Текст книги "Рассвет над морем"
Автор книги: Юрий Смолич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 51 (всего у книги 53 страниц)
За два дня и три ночи мост был наведен.
Но напрасно французы приготовили десятки пушек и сотни пулеметов, чтобы встретить свинцовой завесой новую атаку красных частей.
Атаки не было.
Командование Красной Армии пошло на хитрость. Небольшой ударный отряд, состоящий из двух десятков бойцов, под покровом ночи, прижимаясь к настилу моста и замирая на месте при каждой вспышке орудийного выстрела, переправился на французский берег и обошел станцию с тыла. Пластуны перерезали все телеграфные и телефонные провода – вот потому-то в течение десяти часов и не было связи между Сербкой и Одессой; капитан Бургасон и сейчас говорил по телефону из Буялика – за пять километров от Сербки. После этого восемнадцать смельчаков – потому что двое уже пали в бою – бросились в самый центр размещения вражеских сил, на станцию, где стоял штаб участка фронта. Командующий был убит выстрелом из нагана, половина штабистов полегла от разрывов ручных гранат, остальные подняли руки. Стрельба в самом центре вражеского расположения породила панику на всем участке. Франко-греческие части, бросая оружие, заметались; не видя противника, они не знали, кому сдаваться в плен. Вся артиллерия участка внезапно замолчала.
Вот тогда-то красная конница, а за ней и красные пехотинцы бросились в атаку. Вслед за красноармейцами побежала через мост и вся многотысячная толпа крестьян-строителей с топорами и долбнями.
Конники и пехотинцы смяли первую цепь, пытавшуюся еще оказать сопротивление. И тогда многотысячный франко-греческий заслон с криками: «Же сюи больсевик!», «Вив ля революсьон!»[58]58
Я большевик! Да здравствует революция! (франц.).
[Закрыть] – поднял руки…
Командир роты капитан Бургасон вовремя бежал и имел возможность рапортовать теперь генералу д’Ансельму о полном разгроме многотысячного заслона и о взятии красными станции Сербка.
Генерал упал в кресло, подставленное ему Фредамбером, и простонал в трубку:
– Полковник Жанвье, я разжалую вас в рядовые…
Генерал говорил с капитаном Бургасоном, но ему почудилось, что разговор происходит с полковником Жанвье, на которого он возложил ответственность за операцию под станцией Сербка…
Тонкий голосок, всхлипывая, ответил генералу из телефонной трубки:
– Полковник Жанвье убит, генерал… Докладывает капитан Бургасон… Я остался один…
– А!.. – простонал генерал д’Ансельм. – Капитан Бургасон… я произвожу вас в чин полковника…
Капитан, а теперь уже полковник Бургасон, не ответил генералу ничего…
8
Делегации пришлось долго ожидать в соседней комнате. Прошло не менее часа, пока, наконец, на пороге появился капитан Ланжерон и пригласил делегацию в генеральский кабинет.
К удивлению, в кабинете теперь было не три, а пять человек. Кроме генерала д’Ансельма, полковника Фредамбера и полковника Риггса, сидели еще двое в штатском. Один из них был знаком членам делегации – это был председатель городской думы инженер Брайкевич. Второй – в смокинге и мягкой черной шляпе, которую он нервно мял в руках, – был неизвестен.
Генерал сидел за своим столом в глубокой задумчивости. Он даже не пошевелился, когда вошли Столяров, Понедилок и Галя.
– Садитесь, господа! – предупредительно пригласил Фредамбер.
Галя и Понедилок сели.
Столяров спросил, глядя на неизвестного в смокинге и черной шляпе, которая шевелилась под его нервными пальцами, как будто внутри, в тулье, спрятался котенок и никак не мог выбраться оттуда из-под широких полей.
– Извините, я бы хотел знать – кто будет присутствовать при нашем дальнейшем разговоре?
– Это, – указал Фредамбер на Брайкевича, – мэр города, председатель думы мосье Брайкевич…
– Мы знакомы, – буркнул Брайкевич.
Столяров кивнул. Он действительно знал Брайкевича. Когда-то, по возвращении Александра Столярова с фронта в родной город, сразу же после бегства немецких оккупантов, еще до того, как большевики снова ушли в подполье, Александру Столярову пришлось выступать на одном митинге против кадета Брайкевича.
– А это, – представил Фредамбер, – генерал Шварц, генерал-губернатор Одессы, принявший командование частями добровольческой армии от генерала Гришина-Алмазова.
– Очень приятно! – поднялся со своего кресла генерал и слегка пристукнул каблуками.
Шурка Понедилок фыркнул:
– Где же это видано, чтобы генералы ходили во фраках и черных шляпах?..
Галя строго взглянула на Шурку. Шурка прикусил язык. Но был он все-таки из матросской вольницы, озорной по натуре, и не мог сразу угомониться. Он замурлыкал себе под нос еле слышно:
Надену я черную шляпу,
Поеду я в город Анапу,
И всю-то я жизнь просижу
На соленом, как слезы, пляжу…
Генерал д’Ансельм молчал, и полковник Фредамбер попытался взять на себя инициативу в дальнейшем ведении переговоров.
– Итак, – прохрипел он, силясь изобразить на лице вежливую улыбку, – мы остановились на том, что… м-м-м… на том, что…
Он тянул, не находя слов, и с нескрываемой надеждой посматривал на Столярова, надеясь, что тот сам продолжит беседу.
Но Столяров тоже не торопился. Он глядел на примолкшего, подавленного генерала, на растерявшегося начальника штаба, на совершенно бледного Брайкевича и багрового Риггса и силился понять: что же произошло здесь за минувший час, что передали по телефону генералу, что так пришибло его и всех присутствующих?
Наконец, Риггс не выдержал долгого молчания:
– Мы остановились на том, что вы… предлагаете двое суток, да, двое суток на всю эвакуацию союзных войск.
– И союзных дипломатических и прочих миссий, – сразу же добавил Столяров. – Мы надеемся, мистер Риггс, что и вы воспользуетесь нашим приглашением.
Одно мгновение казалось, что Риггс вскочит и бросится на Столярова. Его лицо покрылось лиловыми пятнами, подбородок задрожал, как в лихорадке, Риггс даже скрипнул зубами. Но под спокойным взглядом Столярова он снова сдержал себя и снова крепко вцепился пальцами в подлокотники кресла.
Полковник Фредамбер сделал попытку разрядить напряженную атмосферу.
– Генерал просит вас обстоятельно изложить все ваши… предложения.
Столяров, не глядя на Фредамбера, не спеша обратился к генералу д’Ансельму:
– Прежде всего – вся полнота власти в городе без каких-либо боевых действий передается нам…
Генерал сразу вышел из состояния прострации. Он задвигался в кресле и поднял глаза на Столярова.
– Мосье! – сказал он. – Вы должны понимать, что власть в городе может принадлежать или мне, как главе военного командования, или… или по гражданской линии – местному муниципалитету…
– Мы и являемся муниципалитетом: Совет рабочих депутатов.
– Однако мне известно, – грустно промолвил генерал, – что до того, как, в связи с положением на фронте, я должен был принять всю полноту власти на себя, городское самоуправление возглавляла дума?
Столяров сказал:
– Пролетариат не доверяет думе и не признает ее власть в городе.
Председатель думы, Брайкевич, заерзал на своем месте, но генерал продолжал миролюбиво:
– Ведь в городе живет не только пролетариат. Есть еще и другие слои населения: служащие, э-э-э… торговцы, э-э-э… буржуа… э-э-э…
Столяров ответил:
– Совет представляет интересы всех трудовых слоев населения. Что касается буржуазии, то она после Октябрьской революции не имеет ни власти в нашей стране… Мы действуем на основании нашей народной, советской конституции. – И, чтобы покончить с этим ненужным, пустым спором, он добавил: – К слову сказать, это станет вам понятно из второго пункта наших требований. Второй пункт: буржуазии предоставляется свобода действий – она может отправиться вслед за вами, но все свое имущество должна оставить здесь. Все ценности, банковские вклады и тому подобное, являются достоянием народа и государства; мы не можем позволить ограбить наш народ еще раз…
– Это что же? Экспроприация! – воскликнул Риггс.
– Это – социалистическая революция, – ответил Столяров. – Третий пункт: все белые, контрреволюционные вооруженные формирования, какого бы они ни были толка и цвета, должны быть немедленно разоружены, а оружие передано нам, то есть законной Советской власти. Что касается контрреволюции, поднявшей оружие против народа, то она… – генерала Шварца передернуло, и он еще больше скомкал свою элегантную черную шляпу, – предстанет перед судом народа.
Генерал д’Ансельм снова заговорил миролюбиво:
– Вы должны понимать, что я солдат – и, как солдат, не могу покинуть на произвол судьбы моих союзников, тем паче отдать вам прямо в руки русских офицеров, которые находятся под покровительством французского флага.
– А мы разве просили вас брать под защиту вашего флага всяких паразитов? – вмешался было Шурка, но Столяров оборвал его и продолжал излагать дальше требования Совета:
– Четвертое: все продовольствие – и то, что вы реквизировали, и то, что вы привезли для снабжения армий с собой, – остается здесь, на берегу, для ликвидации голода, который возник в городе в результате вашей беззаконной интервенции. Весь русский морской тоннаж остается у причалов порта. Все политические заключенные немедленно освобождаются из тюрем. В частности, вы гарантируете жизнь Николаю Ласточкину. Все!
Столяров поднялся, давая этим понять, что разговор собственно окончен. Точка над «i» поставлена.
Риггс, Фредамбер, Брайкевич и Шварц сидели молча. Они были уничтожены.
Генерал д’Ансельм заговорил совсем тихо, с интонациями задушевности:
– Все, что вы сказали сейчас… это позор для меня, старого солдата. Я не могу разоружить и отдать вам в руки моих союзников, раз они защищали здесь интересы Франции…
– Какие это тут интересы Франции? – снова выскочил Шурка Понедилок, но Галя придержала его за руку.
Генерал продолжал:
– Оставить вам флот я также… не могу… Если бы… встал вопрос об… эвакуации отсюда французской армии и… ее союзников, то… то… для перевозки войск мне и так не хватает тоннажа.
– А не нужно было привозить столько всякой контры! – снова начал Шурка Понедилок, но теперь уже Столяров взглянул на него так, что Шурка прикусил язык.
– Что касается продовольствия, то, естественно… морского тоннажа для его эвакуации нет, и вообще…
В это время пронзительно зазвенел телефон. Это был не зуммер полевого телефона, по которому перед этим говорил генерал. Звонил аппарат городской телефонной сети.
Фредамбер снял трубку. Он долго слушал, потом прикрыл трубку ладонью и наклонился к генералу.
Генерал выслушал его шепот и поглядел вопросительно, словно спрашивая совета. Фредамбер пожал плечами и зашептал снова. Генерал кивнул.
– Хорошо, прикажите. – Потом изменил свое решение: – Подождите, я сам.
Отдельные слова, произнесенные Фредамбером шепотом, были слышны, и Галя перевела их товарищам. Речь, видимо, шла о том, что где-то в районе железной дороги в связи с отказом машинистов вести поезд произошла стычка и рабочие оказали вооруженное сопротивление.
Фредамбер подал трубку генералу, и тот распорядился:
– Капитан! Я сейчас дам приказ, и в ваше распоряжение прибудет батальон английских колониальных стрелков… да… Выполняйте!
Он положил трубку.
Столяров сказал:
– Простите, генерал! Дела отрывают вас от нашей беседы. Дела есть и у нас. С вашего позволения я тоже воспользуюсь телефоном…
Не ожидая согласия генерала, которое прозвучало уже вдогонку ему, Столяров подошел к столику с телефонными аппаратами и снял трубку.
– Центральная! Алло?.. Центральная? Барышня, дайте, пожалуйста, Народную аудиторию на Старопортофранковской… Да, угол Старорезничной. Это кто? А!.. Говорит Столяров… Да, я говорю из кабинета генерала. Он любезно разрешил нам поговорить… Об этом потом. А сейчас вот что: отправьте немедленно два батальона из полка имени Старостина, при двадцати пулеметах, в район Товарной станции. Там небольшая стычка. Так вот, если прибудут туда колониальные английские войска – окружить и уничтожить! Ясно! Мы сейчас заканчиваем.
