355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Жуков » Из боя в бой » Текст книги (страница 33)
Из боя в бой
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 12:08

Текст книги "Из боя в бой"


Автор книги: Юрий Жуков


Жанр:

   

Публицистика


сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 45 страниц)

Трагизм ситуаций, которые рождаются на экране, усиливается напряженной драматургической линией, рисующей медленное возвращение сознания к этому изуродованному человеку: перед нами проходят кадры – чернобелые в цветном фильме, – отражающие воспоминания этого юноши о его детстве и отрочестве, о матери и об отце, о сестрах, о первой любви, о расставании с любимой девушкой перед уходом на чуждую и непонятную войну…

Еще и еще острые антивоенные фильмы, ну вот хотя бы эти два, очень близкие друг другу – я их видел там же в Париже: «Маленький большой человек, или Чрезвычайные приключения одного бледнолицего», поставленный в 1970 году американцем Артуром Пенпом с талантливым Дастином Гофманом в главной роли (он шел в Париже все лето и всю осень 1971 года!), и «Синий солдат», снятый в 1971 году американцем же Рафаэлом Нельсоном.

Оба фильма, казалось бы, посвящены далеким страницам истории – в них с беспощадной точностью воспроизводятся страшные картины зверских расправ американцев с индейцами из племени шейен в XIX веке. Но приглядитесь повнимательнее к тому, что вам показывают Артур Пенн и Рафаэл Нельсон, представьте себе на миг, что старинные синие мундиры заменены походной солдатской одеждой цвета хаки, и перед вами предстанут во всей своей страшной реальности картины расправ американских оккупантов с жителями Сонгми и сотен других таких же мирных селений Вьетнама…

Фильмы этого рода пользуются большим успехом у современного зрителя на Западе. Они отвечают его умонастроению. Совесть народов бунтует против того, что творила и творит американская военщина в Индокитае, против военных преступлений Израиля на Ближнем Востоке, против зверств португальских колонизаторов в Африке,

И не случайно все те фильмы, о которых я сейчас рассказал, не только пользуются большим моральным успехом, но ц приносят вполне реальную коммерческую выгоду кинопрокатчикам, которые время от времени допускают их на экран, хотя и рискуют подвергнуться обвинениям в отсутствии патриотизма и лояльности.

В этих условиях изворотливые мастера «психологической войны» не прочь попытаться как‑то использовать все более широкое распространение антивоенных настроений в своих собственных целях. «Господа, – говорят они кинематографистам. – Да ведь мы тоже против войны! Да – да, уверяем вас! Мы вообще против войн, во всем виноваты только коммунисты. Это они выступают за вооруженную борьбу, а мы все, так же как и вы, пацифисты! Ей – богу! Давайте же вместе делать антивоенные фильмы…»

И вот постепенно рождается целая серия весьма хитро скроенных фильмов – подделок под антивоенную борьбу, в которых напрочь снимаются классовые акценты, столь четко выраженные, например, в фильме Франческо Рози «Люди против» или в вышедшем несколькими годами ранее фильме Нанни Лоя «Четыре дня Неаполя».

Я не хочу огульно хулить всех постановщиков этих фильмов, быть может, иные из них руководствовались самыми лучшими пожеланиями; у меня нет, например, оснований ставить под сомнение намерения Майка Ни-кольса, поставившего фильм «Уловка-22», в котором американская воинская часть, высадившаяся в Италии в годы второй мировой войны, рисуется как сборище бандитов, занятых бессмысленной бойней, или Роберта Альтмана, снявшего кинокартину «Полевой госпиталь» (M. A.S. H.), в которой со смаком изображаются лихие скабрезные приключения хирургов – мясников на фронте в Корее. Но при всем том я никак не могу поставить эти и подобные им кинопроизведения в один ряд с подлинно прогрессивными и классово осмысленными антивоенными фильмами, о которых я рассказал выше.

