Текст книги "Рассвет над морем"
Автор книги: Юрий Смолич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 53 страниц)
Кавалерийский заслон Овчарука догнал полк уже километров за десять железнодорожного полотна, на шляху за Бухановкой. Столяров теперь ехал впереди, в голове колонны, и Овчарук не стал его догонять. Он только отправил к нему конника и приказал передать: «Трепанули станцию. Убитых и раненых нет. Один пропал без вести. Везем четыре гарбы всякого оружия. Антанте в Херсон телефонировал ультиматум: сдавать Херсон завтра утром без боя».
Овчарук приказал конному отряду пристроиться в хвост колонны, а сам с «гитарой» полундровцев, прикрывая марш, остался в арьергарде, на километровой дистанции от колонны.
4
Ординарец подал Овчаруку советскую газету, – ее захватили в кабинете, на столе у начальника станции. Очевидно, комендант Снегиревского гарнизона читал ее как раз перед налетом Овчарука. Это была совсем свежая харьковская газета, датированная двумя днями раньше, – видимо, ее добыла белогвардейская разведка.
На первой странице была напечатана нота Совета Народных Комиссаров Украины французскому министру иностранных дел Пишону; копия – президенту Соединенных Штатов Америки Вильсону, Нью-Йорк; копия – министру иностранных дел Британской империи Ллойд-Джорджу, Лондон; копия – Мирной конференции, Париж.
Советское правительство Украины заявляло категорический протест против зверств, которые чинили франко-англо-американские захватчики и их греко-румынские и петлюровско-деникинские наемники на юге Украины. Нота требовала немедленно вывести с территории южных губерний все вооруженные силы Антанты и ее ландскнехтов, а из портов Черного и Азовского морей – эскадру интервентов. Нота заканчивалась так:
«В случае, если не будет положен конец белому террору, не будут устранены препятствия для возвращения украинских военнопленных и других граждан на их родину, Советское правительство Украины вынуждено будет прибегнуть к тем репрессивным мерам, о которых сказано в предыдущей ноте».
То, что Советское правительство Украины обращалось к Антанте в таком решительном тоне, что оно вообще обращалось к ней с такой штукой, как дипломатическая нота, – а эта нота, как видно, была уже не первая, – матросу Овчаруку пришлось по сердцу. Было ясно, что Советское правительство на Украине чувствует себя крепко, раз таким языком говорит с Антантой, победившей всех на свете и теперь кичащейся своими победами.
Вот какие мысли возникли в голове Овчарука, как только он прочел заголовок ноты и ее последний абзац. Овчарук начал читать с последнего абзаца, потому что ему не терпелось узнать, какое требование выдвинуто в ноте.
Потом он принялся с самого начала внимательнее изучать всю ноту, довольно-таки длинную.
Вдруг сердце матроса сковал ледяной холод. В ноте приводились примеры зверств, учиненных франко-англо-американскими интервентами за последнюю неделю. Десятки кровавых фактов, и за каждым из них – сотни замученных людей. Тут же были помещены поименные списки советских граждан, расстрелянных и замученных, повешенных и потопленных антантовскими контрразведчиками.
В этом ужасном списке Овчарук нашел и сообщение об аресте, пытках и зверской расправе с членами одесской Иностранной коллегии.
Белый как мел, страшный в своем горе и ненависти, поднялся матрос Овчарук на стременах. Потрясая скомканной в кулаке газетой, он закричал:
– Полундра!
Отряд обернулся, и полундровцы бросились к своему командиру. Они поняли, что произошло что-то необычайное.
– Братишки! – выкрикнул Овчарук, и голос его разнесся далеко над черной весенней степью, над прошлогодним сухим ковылем у края дороги, долетел до песчаных барханов, что белыми волнами вставали впереди, у залива близкого уже Днепра. – Нет уже наших друзей-товарищей, наших братишек дорогих! Замучила, поубивала их, наших большевиков чудесных, черная, буржуйская Антанта. Выклевали им ясные, честные очи коммунистов, выпили их благородную пролетарскую кровь! Расстреляли нашу Иностранную коллегию, которая со светлым советским словом обращалась к одурманенным французским сердцам…
Он соскочил на землю и, припав лицом к потной, горячей шее коня, зарыдал.
Он рыдал тяжко, как рыдают сильные люди, что никогда не знали слез, но которых горе сломило внезапно. Он плакал громко, всхлипывая и сотрясаясь от рыданий всем телом.
Полундровцы окружили командира и понуро стояли, опустив чубатые головы, утирая слезы.
Один из матросов положил на плечо Овчаруку руку.
– Успокойся, Клим! – сказал он. – Уйми сердце, командир. Мы им, гадам, устроим спектакль на поминках… Вот жив не буду, если положу оружие, пока последнего интервента в море не сброшу!
Овчарук сразу затих. Он утер лицо рукавом бушлата, глубоко вздохнул и надвинул на лоб бескозырку. Не говоря ни слова, он вдел ногу в стремя, вскочил на коня и выпрямился в седле. Глаза его, сухие и горячие, с припухшими и покрасневшими от слез веками, смотрели вперед – туда, где за песчаными барханами над холодным днепровским лиманом поднималось от теплых волн Черного моря синее марево.
– Смерть мировой буржуазии! Даешь Антанту! – сказал он со злобою и негромко, словно и не рыдал еще недавно; только голос его звучал хрипло.
Это был приказ. Полундровцы вскочили на свою «гитару».
Но в это время матрос, сидевший позади у пулемета, крикнул:
– Полундра! Погоня!
Сзади, на расстоянии не более километра, из лощины на дорогу выскочила конница. Это был большой кавалерийский отряд – человек в пятьдесят. Всадники мчались галопом; черные бурки, будто крылья воронов, разлетались по ветру, оголенные клинки сверкали в лучах солнца.
– Беляки! Деникинская казачня!
Еще две-три минуты – и они будут здесь.
Овчарук быстро взглянул вперед: колонны не было видно, пять минут назад исчезли вдали последние конники. Он соскочил на землю.
– Скачи! Догони! Предупреди! Пусть шлют помощь. А мы здесь задержим! – крикнул он какому-то полундровцу и толкнул его к коню.
До отряда Овчарука оставалось еще метров триста, когда из лощины появилась вторая группа всадников, на рысях спешившая за первым летучим отрядом. Кони под ними были какие-то низкорослые и прядали длинными острыми ушами.
– Иисусова кавалерия!
Это трусили греки на своих мулах. Их тоже было не менее полусотни.
– К бою! – приказал Овчарук.
Связной на коне Овчарука мчался галопом, припав к гриве коня. Несколько выстрелов прогремело ему вдогонку.
Но то были бесцельные выстрелы: стреляли на скаку по мчавшемуся всаднику. Через пять минут посыльный догонит хвост колонны, а еще через десять пулеметные тачанки будут здесь.
Казаки были уже метрах в двухстах.
– Ложись! Огонь! – скомандовал Овчарук.
Пулемет с «гитары» сыпанул свинцом.
Полундровцы попадали на дорогу. Один пулемет и десяток маузеров встретили два отряда конницы – каждый по полсотни сабель.
Услышав визг пуль, передний отряд сразу расчленился. Казаки поскакали вправо и влево от дороги в степь. Они намеревались двумя крыльями обхватить тот участок дороги, где залегли матросы со своим командиром.
Второй отряд тоже остановился, и греки начали соскакивать на землю. Стегая мулов, они принуждали их ложиться и сами быстро прятались за животных. Оттуда, из-за мулов, как из-за бруствера, они сразу же открыли шквальный огонь. К счастью, пулемета у них не было, стреляли из карабинов.
Так начался этот бой: десяток маузеров и один пулемет – против полусотни карабинов и полусотни сабель. Всадники, огибая фланги, скакали во всю мочь, зажимая стрелков в кольцо.
Некоторые всадники падали, сраженные пулями матросов. Но упало два, три, пять человек, а остальные летели дальше, поблескивая клинками и посылая проклятия и угрозы.
Когда кольцо всадников сузилось метров до пятидесяти, пулемет дал длинную очередь, и на земле осталось не меньше десяти тел. Казаки сдержали коней, метнулись в стороны и, повернув назад, рассыпались по степи.
Шквальный огонь греческих стрелков был сосредоточен на неподвижной и точной цели – полундровцы лежали прямо на дороге, ничем не прикрытые, даже бугорка не было перед ними. Пять матросов были убиты в первую же минуту.
В это время всадники опять повернули коней и бросились во вторую атаку. Но когда они были уже на расстоянии двадцати метров, пулемет уложил еще пятерых, и казаки снова поскакали в степь.
И все же их оставалось еще не менее сорока. Матросам приходилось защищаться и по фронту – от греческих стрелков, и по флангам – от атак конников. В живых осталось только три матроса, Овчарук был четвертый.
Теперь матросы отползли за трупы коней и стали стрелять из маузеров на выбор по всадникам. Пулемет на «гитаре» смолк: пулеметчик был убит, а проскочить открытое расстояние от коней к «гитаре» – значило погибнуть под шквальным огнем.
Овчарук посмотрел на дорогу, ведущую к морю. Гонца уже не было видно, он скрылся за барханами, но не видно было и помощи. Казалось, время длится бесконечно долго. Но, взглянув на часы, Овчарук увидел, что прошло всего пять минут, – значит, гонец мог только-только догнать хвост колонны, а может быть, еще и не догнал…
Казаки бросились в третью атаку. Враг торопился, зная, что где-то впереди движется большая часть. Казаки спешили уничтожить этот маленький отряд, сломить его сопротивление, чтобы быть готовыми к бою с другим, более сильным противником.
Третья атака была последней. Выстрелы со стороны греческих стрелков прекратились, и кольцо конницы сомкнулось на дороге.
Казаки сразу же с шашками наголо бросились на матросов, но офицер остановил их.
В живых остались двое: Овчарук, у которого было отсечено ухо, и еще один матрос – с разрубленным плечом. Их обезоружили, связали и поволокли по земле.
В это время на мулах подъехали несколько греков. Офицер кричал что-то, обращаясь к Овчаруку, но кровь заливала матросу лицо, в ушах стоял грохот боя и звуки выстрелов. Гнев душил его, и он не мог понять, что ему кричат.
Офицер кричал по-гречески. Почерневший от злости, с пеной у рта, он брызгал слюной и чего-то добивался, тыча стеком в грудь Овчаруку.
– Цыц, зараза… – наконец, прохрипел Овчарук.
Подъехали другие греки. Один из них – дородный и немолодой уже человек – обратился к Овчаруку по-русски. Это был переводчик.
Только теперь Овчарук понял, чего добивался от него греческий офицер. Он хотел знать, какая часть впереди, сколько у нее штыков, сабель и пулеметов.
– Чудак ты, Юра! – спокойно сказал Овчарук, вытирая с лица кровь. – Ну, где же такое видано, чтобы предавать своих? Да разве я скажу!
Он говорил это офицеру, исходившему пеной от злости и подпрыгивавшему на своем муле, однако глядел в лицо переводчику. Что-то знакомое было в лице этого толстого, пожилого грека; тесное кепи еле держалось на макушке его бритой головы, а военная форма – добротный американский зеленый френч – прямо трещал по швам, не вмещая дебелого вояку. Вид у этого грека был сугубо штатский. В руках у него не было оружия, лишь кобура с пистолетом болталась на поясе, хлопая его по животу.
И вдруг Овчарук узнал. Да это же парикмахер Серж с Ришельевской – Костис Христовасилис Афанасопуло! Овчарук был моряк, и, как всякого флотского щеголя, его никогда не удовлетворяла бесплатная стрижка наголо в экипаже. С последним полтинником в кармане он шел подстричься «под польку» и освежиться одеколоном в парикмахерскую на Ришельевской – к мастеру Костису Христовасилису Афанасопуло.
Парикмахер тоже узнал Овчарука, одного из своих постоянных клиентов, и прятал глаза, чтоб не встретиться с его взглядом.
Жизнь уже решила за Костиса Христовасилиса, какую вывеску ему вывешивать при смене власти.
Овчарук с презрением поглядел на одесского цирюльника: дочикался ножницами, доправился бритвой, добрызгался одеколончиком «Букет моей бабушки» – в услужение к мировой буржуазии пошел…
– Эх, ты… – сплюнул кровью Овчарук, – пульверизатор!..
– Черноморский он, а я – балтийский… – еле прохрипел второй матрос. – Нет у нас с вами, сволочи, разговора… Не состоится…
Костис Христовасилис перевел офицеру, что пленные отказываются отвечать на вопросы.
Офицер осатанел. Он подал команду, и пятеро греческих солдат вскинули винтовки и щелкнули затворами. Овчарука и второго матроса толкнули к обочине.
Тогда Овчарук разорвал на себе тельняшку. Женская головка, сердце, пронзенное стрелой, и славянской вязью слово «Витязь» – название судна, на котором плавал когда-то матрос второй статьи Овчарук, – были вытатуированы у него на груди.
– Стреляй, контра, я угощаю!
Офицер подал команду. Овчарук успел крикнуть:
– Да здравствует революция!.. – Слова «Смерть буржуям!» заглушил залп.
Черноморец Овчарук упал рядом с товарищем-балтийцем. Рука его легла на плечо друга, словно он хотел обнять его в последнюю минуту…
В это время из-за барханов появились конники Столярова. За ними летели тачанки.
Бой был короткий и яростный. Отряд белогвардейцев и оккупантов был разгромлен.
Когда отгремел бой, Овчарука с десятью товарищами-полундровцами положили под барханом, у края свежевырытой могилы.
Николай Столяров поднялся на свою повозку.
Вдоль шляха выстроился полк. Пехоты в полку теперь было меньше, зато конницы стало больше: пехотинцы сели на казачьих коней, мулов впрягли в повозки, а обозных лошадей – пусть и без седел – тоже отдали под кавалерию.
Полк стал более подвижным, а значит, и путь до Херсона сократился. Но десять матросов и командир полка навсегда лягут в сырую землю, и сыпучие херсонские пески наметут над ними бархан. И нет поблизости даже деревца, чтобы пересадить его на братскую могилу красных воинов…
Столяров обнажил голову и несколько минут стоял в тяжелой задумчивости. Вот и начались ожесточенные бои. Вот и первые потери… А сколько еще людей отдадут свою жизнь за победу?.. Но победа придет. Она не может не прийти, если сражается за нее трудовой народ, если ведет его народная партия большевиков. Победа придет, но придет не сама, – ее нужно добыть. И в борьбе надо быть не только беспредельно храбрым, но надо быть гибким, осторожным и бдительным.
– Вечная память тебе, дорогой товарищ, командир, коммунист и матрос второй статьи Клим Овчарук! Вечная память твоим боевым товарищам-побратимам! – сказал Столяров, обращаясь к погибшим бойцам. – Память о вас, сыновьях трудового народа, отдавших свою молодую жизнь в бою за его счастье, никогда не угаснет в наших сердцах. На вашей могиле в степи мы вырастим зеленый сад, и густая дубрава зашумит на этих политых трудовой кровью сыпучих барханах. Клянемся вам: жестокую битву против империалистов и контры мы доведем до победного конца! Вечная память вам, товарищи, и спасибо за службу.
Бойцов опустили в могилу, и под барханом у дороги вырос свежий холм.
Столяров взял знамя из рук чабана Ковинько и склонил его к песчаному холму. Бойцы обнажили головы.
Столяров выпрямился и обернулся к полку:
– Пускай, товарищи, этот первый бой будет нам наукою на всю нашу боевую жизнь. Воевать надо не так. Наш дорогой командир сделал промах. Он подпустил врага слишком близко и не заметил его вовремя. Мы уничтожили врагов, добыли большие трофеи, но ведь нет на свете ничего дороже, чем человек, нет на свете ничего дороже, чем жизнь бойца. Никакими трофеями не окупить жизнь солдата. Славна смерть в бою, но народу нужна победа. Боец должен быть не только отважным, но и осмотрительным. Солдат должен победить и выйти из боя живым. К победе, товарищи!
– Ура! – ответил полк.
И пока гремело «ура», Столяров не надевал шапки. Он стоял на «беде» выпрямившись и глядел вперед – на юг, где за голубыми барханами над лиманом и морем поднимался сиреневый туман.
«Ура» отзвучало, но из-за голубых барханов, от лимана и моря, ответило долгое, раскатистое эхо: за песчаными дюнами, над лиманом и морем, гулко гремело и грохотало.
Столяров прислушался, прислушались и бойцы. В степи наступила тишина, но с моря доносился гул орудийных залпов.
Сомнений не было: там грохотала артиллерийская канонада. До города оставалось уже не больше пятнадцати километров, и ветер с моря доносил звуки пушечных выстрелов.
– По ко-о-ням и повозкам! – скомандовал Столяров.
Конники сели на коней, пехота забралась на тачанки и повозки.
Три отделения конных разведчиков рванулись с места в карьер по большаку – прямо к городу, влево и вправо от дороги, по сыпучим пескам. Через минуту топот копыт мягко растаял в степном просторе, а справа и слева от дороги заклубился песок.
Столяров подал команду на марш. Сердце его закипало кровью, и он произнес слова, которые так часто повторял погибший командир:
– Даешь Антанту!
Полк тронулся на рысях.
Николай Столяров пропустил полк мимо себя. Затем, нахлестывая коней, он обогнал его и поехал впереди колонны. Он думал о том, что бой надо вести так, чтобы щадить жизнь каждого бойца, но чтобы врагу нельзя было спастись, чтобы он остался мертвым на поле брани. Как добыть победу большою кровью врага и малой кровью своих?
Николай Столяров двигался по направлению к Херсону и должен был взять город. Он еще никогда не был в Херсоне. Перед его глазами невольно вставал другой город, который давно уже стал для него, волгаря, родным, – Одесса. Перед его глазами возникали берега Одессы, порт, Пересыпь, заводы. Что сейчас там – на родных заводах, в родном городе Одессе?
5
Одесса в этот день выполняла ответственный общественный акт в жизни пусть оккупированного, но непокоренного советского города. Одесский пролетариат тайно, в подполье, выбирал высший орган Советской власти: Совет рабочих, матросских и солдатских депутатов.
Старый состав Совета год назад – во время первой австро-немецкой оккупации – ушел в подполье. Многие большевики – депутаты первого Совета погибли в борьбе против оккупантов, гетманщины и петлюровщины; оставшиеся ушли из города на фронты. Бывшие депутаты – меньшевики, эсеры и националисты различных партий – действовали сейчас в контакте с новыми интервентами. Они сами себя поставили вне Совета.
Выбрать новый Совет стало необходимостью. В городе свирепствовали семнадцать контрразведок, на территории одесского плацдарма стояло семидесятитысячное оккупационное войско, в порту, на рейде, бросила якоря эскадра интервентов, направив на город и его окрестности тысячи жерл дальнобойной морской артиллерии, но выборы Совета были организованы в полном соответствии с действующей конституцией: депутаты избирались согласно утвержденному модусу – от предприятий и профсоюзных организаций города.
Труднее всего было провести выборы депутатов среди моряков на судах русского флота, которые были приписаны к одесскому порту. Избиратели-моряки были разбросаны небольшими группами по разным кораблям, пришвартованным к различным причалам, и жили изолированно от других кораблей, каждый своей самостоятельной жизнью.
Поэтому избиратели Морского района выбирали… на судне-бане «Пушкин».
В субботу избиратель-моряк, чтобы помыться, прибывал на судно-баню с увольнительной запиской. Он раздевался, сдавал одежду на номерок, получал шайку, мочалку и мыло и входил в купальный зал. Президиум сидел в зале на трибуне, сооруженной из нескольких скамеек для мытья.
Персонал «Пушкина» был весь большевистский, ему поручили организацию выборов, он нес и внутреннюю охрану. Внешнюю охрану на воде – в яликах, шлюпках и на шаландах – несли дружинники Морского райкома. Среди депутатов, выбранных в Совет от Морского района, были и матрос Понедилок и грузчик Птаха.
В числе депутатов, избранных от Пересыпского района, были и Александр Столяров и Никодим Онуфриевич Столяров.
Первая подпольная сессия вновь избранного Совета была созвана на второй день после выборов в помещении Союза деревообделочников, на улице Разумовской, угол Срединной площади. На сессии избрали Исполком Совета и утвердили аппараты всех секций – вплоть до секции коммунального хозяйства, просвещения и охраны здоровья. Сессия постановила: направить все силы на организацию общего восстания трудящихся города против интервентов во взаимодействии с повстанцами и партизанскими отрядами на всем одесско-николаево-херсонском плацдарме.
На заседании подпольного Исполкома, состоявшемся на Нарышкинском спуске, был выбран и председатель Совета: Николай Ласточкин…
6
Отряд Николая Столярова вышел на правый берег Днепра под грохот все усиливающейся канонады.
Разведка доставила исключительно важные сведения. Берегом Днепра к городу подошли чаплынские партизаны, и партизанская артиллерия начала обстрел французских кораблей и греческих транспортеров, которые как раз подвезли из Салоник свежие резервы. Партизан сразу же поддержали повстанцы окрестных сел и херсонские рабочие дружины. На штурм города пошли все одновременно. Две роты Сто семьдесят шестого французского пехотного полка, прибывшие недавно из Одессы для усиления Херсонского гарнизона, отказались взять оружие и идти в бой: солдаты Сто семьдесят шестого полка были в Одессе распропагандированы Иностранной коллегией. Бунтовщиков тут же погрузили на транспорт и под охраной жандармерии отправили назад в Одессу. Но другие французские, греческие и небольшие немецкие части – общей численностью до трех тысяч штыков – встретили партизан, идущих на штурм, в боевом порядке и – первый штурм города захлебнулся. Канонада гремела: это оккупанты накрыли артиллерийским огнем партизан, повстанцев и рабочие дружины.
Николай Столяров выслушал донесение разведки и приказал выстроить полк.
Он стал перед шеренгами бойцов и сказал:
– Поздравляю вас, товарищи бойцы рабоче-крестьянской армии Советской Украины, с началом боевых действий против интервентов и контрреволюции! Да здравствует отечественная война советского народа! Долой мировую буржуазию и гидру контрреволюции! Даешь Херсон!
Бои за Херсон продолжались несколько дней.
Удерживая территорию порта, франко-греческие части взяли под обстрел морской артиллерии рабочее предместье – Военный форштадт. Прорываясь в отдельные кварталы города, греки хватали мирное население и угоняли его на территорию порта. Они заперли захваченных в большой амбар как заложников. За дни боев интервенты согнали туда до двух тысяч стариков, женщин и детей. Новый транспорт греческих войск, вызванный на помощь из Одессы, сошел на берег и сразу вступил в бой. Но в это же время греческое командование начало грузить на транспорты свое имущество, амуницию, продовольствие и все то, что можно было награбить в порту. Вслед за этим начали грузиться на транспорты и греческие части: партизаны прижали их к самому берегу, и семьсот трупов интервентов уже густо усеяли территорию между руинами многострадального города. Тогда англо-французское командование учинило акт неслыханного зверства: судовая артиллерия расстреляла амбар с заложниками – стариками, женщинами и детьми. Людей, которые, спасаясь, выбегали из амбара, немедленно уничтожали греческие пулеметы с транспортов: греки отплывали от города… Греческие транспорты были уже далеко, скрывшись за горизонтом, они, пожалуй, входили уже в одесский порт, а пять кораблей эскадры стояли еще двадцать часов на рейде и поквартально громили город, над которым развевался красный флаг.
Большой, значительно превышающий силами и прекрасно вооруженный отряд армии интервентов позорно бежал, но дорогу своего бегства залил кровью рабочих и крестьян, усеял пеплом пожарищ.
Херсон стал советским. Вооруженное восстание на плацдарме Херсон – Одесса – Николаев началось.
Положение в Николаеве сложилось иначе, чем в Херсоне. Боевые рабочие дружины фактически контролировали власть в городе, где существовало несколько «юридических» властей. В Николаеве были: «городская дума» – петлюровской ориентации, «правительственный комиссар» – деникинской, немецкий генерал-губернатор с дивизией, командование англо-французской эскадры, Рабочий комитет и особо уполномоченный представитель Советского правительства, который действовал подпольно, проводя переговоры с командованием немецкой дивизии об эвакуации немцев через советскую территорию на родину.
Большевистский Рабочий комитет к этому времени расширил свои связи с немецкими солдатами и усилил свое влияние на группу спартаковцев. В немецкой дивизии был создан Совет солдатских депутатов – и пятнадцатитысячный немецкий гарнизон отказался выступить в бой за интересы Антанты. Оставив себе только личное оружие, сотню пулеметов и несколько десятков пушек, немецкие солдаты передали остальное вооружение представителю Советского правительства. Четыре сотни спартаковцев – артиллеристы дивизии – стали к орудиям для поддержки рабочих дружин. Греческий отряд в две тысячи штыков, сунувшийся было в город, был отогнан рабочими дружинами, а подоспевшие партизаны уничтожили под Николаевом несколько сот интервентов. На угрозу командования англо-французской эскадры открыть огонь по городу из своей морской артиллерии Рабочий комитет ответил, что в ту же минуту будет открыт ответный огонь по эскадре из тяжелых немецких гаубиц, которые теперь находились в руках восставшего народа. Партизанские отряды в это время тоже подходили с разных сторон к Николаеву.
Англо-французская эскадра вынуждена была дать сигнал к отступлению и оставила николаевский порт.
Над городом был поднят советский красный флаг.
Представитель украинского Советского правительства в Николаеве послал в Харьков правительству УССР телеграмму: «Сегодня французская эскадра и союзный десант оставляют город и порт. Сегодня городской Совет объявил себя властью».
Но телеграмма не застала правительство УССР в Харькове. Правительство УССР в этот день переехало в столицу УССР – Киев.
Тем временем партизанский отряд Одесского областкома под командованием матроса Ивана Голубничего, наименованный Первым полком Южной Красной Армии, ориентируясь на выход Красной Армии на линию Умань – Гайсин с севера и на предполагаемый подход щорсовских полков от Жмеринки по железной дороге на Вапнярку и Бирзулу с запада, повернул от Балты через Ананьев и двинулся на юг. Третьего марта он разгромил петлюровский «Черноморский кош», пятого смел передовой офицерский отряд добровольческой армии, девятого рассеял деникинский казачий полк, одиннадцатого потрепал и вынудил отойти французские пикеты. Теперь он двигался на прямой удар по Одессе.
Таким образом, боевые действия частей, которыми руководило командование Украинского фронта Красной Армии, начались одновременно с трех направлений – с востока, запада и севера – в направлении на Одессу.
7
Боевые операции вышли в зону одесского плацдарма кольцевым обхватом – и Одесса стала под удар.
Командующий оккупационной армией Антанты на Украине генерал д’Ансельм объявил город на осадном положении и провозгласил себя «верховным правителем Юга».
Председатель одесского подпольного Совета рабочих, матросских и солдатских депутатов Николай Ласточкин созвал экстренное заседание исполкома Совета.
Впервые после многих дней напряженной работы Ласточкин снова увидел Галю. Галя организовывала теперь новый отряд пропагандистов для работы среди французских войск – на смену погибшим членам Иностранной коллегии. Связь с французскими повстанкомами после разгрома Иностранной коллегии и провала делегатов французских частей не была еще восстановлена, но комсомольцы и комсомолки из группы распространения продолжали регулярно распространять листовки и газету «Ле коммюнист» на французском языке. Ласточкин сказал Гале:
– Твоей подпольной типографии, а заодно и подпольной редакции придется взять еще одно небольшое поручение.
– Какое именно? – спросила Галя. – Листовка? Текст у тебя есть?
– Нет, – ответил Ласточкин, – текста у меня нет. И это будет не листовка. Это будет регулярный, желательно – ежедневный, орган периодической прессы.
Галя озабоченно подняла брови.
– Но товарищей, знающих французский язык, ты мне не присылаешь! Как же делать сразу две газеты? И зачем тебе две французские газеты?
– Товарищи со знанием французского языка не понадобятся, – усмехнулся Ласточкин. – Эта газета будет не на французском языке…
– На греческом? – ужаснулась Галя. – Но у нас же нет товарищей, знающих греческий язык, и я не знаю…
Ласточкин громко рассмеялся.
– Это будет не на греческом языке, Галя.
– На каком же тогда? – совсем растерялась Галя. – На английском? Разве они перебрасывают сюда английские части?
– Эх, Галя, Галя! – укоризненно покачал головой Ласточкин, хитро поблескивая глазами. – Ты совсем забыла, где ты живешь и какой язык у тебя родной. Нам необходима газета на русском и украинском языках. Готовить надо оба издания.
– Ты хочешь сказать… – начала было Галя.
Но Ласточкин уже серьезно, без шуток, оборвал ее:
– Да, именно, это я и хочу сказать. Совет рабочих депутатов существует, и, как высший орган Советской власти на местах, он, естественно, должен иметь свой орган печати. Готовь первый номер «Известий Совета рабочих депутатов».
– Нелегальный, конечно? – спросила Галя.
Ласточкин пожал плечами.
– Готовить его начнем нелегально, а каким доведется ему выходить в свет – это покажет жизнь.
Когда собрались все члены исполнительного комитета, Ласточкин открыл заседание.
– Товарищи! Среди нас есть люди, которые и до сих пор придерживаются мнения, будто нашу победу решает только разложение армии интервентов, – начал он свою речь. – Это ошибочная мысль, товарищи, и ошибочность ее подтверждает сама жизнь. Разложение армии интервентов – дело исключительной важности, но оно лишь тогда может сыграть свою роль в разгроме интервенции, коль скоро будет сочетаться с ростом всех наших боевых сил, коль скоро наши боевые силы будут точно выполнять ту роль, которая им отведена в ленинском плане разгрома интервентов. Выполняя этот план разгрома интервенции, Красная Армия развивает наступление с севера по всему Украинскому фронту. Партизанские отряды, подчиняющиеся командованию Украинского советского фронта, по трем направлениям двигаются на юг, к Одессе. Десятки восстаний в городах и селах вспыхивают навстречу Красной Армии и партизанам по всей территории, захваченной франко-англо-американскими интервентами и их наемниками. Наступает время для всеобщего восстания в Одессе – городе славы нашего народа, городе революционных традиций, в городе, который, в течение года находясь под разными иностранными оккупациями, ни на минуту не переставал жить своей, советской жизнью.
Всеобщее восстание навстречу освободительному движению Красной Армии – теперь для нас нет другой цели. Исходя из этой цели, должны мы сейчас разрешать каждое стоящее перед нами задание. Время восстания назначит командование Красной Армии…
Ласточкин говорил долго. Необходимо было взвесить и оценить все реальные силы восстания и предусмотреть все возможные препятствия. Члены исполкома долго обсуждали доклад и разошлись поздно.