Столяров положил трубку, аккуратно дал отбой, возвратился на свое место и сел.
Генерал д’Ансельм, генерал Шварц, полковник Фредамбер и мосье Брайкевич молчали.
После длительной паузы генерал д’Ансельм грустно сказал:
– Очевидно, и на этот раз мы с вами… м-м-м… не договоримся… по всем пунктам.
Столяров поднялся. Поднялись и Шурка с Галей.
– Конечно! – быстро добавил генерал, тоже поднимаясь. – Я немедленно же искровым телеграфом передам ваши… гм… предложения высшему командованию в Яссах, Константинополе и Париже и… немедленно же, безусловно, уведомлю вас, какое будет решение высшего командования. – Он заставил себя улыбнуться. – Оказывается, между нами и вами есть даже телефонная связь. Я этого, знаете, не представлял себе, гм… гм…
Столяров, Шурка Понедилок и Галя молча поклонились и направились к двери.
Но генерал крикнул еще им вдогонку:
– Вы… гм… захватили мою машину! Конечно, законы военного времени, но… это ведь моя собственная машина и…
Столяров остановился и ответил с порога:
– С вашего разрешения, генерал, машина доставит нас в Совет. После этого ваш шофер немедленно же приведет ее сюда.
Когда делегация вышла, в кабинете д’Ансельма еще добрых две-три минуты царило полное молчание. Генерал печально глядел перед собою в стол, Шварц все еще мял свою шляпу, лицо Фредамбера перекосилось от конвульсий.
Наконец, гнетущее молчание прервал Риггс.
С выражением любезности на лице он обратился к генералу д’Ансельму:
– Могу порекомендовать вам прекрасный способ упаковки ваших статуэток, генерал. Смятая бумага или стружка не убережет скульптурки от деформации: при толчках статуэтки в ящике будут стукаться одна о другую. Ящики надо делать металлические, заливать их жидким желатином и опускать статуэтки в желатиновую массу. Потом желатин легко растворяется в теплой воде – и вы вынимаете статуэтки совершенно неповрежденными. Очень рекомендую вам именно этот способ, генерал.
Генерал д’Ансельм молчал, стиснув зубы, бледный, даже будто прозрачный от злости. Риггс, наоборот, постепенно наливался синей кровью; Даже уши сделались у него фиолетовыми. Он выхватил из кармана пачку сигарет, сунул сигарету в рот – это была последняя в пачке – и с сердцем швырнул на стол пустую обертку. От движения воздуха на столе зашевелились бумаги, и один листок – тот, что лежал перед генералом д’Ансельмом, – мягко спланировал на пол.
Пробурчав извинение, Риггс наклонился и поднял листок. Кладя его на стол, он искоса заглянул в текст.
Это было письмо командующему армией Антанты на Юге генералу Франшэ д’Эсперэ от «головного атамана войск УНР Симона Петлюры». Третьего дня главнокомандующий навещал Одессу в связи с неудачными действиями на фронте, в частности катастрофой под Березовкой. Дознавшись об этом, главный атаман войск УНР воспользовался счастливым случаем, чтобы приветствовать высокую особу на украинской земле. Но генерал Франшэ д’Эсперэ пробыл в Одессе только один день. Красная Армия от Березовки спешила на Сербку – и главнокомандующий тоже поспешил возвратиться в Константинополь. Письмо Симона Петлюры не застало уже главнокомандующего оккупационными армиями и до лучших времен отлеживалось на столе у генерала д’Ансельма – дело было неспешное. Вот это письмо:
«Узнав о вашем приезде в Одессу, я приветствую ваше превосходительство с прибытием на территорию Украины. Пользуюсь случаем напомнить вам, что прошло уже почти полгода с того времени, как наше молодое украинское войско под моим командованием начало борьбу против большевиков – врагов всех стран Европы. В эти дни, когда украинское войско снова сражается против большевиков, я высказываю уверенность, что с помощью французской армии наше войско сможет разбить нашего общего врага…»
Риггс не стал читать дальше.
Он положил бумагу на стол и закурил свою сигаретку. Но вдруг он швырнул сигаретку в пепельницу и, с каждым словом все сильнее наливаясь синей кровью, брызжа слюною, почти заорал:
– Мое правительство – президент Вильсон – был прав с самого начала! Надо шире использовать чужие силы! Вместо того чтобы гнать куда-то в Архангельск, Владивосток, Батум или Одессу американских, английских и французских солдат и превращать их там в большевиков, надо заставить стать под нашу винтовку все малые народы и особенное внимание обратить на местные антибольшевистские элементы и на националистические, сепаратистские группировки. Мы должны всеми способами раздувать контрреволюционные и антироссийские настроения, дать контрреволюции в руки оружие, много оружия – не так, как делаете вы, жалея каждый пулемет! И пусть идут в бой против большевиков со всех уголков Российской империи: из Финляндии, из Эстонии, из Латвии, из Литвы, из Белоруссии, из Польши, с Украины, с Дона, с Кубани, все сто сорок кавказских племен, сто пятьдесят азиатских окраин, черт бы их всех побрал! И поберет, если дело будет поставлено именно так!..
– Верно!.. Верно!.. Верно!.. – за каждым словом, чуть ли не дрожа, поддакивал Риггсу Шварц – немецкий генерал русской службы и американский ориентации.
Однако Фредамбер ехидно заметил:
– Вы неплохо знаете географию Российской империи, сэр!
– Такова наша с вами служба, Фредамбер! – завопил Риггс. – И я говорю это вам уже не в первый раз! Именно незнание этой географии поставило сейчас точку и на вашей карьере! – Брызжа слюною, Риггс орал: – Будет еще второй, а надо – так и третий, четвертый, черт побери, антикоммунистический поход! И осуществлять их будем мы, но чужими руками, руками всяких сепаратистов прежде всего! Соединенные Штаты еще научат вас, как надо бороться против большевизма! Но эта наука будет горька и для вас тоже! Будьте уверены!..
Но генерал д’Ансельм прикрыл ладонями уши, и болезненная гримаса исказила его выхоленное лицо. Генерал не переносил, когда кто-нибудь повышал голос, тем более орал во всю глотку.
– Мистер Риггс! Прошу вас! Мы с вами не на Парижской мирной конференции!..
Делегация возвратилась в здание Народной аудитории и доложила пленуму о результатах переговоров.
Пленум принял решение единогласно.
Председательствующий тут же продиктовал Гале сообщение, чтобы она успела поместить в утренний номер «Известий Совета рабочих депутатов»:
«Совет рабочих депутатов доводит до сведения всего населения города Одессы, что с двенадцати часов пятого апреля вся полнота власти в Одессе и ее пригородах переходит к Совету рабочих депутатов.
Все лица или организации, которые попытаются каким-либо образом оказать сопротивление власти Рабочих депутатов, будут наказаны в соответствии с законами военного времени…»
На пленуме, в углу зала, сидела Катюша Столярова. Она только что прибыла из ставки командования Красной Армии, перейдя фронт на этот раз под Сербкой. На клочке шелка, который Катюша извлекла из своей одежды, было только две цифры: арабское «пять» и римское «четыре». Это означало, что командование определяет срок для всеобщего восстания в городе на пятое четвертого, то есть пятое апреля.
Стрелки часов показывали уже начало первого. Пятое апреля наступило.
Глава девятая
1
Пятого апреля в девять часов утра, то есть в тот час, когда начинаются занятия в городской управе, к особняку думы на Николаевском бульваре подкатили два грузовых автомобиля. В кузове одной машины был отряд бойцов рабочего полка имени Старостина с несколькими пулеметами. Во второй машине – Исполком Совета рабочих депутатов в полном составе. Из членов Исполкома не было только Галины Мирошниченко: к утру она заканчивала выпуск четвертого номера подпольных «Известий Совета рабочих депутатов» и теперь задержалась где-то между Куяльником и Молдаванкой.
Служащие управы в это время сидели уже на своих местах.
Александр Столяров выпрыгнул из кабинки грузовика первым, подождал, пока выберутся из кузова все члены Исполкома, и в сопровождении членов президиума направился к кабинету главы думы. В приемной девушка-секретарь остановила его:
– Как доложить?
Но он отстранил ее и переступил порог без доклада.
Навстречу Столярову из-за стола главы думы поднялся заместитель «мэра»; «мэр» города Брайкевич сегодня на службу не явился: еще ночью вместе со всей родней и кучей чемоданов он погрузился с Платоновского мола на пароход «Кавказ».
Членам Исполкома Совета рабочих депутатов личность заместителя «мэра» города была хорошо известна. Это был Рутенберг – один из наиболее значительных лидеров сионизма в России. Главу одесских сионистов Рутенберга особенно почитали в кругах городской буржуазии, а его выступления за полную поддержку интервентов, за всемерное укрепление «альянса» с кругами западноевропейской буржуазии и, главное, его закадычная дружба с главою американской миссии в Одессе полковником Риггсом – были общеизвестны.
Но Столяров знал Рутенберга еще лучше. Столярову известна была вся его биография: эсер-террорист в прошлом и личный друг Керенского, являясь одним из руководителей военных сил контрреволюционного Временного правительства, он пытался вместе с палачом Кишкиным подавить Октябрьское восстание в Петрограде во время осады Зимнего дворца.
Быстрым взглядом окинул Столяров просторную комнату: в кабинете главы городского самоуправления ему доводилось быть впервые. Помещение было просторное, светлое и обставленное добротно: роскошный персидский ковер покрывал весь пол, дорогая мебель из палисандрового дерева под темным штофом, портреты дюка Ришелье и адмирала де Рибаса на стенах, мраморная статуя богини Фемиды в одном углу и бронзовые куранты под стеклянным колпаком – в другом. Столяров решительно подошел к столу.
Рутенберг оторопело глядел на неизвестных ему людей.
– Освободите место, будьте добры! – сказал Столяров и жестом отстранил заместителя главы думы от стола.
Рутенберг попятился. Столяров сел в кресло.
– Прошу, товарищи! – пригласил он членов президиума Исполкома Совета, указывая на кресла и диваны.
Члены президиума Исполкома Совета сели.
– Итак, – объявил Столяров, – заседание президиума продолжаем. Сегодня на повестке дня первым вопросом стоит утверждение народных комиссаров всех отделов Исполкома Совета. – Он взглянул на Рутенберга, который все еще торчал рядом, растерянно и злобно поглядывая из-под бровей. – Посторонних лиц прошу выйти.
– Простите… – начал было зло Рутенберг. – Я замещаю главу думы, который…
– Власть в городе, – ответил Столяров, – принадлежит Совету рабочих депутатов. Контрреволюционная, кадетско-меньшевистская дума распущена. Можете идти. Народ будет судить вас, наемников иностранного капитала.
Шурка Понедилок вдруг заложил два пальца в рот и пронзительно свистнул. Точно его стегнули кнутом, Рутенберг стремглав выскочил за дверь.
– Товарищ Понедилок! – сурово прикрикнул Столяров. – Призываю вас к порядку!
Шурка Понедилок вскочил со своего палисандрового кресла, обитого фиолетовым штофом с золотыми разводами, и вытянулся:
– Прошу прощения, товарищ председатель Исполкома. Последний раз! На поминки контры… и на прощание с матросской вольницей! А дальше амба! Дисциплина будет во! – Шурка показал большой палец.
Столяров сурово кивнул:
– Садитесь!.. Итак, мы должны немедленно назначить комиссаров: продовольствия, военных дел, внутренних дел, финансов, печати, связи, юстиции, просвещения, охраны здоровья, транспорта, социального обеспечения, а также коменданта порта.
– И избрать председателя Совета комиссаров![59]59
Совет комиссаров существовал в Одессе в первые дни после установления власти Ревкома и передал потом всю полноту власти президиуму Совета депутатов и ее секциям.
[Закрыть] – добавил Никодим Онуфриевич Столяров.
– Я предлагаю выбрать председателем товарища Столярова Александра Никодимовича, – сразу же предложил Петро Васильевич Птаха.
Как раз в это время совсем близко застрекотал пулемет. Первая короткая очередь пронеслась, очевидно, где-то высоко, выше дома, вторая, длинная, прошла ниже; все стекла в окнах кабинета, выходившие на Николаевский бульвар, со зловещим лязгом посыпались на подоконники, и было слышно, как звон битого стекла пробежал вдоль всего фасада.
Два бойца прикрепляли красный флаг к флагштоку на шпиле думы, и это по ним ударила первая очередь. Стрелял деникинский броневик, появившийся из-за угла, от управления Ропита. Броневик остановился около здания Английского клуба и бил теперь по окнам, которые выходили к Оперному театру. Вслед за броневиком катил мотоциклет с коляской.
В ту же минуту затрещали пулеметы бойцов, державших охрану Совета. Броневик немедленно исчез по Ланжероновской. Мотоциклет ткнулся в тротуар, описал петлю и остановился, зацепившись за дерево. Один мотоциклист вывалился на мостовую, другой запрокинулся в коляске: оба офицера были убиты.
– Забаррикадироваться! – приказал Столяров.
Все члены Исполкома вместе с бойцами охранного отряда бросились тащить доски, бревна, камни, прикатили какой-то поломанный фаэтон, опрокинули будку из-под сельтерской воды. Баррикаду сооружали полукругом напротив Николаевского бульвара и перекрестка Пушкинской и Ланжероновской улиц.
В девять, одновременно с прибытием в помещение думы Исполкома Совета, полк имени Старостина, Морской батальон, комсомольская дружина и другие рабочие дружины, созданные в последние дни, разбившись на небольшие отряды, начали занимать важнейшие учреждения города: почту, телеграф, государственный банк, телефонную станцию, водопровод. И везде рабочие отряды сразу же встречали отпор. Сопротивление чинили офицерские роты из дивизии Гришина-Алмазова, офицерские дружины из резерва генерал-губернатора Шварца, отряды контрразведчиков… По гудку завода Гена на Пересыпи и гудку Главных железнодорожных мастерских близ Товарной только что созданные дружины заводских комитетов начали занимать заводы на окраинах. Здесь операция проходила почти без задержки: белая офицерня еще с вечера постаралась улизнуть из заводских районов. Но в центральных районах белогвардейцы держались уверенно и вызывающе. Рабочих-дружинников они встречали огнем, на улицах бесчинствовали, хватая и расстреливая на месте каждого, кто казался им похожим на большевика. Целый батальон белых офицеров с двумя пушками осадил тюрьму и начал артиллерийский обстрел казематов, чтобы вместе с тюрьмой уничтожить и всех политических заключенных. Одновременно десятки небольших банд Мишки Япончика рассыпались по городу и стали громить и грабить магазины и склады.
Надо было обеспечить контроль над всеми узлами коммуникаций, сломить сопротивление белогвардейской обороны, отстоять тюрьму, усмирить грабителей, а также ликвидировать все белые банды, которые рыскали по городу из конца в конец, чинили беспорядок и насилие, пытаясь террором устрашить население и поднять его против большевиков.
В городе, кроме того, находилось еще несколько десятков тысяч французов и греков – при артиллерии, бронечастях, танках и боевой авиации. Двух-трех тысяч бойцов рабочих дружин было недостаточно не только для того, чтобы вступить в бой с вооруженными силами оккупантов, но и чтобы обеспечить охрану новых органов власти.
Двадцать пять дружинников у подъезда Совета – это было все, на что мог рассчитывать Совет, чтобы удержаться в помещении бывшей думы…
Столяров подозвал Шурку Понедилка.
– Шурка! – негромко сказал Столяров, положив молодому матросу руку на плечо. – Курьера к Котовскому в плавни, как ты знаешь, послали еще затемно. Сейчас… – Столяров взглянул на бронзовые часы под стеклянным колпаком в углу, – сейчас его отряд должен был уже быть здесь. Может, Григорию Ивановичу пришлось по дороге вступить в бой?
– А что вы думаете! – согласился Шурка, следя за взглядом Столярова.
Столяров искоса сквозь выбитое окно посматривал на мотоцикл, стоявший на противоположной стороне площади. Убитые офицеры лежали на том же месте.
– Возможно… – взглянул Столяров на Шурку, – и посыльного по дороге могли… убить.
– И даже очень, – подтвердил Шурка.
– Не послать ли нам еще курьера?
– Правильно, товарищ Столяров! – немедленно поддержал Шурка. – Я смотаюсь в один момент. Только, конечно, если на мотоцикле не прострелен бачок.
Не теряя времени на разыскивание дверей, Шурка выпрыгнул прямо в окно и побежал через площадь к мотоциклу Он бежал быстро, вобрав голову в плечи и петляя. В эту минуту вокруг было тихо, но ведь броневик мог притаиться тут же за углом, около театра, да и с Пушкинской улицы могли неожиданно застрочить пулеметы. Все с тревогой наблюдали за Шуркой.
Но Шурка благополучно перебежал площадь и стоял уже около мотоцикла. Он вытащил из колясочки труп на мостовую и сразу захлопотал у мотора: покрутил какие-то вентили, навалился всей тяжестью на кикстартер. Вдруг раздались выхлопы, и мотоцикл задрожал в Шуркиных руках. Держа машину одной рукой за руль, Шурка другой сорвал бескозырку и помахал ею над головой. Потом он с разгону плюхнулся в седло, сделал крутой вираж и промчался через площадь. Минуя баррикады и подъезд, Шурка подкатил прямо под окно, из которого выглядывал Столяров и другие члены Исполкома.
– Полный порядок! – крикнул Шурка. – Новенький, прямо из арсенала. Всю жизнь мечтал о такой машине! Такого и у Уточкина не было: «Индиан»! И бензина полный бачок, хватит на оба конца. Какой будет адрес Григория Ивановича?
– Село Маяки, кузня дядька Гаврила над плавнями.
– Есть село Маяки, кузня дядька Гаврила над плавнями! Наше вам!
Он загрохотал мотором, собираясь двинуться в путь.
– Ты бы отцепил коляску, а то задерживает только, – предложил кто-то «из дружинников.
– Мерси, мосье, вы абсолютно правы.
Шурка соскочил на землю и с помощью бойцов отцепил коляску. Через минуту он снова был в седле.
– Революционный мотокросс Одесса – Бессарабия объявляется открытым! – крикнул Шурка сквозь вой мотора. – Даю старт! Бенц!
Мотоцикл рванул, и Шурка понесся. Ветер развевал георгиевские ленты его бескозырки. Проскочив площадь, Шурка еще раз помахал бескозыркой и в клубах синего бензинового дыма исчез за платанами Пушкинской улицы.
– Счастливый путь! – промолвил Столяров.
– Ни пуха ни пера! – сказал и Никодим Онуфриевич Столяров, заядлый охотник.
– Счастливого плавания!
Шурка был матрос, и самым лучшим пожеланием для него было, конечно, морское напутствие.
На Николаевском бульваре было совершенно тихо. Но это была настороженная тишина – тишина, которая каждую секунду могла взорваться визгом пуль, стрекотанием пулеметов и разрывами артиллерийских снарядов.
Снизу, с территории порта, долетал неумолчный гомон: взвизгивали клаксоны автомашин, тарахтели брички по мостовой, захлебывались сирены катеров, иногда долго и протяжно гудел пароход. Буржуазия со всего города стягивалась к порту, тащила свои пожитки и дралась за места на пароходах; французское командование выделило несколько судов Ропита для желающих бежать куда глаза глядят – в Крым, Румынию, Болгарию, Грецию, Турцию…
С центральных улиц беспрестанно долетали тревожные звуки: винтовочные выстрелы, иногда пулеметная очередь, взрыв гранаты. Это бесчинствовали белогвардейцы, грабил Мишка Япончик, а рабочие и матросские дружины старались навести порядок.
От тюрьмы доносилась канонада.
Столяров возвратился в кабинет, чтобы продолжать заседание президиума. Он вынул из кобуры наган и положил его на стол перед собою.