Более подробно мне хотелось бы в этой связи рассказать еще об одной кинокартине, которая летом 1971 года наделала много шума в кинематографических, да и не только в кинематографических кругах Западной Европы, – я имею в виду фильм вошедшего нынче в моду художника, писателя, драматурга и режиссера Фернандо

Аррабаля, испанца по происхождению; его фильм носит весьма красноречивое название «Да здравствует смерть!».

Судьба этого человека – под трагической звездой: любимый им отец – антифашист был замучен палачами, сам Аррабаль в годы гражданской войны в Испании был еще ребенком. Трагические детские воспоминания всю жизнь одолевают Аррабаля, н его творчество, неизменно носящее антифашистскую направленность, окрашено болезненно острой склонностью к натуралистическому показу пыток, убийств, насилий, причем все это тесно переплетается с еще более болезненными назойливыми вторжениями в область сексуальной патологии.

Эти особенности в полной мере проявились и в фильме «Да здравствует смерть!», который Аррабаль снял в Тунисе и привез во Францию. Цензура запретила его за непристойность, однако министерство культуры вскоре сняло запрет, и в мае 1971 года фильмом Аррабаля открылась Неделя кинокритики в Канне, сопутствовавшая официальному фестивалю. Фильм был воспринят как сенсация и вызвал восторженную оценку буржуазной прессы. Чем же объясняется столь внезапное изменение отношения высших инстанций к этому фильму и на кого в конце концов работает фильм Аррабаля? Давайте разберемся.

Когда я увидел вступительные кадры этого фильма, сидя в одном из самых респектабельных театров на Больших бульварах Парижа, они произвели на меня, сознаюсь, сильное впечатление: передо мною предстала трагическая Испания тех страшных дней, когда реакция восторжествовала над революцией; залитые солнцем, выжженные дотла горы; по пыльной дороге едут опьяненные успехом победители и хрипло кричат: «Предатели будут наказаны. Мы уничтожим, если нужно, половину населения. Да здравствует смерть!» У дороги прячется мальчик – можно понять, что это сам Аррабаль. Он вспоминает свое прошлое, совсем недавнее. Образы этого прошлого горячей волной захлестывают его память и на наших глазах превращаются в бурный поток символов и реминисценций, неразрывно связанных между собой…

В душе шевельнулось было что‑то теплое: ну вот Аррабаль наконец нашел себя; он духовно созрел, сейчас ему наконец удалось найти свой собственный и, похоже на то, действенный, ведущий к сердцу зрителя путь антифашистской борьбы в искусстве.

События на экране развертывались динамично и драматически: у мальчика – нежная, тихая, богобоязненная мать, которую он боготворит так же, как боготворил своего энергичного, решительного отца, вечно занятого какой‑то работой, о которой он никому не рассказывал; вдруг за отцом пришли солдаты – оказывается, он «красный»; мальчик не понимает, что значит это слово, а мать требует, чтобы он забыл об отце; он замыкается в себе и пытается понять своим детским разумом трагедию, постигшую семью. Что случилось с отцом? Его убили? А может быть, он ушел в партизаны? И почему мать запрещает о нем вспоминать? Так или иначе сын хочет присоединиться к отцу, живому или мертвому…

И вдруг фильм, что называется, соскакивает с винта. Аррабаль обрывает свое связное повествование, и зритель вместе с ним погружается в кошмарный мир каких‑то отвратительных бредовых видений. Фашизм, антифашизм, клерикализм – все смешалось в вязкое липкое месиво грязи и крови. Сюжетная линия рвется, нарушается. Зритель теряется в догадках, тщетно пытаясь понять, что автор хотел сказать своими шокирующими, сугубо натуралистическими кадрами: вдруг мы видим, как мать ребенка занимается распутством, как она выцарапывает ногтями глаза связанному по рукам и по ногам отцу, как кто‑то долго и нудно перерезает горло быку, как рекой льется горячая, дымящаяся кровь этого несчастного животного и как в ней купается все та же безумная мать, как она зашивает в шкуру только что освежеванного быка какого‑то молодого парня и окровавленными губами целует его. Что все это означает?

