355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Жуков » Из боя в бой » Текст книги (страница 4)
Из боя в бой
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 12:08

Текст книги "Из боя в бой"


Автор книги: Юрий Жуков


Жанр:

   

Публицистика


сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 45 страниц)

Мы узнаем, что герой романа – сам романист, который за свой счет организовал слежку детектива за собой: детектив использует магнитофон для записи всего того, что говорит Роанн, и вот герой «Изнанки воды» хочет использовать будущий доклад детектива как материал для своей книги. Что же это, роман о романе наподобие «Золотых плодов» Натали Саррот? [15]15
  Французский критик Франсуа Эрваль в своей статье «Возможно ли написать абстрактный роман?», напечатанной в еженедельнике «Экспресс» 25 апреля 1963 года, так охарактеризовал это произведение Натали Саррот: «Героем романа «Золотые плоды» является не кто иной, как роман, также именуемый «Золотые плоды», и он представляет собой не только центральный сюжет новой книги Натали Саррот, но и ее единственный и исключительный сюжет. В действительности автор уничтожил все то, что обычно рассматривается как сама суть искусства романа, и было бы тщетно искать в «Золотых плодах» героев или действие, которое развертывалось бы по мере того, как вы продвигаетесь в чтении книги. Героем этой книги является именно книга. Беспрестанно сплетаются и сталкиваются диаметрально противоположные оценки романа «Золотые плоды», содержание которого остается читателю неизвестным. Персонажей в книге нет, есть только чьи‑то голоса: одни безудержно расхваливают этот неведомый роман, другие столь же безудержно ругают».
  Любопытно, что именно этот «абстрактный», как его часто называют французские критики, роман Натали Саррот был увенчан
  4 мая 1964 года Международной литературной премией издателей Запада на их ежегодном конгрессе в Зальцбурге как… лучшее произведение мировой (!) литературы вопреки яростным возражениям представителя индийских издателей, который назвал книгу Саррот попросту «неудобочитаемой». В этой связи газета «Монд» подчеркнула 9 мая 1964 года, что издатели, участвующие в этих конгрессах, как правило, поднимают на щит лишь так называемые авангардистские произведения… «Их выбор, – писала «Монд», – исключает традиционный роман в стиле Бальзака или Толстого, хотя каждый год раздаются голоса, требующие отказа от этого пристрастного подхода».
  Роман «Золотые плоды» был опубликован на русском языке, и интересующийся им советский читатель может ознакомиться с первоисточником. У него есть свои защитники и даже почитатели, но я не принадлежу к их числу.


[Закрыть]
Нет, только что мелькнувшая логическая нить исчезает, и образ героя распадается на несколько частей, воображаемое смешивается с реальным, герой меняет свою оболочку, откуда‑то выплывают сцены,

относящиеся к совершенно различным временам, мы погружаемся в чей‑то бред, потом опять видим кусочек реальности, не связанной с предыдущим текстом. Вдруг в повествование врываются куски какого‑то диалога, выписки из полицейского допроса, отрывок из киносценария, потом начинается авторское лирическое отступление.

И все это в какой‑то удушливой атмосфере непонятного страха, отчаяния, безысходной тревоги. Чувствуется постоянная гнетущая напряженность, и в то же время ничего не происходит. Странный, почти неосязаемый герой романа, по меткому определению критика Пьера Демерона, похож на гусеницу, которой никак не удается стать бабочкой. Он одержим своим детством. Время уходит, шелестят страницы – их в романе без малого триста, – и все никак не поймешь, что же происходит и зачем г – н Пуаро – Дельпеш заставляет читателя следить за течением его разорванных и неясных мыслей.

И так до самого конца, который так же темен и непонятен, как и начало: Жан Роанн вместе с сыном (а может быть, это один раздвоенный образ?) катится в пропасть – его автомобиль потерпел катастрофу. Автор загадывает читателю последнюю загадку: то ли отец хотел убить сына, то ли сын хотел убить отца, то ли оба они решили покончить самоубийством, то ли все это лишь изображение бреда Роанна – неизвестно. Странность и загадочность всего происходящего подчеркивается тем, что автор изображает пейзаж Средиземноморья, а потом оказывается, что речь идет о Бретани.

Некоторым критикам все это безумно нравится, причем они не скрывают своего пристрастия к тому, что темно и непонятно. В статье «Вот роман модерн» критик Анри Хелл писал 19 сентября 1963 года в еженедельнике «Экспресс»: «Читатель, как и автор (!), так и не узнает, кем же был Жан Роанн и существовал ли он хотя бы даже фиктивно… Надо сказать, что автор прекрасно путает карты. Он играет с памятью, со временем, с раздвоением личности, проявляя поразительную виртуозность. Всякая техника для него хороша… Читатель испытывает удовольствие, какое дает калейдоскоп. И в действительности «Изнанка воды» – это романический калейдоскоп».

Но что же можно разглядеть в этом странном калейдоскопе? Анри Хелл так просвещает нас: «Образ Жана

Роанна в конечном счете – это воплощение бессилия, бессилия жить и любить. Роанн боится умереть, боится жить, боится двигаться. Да, бессилие любить, стерильность сердца, вкус к одиночеству – таковы некоторые из секретных тем этого романа, который ставит многочисленные вопросы, не разрешая их, как сама жизнь» (?)…

Этот тезис перекликается с теоретической установкой страстной защитницы модернизма Натали Саррот, которая в своей книге «Эра подозрения» провозгласила поход за создание абстрактной литературы. Вот что она писала: «Путем эволюции, аналогичной той, которую прошла живопись, – хотя бесконечно застенчивее и медленнее, со многими остановками и отступлениями, – психологический элемент, как и живописный элемент, незаметно освобождается от объекта, с которым он составлял одно целое. Он стремится удовольствоваться самим собой и обойтись без всякой опоры. Именно на нем концентрируются все усилия ищущего романиста, и именно на нем должно сосредоточиться все внимание читателя… Надо избежать того, чтобы его (читателя) внимание рассеялось и было захвачено героем книги».

Вернемся к участникам гонки за литературными премиями 1963 года – а это была именно гонка, и парижские газеты, как обычно в октябре – ноябре, завели специальную рубрику, под которой ежедневно публиковалась своего рода биржевая котировка романов: такой‑то выходит вперед, такой‑то начинает терять шансы. Все решалось за завтраками членов жюри, которые, обмениваясь мнениями о прочитанных книгах, ставили крест над одними кандидатами и возвышали других.

Так, еженедельник «Нуво Кандид» сообщил 7 ноября: «Самые большие шансы стать шестидесятым по счету лауреатом Гонкуровской премии (эта премия присуждается уже шестьдесят лет) имеет в итоге предпоследнего завтрака членов жюри, собравшихся у Ролана Доржелеса, один из учеников Андре Бретона – романист, поэт, эссеист, сочинитель рассказов и повестей Андре Пиейр де Мандьярг». Почти одновременно еженедельник «Экспресс» под сухим и циничным заголовком «Котировка» опубликовал такую сводку:

«Фаворит: Андре Пиейр де Мандьярг – роман «Мотоцикл»; возможные соперники: Арман Лану – «Когда море отступает»; Жан Дютур– «Ужасы любви»; Анри Поллес – «Любовь моя – нежная смерть»».

Что же представлял собой столь странно названный роман – «Мотоцикл», написанный писателем с такой громкой фамилией – Пиейр де Мандьярг? Его главный герой действительно мотоцикл, подаренный неким любовником своей пылкой любовнице. Мотоцикл везет издалека эту охваченную страстью даму, надевшую на голое тело кожаный комбинезон, везет ее к тому, кто наделил ее неожиданным подарком, но в дороге коварно губит ее: происходит несчастный случай, который, как лихо пишет «Нуво Кандид», «лишает героиню удовольствия, которого она ждала». Вот и все. Кто «он», кто «она», читателю остается неизвестным. Во всех деталях с любовью выписаны автором лишь мотоцикл и его «переживания».

Впрочем, предоставим слово самому автору. Вот полный текст интервью, которое он дал корреспондентке газеты «Фигаро» Клодине Жардэ 27 ноября 1963 года, когда его считали без пяти минут лауреатом Гонкуровской премии:

«Вопрос. Почему вы избрали мотоцикл в качестве главного героя?

Ответ. Я вдохновился сказкой Эдгара По. Когда я был маленьким, меня очаровала написанная им история об изумительной лошади, в которую вселился демон. Я решил написать историю, эквивалентную этой сказке.

Вопрос. Но почему мотоцикл? Вы могли бы избрать гоночный автомобиль!

Ответ. Мотоцикл – это такой же красивый объект, как и прекрасная скульптура. Я люблю современную скульптуру, которая так широко использует металл и которая пробуждает у зрителя эротизм.

Вопрос. Вы находите мотоцикл столь эротичным?

Ответ. Он обладает таким весом, такой мощью, таким крайним бесстыдством, такой способностью к неистовству, что трудно даже подобрать сравнение… Я не осмеливаюсь более подробно рассказывать вам об этом. Кстати, единственным мотоциклом, который соответствует тому, что я имею в виду, является тяжелый «Харлей – Дэвидсон», сконструированный для широких американских просторов, для страны гораздо более обширной, чем наша.

Вопрос. Все же это странный подарок, преподнесенный героем своей девятнадцатилетней любовнице, чтобы она примчалась к нему со скоростью сто семьдесят километров в час?

Ответ. Тот, кто сделал ей этот подарок, сам охвачен страстью и не думает об осторожности. Быть может, вся эта затея продиктована стремлением разделить риск. Этот риск может завести очень далеко.

Вопрос. В данном случае он доводит до смерти?

Ответ. Да. Эротизм и смерть были связаны уже в германской живописи XVI века. Я был потрясен одной картиной, на которой изображена смерть, кусающая голую девушку в шею ниже затылка.

Вопрос. Это достаточно новая тема в современной литературе?..

Ответ. Да, но совершенно банальная для романтиков…

Вопрос. Вы думаете, что мысль о смерти носится в воз

Духе?

Ответ. Смерть всегда витает в воздухе. Она – последняя забава, остающаяся нам, когда мы уже использовали все другие.

Вопрос. Похоже на то, что ваша героиня преднамеренно лишена всякой индивидуальности?..

Ответ. Вы так думаете?.. Я действительно всегда стремился изгнать всякую индивидуальность, описывая внешний мир. Я не очень хорошо знаю, что же думает моя героиня. Впрочем, персонажи романа начинают существовать тогда, когда они нас застают врасплох.

Вопрос. Эротизм – такой, каким вы его живописуете, – поистине прекрасен. Почему же он ведет к катастрофе?

Ответ. Можно нести потери и все же в результате этих потерь подниматься ввысь. Пример тому – детские воздушные шарики, которые взлетают к небу».

Бедный, бедный Эдмон Гонкур! Он наверняка перевернулся бы в своем гробу, если бы узнал, какие романы во Франции в шестидесятых годах XX века претендуют на учрежденную им литературную премию[16]16
  Мне остается добавить, что четыре года спустя, осенью 1967 года, Пиейр де Мандьярг получил‑таки эту премию за свой очередной роман. Об этом я расскажу ниже.


[Закрыть]
.

Но это еще не все. Наряду с «Мотоциклом» Пиейра де Мандьярга настойчиво рекламировался в числе «наиболее достойных» этой премии еще один весьма странный роман – «Протокол», принадлежащий перу двадцатитрехлетнего студента Жан – Мари – Густава ле Клезио.

«Протокол» – это странное произведение, сочиненное в форме записок молодого человека, который, живя в полнейшем одиночестве на чьей‑то заброшенной вилле, постепенно сходит с ума и попадает в сумасшедший дом. Некоторые критики полагают, что и ранее он сидел в сумасшедшем доме, но бежал оттуда; другие считают, что это дезертир, а небезызвестный поборник «ультрановейшей» литературы Морис Надо рассуждает так: «Это может случиться с любым молодым человеком, который был занят учебой, который малость поразмыслил над жизнью и над собственной судьбой и вдруг почувствовал, что в мире ему стало тесно. Молодому человеку подчас становится тяжело под гнетом родителей, семьи, друзей, соучеников, советников, руководителей… И тогда он стремится вырваться на свежий воздух. Не говоря никому ни слова, в один прекрасный день он сбегает из дому».

Герой романа – двадцатидевятилетний Адам, от имени которого ведется повествование, – фиксирует в своей тетради все, что видит и переживает. Его размышления обращены к некой Мишель, которая приносит ему газеты и журналы, дает деньги, проводит с ним долгие часы. Что это, любовь? Не похоже: Адам насилует Мишель; кстати, эта сцена происходит в лесу, под дождем, в грязи. (В конце концов Мишель доносит на Адама в полицию.)

Иногда герой романа бродит по пляжу, и ему вдруг начинает казаться, что он сам – пляж. Он заходит в зоопарк, видит львицу, пантеру, обезьяну и, становясь по очереди то львицей, то пантерой, то обезьяной, глядит на мир их глазами. Он идет по улице, видит собаку и тут же превращается в собаку. У себя на вилле Адам вдруг сталкивается с белой крысой. Ему кажется, что он сам огромная крыса, преследующая маленького плачущего человечка, забившегося в угол и умоляющего пощадить его. И Адам с остервенением убивает биллиардными шарами этого человечка, то бишь белую крысу. Некоторые критики в восторге от страниц, посвященных охоте на крысу, – они считают их вершиной творчества ле Клезио.

Но пусть сам читатель составит себе представление о творческом почерке молодого писателя, которому Морис Надо без колебаний сулит великое будущее, – вчитайтесь хотя бы в этот отрывок из его новеллы «Вниз, к смерти»,

опубликованный 28 ноября 1963 года в еженедельнике «Нуво Кандид»:

«Ха! Мужчины и женщины гниют повсюду! Это не важно. Я убил свою мать. Потом я родился. Люди. Я знаю все. Ты понимаешь, я вижу все. Хватит. Я не существую. Я знаю все, что я знаю, я являюсь всем тем, что я вижу. Мне плохо. Ха! Мне плохо. Движение – повсюду. Всюду, куда я иду. Все разрушается. Без конца. Потом все переделывается. Это одновременно неподвижно и подвижно. Платаны. Четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять. Еще, еще. Это пустота. И если пустота столь заполнена, то куда идти? Мне жжет глаза. Хватит. Остаются лишь слова, я не вижу больше предметов. И даже слова убегают от меня. Слова, слова. Ха! Это ерунда. Но люди гниют все время, и я всего лишь один из них. Черепа, кости, обрывки кожи – там, под землей… Я не хочу. С меня хватит знания и половины вещей. Небо. Это мне делает больно. Оно там. Земля. Земля – это ерунда. Я ее знаю. Все тут ясно. И все‑таки есть штучки, которых я не понимаю. Есть такие штучки. Например, я сам. У меня есть это. Оно заперто в голове. Это опухоль. Этого не хочется. Непонятно. Это язва. Иногда у меня есть голова. Я думаю, что она огромна. Такая большая, что теряется в облаках. Ну что ж. Я падаю. Вот. Все так спокойно. Я не могу больше терпеть. Ты сейчас увидишь…»

И так далее, страница за страницей: это тот же стиль, то же любование сумасшедшинкой, что и в романе «Протокол». Мне остается добавить, что, когда автору не хватало собственного текста, он заполнял страницы своего «Протокола» не имеющими никакого отношения к нему отрывками из чужих книг, обрывками старых газет, химическими и математическими формулами, записями передач радио Монте – Карло, отрывками из чьих‑то анкет. Иногда ле Клезио оставляет в тексте пробелы, некоторые слова он демонстративно не дописывает. Страницы пестрят нарочито сделанными описками, ошибками; автору, по – видимому, кажется, что такими приемами он создает очарование непосредственности – посмотрите же, это так похоже на человеческий документ, на подлинный дневник молодого Адама[17]17
  Ле Клезно быстро стал одним из самых модных французских писателей. В дальнейшем я вернусь к анализу его творчества.


[Закрыть]
!

И вот представьте себе, именно «Протокол» ле Клезио и «Мотоцикл» Пиейра де Мандьярга вплоть до последней минуты рекламировались как наиболее сильные претенденты на Гонкуровскую премию 1963 года! Но в решающую минуту голоса членов жюри разделились: пять членов Академии Гонкур проголосовали за «Протокол» ле Клезио, пять других предпочли ему реалистическое произведение «Когда море отступает», написанное хорошо известным советскому читателю писателем Арманом Лану, автором романа «Майор Ватрен», получившего еще в 1956 году премию Энтералье, – он разошелся во Франции тиражом в двести пятьдесят тысяч, а в СССР, в переводе на русский язык, – тиражом в полмиллиона экземпляров, о чем Лану напомнил 19 ноября 1963 года в беседе с корреспондентом «Юманите». Лану – автор двух десятков книг, которые пользуются успехом у читателей…

Итак, пять против пяти… Исход борьбы решил председатель жюри старый французский писатель, автор известного антивоенного романа «Деревянные кресты» Ролан Доржелес, который предпочел «Протоколу» роман Армана Лану: голос председателя в таких спорных случаях засчитывался за два. Так лауреатом Гонкуровской премии 1963 года стал писатель, уже увенчанный ранее многими другими премиями и пользующийся большой популярностью. Роман «Когда море отступает» завершает трилогию, в значительной мере навеянную воспоминаниями о второй мировой войне, в которой он участвовал.

Новый лауреат Гонкуровской премии не считает нужным следовать моде и во всеуслышание заявляет о своей верности лучшим традициям критического реализма. Его не баловала жизнь, он прошел трудный путь, и его привязанности, чувства, мысли – на стороне народа, борющегося за лучшую, достойную человека жизнь. Читателю будет небезынтересно познакомиться с его некоторыми ответами на вопросы анкеты, проведенной в ноябре 1963 года газетой «Журналь дю диманш» среди писателей, в лице которых видели возможных кандидатов на Гонкуровскую премию.

«Как прошла ваша молодость? Мне было пятнадцать лет, когда мой отец, торговавший галстуками на улице Риволи, умер. Мне пришлось сразу же начать зарабатывать на хлеб насущный. Я раскрашивал коробочки для конфет. служил в банке, был учителем, потом стал журналистом. Потом грянула война, и я оказался младшим лейтенантом, воевал во Фландрии, был в плену у гитлеровцев.

Много ли вы читаете? Я хорошо знаю литературу периода 1850–1925 годов. Но у меня нет времени для чтения книг современных писателей. За исключением книг Бютора, я терпеть не могу «новый роман».

Что представляет для вас Гонкуровская премия? Для меня это возможность приобрести домик в деревне. До сих нор я с трудом сводил концы с концами. Сейчас перед моим окном – гараж.

Стремитесь ли вы к успеху? Успех меня интересует потому, что я хочу донести до возможно большего числа людей философское содержание и мораль моей книги. Л именно мысль о том, что война ужасна…»

Приходится ли после этого удивляться, что парижские эстеты, узнав о неожиданном решении жюри Академии Гонкур, начали морщиться и упрекать членов жюри в старомодности, отсталости, нежелании понять и оценить ультрасовременную литературу? «Академия Гонкур только что дала новое доказательство своего дурного вкуса», – воскликнул 28 ноября 1963 года критик еженедельника «Нуво Кандид» Клебер Хеденс, предавая анафеме роман Армана Лану. Но Ролан Доржелес, на которого буржуазная критика тут же повесила ярлык консерватора и врага молодых талантов, спокойно ответил на ядовитый вопрос корреспондента того же еженедельника «Как вы можете не любить ле Клезио?»:

– Это мальчик, у которого, конечно, есть известный талант, по мие надоели книги, населенные неизвестно кем. В нашей литературе были годы, когда все писали о педерастах, были годы, когда все писали о кровосмешении, а в этом году многие книги вовсе недоступны моему пониманию. Их герои – люди, вовсе лишенные воли, параноики, шизофреники. Невозможно понять, что они делают, почему действуют так, а не иначе, чего хотят. Мне не нравится барахтаться в этих облаках, и я думаю, что рядовым читателям это не нравится еще больше [18]18
  Эго замечание Ролана Доржелеса оказалось пророческим. По данным, опубликованным 26 декабря 1963 года еженедельником «Нуво Кандид», уже к 1 декабря книга Армана Лану «Когда море отступает» разошлась тиражом в двести пятнадцать тысяч экземпляров, тогда как столь усиленно рекламировавшиеся «ультрасовременные» заумные романы его конкурентов пылились на полках книжных магазинов.


[Закрыть]

– Скажите, что же вам нравится? – сердито спросил интервьюер.

И Ролан Доржелес опять спокойно ответил:

– Мне нравится прозрачность, ясность, точность.

Критики еженедельника «Нуво Кандид», чьи вкусы отнюдь не определяются этими критериями, тут же начали раздумывать о том, как же все‑таки спасти авторов, которых они так долго поднимали на щит, изображая их в виде самых вероятных и надежных кандидатов на Гонкуровскую премию. Они настойчиво рекомендовали жюри второй крупнейшей во Франции литературной премии Ренодо увенчать лаврами ле Клезио, а жюри премии Фемина – дать урок господам с площади Гайон (то есть членам Академии Гонкур) коронованием Андре Пиейра де Мандьярга за «Мотоцикл». В том же духе высказывались критики и многих других буржуазных газет.

И что же? После долгих споров в итоге одиннадцатого тура голосования премия Ренодо действительно была присуждена ле Клезио, и сразу же он был вновь превознесен до облаков: у него брали интервью, его большие фотографии появились почти во всех газетах, повсюду расписывалась его коротенькая биография. Двадцатитрехлетнему студенту вскружили голову, заставив его поверить, будто он и в самом деле гений.

А вот Пиейру де Мандьяргу на сей раз не повезло: дамы из жюри Фомина были все же смущены непривычной «эротикой мотоцикла». Книга Пиейра де Мандьярга собрала у них всего четыре голоса из двенадцати, и премия была присуждена романисту Роже Вриньи…

Но мода на безъязыкую литературу, столь усердно насаждаемая в последнее время буржуазной критикой, продолжает распространяться словно поветрие. Мудрено ли, что ее мертвящее дыхание начинает оказывать влияние даже на некоторых талантливых литераторов, честно ищущих обновления изобразительных средств, пытающихся освободиться от рутинных литературных приемов, найти что-то новое, яркое, способное глубоко взволновать и увлечь читателя. Тем большее разочарование испытываешь, когда берешь в руки книгу такого ищущего писателя и вдруг убеждаешься, что и на ее страницы ветром моды занесло песок и пыль с избитых дорог псевдоавангардизма.

Как вы помните, Арман Лану, беспощадно атакуя «новый роман», особо оговорил свое доброе отношение к Мишелю Бютору, который принадлежит к числу таких ищущих писателей с честной, беспокойной душой. Мы помним его яркое, своеобразное произведение «Движение» («Mobile»), роман – репортаж, вышедший в свет в 1962 году. Это было политически острое и глубокое исследование «американского стиля жизни». Бютор не замыкается в «башне из слоновой кости», чтобы выдумывать там свои произведения, как это делает, например, Пиейр де Мандьярг, уединенно живущий в старинном особняке в древнем парижском квартале Марэ, больше похожем на музей, чем на жилище современного писателя, и хвастающийся тем, что он «скрытный человек». Бютор – член руководящего совета Национального комитета французских писателей, активный участник общественной жизни.

Тем большее огорчение почитателям его беспокойного таланта доставила его книга «Воздушные линии» с подзаголовком «Радиофонический текст», вышедшая в издательстве Галлимара. В своем странном и непонятном стремлении во что бы то ни стало отвлечь внимание читателя от героев книги и сосредоточить его на отдельно взятом, абстрактно выраженном «психологическом элементе» и на «мире вещей» Бютор дошел до того, что перестал давать действующим лицам имена. На протяжении ста двадцати страниц он излагает обмен репликами между пассажирами самолетов, летящих в разные концы мира, причем пассажиры обозначены буквами: мужчины – прописными, женщины – строчными. А беседует с i о школе, В с i – о каком‑то Люсьене, С обменивается нежными словами с h. Пока идет обмен репликами только в одном самолете, еще можно уловить логическую нить повествования, представляя себе, что происходит в этом самолете, летящем из Парижа в далекий Нумеа. Но когда автор вводит в поле вашего зрения уже не один, а многие самолеты, то собеседников становится великое множество и знаков для их обозначения уже не хватает – теперь под одной буквой оказывается уже несколько действующих лиц.

Все путается. Одна j слышит, как некий D ей говорит:

«Твои гибкие губы, твои нежные губы, твои горячие губы… Зелень твоих глаз, живость твоих глаз, зеленые розы твоих глаз». За другой j ухаживает А, который шепчет ей: «Ты спишь в лесу, я унесу тебя в лес… где змеиные глаза, змеиное шипение, рычание вулканов, стук птичьих клювов…»

Повторяю, Мишель Бютор отнюдь не фокусник от литературы, изобретающий трюки ради дешевой популярности. Он честный писатель, искренне ищущий новые пути в искусстве. Но тут он явно запутался в тенетах формализма – и вот результат…

А тем временем мода на замену имен героев ничего не говорящими буквами алфавита или условными знаками была подхвачена другими, из литературы перебросилась в кино и театр. Этот метод используют Робб – Грийе, Саррот и другие.

Так обстоят дела в Париже. Уф!.. Переменим для разнообразия пластинку. Вот только что в издательстве Галлимара вышел перевод романа американца Джека Керуака, который в последние годы приобрел шумную известность как глава движения битников [19]19
  Критик Ги Дюмар в еженедельнике «Нувель обсерватер» 3 октября 1963 года дал такое небезынтересное определение: «Битник – это интеллигент, художник, который вдруг решает жить как нищий бродяга. Я подчеркиваю: решает. Тут нет ничего общего с нищетой Верлена, Ван – Гога или Модильяни. Битник может, когда захочет, получить стипендию фонда Форда, чтобы заниматься «поп – артом» (тем самым «жареным искусством», «лопающимся искусством» или «хлоп – искусством», о котором я упоминал выше. —Ю. Ж.), или электронной музыкой, или отправиться в Европу писать диссертацию об Ионеско».


[Закрыть]
. Это уже пятый роман сорокалетнего «папы» нового литературного течения, наиболее видными представителями которого наравне с Керуаком являются Лоуренс Ферлингетти, Ален Гинсберг, Грегори Корсо, Гарри Снайдер, Бэрроуз. Роман называется «Поднебесные бродяги» [20]20
  Джек Керуак умер в 1969 году в возрасте сорока семи лет.


[Закрыть]
.

Я далек от того, чтобы ставить крест на битниках, словно на пропащих, деморализованных людях, как это делают некоторые. При всем своем нигилизме и цинизме эти люди, бросившие вызов бездушному, механизированному, жестокому обществу, пытаются как‑то бороться с ним, хотя и неумело, подчас наивно, используя анархистские, бунтарские формы протеста. Но что дает их бунт?

Течепие битников зародилось в Калифорнии; осенью 1959 года я видел там этих молодых бородатых людей и пепричесанных девушек, нарочито небрежно одетых и всем своим поведением демонстрировавших отречение от цивилизации, чтобы шокировать так называемую приличную публику. Но то была думающая молодежь, интересующаяся философией и искусством, любящая природу. Она яростно выступала против атомной бомбы, заявляя о своей приверженности к миру, но плохо представляла себе, что же ей делать. Доминирующим началом у нее были тоска, гнев, бунт. Она хотела все сломать, но не знала, что же следует построить вместо сломанного.

Центром ее сборищ была книжная лавка Лоуренса Ферлингетти в Сан – Франциско, который с тех пор стал популярным поэтом и драматургом; правда, эта популярность до сих пор носит скандальный привкус. В одной из последних пьес он изобразил женщину, которая рожает электрические лампочки, а увлечена она хамом, главное удовольствие которого – бить эти лампочки. В клубе, созданном при активном участии Ферлингетти в Сан – Франциско, организуются зрелища, которые, по его мнению, представляют собой большой экспериментальный интерес. В сентябре 1963 года он так рассказал об этих спектаклях корреспонденту парижской газеты «Экспресс» Марку Сапорте:

«Клуб находится в заброшенном доме, вмещающем не более пятидесяти человек, что уже дает представление о характере мероприятия. Что касается спектаклей, то скажу, например, что одна из недавних постановок проходила последовательно в разных комнатах, и зрители должны были ходить за актерами из комнаты в комнату. В другой раз, чтобы создать подходящую среду, каждый зритель должен был завернуться в простыню наподобие савана, сделав в ней дыру, чтобы просунуть голову».

Большинство писателей – битников уже разъехалось из Сан – Франциско. Гинсберг – в Индии [21]21
  Впоследствии Гинсберг вернулся в США и стал однпм из идеологов хиппи – молодежи, изверившейся в духовных ценностях буржуазного мира и отрекшейся от цивилизации вообще.


[Закрыть]
, Снайдер – в Япо нии, оба они погрузились в исследование буддийской философии. Бэрроуз – в Лондоне, Керуак – в Нью – Йорке…

И вот перед нами последний труд Керуака, которого Ферлингетти почтительно именует поэтом в прозе и художником Америки. Когда‑то он начинал, как и остальные, с крика протеста, с вопля (нашумевшая в пятидесятых годах поэма Гинсберга так и называлась– «Вопль»), с бунта. Это был бунт против всего, что угодно, в том числе и против элементарных канонов стиля, грамматики и синтаксиса. Керуак садился за пишущую машинку, вставлял в нее рулон бумаги и, не задумываясь, писал на этой бесконечной ленте все, что ему приходило в голову. Его произведения измерялись в метрах и представляли собой, по оценке американского литературоведа Льюиса Антермейера, «бесформенную смесь того, о чем думает и что чувствует автор». Теперь перед нами роман Керуака. Каков же он?

Керуак выступает – конечно, на свой манер – в роли преемника и продолжателя литературной школы так называемого потерянного поколения тридцатых годов, отдавшего обильную дань теме бродяжничества, показу жизни и переживаний людей, оказавшихся за бортом жестокого американского общества. И вот его «Поднебесные бродяги». Но вы ошиблись бы, если бы подумали, что они сродни героям прежнего «потерянного поколения» тридцатых годов – темным, безграмотным людям. Нет, это не жалкие отщепенцы – это интеллигенты, обладающие высокой культурой, но добровольно отрекающиеся от цивилизации. Бродяги Керуака могли бы без труда взять на себя руководство кафедрами университетов. Вот послушайте, как он характеризует своего героя Джэфи Райдера (по словам Ферлингетти, под этим именем выведен битник Гарри Снайдер):

«Он был готов специализироваться в антропологии и в индийской мифологии. В конце концов он изучил китайский и японский языки, стал эрудированным ориенталистом и открыл существование величайших небесных бродяг– Безумцев Зен – в Китае и в Японии». В другом месте сказано, что один из героев «скорее своего рода любитель искусства, нежели бродячий цыган».

Таким образом, перед нами интеллигентные люди, ставшие бродягами не от нужды, а, так сказать, по убеждению. И если писатели предыдущего «потерянного поколения» разоблачали, бичевали общество, жертвами которого стали несчастные, бездомные люди, то Керуак едва – едва протестует. Бунт его героев носит скрытый характер: самим своим нелепым образом жизни эти бездомные философы выражают неодобрение современному американскому обществу, как бы отрекаясь от ненавистной им «машинной цивилизации».

«Поднебесные бродяги» – это, как выразился критик еженедельника «Экспресс» Ив Берже, «подлинный гимн в честь воздержания, опрощения, обнищания, искушения (читателя) отшельничеством и аскетизмом, пренебрежения цивилизацией, техникой, привязанности к природе, которая проявляется в любви к диким пейзажам».

Три четверти романа посвящено описанию подъемов «поднебесных бродяг» в горы и их отшельнической жизни там, на свежем воздухе, в одиночестве, среди горных вер шпн. Герои романа испытывают глубочайшую любовь к звездам, к цветам, к ветру, к снегу, любуются солнечными закатами, проникаются добрыми чувствами к животным. «Тоска по доисторической жизни» – так Ив Берже квалифицирует пробуждение этих чувств в черствых сердцах циничных, насквозь пропптанпых алкоголем героев Керуака, бежавших из ада современной Америки в заоблачные горные высоты.

Но за подъемом к небесам неизбежно следуют спуски на грешную землю, и там возобновляются сцены диких оргий и повального пьянства, на описании которых битники давно набили руки: как известно, против Гинсберга был учинен даже судебный процесс по обвинению в распространении порнографии, которой была густо приперчена его нашумевшая поэма «Вопль».

Философия сих взлетов и падений такова: человек не в состоянии стать непорочным Буддой, хотя и стремится к этому; он не может быть чистым всю жизнь – рано или поздно начинается падение, и все возвращается к тому, с чего началось. Таков итог, к которому приходит ныне повзрослевший битник Керуак. И не случайно парижские критики отмечают начавшееся сближение американских битников с представителями французской школы «нового романа»: и те и другие предают человека анафеме, подчеркивая, что в конечном счете «мир вещей» интереснее и выше людского мира, погрязшего в дурных страстях и пороках.

Неодухотворенному «миру вещей», который разглядывают в микроскоп представители школы «нового романа», повернувшиеся спиной к человеку, соответствует воспетый Керуаком безлюдный и прекрасный мир горных высот, космических далей, молний, ветра и клубящихся облаков. А человек… Что в нем интересного, в человеке? Подохнет от пьянства – туда ему и дорога!

Что это, протест против распада, загнивания современного буржуазного общества? Согласен, протест. Но дальше‑то, дальше что? К чему вы зовете, куда ведете своих читателей, г – н Керуак? Я уверен, что он, услышав такой вопрос, недоуменно пожал бы плечами: «Это не мое дело. Я пишу только то, что наблюдаю, а там хоть трава не расти…»

Так же как и большинство тех современных французских писателей, чьи новомодные произведения расхваливаются на все лады буржуазной прессой, «папа» битников Керуак явно отмахивается от концепции служения обществу, народу и нисколечко не задумывается над тем, чему же научит читателя его роман. А жаль! До чего же мудро предупреждал писателей В. Белинский: «Отнимать у искусства право служить общественным интересам – значит не возвышать, а унижать его, потому что это значит – лишать его самой живой силы, т. е. мысли, делать его предметом какого‑то сибаритского наслаждения, игрушкою праздных ленивцев» [22]22
  В. Г. Белинский. Поли. собр. соч., т. X. М., 1956, стр. 311.


[Закрыть]
.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю