355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Жуков » Из боя в бой » Текст книги (страница 17)
Из боя в бой
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 12:08

Текст книги "Из боя в бой"


Автор книги: Юрий Жуков


Жанр:

   

Публицистика


сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 45 страниц)

История, о которой повествует Миллер, на первый взгляд чрезвычайно проста: два брата – сержант полиции Виктор (он не смог получить образования, так как помогал отцу, разорившемуся в годы кризиса) и преуспевающий врач и ловкий делец от медицины Уолтер – встречаются в мансарде идущего на слом дома, чтобы договориться о продаже наваленной там старой мебели, – в этой мансарде прошло их детство. Престарелый оценщик Грегори Соломон торгуется с братьями. Но у этой истории есть глубокий социологический и даже философский подтекст, о котором очень хорошо сказал в своем предисловии к переводу пьесы Константин Симонов:

«Разговоры вертятся вокруг продажи и оценки этой мебели, но в драме речь, разумеется, идет не об этом. Речь идет об оценке той жизни, которую прожили оба брата в условиях современного американского общества,

0 подлинных и мнимых нравственных ценностях и о том, как дорого обходится человеку стремление оставаться самим собой. Эта драма, на мой взгляд, содержит глубокий критический анализ многих устоев того общества, на материале жизни которого она написана. А вместе с тем она полна веры в нравственные силы и нравственные возможности человеческой личности, не желающей капитулировать перед жизнью, как бы пи была она тяжка и сложна» [57]57
  «Иностранная литература» 1968 г., № 6.


[Закрыть]
.

Я видел эту пьесу па Бродвее в Театре Сорок шестой улицы, она была отлично поставлена режиссером Улу

Гросбардом на средства продюсеров Роберта Уайтхеда и Роберта Даулинга, которые обычно оказывают под держку наиболее важным спектаклям, становящимся событием сезона. Сейчас, когда пишутся эти строки, труппа Гросбарда показывает «Цену» в Лондоне. Новая пьеса Миллера и постановка ее в Театре Сорок шестой улицы привлекли к себе внимание во всем мире, и в парижской газете «Фигаро», например, я прочел 13 фев раля 1969 года такие строки ее нью – йоркского корреспондента Лео Соважа:

«Это самое сильное, самое человечное, самое привлекательное произведение искусства, какое появлялось на сцене Бродвея в течение многих театральных сезонов».

Поскольку текст «Цены», полностью опубликованный в «Иностранной литературе» в русском переводе, находится в распоряжении читателей, я избавлен от необходимости излагать содержание этой пьесы. Подчеркну лишь, что ее представление в театре по сути дела вылилось в беспощадный суд пад американским обществом, американской семьей – над всем духовным укладом Америки. Один за другим рушатся мифы о его благообразии.

Наивный Виктор, боготворивший своего отца, который обанкротился и очутился, что называется, на мели, бросил учебу и поступил на службу рядовым полицейским, чтобы как‑то поддержать его материально, хотя ему оставалось совсем немного до окончания университета. Он так и остался неучем, и жизнь его была сломана.

Отец благосклонно принял эту жертву. Но вот сейчас выясняется, что он припрятал‑таки часть своего капитала – целых четыре тысячи долларов, пустив их в оборот при помощи второго сына, Уолтера. Если бы он дал из этих средств пятьсот долларов Виктору, тот закончил бы высшее образование. Но что значат отцовские чувства рядом с жаждой наживы?

Уолтер, повторяю, был в курсе всего этого. Именно поэтому он отказался помогать отцу – посылал ему всего пять долларов в месяц. Но Виктору ничего не сказал – пусть живет своим умом как знает. И вот только сейчас, когда жизнь обоих уже идет к закату и ничего исправить уже нельзя, Уолтер пренебрежительно открывает истину брату:

– Он тебя эксплуатировал… Теперь ты видишь, какая это была нелепость – вся твоя преувеличенная возня с ним? Не говоря о том, чего тебе это стоило!

Уолтер, с точки зрения среднего американца, неплохо выпутался из этой невеселой истории. Отказавшись помогать отцу, он сумел сделать карьеру и преуспеть в бизнесе: заработал немалые деньги иа своей клинике и домах для престарелых. («На стариках зарабатывают большие деньги, – поучает он брата. – Это не трудно понять: дети не знают что делать, дети в отчаянии – куда им сбыть престарелых родителей?») Но какова опять-таки цена всему этому успеху?

– Когда‑нибудь, – с горечью говорит Уолтер, – все равно наступает момент, когда ты понимаешь: нет, не ты сделал все, что хотел в жизни, а жизнь сделала с тобой все, что хотела, превратив тебя, человека, в еще одно приспособление для извлечения денег из других людей. И постепенно все глупеешь… Мне казалось, что главное – забраться на самую верхушку, а кончилось тем, что я завяз в болоте успеха и чековых книжек…

Зрителю начинает казаться, что прозревший Уолтер умнее, дальновиднее и даже честнее своего неуклюжего, наивного брата, который зря ухлопал двадцать восемь лет жизни на рутинную и бесперспективную карьеру полицейского сержанта, утешая себя тем, что это цена выполнения сыновнего долга перед отцом, который оказался таким эгоистом и хитрецом.

Но Артур Миллер идет еще дальше в разоблачении лицемерия и двуличия американского уклада жизни. Он показывает, что и в этот час решающего объяснения о цене прожитой жизни оба брата хитрят, пытаясь показать друг другу себя лучше, чем они есть. И их как‑то можно понять: им невыносимо тяжело признать, что жизнь пролетела зря.

Уолтер, оправдываясь, обвиняет систему, общество, весь окружающий мир:

– Разве, когда нас воспитывали, нас учили верить в людей? Чушь! Нас учили добиваться успеха – вот как Нас воспитывали… Здесь не было любви, не было верности. Здесь вообще ничего не было, кроме взаимного денежного соглашения… Я всегда хотел только одного: заниматься наукой, а превратился в высококвалифицированную болеизлечивающую деньгоделательную машину.

А ты, который всегда боялся вида крови, чем ты занимаешься? Ты полицейский – это самая собачья профессия, которую можно себе представить. Мы выдумываем себя, Вик, выдумываем, чтобы откреститься от той правды, которую мы знаем. Ты выдумал себе жизнь – самопожертвование, жизнь – долг, но нельзя защищать то, чего никогда не было.

Но все эти высокие слова не мешают Уолтеру тут же попытаться обделать некрасивое в сущности дельце, которое принесло бы солидный куш обоим братьям. Оценщик предлагает за всю мебель каких‑то тысячу сто долларов. Ну а ежели предпринять такой ход: оценщик за взятку назовет фантастическую цепу за эту рухлядь – двадцать пять тысяч долларов и Уолтер подарит ее благотворительной организации «Армия спасения». Пожертвования не облагаются налогом, а налог велик: он составляет половину дохода Уолтера. Включив в годовой баланс необлагаемое пожертвование в размере двадцати пяти тысяч долларов, оп сэкономит на уплате налогов двенадцать тысяч, и братья поделят эти деньги пополам. Если Виктор хочет, пусть он возьмет себе даже все двенадцать тысяч. Здорово придумано? Чисто по-американски!

Но все кончается ссорой братьев. Виктор упрекает Уолтера в том, что тот хочет от него признания, будто он «в самом деле образцовый парень». «Так вот, ты от меня этого пе дождешься». Уолтер злобно отвечает, обращаясь к публике: «На этот раз он решил пожертвовать своим будущим, чтобы отомстить мпе ценою собственного банкротства, но доказать, какая я вероломная сволочь. Повеситься на моей передней двери – укором моей совести!» Он уходит.

Все кончено. Разрыв. Фальшивая сделка не состоялась. Виктор получает за всю мебель тысячу сто пятьдесят долларов – оценщик добавил ему на бедность еще полсотни. Пьесу завершает зловещая сцена: среди ветхой рухляди престарелый оценщик слушает «смеющуюся пластинку» тридцатых годов, поставленную па старомодном патефоне: слышен механический жестяной смех актеров – этот смех неудержимо заразителен, и дряхлый старик сначала усмехается против своей воли, потом смеется, потом хохочет во все горло, па глазах у него слезы.

Артур Миллер, с которым мы встретились в городке Рай, близ Нью – Йорка, сказал мне, что оп придает особое значение этой своей пьесе. Он вложил в нее много творческого труда и, надо отдать ему должное, гражданского мужества. Перед отъездом труппы Гросбарда в Лондон он снова посетил Театр Сорок шестой улицы, придирчиво разобрал игру актеров и дал им свои наставления.

Появление на сценах Бродвея таких сильных социальных пьес, как «Цена», – это знаменательное явление, подтверждающее, что в интеллектуальном мире Америки происходят сдвиги, которые трудно переоценить.

Черный человен и белый человен

Нет, пожалуй, сейчас в Америке более острой внутриполитической проблемы, чем расовое неравенство черных и белых граждан этой страны. И хотя за последние годы было принято немало законов, формально провозглашающих отмену расовой дискриминации, существенных изменений своего положения негры не чувствуют, и борьба их против угнетения, естественно, усиливается.

В гетто чернокожих граждан в Вашингтоне и Лос-Анджелесе я видел целые кварталы сожженных и разрушенных домов – живое напоминание о столкновениях с полицией и войсками, подавлявшими бунтарей. В том же Лос – Анджелесе, в Сан – Франциско, в Стэнфорде, в Нью – Йорке на моих глазах проходили выступления студентов, борющихся против дискриминации негров в университетах, за изучение истории негритянской культуры и т. д. Порой эти выступления также приобретают столь острый характер, что руководство университетов вызывает полицию и солдат для их подавления.

Печать, радио, телевидение уделяют этой внутриполитической проблеме огромное внимание. Но проходило и дня, чтобы я не видел на экране большого цветного телевизора, установленного в моем номере пыо – йоркской гостиницы «Пьер», душераздирающих сцен полицейских расправ с черными американцами. По своему драматизму эти кадры уступали лишь передаваемой из Сайгона с помощью спутника связи кинохронике о расправах с вьетнамцами.

Не удивительно, что негритянская проблема все чаще поднимается и в американском искусстве, прежде всего в кино и театре. И бесспорной победой прогрессивных сил Америки является тот факт, что спектакли, разоблачающие расовые преследования и зовущие к уничтожению дискриминации негритянского населения, идут сейчас на многих сценах Нью – Йорка, в том числе и на Бродвее.

В театре «Элвин», находящемся в самом центре Бродвея, я видел поистиие волнующую пьесу с издевательским названием «Великая Белая Надежда»; это был убийственный для расистов спектакль, разивших! наповал защитников сегрегации (расового разделения). Он шел на сцене театра «Элвин» уже много месяцев, но актеры продолжали играть с огромным подъемом, вкладывая всю душу в свое творчество. Особенно великолепен был Джеймс Эрл Джонс – могучий черный бритоголовый гигант, игравший роль негра, который первым в мире стал чемпионом по боксу в тяжелом весе и подвергся злобным и подлым преследованиям расистов.

Автор пьесы Говард Саклер отобразил подлинную историю знаменитого Джека Джонсона, который прославился на весь мир перед первой мировой войной, одержав победу над белым чемпионом, и потом горько поплатился за эту победу – его буквально затравили. Главный герой пьесы Джек Джефферсон – это и есть Джек Джонсон.

Джеймс Эрл Джонс – выдающийся актер. За последние десять лет он выступал в четырех пьесах на Бродвее; помнится, я видел его в спектакле «Восход солнца в Кэмпобелло», посвященном молодости Франклина Делано Рузвельта. Но попасть в театр Бродвея артисту не так уж легко, даже будучи талантливым человеком, и чаще всего Джонс выступал за пределами этого Большого Белого Пути – где‑нибудь в Гринвич – вилледж. Там он сыграл восемнадцать ролей. Одиннадцать раз Джонс выступал в спектаклях, показывавшихся в рамках шекспировских фестивалей в Нью – Йорке, в том числе и в роли Отелло. Наконец, он снимался в двух широко известных фильмах – «Комедианты» и «Доктор Стрэндж-лав, или Как полюбить атомную бомбу».

Но пьеса «Великая Белая Надежда», по – видимому, особенно пришлась по душе этому большому артисту; в ней он как бы играл самого себя – настолько точным и безукоризненным было его исполнение. Глядя на сцену, зрители забывали, что они находятся в театре, ибо перед ними открывались сцены из повседневной жизни Америки, хотя, формально говоря, речь шла о событиях шестидесятилетней давности.

Режиссер Эдвин Ширин, бывший офицер морского флота, пришедший в театр в 1958 году, в свою очередь вложил в спектакль весь пыл своей души и сумел внести в большую труппу, занятую в этом спектакле (в пьесе – десятки ролей!), подлинное творческое напряжение. Журнал «Ньюсунк» 14 октября 1968 года ворчливо написал, что спектакль «Великая Белая Надежда» поставлен «в стиле плакатного (?) реализма тридцатых годов». Но, видимо, этот реализм, столь немодный сейчас в американском искусстве, и привлек к нему повышенный интерес публики.

Пьеса очень большая; в ней три акта, девятнадцать эпизодов и три интермедии. Но автор, режиссер и исполнители сумели придать спектаклю такое высокое напряжение и такой четкий ритм, что зрители забывают о том, что представление затягивается необычно долго. Спектакль идет, словно кинофильм, – один эпизод сменяет другой с молниеносной быстротой.

История начинается буднично: в штате Огайо на своей ферме готовится к матчу за сохранение своего звания чемпиона мира огромный мускулистый белый боксер, которого зовут Белая Надежда. Говорят, что ему бросил вызов какой‑то негр. У Белой Надежды и его почитателей нет сомнения в успехе – чемпион раздает журналистам хвастливые интервью.

Следующий эпизод – Сан – Франциско, небольшой гимнастический зал. Здесь тренируется негритянский боксер – человек могучего телосложения. Он яростно бьет по кожаной груше, словно перед ним его смертельный враг. Это и есть Джек Джефферсон, роль которого исполняет Джеймс Эрл Джонс. На него глядит влюбленными глазами его невеста – белая женщина Элеонора Бахман. Здесь же черный тренер и антрепренер, который и хочет успеха Джека, и боится его: мстительный гнев расистов задел бы и антрепренера.

Врываются развязные репортеры:

– Вы первый черный боксер в мире. Вам предстоит драться с самим Белой Надеждой. Считаете ли вы себя Черной Надеждой?

– Я черный и я надеюсь, – с достоинством отвечает этот гигант; он стирает полотенцем со своей могучей груди пот и снова бросается в атаку на кожаную грушу.

И вот уже перед нами штат Невада, город Рено, городской цирк. Начинается решающая схватка. Бой боксеров как бы идет за кулисами. Но как великолепно показан ход и исход боя реакцией толпы болельщиков, занимающих сцену! Белые расисты вначале наглы, самоуверенны. Негры смиренно молятся за победу Джека. Звучит американский гимн. Начали!.. И сразу же нарастающий вихрь – то злобные, то яростные неистовые крики, свист, вой, точь – в-точь, как это происходит и сейчас на любом спортивном матче в США. Чувствуется по всему, что негр сильнее белого. Рев расистов нарастает. Кажется, уже достигнут апогей. Но ярости нет предела. Обструкция снова усиливается. Зал буквально оглушен и истерзан – подумать только, черномазый побил Белую Надежду…

И тут – интермедия; вышедший на авансцену злобный дремучий расист капитан Дан, обращаясь к зрителям, взволнованно объявляет:

– Это самая большая катастрофа после землетрясения в Сап – Франциско. Мы будем искать новую Белую Надежду, чтобы побить этого черного негодяя!..