Кинокритик Анри Шапье, приветствовавший фильм Аррабаля как «новое измерение кино» и как мудрое «исследование подсознания», так объяснял все это с ученым видом в газете «Комба» 14 мая 1971 года: «Это насилие метафорично… Отец символизирует собой революцию; мать отображает бессильное общество кастратов с сопутствующим ему кортежем болячек, включая сексуальные ереси и социальную трусость; сверхчувствительный и болезненный ребенок, являющийся героем этой бунтарской кинопоэмы, – немного сам Аррабаль, но также частица каждого из нас – все мы разрываемся в повседневной борьбе против всевозможных форм отчуждения».

Конечно, жонглируя метафорами и аллегориями, можно дать любому бреду видимость разумного истолкования. Но на мой взгляд, резонные возражения против некритических восхвалений «кипопоэмы» Аррабаля, с которыми четыре дня спустя выступила газета французских коммунистов «Юманите», куда более весомы, чем надуманные рассуждения Шапье о символах:

«Если Аррабаль вправе атаковать таким образом – пусть даже в форме беспокойных и бредовых сновидений – своих политических противников и даже собственную мать, которую он по справедливости ненавидит за то, что она была доносчицей и выдала полиции любимого отца, – писала «Юманите», – то акценты этой поэмы-крика слишком во многом заимствованы на барахолке сюрреализма…»

Но дело даже не только и не столько в том, что Аррабаль и его защитники пытаются выдать рваные обноски, подобранные на барахолке сюрреализма, за новое слово в кино. Я вижу в фильмах подобного рода – а их расплодилось немало! – вольную или невольную поддержку силам реакции, кровно заинтересованным в том, чтобы утопить в дымящейся крови быков, которых столь активно потрошат Аррабаль и его единомышленники, самую суть тех проблем, решения которых ищет зритель, принимающий такие фильмы за антифашистские.

Все чаще и чаще в заманчивую обертку с изображением прогрессивных символов упаковывается идеологический товар совсем другого рода. Вы шли в кипотеатр, чтобы посмотреть фильм о борьбе с фашизмом, а вас оглушили показом пыток, потоков крови, сцен изнасилования, и вы уже забыли, что в начале фильма речь шла об испанской трагедии, и перед вашими глазами маячат лишь кадры, показывающие физиологические отправления, способные вызвать тошноту.

Этого ли хотел Аррабаль? Или же он просто допустил какую‑то творческую ошибку, которой ловко воспользовались реакционные силы, поднявшие па щит его творчество? Не знаю. Для меня в конечном счете важен итог: кому это выгодно? А выгодно это отнюдь не антифашистским силам, а лишь силам реакции…

Раздумья, близкие к тем, какие пробуждают нынешние фильмы, относимые кинематографической статистикой к категории «военных», вызывают и киноленты, посвященные проблемам современного общества. Правда, такой специфической рубрики в классификации кинокартин нет и картины эти распылены по другим подразделениям кинематографического производства, но между ними есть внутреннее единство, которое я определил бы так: социальная тематика в широком понимании этого слова.

Огромным успехом на западноевропейских экранах весной, летом и осенью 1971 года пользовался острый политический фильм «Сакко и Ванцетти», поставленный итальянским режиссером Джулиано Монтальдо. В роли Бартоломео Ванцетти выступал Джиан Мариа Волонте, выдающийся актер прогрессивных взглядов – тот самый, что играл одну из ведущих ролей в антивоенном фильме Франческо Рози «Люди против». Волонте в последние годы создал целый ряд образов положительных героев – борцов за правое дело. Роль Николаса Сакко исполнял Риккардо Куччиола, – между прочим, ему на фестивале в Канне, где демонстрировался этот фильм, была присуждена премия за лучшее исполнение мужской роли (в этой связи французский журнал «Пари – матч» справедливо заметил, что Волонте не в меньшей мере заслуживал премии).

Сакко и Ванцетти… Люди старшего поколения до гроба не забудут этих имен – в 20–х годах история их трагической гибели под ударом несправедливого классового правосудия американской буржуазии потрясла буквально все человечество. И вот на экране с документальной точностью и даже с включением многих кадров кинохроники тех дней воспроизводится эта драма.

Напомню основные факты. Шли 20–е годы – период опьяняющего возвышения капиталистической Америки. Европа еще зализывала свои раны после первой мировой войны, а американские монополии подсчитывали барыши, нажитые на этой войне. Доллар, как никогда, был кумиром Америки. Ее экономика и финансы росли как на дрожжах. «Кто строит завод – тот строит храм», – вещал президент Кулидж. Казалось, у американских капиталистов безоблачное будущее.

И все же червь тревоги глодал сердце буржуазной Америки: большевистская Россия выстояла, она разгромила полчища белогвардейцев и интервентов, революционные настроения широко распространились в Европе и даже в самих Соединенных Штатах. Печать Херста вопила: эту заразу заносят эмигранты из красной Европы! Нужно их проучить! И вот представился удобный случай…

15 апреля 1920 года в три часа пятнадцать минут пополудни в двадцати километрах от Бостона бандиты напали на двух кассиров, которые везли деньги для выплаты получки рабочим обувной фабрики в Саус – Брейнтри, штат Массачузетс, ограбили их, убили и благополучно скрылись. Банальная для Америки история – полиция, как это часто бывает, разыскать убийц не смогла. Но послушайте, что было дальше.

Двадцать дней спустя после этого события в Бриджуотере, пеподалеку от Саус – Брейнтри, полицейские схватили в трамвае двух итальянских эмигрантов – торговца рыбой Бартоломео Ванцетти и сапожника Николаса Сакко. У Ванцетти нашли листовку, в которой было написано: «Пролетарии, вы сражались на всех войнах. Вы работали на всех богачей. Вы бродили по всем странам. Что же вы получили в награду за ваши страдания и ваши победы?..» А у Сакко в кармане был револьвер.

Полицейские радостно потирали руки: отличная пожива! Теперь можно будет проучить этих красных! Конечно же, это они убили кассиров! Кто, кроме таких безбожных космополитов, мог бы осмелиться на этакое? Нужды не было в том, что оба арестованных располагали очевидным алиби: в момент убийства кассиров Ванцетти торговал рыбой в Нью – Йорке, и десятки людей его видели, а Сакко ездил в Бостон к итальянскому консулу за паспортом – у него в Италии умерла мать и он хотел поехать на ее похороны.

Суд был скорым и неправедным: отбросив показания девяносто девяти свидетелей защиты, он в июне 1921 года приговорил Сакко и Ванцетти к смертной казни. Но этот дичайший судебный произвол буквально вздыбил мировое общественное мнение. Повсюду разгорелась борьба за отмену несправедливого приговора и освобождение невинных жертв американского классового суда. В защиту Сакко и Ванцетти выступили крупнейшие общественные деятели. В Америке и в Европе шли массовые демонстрации протеста. Американские власти были вынуждены сделать полшага назад; начались запутанные судейские процедуры пересмотра приговора.

История эта тянулась долгие шесть лет. Дело Сакко и Ванцетти переходило из одной инстанции в другую. Рядовые итальянские эмигранты, какими они были в тот день, когда полиция схватила их в трамвае, Сакко и Ванцетти превратились в ходе этой борьбы в крупных политических борцов. Они учились в тюрьме – изучали английский язык, историю, географию, математику. Со скамьи подсудимых они произносили гневные и эмоциональные обвинительные речи против капиталистической Америки, вознамерившейся их убить.

Такое капитализм простить им не мог. И вот 10 апреля 1927 года верховный суд штата Массачузетс демонстративно подтвердил несправедливый приговор первой судебной инстанции, и 22 августа того же года Сакко и Ванцетти одного за другим сожгли па электрическом стуле…

Фильм очень точно и обстоятельно воспроизводит всю эту трагедию с начала и до конца. Он выдержан в строгой реалистической манере и буквально потрясает зрителей. Успех его поистине феноменален: в Париже, например, он в течение ряда недель находился в списке наиболее популярных у зрителя фильмов, публикуемом газетами.

В чем причина этого успеха? В отличных формальных качествах фильма? В умелой работе режиссера и прекрасной игре актеров? В эмоциональной балладе памяти мучеников, которую исполняет в фильме популярная американская певица Джоан Боэз? Не только в этом! Нет, прежде всего в том, что эта, казалось бы, принадлежащая далекой истории трагедия звучит сегодня необычайно злободневно.

«Дело Сакко и Ванцетти не кончилось, – писал 4 июня 1971 года критик Жорж Шаренсоль в еженедельнике «Нувель литтерэр». – Оно и сегодня символизирует борьбу за свободу, против слепого угнетения…»

«Хотя эта драма происходила в 20–х годах, она и сегодня актуальна, – заявил Джиан Мариа Волонте, исполнитель роли Ванцетти, в своем интервью газете «Комба» 21 мая, – в 20–х годах это были итальянцы; в 70–х годах – это негры… История Сакко и Ванцетти является символом беззакония, свершенного именем правосудия…»

Так усилиями мужественных кппематографистов, не побоявшихся сказать правду в лицо властителям буржу азного мира, рассказ о драматическом эпизоде истории был использован как сильнейший аргумент в политической борьбе прогрессивных сил Запада против системы, которая вчера подло расправилась с двумя ни в чем не повинными итальянскими эмигрантами, а сегодня убивает в своих тюрьмах ни в чем не повинных негров.

Еще более бурные и страстные отклики в Париже вызвал фильм Марселя Офюльса, вышедший на экраны весной 1971 года под нарочито неопределенным названием «Печаль и сострадание». Это в высшей степени яркий и динамичный документальный фильм, автор-которого поставил перед собой задачу показать, какой была покоренная в 1940 году Гитлером Франция, какую роль сыграли пошедший в услужение к нему престарелый маршал Петэн и его правая рука Лаваль, как складывалась жизнь в южной части страны, именовавшейся «свободной зоной», как вели себя французы в те дни. В центре сюжета – небольшой город Клермон – Ферран и его окрестности.

Опять исторический сюжет? Да. Но опять‑таки как злободневно звучит каждое слово, доносящееся с экрана!

У этого фильма трудная судьба. Хотя он посвящен Франции и подавляющее большинство составляющих основу фильма киноинтервью – это интервью с французами, – он числится швейцарским. Фильм был показан в Швейцарии по телевидению, затем его показали в ФРГ, а вот во Франции получилась осечка: французское телевидение, для которого, собственно, и работал Офюльс, не осмелилось допустить этот фильм на экраны телевизоров. Видимо, действовали силы достаточно влиятельные, чтобы добиться этого. Фильм Офюльса нашел пристанище лишь в одном – единственном крохотном кинотеатрике в Латинском квартале, и только после того, как определился его потрясающий успех, владелец другого небольшого кинотеатра в переулке близ Елисейских полей приютил его также и у себя. Так вот, фильм Офюльса и обосновался на долгие месяцы на экранах двух небольших кинотеатров.

Помнится, мне стоило немалых трудов раздобыть билет на этот фильм, а в Париже с его обилием кинотеатров это случай весьма редкий. Тем более что речь идет пе о каком‑то развеселом музыкальном боевике с уча-

стием кинозвезд и не о сногсшибательном приключенческом детективе, а об очень строгом и, я бы сказал, сухом документальном кинорассказе – на экране в течение долгих четырех с половиной часов чередуются снятые Офюльсом интервью с французами, немцами, англичанами– участниками войны и кадры кинохроники той поры.

Но как заинтересованно реагировал зал! Вокруг меня сидели люди с горящими глазами. Одни плакали, другие смеялись, слышались крики одобрения и грубая ругань, свистки и аплодисменты. Иначе и не могло быть: ведь перед нами выступали люди со всех азимутов компаса, как любят сейчас говорить во Франции.

На экране сменяли друг друга капитан гитлеровского вермахта Гельмут Таузенд, хвастающий железными крестами, полученными на войне, и подчеркивающий свою ненависть к участникам движения Сопротивления, которые, по его мнению, воевали «не по правилам», и бывшие партизаны – французские крестьяне братья Граве; ничтожный дядя Лаваля Рене де Шамбрен, пытающийся доказать, что его племянничек желал Франции только добра, и великий француз Жак Дюкло, руководивший всю войну в подполье самоотверженно боровшейся против фашизма Французской коммунистической партией; бывший доброволец СС, французский предатель из знатного рода Кристиан де ля Мазьер и некий агент британской разведки, державший связь с движением Сопротивления; Антони Иден и Жорж Бидо; Пьер Мендес – Франс и бывший переводчик Гитлера Пауль Шмидт и многие, многие другие.

Это фильм – спор, фильм – бой. Неразоружившиеся фашисты и коллаборационисты упорно пытаются извратить историю на свой лад. Их защитники всячески пытаются помочь им. Участники движения Сопротивления, антифашисты дают отпор гитлеровцам, разоблачая их уловки, ловя па лжи и фальсификациях, и у вас складывается такое ощущение, будто вы сидите в зале трибунала, где идет суд над недобитыми фашистами.

А в том, что такой суд нужен, пет никакого сомнения. Уж больно обнаглела вся эта нечисть, начиная от капитанов таузендов и их высоких покровителей и кончая де шамбренами и де ля мазьерами. Слушаешь их и поражаешься – вот уж поистине феноменальные особы, которые ничего не забыли и ничему не научились!

В этом долгом, очень долгом фильме нет ни одного игрового кадра – все документально. Я уже не говорю о драгоценнейших хроникальных кадрах, рисующих порабощение Франции гитлеровцами и их подручными из банды Петэна – Лаваля. Но и те кадры, которые запечатлели участников войны в современной обстановке, – фильм был сделан в 1969 году и мариновался на полках кинопрокатчиков долгих два года! – не менее правдивы и убедительны.

Потрясают уже вступительные кадры: в тихом западногерманском городке празднуется свадьба – пожилой господин выдает замуж свою дочку. Он согласился допустить на свое семейное торжество французского кинооператора – в конце концов, война давно окончилась и бывший капитан вермахта Таузенд готов забыть на минуту, что французы когда‑то в него стреляли. Звонят колокола в церкви, невеста в белой фате и ее сияющий жених сходят с паперти. Вот и отчий дом невесты, великолепно сервированный стол. Растроганный папенька произносит напутственную речь молодым. Он назидательно говорит им, что его собственная молодость проходила в иных условиях – он должен был сражаться за дело Германии с оружием в руках.

И вот уже пошли по рукам за столом фронтовые фотографии, бережно сохраненные ордена капитана, полученные им за кампании во Франции и в России. О, Таузенд гордится ими – пусть и дети гордятся! А потом, слово за слово, речь пошла о его борьбе с партизанами, с участниками движения Сопротивления. Капитан воспламеняется: подумайте только, его рота маршировала по дороге, на поле работали французские крестьяне, и вдруг они нагнулись к земле, схватили винтовки и начали стрелять. Рота понесла потери. Какое право имели эти крестьяне так поступать? Они ведь были без военной формы! Значит, это были не солдаты, а просто преступники, уголовники и их надо было истребить всех до одного…

А далее мы видим на экране уже французских фермеров, братьев Граве, участников движепия Сопротивления, которые, выйдя в поле, показывают, как шел бой, описан-ный Таузепдом, и как они громили гитлеровских захватчиков. И зрители бурпо аплодируют…

Этот – фильм взбудоражил Францию. Оп вышел на экран как нельзя более вовремя. Ведь проводившаяся реакци онными кругами на протяжении многих лет кампания, имевшая целью обелить Петэна и его единомышленников и изобразить дело так, будто, пойдя на сговор с Гитлером, он чуть ли не спас Францию, не осталась без последствий. В газете «Комба» от 16 сентября 1971 года я нашел весьма любопытные данные опроса общественного мнения: у тысячи французов в возрасте двадцати одного года и старше спросили, что опп знают о Петэне и как к нему относятся. И что же?

– Сорок девять процентов сказали, что маршал Пе-тэн – это герой обороны Вердена в первую мировую войну.

– Тридцать шесть процентов заявили: Петэн был главой французского государства во время войны.

– Тринадцать процентов сказали, что они о Петэне ничего не знают.

Затем участников этой анкеты спросили, как они относятся к предложению перенести прах Петэна, умершего в тюремном заключении, в легендарный Дуомон – пантеон славы героев Вердена. И что же?

– Семьдесят два процента приветствовали это предложение.

– Одиннадцать процентов выступили против.

– Семнадцать процентов сказали, что у них нет определенного мнения на этот счет.

Наконец, участникам анкеты напомнили, что Петэна судили за предательство, и спросили, справедливым ли было решение суда, который сначала приговорил его к смертной казни, но затем заменил казнь тюремным заключением. И что же?

– Четыре процента сказали, что Петэна падо было расстрелять.

– Двадцать процентов заявили, что решение суда было правильным.

– Тридцать пять процентов утверждали, что приговор был «слишком строгим».

– Двадцать пять процентов сказали, что приговор был «совершенно несправедливым».

– Шестнадцать процентов пе имели определенного мнения.

Вот как!

После этого становится яснее, почему так кипят во Франции политические страсти вокруг фильма Офюльса,

который не побоялся сказать всю правду о петэновском режиме, подкрепив разоблачительные кадры интервью кадрами кинохроники времен Петэна и Лаваля. Кое‑кто из неразоружившихся коллаборационистов ринулся в контратаку. Петэновец Фабр – Люс, например, опубликовал в июле 1971 года в газете «Монд» огромное открытое письмо, обвиняя Офюльса в искажении исторической правды. Ему дали отпор многие французские деятели, принадлежащие к самым различным политическим кругам. Историк Поццо ди Борго, например, ответил Фабр-Люсу в той же «Монд» так:

«Фабр – Люс спрашивает, так ли уж неизбежно было, являясь петэнпстом, стать нацистом. Сам Петэн ответил на этот вопрос в своем послании к французам 28 апреля 1944 года, повторенном затем 6 июня: «Мнимое освобождение (Франции. – Ю. Ж.) – величайший мираж, которому вы можете поддаться. Лишь тогда, когда наша цивилизация, благодаря обороне континента Германией и объединенными усилиями Европы, будет окончательно освобождена от угрозы большевизации, – лишь тогда Франция вновь обретет и упрочит свое место». Где же были «чистые» петэнисты, если не в антибольшевистском легионе, навербованном нацистами и получившем благословение кардинала Бодрийара, который назвал членов легиона «лучшими сыновьями Франции»!»

Фильм, пожалуй справедливо, критиковали за то, что в нем недостаточно ярко показано движение Сопротивления, недостаточно убедительно изложены движущие мотивы этого движения (один из его участников говорит с экрана, что он дрался потому, что у него па тарелке не было бифштекса, а у немца он был). Но при всем том постановка этого политического фильма представляет собой акт большого гражданского мужества, и я целиком согласен с обозревателем «Юманите» Андре Гиссельбрех-том, который написал 19 сентября 1971 года:

«Фильм «Печаль и сострадание» представляет собой политический акт – не унижающий, а возвышающий (Францию. – Ю. Ж.). Этот период истории, все еще близкий к нам, в учебниках наших объяснен столь же плохо, как и период Парижской коммуны. Наша молодежь, озабоченная возрождением фашизма, хочет видеть, каким был фашизм и как ее отцы проявляли свой патриотизм. А ведь дома у нее об этом толкуют редко. Как говорит с экрана одна из дочерей аптекаря Вердье, «семейных бесед нынче нет, – все идет быстро и надо зарабатывать деньги»…»

И еще один волнующий фильм большого социального значения я увидел в Париже летом 1971 года. Тогда в центре города все еще стояли опустевшие гигантские здания бывшего Центрального рынка, знаменитого «Чрева Парижа», столь мастерски описанного Золя. Рынок давно уже был перенесен в пригород Рунжи, где для него построили новые, вполне современные здания; из «Чрева Парижа» сбежали даже крысы, а архитекторы все еще спорили, как быть: то ли сохранить старые павильоны как памятники архитектуры XIX века, то ли снести их и построить на освободившейся площади что‑то новое.

Тем временем в оставшихся беспризорными павильонах обосновались художники и артисты, для которых обычно найти помещение для спектаклей и выставок – целая проблема. А тут – тысячи и тысячи свободных квадратных метров! Летучие выставки, эфемерные – на неделю, на месяц работы – театральные труппы буквально заполонили «Чрево Парижа». В одном из павильонов обосновался даже зверинец, а в другом – летний ледяной каток. Проходя мимо этих гигантских ржавых, ободранных павильонов, каждый день можно было заметить что‑то новое, удивительное. И вот в один из майских дней я увидел у входа в подвал большого павильона № 8 вывеску: «Кинотеатр 2000 года. Новый фильм на трех экранах «Христы – тысячами!»». Спустился вниз. В большом, наскоро обшитом фанерой и дешевой материей подвале было пока еще пустынно. Из репродукторов лилась мелодия Баха. За только что сколоченным прилавком сидела девушка, продававшая билеты. Несколько ее ровесников развешивали по стенам фотографии – увеличенные кадры из фильма. Им давал указания высокий худощавый человек с усталым, но приветливым лицом.

Мы познакомились. Это был Филипп Артюис, кинорежиссер, поставивший остро полемический фильм, разоблачающий империализм и колонизаторов, который мне предстояло посмотреть. Он сказал, что этой премьеры ждал уже несколько лет – найти кинопрокатчика, который согласился бы выпустить его на экран, оказалось невозможным. И вот наконец удобный случай. Студенты-добровольцы взялись оборудовать этот подвал, сотрудники коллектива кинематографистов «Ателье-68», поднявшего на своих плечах работу над фильмом, сами смонтировали оборудование, и вот теперь парижане смогут наконец увидеть его работу…

Небольшой кинозал, куда я вошел из этого импровизированного фойе, довольно быстро заполнился зрителями. Публика была специфическая: молодежь, по преимуществу студенты. Рекламы у фильма не было, и весть о нем, видимо, передавалась от друзей к друзьям. В глубине мерцали три полотна – Артюис использовал давно уже предложенную кинорежиссером Абелем Гансом идею полиэкрана. Свет погас, звуки музыки усилились, они шли отовсюду – зал был оборудован стереофонической аппаратурой. По экранам побежали надписи:

«Христы – тысячами. Кинематографическая интерпретация «Страстей по святому Матфею» Иоганна Себастьяна Баха…»

Это был поистине поразительный, ни с чем не сравнимый фильм – критики потом совершенно справедливо назвали его киноораторией. «Христы – тысячами», говорил мне Филипп Артюис, – это прежде всего музыка, захватывающая, сильная и волнующая музыка Баха. Бах задает тон кинопоэме о страстях человеческих, перед которыми выдуманный попами рассказ о страстях Христа бледнеет. И в то время как по экранам проходят тексты из евангелия Матфея об этих страстях, перемежаясь с красноречивыми документальными кадрами, рисующими голод и нищету людей, агрессию США в Индокитае, события в Африке, народные восстания, революции, расовые бунты в США и их жестокое подавление, массовые демонстрации борцов за мир, суровая и могучая оратория Баха напоминает о том, что все человечество свершает свой трудный крестный путь; христы – тысячами!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю