сидевшему перед нею:
– Вы, генерал, были так же галантны и тогда, когда допрашивали и истязали наших товарищей?
Товарищи не знали, что сказала Галя, но они видели, как побледнел генерал д’Ансельм, как вскочил с кресла Фредамбер, как передернулось лицо ко всему равнодушного Риггса.
– Галя! – взял девушку за руку Столяров. – Спокойно!
Но Галя успела еще сказать:
– К нашим требованиям мы добавляем еще одно: немедленно освободить в городе всех политических заключенных из всех тюрем и, в частности, освободить Николая Ласточкина!
Теперь товарищи поняли Галю и без перевода. Старик Столяров, старый Птаха и Шурка Понедилок откликнулись сразу:
– Немедленно освободите Николая Ласточкина!
Долго длилось молчание. Генерал барабанил карандашом по столу.
После длинной паузы генерал д’Ансельм спросил:
– А в случае, если мы не примем ваших… гм… требований, чем вы угрожаете нам?
Александр Столяров ответил спокойно:
– Ничем. Мы уверены, что вы удовлетворите наши законные требования.
– Хо! – фыркнул Риггс.
Фредамбер злобно и насмешливо отозвался:
– Ну как же! У вас вооруженные силы! Наступление Красной Армии! Действие партизанских отрядов! Рабочие дружины в городе! Сколько полков Красной Армии наступает с запада?
– Это военная тайна Красной Армии, – спокойно ответил Столяров.
– А сколько бойцов в ваших рабочих дружинах?
– А это уже… наша военная тайна, – проговорил он так же спокойно.
Фредамбер злобно фыркнул, но не успокоился и начал подсчитывать, загибая пальцы:
– В партизанском отряде Тилигуло-Березанского района – семьсот штыков, в Визерском партизанском отряде – триста штыков и пятьдесят сабель, в отряде Столярова… Кстати сказать, это тоже ваш родственник?
Александр Столяров обратился к генералу д’Ансельму:
– Генерал! Ваш начальник штаба использует разговор с мирной делегацией для того, чтобы выведать, сколько у противника вооруженных сил. Я солдат и знаю, что это нарушает правила ведения мирных переговоров. Я заявляю протест!
Генерал недовольно взглянул на Фредамбера:
– Полковник! – поморщился он. – Оставьте это! Не об этом речь!
Задергав обеими щеками, Фредамбер смолк.
Генерал заговорил:
– Вы действительно разложили половину моей армии. Было бы смешно скрывать, вы прекрасно знаете, что мне это известно… Но вы забываете, господа, что другая половина армии по-прежнему мне верна. Кроме того, на рейде стоит эскадра, ее артиллерия сметет город с лица земли за два-три часа, если возникнут беспорядки. Вам это понятно?