Так завязывается конфликт пьесы. Я не буду здесь излагать ее сюжет – это долгая и сложная история. Воспроизведу лишь основпую линию пьесы. Расисты всячески преследуют и травят нового чемпиона мира. Они тем более злы па него, что он решается жить с белой женщиной, что в их глазах – неслыханное преступление. В ход идут шаптаж, угрозы, подкуп – все самые низкие средства. Полиция хватает Джека, когда он со своей белой женой нриезжает в штат Висконсин. Основание? Он, видите ли, незаконно пересек границу штата и ночевал там с белой женщиной. Ему грозят штрафом в двадцать тысяч долларов и тремя месяцами тюрьмы.

Освобожденный под залог, черный чемниоп мира бежит за границу. Но и там его настигают мстительные расисты. В канцелярии министерства внутренних дел Англии происходит очная ставка Джека с его соотечественниками, которые не поленились пересечь океан, чтобы потребовать у британского правительства выдать им этого «преступника» на расправу. «Он социалист, – заявляют они, – вы должны его отправить в США!» Английские власти смущены: что скажет общественность, если это произойдет? Они отказываются выдать Джека, но Англию ему придется покинуть.

Тяжкие странствия преследуемого чемпиона продолжаются. Интерес к нему в Европе слабеет, получить возможность для выступлений становится все труднее. Дух Джека надломлен. Он начинает пить. Единственный раз Джек собрался с силами и во всем блеске показал себя: это произошло тогда, когда расисты разыскали где‑то вторую Белую Надежду – долговязого верзилу, который отправился в Париж, чтобы отвоевать звание чемпиона мира у своего черного соперника. Джек, хотя и с трудом, сокрушает его.

Расисты, узнав эту тяжкую для них новость, буквально взбешены: теперь миллионы негров воспрянут духом! Они ищут третью Белую Надежду, а Джек тем временем продолжает свои скитания на чужбине. Перед зрителем проходит предвоенный Берлин; наглые офицеры кайзера издеваются над негром, приехавшим из Африки учиться. Джек вступается за чернокожего и нокаутирует немецких расистов. Теперь приходится бежать и из Берлина. Дальше – Будапешт, Белград. Гремит канонада – рейхсвер завоевывает Сербию. Джек и его подруга на пустынном вокзале. И в это время приходит трагическая телеграмма: весть о смерти матери Джека, оставшейся в Чикаго.

А расисты продолжают охотиться за черным чемпионом. Они настигают его в Мексике, где он возобновляет тренировки. Его хотят убить. Но остается еще один шанс выжить: если Джек согласится проиграть матч на первенство мира третьей Белой Надежде, его оставят в покое.

Дух чемпиона окончательно сломлен: его жена, не выдержав лишений и бед, которые на них обрушиваются одна за другой, после бурной ссоры с Джеком кончает самоубийством. Ее труп вносят в сарай, где тренировался Джек, в тот самый момент, когда схватившие его расисты ведут циничный торг: лиоо он поддастся третьей Белой Надежде и сохранит себе жизнь, либо его тотчас же прирежут.

– Что ты сделала! – в отчаянии кричит Джек, забыв обо всем на свете и бросаясь к мокрому мертвому телу Элеоноры, которое только что вытащили из реки. Теперь ему все безразлично. Джек соглашается на унизительную сделку, которая сохранит ему жизнь, но он заставит белого соперника дорого заплатить за звание чемпиона мира, которое тот получит.

Последний бой… Свирепый бой… Расисты с волнением следят за его ходом. Временами им кажется, что Джек нарушил свое обещание сдаться – он вот – вот добьет третью Белую Надежду. Но черный богатырь верен своему слову – в последний момент он уступает избитому в кровь сопернику, и того, жалкого, изувеченного, еле живого, несут на руках как победителя. Надежда белых восторжествовала. Но какой ценой!..

Все это произошло полвека назад. Но спектакль воспринимается отнюдь не как дань далекой истории. Нет, он злободневен и актуален. Конечно, сейчас расизм в Америке не столь откровенен и примитивен, как в те времена, когда победа черного боксера над белым на ринге рассматривалась как потрясение основ общества и за эту победу негра – чемпиона могли убить. Дискриминация приобрела более хитрые и порой, я бы сказал, утонченные формы. Но от этого расовый гнет не стал слабее, чем в былые времена.

Я внимательно наблюдал за реакцией зрителя. В зале было много негров. Они глядели на происходящее на сцене с глубоким напряжением, как будто все то, что они видели, самым непосредственным образом затрагивает их лично. Я бы не удивился, если бы кто‑нибудь, забыв, что он в театре, а не на улице Гарлема, бросился на сцену, чтобы помочь Джеку.

Было немало и белых зрителей. Эти реагировали по-разному: одни с явным сочувствием, другие неодобрительно – эти, по – видимому, были единомышленниками мучителей Джека. Но никто не оставался равнодушным. Буквально всех этот спектакль заставлял задумываться над проблемой расовой дискриминации и выбирать свое место по ту или другую сторону баррикады. Такой театр не для развлечения, не для того, чтобы просто приятно провести вечер. Такой театр, если хотите, – школа политической борьбы.

Некоторые труппы логически развивают этот замысел еще дальше. Они устраивают такие спектакли, которые перерастают из театрального представления в политический митинг. Я был на таком удивительном представлении в «Вилледж саус тиэтер», который помещается в старом невзрачном доме на захудалой улочке Ван – Дам – стрит в Нью – Йорке. Пьеса называлась «Виг тайм бак уайт». Это название непереводимо: слово «биг» значит «большой», «тайм» значит «время», «бак» на нью – йоркском жаргоне означает «доллар», а «уайт» – «белый». Вот и понимай как знаешь.

Но суть пьесы, как это часто бывает в американском театре, отнюдь не определяется названием – заголовок пьесы должен лишь ошарашить и заинтриговать зрителя. «Биг тайм бак уайт» – это, как написано в программке, которую раздают в зале, пьеса – митинг. Актеры вместе с публикой определяют свое отношение все к тому же вопросу о расовой дискриминации.

Эта пьеса, написанная американцем итальянского происхождения Джозефом Доланом Тюотти, популярна в Соединенных Штатах. Она идет одновременно и в Нью-Йорке и в Сан – Франциско – там ее поставил в феврале 1969 года режиссер Оскар Браун – младший, негр по национальности. В газете «Сан – Франциско кроникл» я прочел 9 февраля его статью, которая начиналась такими словами:

– Действительно ли быть черным прекрасно? Конечно. Но для того чтобы свободно продемонстрировать этот факт в Америке, нам нуяшо прежде всего одолеть белый расизм…

И далее режиссер Браун страстно доказывал, что белый расизм – «это опасное душевное расстройство, болезнь сердца, неизлечимая болезнь. В его основе – проклятая ложь. Ложь, будто белый человек по самой натуре выше черного и, следовательно, вправе воспользоваться своим преимуществом. Этой лжи белых расистов мы должны противопоставить свой бунт в области культуры».

«Бунт в области культуры» – именно так понимают эту в высшей степени необычную пьесу деятели негритянского искусства в США. Поглядеть «Биг тайм бак уайт» в Сан – Франциско я не успел, и вот теперь иду в

«Вилледж саус тиэтер», где эту пьесу поставил Дик Вильямс – поэт, писатель, режиссер, артист из Чикаго, человек талантливый и смелый, который считает, что искусство – это не только пища для ума и сердца, но и острый инструмент политической борьбы.

Дик Вильямс – как и Браун, негр по национальности – начал свою театральную карьеру в негритянском гетто Лос – Анджелеса – в страшном Уоттсе, где несколько лет тому назад возник мощный взрыв социальной борьбы, вылившейся в многодневный бой с полицией и войсками. Я был в этом гетто и могу засвидетельствовать, что Уоттс – один из самых угрюмых уголков, какие я видел на земле. Так вот, там, в этом угрюмом Уоттсе, Вильямс создавал любительские театральные кружки и ставил их силами пьесы. Потом он создал негритянский театр в Лос-Анджелесе. Там, между прочим, и была впервые поставлена в 1965 году пьеса «Биг тайм бак уайт» – Тюотти тоже из Лос – Анджелеса, там он и сочинил ее.

В последнее время Дик Вильямс все чаще снимается в кинофильмах. Характерно, однако, что и в кино он играет не всякие роли, а только такие, которые как‑то вписываются в контекст борьбы против расовой дискриминации негров. Я видел Вильямса в фильме Жюля Дассэна «Тугой узел», где он играл роль одного из боевых негритянских вожаков. В аналогичной роли он снялся в киноленте «Потерянный человек».

Давайте, однако, пока не началось представление, оглядимся по сторонам и посмотрим, что представляет собой театр, где показывают пьесу – митинг. Тесный, узкий зал, похожий скорее на сарай, – видимо, у Вильямса и его друзей нет средств, чтобы арендовать более комфортабельное помещение. Все стены залеплепы плакатами с острыми, зачастую сверкающими уничтожающей иронией лозунгами:

– Места для полиции – в первом ряду!

– Черных можно убивать бомбами!

– Доносчики в зал не допускаются!

– Не бейте беленьких!

– Не курите наркотиков!

– Черные существуют!

– Слушайте и учитесь!

– Полицейские – свиньи!..

Но вот на сцену уже поднялось несколько негров. Там несколько скамеек и в центре – трибуна. Негры подметают пол, разговаривают между собой о том о сем, готовя помещение к митингу. Из их диалога мы узнаем, что находимся в Уоттсе и что сейчас придет негритянский пророк и будет говорить речь.

В сущности речь этого пророка, или, если угодно, вождя, а точнее, его политический диалог с залом и составляет сердцевину этой пьесы – митинга.

Роль вождя играет сам Вильямс. Он не спеша, увереп-ной походкой входит в зал, проходит меж рядами, поднимается на сцену, занимает место на трибуне и внимательно вглядывается в лица зрителей. Одет оп, как большинство негритянских бунтарей, весьма своеобычно: на нем черная бархатная блуза, на груди висит большая сверкающая бляха, нечто вроде архиерейской панагии. Голова у него гладко выбрита.

И вот уже вождь начинает речь. Какую политическую позицию он занимает? Вождь считает, что деятельность Мартина Лютера Кипга, который организовывал ненасильственную борьбу негров за свои права, в свое время была полезна, но что сейчас, когда расисты застрелили Книга, пришло время для активных насильственных действий, и Малколм Икс, провозгласивший необходимость таких действий, был прав – надо отвечать контрударом на удары белых расистов.

Обращаясь к публике с трибуны, вождь напоминает, что сам Кинг в конце концов понял, что борьба методом непротивления злу не дает результата. Оп призывает презирать белых.

– Зачем? – доносится первая реплика из зала.

Вождь оживляется – он рад тому, что завязывается диалог с публикой. Неважно, что его аргументация, подбираемая на ходу, не всегда будет убедительной. Важно, чтобы был диалог, общий разговор, спор, в ходе которого обязательно рано или поздно родится истина.

– Затем, – отвечает он, – чтобы мы избавились от комплекса неполноценности… В конце концов надо разрешить спор о курице и яйце – что появилось раньше. Так вот, я вам говорю: первыми были пегры, а не белые… А христианство, призывающее всех любить друг друга, – это чистейшее лицемерие. Всех учат по одной Библии, но равенства черных и белых не было, нет и не будет даже перед самим господом богом!

– Есть ли разница между расизмом и капитализмом? – доносится чей‑то звонкий голос из зала.

– Нет никакой, – отвечает пророк: – Расизм и капитализм – это одно и то же. И против них надо бороться.

Я оглядываюсь по сторонам. В зале быстро накаляется обстановка. Здесь много негров, и они солидарны со своим пророком, забывая, что это театр и что одетый в черную бархатную блузу Дик Вильямс – это всего лишь режиссер и актер, выступающий в спектакле. А впрочем, ведь это не просто пьеса, а пьеса – митипг. Больше того, похоже на то, что это просто митинг!

Некоторые вопросы, так сказать для затравки, задают заранее подготовленные участники представления, но очень быстро в диалог с пророком втягиваются и зрители. Полемика охватывает весь зал. Судя по содержанию и по тону реплик, пророку сочувствуют не все. Часть белой публики настроена враждебно к неграм.

– Почему вы не учитесь? – доносится из глубины зала. – Ведь у вас теперь есть право учиться вместе с белыми.

– Вы говорите о равенстве, – отвечает Вильямс с трибуны, – но это только формальное равенство. Равенства у нас с вами нет.

– Вы толкуете о черной власти. Что это значит? Вы хотите нами командовать?

– Черная власть? Нас в Америке десятки миллионов, и мы вправе быть хозяевами своей судьбы. А белые пусть устраивают свои дела сами, оставив нас в покое.

– Повторите, что вы думаете о Мартине Лютере Кинге?

– Я уже сказал вам, что он проповедовал ненасильственный путь. А Малколм Икс был за насилие. Одиако в ходе борьбы Кинг пришел к выводу, что ненасилия мало, а Малколм Икс убедился, что одним насилием всех проблем не решишь. Но оба были убиты расистами. Вывод сделайте сами…

И так весь вечер.

– Это все? – удивленно спросит иной читатель. – Но при чем тут театр? Не лучше ли было просто – напросто повесить па дверях зала надпись: «Здесь идет митинг»?

Да, от театра тут осталось немного – в сущности, сцепки,

которые разыгрывают актеры до прихода вождя, – проходные, и память о них быстро выветривается, когда в зале начинается острый политический диалог с публикой. Но в том‑то и заключается своеобразие сегодняшней политической обстановки в Америке, что подобные театральные вечера стали не только возможны, но и необходимы. Они отвечают внутренней потребности публики, которая, быть может, еще не созрела до активного, сознательного участия в борьбе с расизмом и реакцией, еще колеблется, раздумывая о том, стоит или не стоит принять участие в митинге протеста или политической демонстрации, но инстинктивно тянется туда, где идет прямой и острый разговор о больных проблемах. Ей хочется разобраться в этих проблемах.

Не случайно пьеса – митинг, родившаяся в негритянском гетто Лос – Анджелеса, пробила себе путь на сцены Сан-Франциско и Нью – Йорка. Представления «Биг тайм бак уайт» – в сущности, акт гражданского мужества таких режиссеров, как Браун и Вильямс, и их друзей. Этот акт продиктован их решимостью активно участвовать в борьбе за ликвидацию расового неравенства в Соединенных Штатах. Но этот акт остался бы бессмысленным, если бы не нашлось сотен и тысяч людей, которые платят свои доллары за театральные билеты, обещающие им не приятное времяпровождение, не развлечение, а участие в политической дискуссии.

Театр священника Аль Кармине

Театр священника? Да, священника. Вы, возможно, уже слыхали, что в наши дни американская, да и не только американская, церковь, стараясь укрепить и сохранить свои позиции, идет на самые удивительные на первый взгляд затеи. Священники, эти ловцы человеческих душ, нынче занимаются весьма разносторонней деятельностью, чтобы заинтересовать и привлечь людей современного мира, который в сущности оставляет очень мало места для религиозиых иллюзий. Попы – капитаны футбольных команд, попы – организаторы массовых гуляний, попы – устроители аукционов, попы – художники и музы канты – каких только нет сегодня попов! Есть даже свя щепники – рабочие – эти работают у конвейера рядом со своей паствой, а в свободное время служат литургию и исповедуют привлеченных ими верующих.

Особое внимание уделяется молодежи – это для нее в церквах устраиваются концерты джаза и танцульки, когда перед изумленными очами отца Саваофа, Иисуса Христа и девы Марии парни в джинсах и девицы в ми пп-юбках откалывают самые лихие современные танцы, напоминающие пляску святого Витта.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю