Текст книги "Рассвет над морем"
Автор книги: Юрий Смолич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 53 страниц)
Мадемуазель Фанни и в самом деле могла разболтать разве что двум-трем приятельницам маникюршам; мосье Жорж – разве что в кругу нежно любимой семьи; а сам мосье Серж – абсолютно никому, разве что Мишке Япончику, которому он, собственник торгового заведения, как и все собственники одесских торговых заведений, выплачивал ежемесячно один процент от прибыли за «охрану собственности», иначе говоря – за гарантию от грабежа. По этому же условию он не должен был иметь от Мишки Япончика никаких производственных секретов.
4
Встреча Фредамбера с Винниченко была назначена в «меблированных комнатах с собственной кухней» мадам Мурзиди – на Старом Базаре.
Полнейшая конспиративность сего «приюта добродетели» на Старом Базаре, предложенного мастером всяческих секретных и дискретных дел ресторатором Штени, была испытана временем.
Место это было удобно тем, что из дома можно было выйти в любую сторону, на четыре улицы, и что во дворе с утра до ночи толокся самый разнообразный люд, которому наплевать было на все на свете, кроме собственного барыша, а в самих меблированных комнатах, вопреки их названию, никогда не проживал ни один постоянный жилец. На комнаты в заведении мадам Мурзиди не было даже установлено помесячной, да и поденной платы: все десять апартаментов снимались только по часам – контрабандистами и спекулянтами для сделок или перезрелыми купчихами для любовных встреч с дюжими семинаристами. И час пребывания в обители мадам Мурзиди обходился несравненно дороже, чем сутки в номере люкс самой лучшей гостиницы города. Зато с собственной кухни мадам Мурзиди почасовым постояльцам подавалось все – вплоть до настоящего ямайского рома, только что изготовленного в подвалах Синадино.
Итак, Штени полностью гарантировал конспиративность встречи представителей двух держав, тем не менее осторожный полковник Фредамбер на всякий случай приказал загодя окружить четыре прилегающих квартала двумя сотнями французских жандармов, переодетых в штатское платье, которое не возбуждало бы ни малейших подозрений. В живописных одеяниях грузчиков с Карантина и рыбаков с Фонтанов двести ажанов[36]36
Полицейские (франц.).
[Закрыть] небрежно расселись на тротуарных столбиках и лениво покуривали, картинно сплевывая сквозь зубы. И уже через пять минут шестнадцать прилегающих кварталов точно знали, что в заведении мадам Мурзиди должно состояться тайное свидание «французского козырного туза» с тузом не козырным – представителем какой-то неведомой страны: не то с абиссинским негусом, не то с индийским магараджей, не то с китайским богдыханом.
Одновременно приняты были меры и по линии внутренней охраны. Девятый номер, смежный с десятым, в котором и должна была состояться встреча, за час до того заняла рыжая женщина, представленная мадам Мурзиди ресторатором Штени как купеческая дочка, которая желает поймать с поличным свою собственную мамашу на свидании с семинаристом – во имя соблюдения нравственности и изменения в свою пользу духовного завещания. Это была Ева Блюм, американская журналистка.
«Купеческой дочке» в девятый номер, ввиду ее нервозного состояния, из собственной кухни мадам Мурзиди было подано полбутылки шустовского коньяку и лимон.
В десятом номере для двух представителей держав приготовлены были бумага, перо и чернила.
Но коридорный мадам Мурзиди должен был в любую минуту быть наготове и, так сказать, под рукой, ибо в кухне мадам Мурзиди на всякий случай был сервирован завтрак на две персоны – с французскими винами, украинским спотыкачем и жареными шампиньонами, к которым глава директории, как это было доподлинно известно американской разведке, питал особое пристрастие.
Закрытая машина доставила Винниченко прямо во двор дома на Старом Базаре. Когда он выходил из машины, агент, сидевший рядом с шофером, молниеносно накинул ему на плечи плащ с капюшоном. Во дворе в это время не было ни единой души, так как еще час назад патрули французской контрразведки на всякий случай разогнали всю толпу комиссионеров и факторов, но плащ с капюшоном был снят с таинственного посетителя только на пороге меблированной комнаты под номером «10».
5
Винниченко перешагнул порог, презрительно улыбаясь. За свою долгую жизнь Владимиру Кирилловичу приходилось прибегать к разнообразным фокусам маскировки, однако до плаща с капюшоном не додумались даже украинские масоны ордена «Герць и грець»[37]37
Герць – поединок; грець – удар, «кондрашка» (украинск.).
[Закрыть]. Плащ с капюшоном Винниченко, матерый украинский социал-демократ и в течение десяти лет завзятый конспиратор, считал абсолютно неконспиративным. Впрочем, презрительная усмешка Владимира Кирилловича адресована была не только плащу с капюшоном. Она относилась и к комнате, в которой он очутился. Огромная двуспальная кровать, рассчитанная, бесспорно, не на контрабандистов и спекулянтов, огромное кривое трюмо, диван с прямой спинкой, непригодный для сидения, два таких же никудышных кресла и столик под зеленой плюшевой скатертью, какие бывают только в приемных дантистов, – так обставлена была комната. На столе лежал большой альбом, как в каждом респектабельном семействе. Но если заглянуть в этот альбом, легко можно было убедиться, что рассчитан он отнюдь не на респектабельное семейство: с каждой фотографии под номером глядела на вас голая девица непревзойденной шантанной красоты. Стоило только крикнуть в коридор номер, под которым значилась любая из обольстительниц на карточке, – и через пять минут эта обольстительница была бы подана с кухни мадам Мурзиди, сервированная самым наилучшим образом…
Винниченко презрительно и раздраженно усмехнулся.
Лидер украинских националистов-сепаратистов, знаток тонкостей дипломатического этикета, наперед был уверен, что в этой похабной комнате его, «главу правительства», непременно заставят ждать, а потом с фальшивой дипломатической любезностью будут извиняться, что это, дескать, произошло не по их вине. И, черт побери, со всеми этими оскорблениями приходилось мириться – во имя высших государственных интересов, во имя «возрождения нации»!
Глава директории тут же проглотил непрошенную усмешку вместе с каким бы то ни было выражением и поспешил сделать каменное, бесстрастное, дипломатическое лицо. В комнате никого не было, но Винниченко, прожженный дипломат, отлично понимал, что откуда-нибудь сквозь дырочку в стене его в эту минуту внимательно изучает чей-нибудь острый и придирчивый глаз.
Как это ни странно, все предположения оказались абсолютно неверными. Не успел еще Винниченко присесть и с независимым видом развернуть альбом с порнографическими карточками, как на пороге появился полковник Фредамбер.
Что это был именно Фредамбер, а не кто-нибудь другой, Винниченко понял сразу; о внешности Фредамбера он был предуведомлен заранее.
Фредамбер еще за дверями изобразил на своем лице непритворную радость. Когда же переступил порог, то так и двинулся к главе директории, восторженно протянув обе руки.
– С глубочайшим уважением приветствую вас, сударь!
Глава директории коротко кивнул и небрежно подал руку.
Фредамбер ухватил ее обеими своими руками карлика – с длинными цепкими пальцами и мокрыми ладонями.
Отлично зная, что перед ним Фредамбер, Винниченко, однако, выдерживая дипломатический этикет, холодно спросил:
– С кем имею честь?
Фредамбер щелкнул каблуками, звякнул шпорами и склонился в почтительном поклоне:
– Полковник генерального штаба французской армии Фредамбер к вашим услугам!
– А! – Глава директории, наконец, улыбнулся тонкой, чуть заметной, лишенной выражения и смысла «дипломатической» улыбкой. – Счастлив вас приветствовать!
Винниченко неважно знал французский язык, и особенно плохо давалось ему французское произношение. Это причиняло ему немало огорчений. Однако на этот раз он даже не пытался приблизиться к правильной французской речи. Он считал, что в данный момент пренебрежение к чистоте произношения на языке партнера явится выражением «дипломатической независимости» и «государственной суверенности». Ведь как-никак встреча происходила пускай и в дрянном бордельном номере, но на украинской, а не на французской земле, и хозяин здесь был он. И вообще это же была встреча представителей двух держав, которые должны провести государственную беседу исключительной исторической важности.
Минутку представители двух держав, сознавая свою высокую миссию и свою выдающуюся роль в грядущих исторических событиях, постояли молча, не находя что сказать. Потом они оба, все так же строго следя, чтобы сей исторический акт состоялся одновременно, без малейшей поспешности или задержки противной стороны, сели друг против друга в непригодные для сиденья кресла.
Усевшись, они еще минутку помолчали. Со стороны могло показаться, что это – торжественное молчание двух государственных мужей, которые собирают свои мысли перед тем, как обменяться словами, решающими судьбы мира. На деле каждый из них обдумывал – кому же при такой ситуации заговорить первым? Естественно, в любом случае первым должен заговорить хозяин. Хозяином на этой земле, казалось бы, «экс оффицио»[38]38
Официально, по служебному положению (лат.).
[Закрыть], был Винниченко – как глава «республики». Однако пригласил его сюда полковник Фредамбер. Таким образом, хозяином здесь был вроде как бы он.
Полковник Фредамбер, очевидно, тоже так полагал и поэтому начал первый.
– Мосье президент, – сказал Фредамбер, почтительно склоняя голову, – вы разрешите мне обращаться к вам запросто: Владимир Кириллович?
Владимир Кириллович, признаться, был огорошен. После приема, который оказал этот же самый Фредамбер дипломатическим представителям директории не далее как три-четыре дня назад, глава директории мог ожидать если не грубости, никак не совместимой с его государственным положением, то во всяком случае каких-нибудь, и при этом любых, неприятностей, шпилек или в крайнем случае прозрачных намеков. Вместо того его встретили: улыбка с порога, приветственный жест с первого шага, рукопожатие обеими руками и сверх всего прочего почтительное и, безусловно, преувеличенное обращение – «президент». Все это Винниченко поспешил отнести за счет своих личных качеств: этот французик не мог не почитать в его особе писателя, культурного, общественного, государственного – черт побери! – деятеля, невзирая на неудачи, которые сейчас переживало возглавляемое им «правительство». Но к предложению перейти на дружеский, даже интимный тон Владимир Кириллович не был подготовлен и промычал в ответ что-то невнятное.
Но Фредамбер и не ждал ответа… Он сразу же заговорил дальше, с готовностью ломая себе язык на непреодолимом для французского прононса «Вльадимиг Кигильовитш».
– Высокочтимый и глубокоуважаемый Вльадимиг Кигильовитш! Вы, конечно, понимаете, что вся эта оскорбительная для порядочных людей обстановка, – Фредамбер с отвращением повел рукой в сторону замызганной двуспальной кровати и заплеванных стен комнаты, – эта необходимость приезда инкогнито, этот срочный вызов вас сюда – все это только жертвы, на которые мы с вами вынуждены идти во имя высших идеалов и во имя нашего общего великого дела.
Фредамбер сделал небольшую паузу, и глава директории тонко уловил, что он должен немедленно же заговорить, чтобы не уронить своего престижа.
– Дорогой полковник! – сказал он, умышленно делая ударение на втором слове, чтобы подчеркнуть дистанцию между чином полковника и званием президента. – Дорогой полковник! У нас с вами, я собственно хочу сказать – у государств, которые мы с вами имеем высокую честь представлять, нет сейчас другой цели, как борьба против российского большевизма.
Теперь новоиспеченный «президент» взял инициативу ведения беседы в свои руки: этого требовал престиж.
– И с русским большевизмом, – произнес он веско, – невозможно бороться ни добрым словом, ни добрыми делами.
– Абсолютно верно! – подтвердил Фредамбер. – Именно поэтому вооруженные силы Антанты и пребывают на вашей, – он корректно подчеркнул это «вашей», – на вашей земле, Вльадимиг Кигильовитш.
Винниченко с удовлетворением проглотил слово «вашей» и солидно поднял вверх указательный палец.
– Вооруженные силы! Вы мудро выразились, полковник. С русским большевизмом можно разговаривать, только вооружившись до зубов. Именно поэтому и только поэтому я и откликнулся так охотно на ваше радушное приглашение, полковник. – Слово «радушное» Винниченко произнес с ударением. Ударение это утонченная натура могла понять как иронию, но экс оффицио это звучало как очень тактичный дипломатический экивок. – У правительства Украинской народной республики, директории, которую я имею честь возглавлять, нет иной цели, как вести вооруженную борьбу, иначе говоря – войну с московскими большевиками!
Провозгласив эту программную преамбулу, Винниченко позволил себе ироническую нотку в голосе:
– Если разрешите, перед вами сейчас не президент, как вы изволили меня величать, а только… купец. – Винниченко дал волю своей усмешке. Он знал, что эта саркастическая, мефистофельская усмешка в соединении с люциферской бородкой особенно подходит к его высокому государственному положению. Он тоже кивнул на двуспальную кровать и заплеванные стены. – Если я не ошибаюсь, обитель уважаемой госпожи Мурзиди как раз то место, где заключаются сделки между контрабандистами и коммерсантами? – Он вдруг громко захохотал, весьма довольный своей остротой. Развеселившись, он разрешил себе сменить напыщенный дипломатический тон на тон фривольной и бесшабашной фамильярности. – Так вот, мосье контрабандист, перед вами только купец-коммерсант! Покупаю винтовки, пулеметы, пушки эт цэтэра! В неограниченном количестве! Вуаля!
Эффектным жестом Винниченко вынул из внутреннего кармана своего сюртука какие-то бумажки и еще эффектнее бросил их на стол.
– Что это? – удивился Фредамбер, и без того уже крайне удивленный, ибо никак не ожидал такой игривости от своего мрачного, высокопоставленного собеседника.
– Деньги! – весело ответил высокопоставленный собеседник. – Задаток!
Фредамбер взял бумажки и внимательно на них поглядел.
Бумажек было три. Одна была уведомлением одесской конторы «Лионского кредита» о том, что отдел международных расчетов конторы принял от неизвестного лица три миллиона рублей для внесения их в парижский банк на имя гражданина Франции, полковника генерального штаба французской армии Фредамбера. Две другие бумажки были абсолютно одинаковы. Это тоже были уведомления одесской конторы «Лионского кредита» о том, что на счет переходящих вкладов одесской конторы на имя гражданина Франции Фредамбера принята от неизвестного лица сумма, распоряжаться которой предоставляется право гражданину Франции Фредамберу или любому иному лицу, которому это будет передоверено подписью гражданина Фредамбера. Каждое из этих уведомлений было на миллион рублей. Оба вместе – на два миллиона. Все три – на пять.
Фредамбер поднял на собеседника вопросительный и несколько неуверенный взгляд.
Винниченко пожал плечами и небрежно произнес:
– Мы обсудим в общих чертах размеры поставок оружия. Наши военные специалисты их уточнят. Кстати, тут уже двое суток находятся приехавший именно по этому делу мой военный министр генерал Греков и начальник штаба «головного атамана» генерал Матвеев. Им и карты в руки. На основе договоренности моих военных специалистов с вашими позднее придется, очевидно, заключить между нашими государствами официальные соглашения о гарантиях и формах оплаты, а эта… маленькая сумма – это только… аванс. Н-эс-па? Кажется, именно так поступают, когда заключают торговые сделки? Комиссия, куртаж или как там? Простите, полковник, но я не знаток финансовых операций. Я государственный деятель. Пардон, я купец. Меня интересует одно: будет или не будет товар? Будет или не будет оружие, господин полковник?
– Будет.
– Вот и отлично!
Винниченко непринужденно и громко засмеялся. Ему и в самом деле стало весело. Как здорово он сунул эту взятку! И лед сразу тронулся! Главное, за чем он приехал, на благополучное разрешение чего не было почти никаких надежд, достигнуто с первого же слова.
Фредамбер какое-то мгновение сидел молча, разглядывая носок своего ботинка. Наконец, он придвинул к себе приготовленную на столе бумагу, взял ручку и обмакнул перо в чернила.
– Вы собираетесь что-то писать? – встревоженно спросил Винниченко.
В голове у Винниченко вдруг пронеслась идиотская мысль, что полковник Фредамбер сейчас составит протокол на Винниченко Владимира Кирилловича за то, что означенный гражданин, глава Украинской республики Винниченко Владимир Кириллович, имел намерение подкупить его, гражданина Французской республики, полковника Фредамбера, при исполнении служебных обязанностей. А протокола Винниченко, гражданин бывшей Российской империи, боялся пуще всего.
– Что вы собираетесь писать? – с тревогой повторил он свой вопрос.
– Расписку.
– Что вы! Что вы, полковник! – замахал руками глава директории. – Пароль д’онер! Какие между нами могут быть расписки?.. Наши специалисты все точно подсчитают, и наши полномочные представители подпишут соответствующие договоры!..
Фредамбер, все так же опустив глаза на кончик своего ботинка, еще минутку подумал, потом охотно отложил перо. Банковские уведомления он небрежно сунул в карман френча.
Затем сказал:
– Карабины, пулеметы «Гочкис», пушки «Шнейдер-Крезо», годовой комплект боеприпасов, амуниция и прочее снаряжение для трехсоттысячной армии всех родов войск: пехота, кавалерия, артиллерия, разведывательная авиация, танки.
Танки! Глава директории приосанился. Танков он еще никогда не видел, он только слышал о решающей роли этого нового вида разрушительного оружия в последнем наступлении американских войск в долине Рейна. Танки на поле боя в России и на Украине еще никогда не появлялись. По данным его разведки, танки не были приданы и Деникину или Колчаку.
И вот танки впервые покажут себя именно в войсках директории, и раздобыл их он – Владимир Кириллович Винниченко!
– Что ж, – небрежно согласился он, – можно и танки…
– Генерал Греков и генерал Матвеев завтра же будут приняты мною по этому вопросу, – сказал Фредамбер.
Винниченко приосанился. За пять минут добиться своего, оставить в дураках генерала Деникина, да и этого миргородского брехунца, Семку Петлюру, тоже мазнуть по губам дерьмом! Что ж, цель достигнута! Пожалуй, на этом можно кончить. Мавр сделал свое дело, мавр может удалиться…
Но Фредамбер сунул руку за борт, вынул из внутреннего кармана бумажку и протянул ее Винниченко.
– Расчеты по вооружению армии директории из арсенала французской армии будут производиться в таком духе…
Винниченко мельком пробежал бумажку. Это был проект тайного государственного обязательства правительства УНР правительству Франции. За поставку вооружения для армии правительство УНР обязывалось, во-первых, признать долги, которые приходятся на долю Украины из общей суммы царских долгов Франции, во-вторых, предоставить Французской республике концессию на все железные дороги Украины на пятьдесят лет.
Цена показалась Винниченко просто мизерной. Во-первых, вопрос об уплате долгов решен уже давно – еще при Центральной раде: кому угодно заплатить царские долги де-факто, лишь бы за это кем угодно была признана де-юре «самостийная Украина».
Глава директории повертел бумажку в руках и, небрежно кивнув, вернул ее Фредамберу.
Фредамбер вкрадчиво сказал:
– Подписание соглашения, составленного на основе этого обязательства, состоится особо. Но на проекте обязательства нужен ваш гриф.
Он обмакнул перо в чернила и подал его Винниченко.
Винниченко взял перо.
Пятьдесят лет! Это означало, что в течение пятидесяти лет дети и даже внуки теперешних граждан Украины будут покупать билеты для проезда по своим железным дорогам в французских кассах, даже чтобы съездить на дачу из Киева в Боярку. В воображении писателя Винниченко должен был бы возникнуть хотя бы гротеск: чтобы поехать из Киева в Боярку, нужно сбегать… в Париж за железнодорожным билетом… Но Владимир Кириллович был бездетный, а будущее украинских граждан, – об этом он не думал. Он легко коснулся пером бумаги в левом верхнем углу. На обязательстве появился государственный гриф… президента республики.
Фредамбер аккуратно сложил бумажку и спрятал ее обратно во внутренний карман.
Документ этот теперь удостоверял, что – буде удержится на Украине власть националистов-сепаратистов – из приходной части бюджета украинского государства выпадет основная приходная статья: железнодорожный транспорт. Тридцать, сорок, а затем – исходя из нормы естественного прироста населения по индексу рождаемости – и пятьдесят миллионов граждан Украины в течение полувека будут платить за все свои переезды по железной дороге, а также за перевозку всех грузов – французским коммерсантам и банкирам. За полстолетия это составит сумму, на которую… можно было бы приобрести имущество – движимое и недвижимое, на поверхности и в недрах – чуть ли не всей Французской республики. Сверх того, украинские трудящиеся в течение десятков лет будут выплачивать еще и большие налоги, чтобы рассчитаться с долгами, которые наделал вопреки их воле и для их же закабаления… царь Николай Романов: на полицию, тюрьмы, ведение несправедливых войн…
Фредамбер был не на шутку взволнован сознанием, какую выгодную для Французской республики операцию он проделал, и задумался, прикидывая: что же получит он в благодарность за это?
Глава директории между тем воспользовался паузой, чтобы заговорить о том, что его собственно больше всего беспокоило.
– Французское командование, – начал он, и в тоне его прозвучала не то чтобы обида, ибо дипломаты не разрешают себе проявлять это присущее простым смертным чувство, но во всяком случае неприкрытая досада, – французское командование во всей этой бесконечной цепи длящихся до сих пор недоразумений с правительством Украинской народной республики обвиняет директорию в том, что она якобы проводит на своей территории пробольшевистскую политику. И именно это мешает обеим сторонам – директории и французскому командованию – достичь полного взаимопонимания. – Винниченко раздраженно передернул плечами. – Смею вас заверить, полковник, что такие наговоры являются лишь плодом недоразумения, результатом коварных интриг, которые плетут против украинского националистического движения русские монархисты – белогвардейцы, вроде излюбленного вами генерала Гришина-Алмазова, а то и самого Деникина. – Фредамбер хотел что-то сказать, но Винниченко его остановил, предостерегающе подняв палец. – Поверьте мне, полковник, что эти утверждения выглядят просто смехотворно: обвинять в большевизме правительство, которое своей первейшей целью ставит именно вооруженную борьбу против большевиков! Французское командование, – поучительно заметил Винниченко, – должно было бы разобраться в местных условиях, изучить их и, основываясь на этом, понять, что, используя, в наших декларациях некоторые лозунги, идентичные, так сказать, кое-каким лозунгам большевиков, мы тем самым хотим лишить большевиков возможности выступить против нашей программы и домогаться захвата власти на Украине.
– Прошу прощения! – прервал, наконец, Фредамбер речь Винниченко, грозившую превратиться в изложение программы украинских сепаратистов-нациоиалистов. – Прошу прощения, что перебиваю вас, но это недоразумение мы с вами разрешим в одну минуту. Командование вооруженными силами Антанты считает, что директория, наоборот, слишком мало использует большевистские лозунги.
– Что? – переспросил Винниченко. Ему показалось, что он ослышался. – Как вы сказали?
– Мы полагаем, – сказал Фредамбер, – что директория должна сделать особый упор на большевистские лозунги в своей программе.
Винниченко смотрел на Фредамбера. У него даже язык отняло. Да представитель ли Антанты сказал то, что он сейчас услышал? Или он, может быть, не так расслышал то, что сказал представитель Антанты?
– Простите, – проговорил глава директории, – вы, кажется, сказали, что…
– Я сказал, – пришел ему на помощь Фредамбер, – что директория должна оперировать именно большевистскими лозунгами: земля крестьянам, восьмичасовой рабочий день и тому подобное, – право, не припомню сейчас всей большевистской программы. Директория в своих обращениях к народу должна почти точно повторять программу Российской Коммунистической партии, и как можно чаще…
Винниченко молча развел руками, ошеломленно глядя на полковника Фредамбера.
– Программу Российской Коммунистической партии, – настойчиво повторил Фредамбер. – Если существующим ныне украинским партиям, представленным директорией, из каких-либо соображений неудобно выступать с такой программой, то, мы думаем, не плохо было бы создать какую-нибудь новую, особую – «украинскую коммунистическую партию», которая бы и пополнила состав директории. – Фредамбер выдержал паузу. – Разве нельзя отколоть какую-нибудь часть, скажем левое крыло, украинских социал-демократов или социалистов-революционеров, и создать из них этакую, знаете, независимую партию, например «левых коммунистов» или что-нибудь в этом роде, которые бы, однако, стояли на государственной платформе директории и выступали бы против русских коммунистов-большевиков по мотивам… ну, это самое… по национальным мотивам?
Винниченко хлопал глазами.
– Вы же должны понять, – поучительно продолжал Фредамбер, – что использование большевистских лозунгов поможет вам здесь, на Украине, оторвать от русских коммунистов большевизированные низы. Крестьяне, бунтовавшие против немцев и гетмана, те самые, на плечах которых вы вошли в Киев, сейчас отворачиваются от вас и поднимают большевистские восстания! А надо, чтобы этого не было. Чтобы эти большевизированные элементы были за вас и даже воевали против русских большевиков.
– Простите, – произнес Винниченко, – но ведь тогда они потребуют… этого самого… Я хочу сказать, что придется того… платить долги, осуществлять обещанную большевистскую программу…
– Зачем? – пожал плечами Фредамбер и впился в Винниченко своим левым, не дергающимся глазом. – Программу советской власти вы можете, пожалуй, провозгласить. Но если власть в ваших руках, вы можете установить такую систему выборов, чтобы гарантировать в ваших «трудовых» радах потребный вам контингент украинских хлеборобов-землевладельцев, вообще украинского националистического элемента, который… Словом, вы должны меня понять! Мы полагаем, что таким образом вы сохраните боеспособность вашей армии, сможете принять участие в нашей победе над большевиками и тем самым дадите основания… гм… гарантировать самостоятельность Украинской народной республики. Вы меня понимаете?.. А что касается этого самого… долгов, как вы изволили выразиться, обещаний, то вы, конечно, уясняете – а вслед за вами должны уяснить себе это и все граждане вашей республики, – что сейчас война и все конструктивные, так сказать, мероприятия могут быть осуществлены только после окончания войны и разгрома российского большевизма. Компрэнэ?[39]39
Понимаете? (франц.)
[Закрыть]
– Муа, же компран![40]40
Я-то понимаю! (франц.).
[Закрыть] – промямлил Винниченко. – А разногласия с поляками и с русскими монархистами-белогвардейцами?
– Тоже после войны! – отмахнулся Фредамбер. – Так либо иначе это должна будет разрешить Парижская мирная конференция. На данном, военном, этапе вы все сообща боретесь против большевиков. Вашу борьбу против большевиков европейские нации должны рассматривать как освободительную войну угнетенных народов: прежде ваши народы угнетал царизм, а теперь пытаются поработить русские большевики. Кстати!
Фредамбер полез в карман и вынул еще одну бумажку.
– Вы не будете возражать против такого обращения к французской нации от нации украинской?
Винниченко прочитал:
«Украинское правительство с удовлетворением воспринимает тот факт, что благородная Франция, вдохновляемая идеалами свободы, культуры и права, совместно с другими государствами Антанты и Соединенными Штатами Америки готова поддержать нас и сообща выступить на решительную борьбу с большевизмом.
Пользуясь случаем, обращаемся к французской нации и другим нациям Антанты с призывом помочь нам в деле окончательного освобождения нашей украинской нации, создания нашей украинской государственности, ее экономических, финансовых и политических основ.
Мы обращаем свой призыв, зная традиционное уважение французской нации к праву и справедливости, ее неизменную стойкость в защите культурно-правовых интересов».
– Поляки тоже направляют нам аналогичное письмо, – пояснил Фредамбер. – Французскому народу будет приятно услышать, что он помогает национальному освобождению угнетенных наций. А французскому правительству необходимо, чтобы его народ одобрил все мероприятия и расходы, связанные с этим освобождением. Как вам нравится текст?
– Превосходный текст! – воскликнул Винниченко.
– Мы опубликуем это обращение от имени украинской директории во всех французских газетах.
– Великолепно!
– Очень рад, что вам пришлась по душе эта идея и нравится текст. Не откажите поставить ваш гриф.
Винниченко охотно взял перо и наверху черкнул наискосок свои инициалы. Он хотел было уже положить перо, но Фредамбер его остановил:
– Минуточку! Еще один гриф! Это обращение к народу, а нужно еще на обращении к правительству.
Из того же внутреннего кармана Фредамбер вынул еще одну бумагу.
Винниченко прочитал:
«Директория, признавая допущенные ею ошибки, просит французское командование о помощи в борьбе с большевизмом. Директория отдает себя под покровительство Франции и просит представителей Франции взять на себя руководство управлением Украины в областях военной, дипломатической, политической, финансовой, экономической и судебной на все время ведения войны против большевиков. И, наконец, директория надеется, что Франция и другие государства Антанты проявят великодушие, когда после окончания борьбы с большевиками встанут вопросы, касающиеся территорий и наций».
– П-позвольте, – заикаясь, пролепетал Винниченко, – но позвольте! – Его бросило в пот. – Ведь это же совсем не то, о чем идет речь в обращении к народу!
– Как? – искренне удивился Фредамбер. – Как же не то?
Он придвинул к себе листок, который выпал из похолодевших пальцев главы Украинской республики, как будто заподозрил, что только что на его, Фредамбера, глазах кто-то ухитрился подсунуть Винниченко другую бумажку, а не ту, которую он ему сам сейчас передал. Он быстро пробежал глазами по строчкам.
– Как же не то! То же самое! Там – об экономических, финансовых и политических основах, и здесь – о руководстве экономикой, финансами и политикой, а также…
– Ведь там речь шла о «помощи»! – вырвалось у Винниченко. – А здесь «покровительство»… «руководство»… Ведь это же протекторат! Колония!
– Ну! – пожал плечами Фредамбер. – Вы преувеличиваете. Тут же ясно написано: на время войны! Война кончится, и тогда…
