Текст книги "Дягимай"
Автор книги: Йонас Авижюс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц)
III
Солнце еще не встало, можно еще часок понежиться в теплой постели, но Андрюс Стропус уже потихоньку спускает ноги с двуспальной кровати, чтобы жену не разбудить. Нет у него привычки валяться под одеялом, когда он бодрствует. Такую роскошь могут себе позволить только лодыри, они ничего путного в жизни не добьются.
– Уходишь уже, Андрюлька?
– Пора… – Стропус недоволен, что жена его, Габриеле, тоже проснулась и теперь задержит его без всякой надобности. – А ты спи, спи… Ведь в школу еще рано.
– У меня сегодня только один урок – последний. – Габриеле сладко потягивается, выныривая, полуголая, из-под одеяла. – Ой, какой сон видела!.. Будто мы с тобой, Андрюлька, на курорте. На взморье. Дюны… На пляже ни души. Только ты и я. И оба – в чем мать родила… Ты слышишь меня, Андрюлька?
– Слышу, конечно, Габи. Но у меня времени в обрез. Расскажешь вечером, – нетерпеливо бросает Стропус, хватая со спинки стула брюки.
– Вечером, – куксится Габриеле, в сердцах натягивает на себя одеяло. – Вечером снова повернешься спиной и захрапишь, вынашивая план работы на завтра, – язвит она. – Порой мне кажется, что колхозная корова интересует тебя больше, чем я.
– Говори, говори, да не заговаривайся. А еще учительница! Как же вы там детишек воспитываете, если у вас самих ни на грош чувства долга?
– Проповедник нашелся! Сперва я для тебя женщина, а уж потом учительница. Заруби себе на носу: сперва жен-щи-на! – Габриеле говорит спокойно, но спокойствие ее деланное, оно громом гремит, и Стропус слышит его раскаты.
– Ладно, Габи, ладно: сперва женщина. Но не забывай – кроме тебя на моих плечах колхоз. Тысячи гектаров земли и сотни людей. Я отвечаю за то, чтобы они были хорошо одеты, сыты, счастливы.
– Счастливы? Ты собираешься сделать их счастливыми? – Натянув одеяло на голову, Габриеле поворачивается к стене. – Да ты не можешь сделать счастливым одного человека… Одного!
– Кого одного?
– Одного, – повторяет Габриеле, прижимаясь к стене.
Стропус досадливо морщит лоб, с минуту раздумывает, потом наклоняется к жене, завернутой в одеяло, как в кокон, собирается стянуть его и поцеловать Габриеле, шепнуть что-нибудь ласковое, но тогда Габриеле конечно же зарыдает в голос, начнутся излияния…
– Ах, не упрямься, моя козочка, будь умницей, – басит Стропус, чмокает ее в висок, проводит пятерней по завернутой спине и спешит к выходу. – Мне нужно идти, Габи. Не сердись!.. Ну, я пошел! Если не смогу вовремя приехать на завтрак, я тебе позвоню.
«Позвонит! Ха… Дождешься! Вечером явится и скажет: не мог, понимаешь, дела…»
– Иди… Беги к своим свиньям, коровам…
– Глупая ты, вот что я тебе скажу.
Стропус раздражен. Проснулся в прекрасном расположении духа – отдохнувший, бодрый, а Габриеле со своими дурацкими упреками. Совсем у нее нервы расшатались… После свадьбы нарадоваться не мог: до чего была мила, весела, миролюбива («Кажется, она не только меня, но и дело мое уважает»). Испортилась… только. И все потому, что голова у нее занята не тем, о чем должен в первую очередь человек думать. Нет у Габриеле большой цели… Размаха нет. Конечно, от женщины и требовать нечего – не может же она сворачивать горы… Пусть себе забавляется в школе двумя-тремя уроками в день, пусть за домом смотрит («и больше к ней никаких претензий»). Но пусть, черт побери, и мужа понимает! Ежели господь бог самой крыльев не дал, пусть хоть не мешает другим летать. Выше, дальше!.. А ты, жена, поддерживай мужа, поощряй его предприимчивость, восторгайся им! А теперь все мои устремления, все мои мечты для нее пустой звук («Можно подумать, ее больше устраивает, чтобы я работал не председателем, а возчиком кормов на ферме или лакал бы вино, как сизоносый Стирта»). В конце концов не стоит морочить голову, все женщины одинаковы, есть на свете, слава богу, дела и поважней.
Успокоив себя таким образом («волевой человек должен сам создавать себе необходимое настроение»), Андрюс Стропус принимается размышлять о другом. Господи, что за утро нынче!.. Все вокруг просто звенит – до того чист и прозрачен воздух. Поначалу весна всех припугнула, а потом все пошло на лад – одно удовольствие, прямо скажем. Если так недельку продержится, перед Майскими праздниками последнее зернышко посеем. Шутка сказать – справиться с севом за две недели!.. Конечно, веселись, народ! Дягимай снова в первом ряду на демонстрации. Как в прошлом году, как прошлой осенью на Октябрьские («Нет, переходящего Красного знамени не отдам. Дудки!»). Андрюс Стропус поставил Дягимай на ноги. И сможет постоять за них – никого не осрамит.
Не только постоит за Дягимай, но еще выше поднимет: о них не только в республиканской печати напишут, но и во всесоюзной, по всей стране слава пойдет…
Андрюс Стропус усмехается в черную щеточку усов, франтовато ухоженных, садится за руль, и вскоре зеленый газик, как жучок, выползает со двора и пускается по пыльному большаку на другой конец поселка, где издали краснеет сложенная из обожженного кирпича и крытая шифером контора колхоза (под одной крышей с библиотекой-читальней и сельским Советом).
На мощеном дворе уже толпятся люди – главный агроном Тадас Григас с заместителем председателя, руководители отделений, механизаторы… Короткие указания, сверка заданий на сегодняшний день, и через полчаса все расходятся.
– Привет, мужики, – властно машет рукой Стропус и лихо выскакивает из газика. – Как спалось?
– Здравствуй, председатель… Выспались, спасибо, – нестройно отвечают голоса. Кто-то снимает шапку, кто-то сдержанно улыбается.
«Мой ударный взвод, – с гордостью думает Стропус. – Только скомандуй, и бросится в огонь…»
– Отделению, которое первым отрапортует о завершении сева – тысячу… Триста рублей руководителю, а остальное – полеводам. Лучшим, так сказать, людям.
Над головами густеет облако табачного дыма.
– А сколько за второе место, председатель?
– Больше никаких мест. Первое, и только. Деньги – победителю. – Стропус неумолим, никаких сомнений и возражений не потерпит. – Сегодня в канцелярии вывесят объявление. Ясно?
– Ясно, председатель.
– Трактора должны вкалывать днем и ночью, пока вёдро. Днем и ночью. Поняли?
Табачный дым рассеивается понемногу, все молчат. Несмелое покашливание, вороватое переглядывание. И молчание.
– Как же так – круглые сутки, председатель? Я своих трактористов не запрягу. Человеку хоть часок поспать надобно, – наконец не выдерживает Юодвалькис.
– Поспят… Есть же у нас два-три человека, что раньше на тракторе работали? От них, конечно, пользы как от козла молока, но я думаю: пусть на часок-другой в дневное время кое-кого заменят… Только график составьте. Юодвалькис! Дрема! Как-нибудь поделите между собой этих помощничков, и чтобы работа уже этой ночью шла полным ходом!..
– Полным ходом, председатель, – заверяет Стропуса Дрема, ленивый, косоглазый человек. Всегда спешит пообещать, чтобы скорей отделаться. – И прицепщики тоже смогут подменить, учились же водить трактор. Как-нибудь справимся, председатель!
– Молодец, Каролис, – Стропус благодарно хлопает его по плечу, и услужливый Дрема расплывается в ленивой, бесцветной улыбке, словно обещанная тысчонка уже у него в кармане. – Еще какие-нибудь предложения есть? Вопросы? Замечания? Дополнения?
Нет так нет. Было время, когда и спрашивали, и замечания делали, и дополняли, а сейчас разве что друг с другом поспорят. Но чтобы кто-нибудь попер против Стропуса!.. Только Тадас Григас нет-нет да полезет на рожон. И то зря – все равно председатель верх возьмет. Только тупица станет с ним спорить и омрачать торжество. Стропус башковитый мужик, колхоз из такой ямы вытащил, полтора десятка лет хозяйство в хвосте плелось, притча во языцех.
Так на кой черт терять время на какие-то вопросы, замечания, дополнения? Все!.. Пусть товарищ Стропус выложит до конца что хочет, мы внимательно выслушаем его, и каждый за работу!..
– Слышал, ты хотел, председатель, потолковать со мной по какому-то делу? – говорит неизвестно откуда взявшийся Ляонас Бутгинас.
– С тобой? А-а, правда… Я велел, чтобы ты зашел. – Появившаяся было улыбка застывает на лице Стропуса, и он становится холодно официальным.
Стропус поднимается вместе с Бутгинасом по скрипучей лестнице на второй этаж. Рядом с канцелярией – она пока закрыта, потому что нет девяти, – тесный председательский кабинет, в нем едва умещается простой шкаф, письменный стол, кресло и два обитых красным гобеленом кресла.
Ляонас Бутгинас непринужденно усаживается в одно из них, вытянув длинные ноги в резиновых сапогах. Бутгинасу тридцать семь, но ему можно дать и больше, и меньше: он какой-то безликий, на лице выделяется только подбородок – продолговатый, как бы загнутый, похожий на деревянный башмак-клумпе, да крупный, чуть приплюснутый нос.
– Чем дальше, тем меньше мы понимаем друг друга, – Стропус прямо переходит к делу. – Ты порой забываешь, Ляонас, что нельзя распускаться, если хочешь быть порядочным. Я говорю о твоем отношении ко мне. Можешь не соглашаться с моим мнением, отвергать мои решения, но зачем напролом переть? Поговорил, отвел душу на собраниях, устроил мне головомойку, и хватит. Мечи громы и молнии, искры высекай – пожалуйста, я не против критики, но какого черта ты носишься по лесу с горящей головешкой? Зачем подстрекаешь других? Хочешь показаться умнее, чем на самом деле? А может, ты надеешься эдак спихнуть Стропуса и занять его место? Ты не смейся, твое поведение, Ляонас, и впрямь для меня загадка. Взять хотя бы этот проект Петренаса – Дома или, как вы его с Антанасом Гиринисом называете, Дворца культуры. Чего ко мне пристаете? Чего поносите где попало? Райком одобрил идею этого мота Петренаса, вот и стройте себе на здоровье, транжирьте колхозные денежки!
– Если ты насчет проекта, председатель, то мы о нем поговорим в другом месте… Впрочем, раз уж заговорили, давай кончим, – спокойно отразил Бутгинас наскок Стропуса. – Только для начала уточним: проект Петренаса предполагает строительство не только читальни, библиотеки с двумя залами для проведения всяких культурных мероприятий, но и помещения для сельского Совета и правления колхоза. Как видишь, целый комплекс.
– У нас уже есть такой комплекс. Вот этот, где мы с тобой сидим. Наследие нашего дорогого Антанаса Григаса. Ясное дело, помещение это – скромная избушка по сравнению с Дворцом, который вы собираетесь с Антанасом Гиринисом отгрохать, но и в него мы сунули чуть ли не сто тысяч. Хорош был прежний председатель: колхоз концы с концами не сводит, а он тысячами сорит. Олух спесивый!.. Хотел выслужиться перед другими, пофорсить, пыль в глаза пустить: мол, знай наших, ни у кого в районе нет такого Дома культуры, а Антанас Григас взял да соорудил! Такое легкомыслие, по-моему, равносильно преступлению.
– Не знаю… Но согласиться с тобой, председатель, не могу. Вся беда Антанаса Григаса в том, что он не умел колхозом править, а не в том, что Дом культуры построил. От Дома культуры польза всем. Хоть на вид неказистый, хоть, как ты изволил выразиться, избушка, но мне трудно себе представить, как бы мы сегодня без него обошлись? Куда правление девать, сельский Совет? Где вечера проводить? Пусть тесно, пусть скученно, но на безрыбье и рак рыба, покуда новый по проекту Петренаса не построим.
Стропус поднимается – он сидел напротив Бутгинаса, переминается с ноги на ногу, и выражение лица у него такое, словно он решает: выйти самому или выгнать взашей Бутгинаса.
– Может, прикинешь, во сколько ваши придумки обойдутся колхозу? По меньшей мере в миллион!.. А пока кончим строительство, и за два перевалит. Уж я не говорю о муках со стройматериалами, проект-то ведь не типовой!..
– Колхоз наш, слава богу, не из бедных. Сегодня для него миллион не то, что во времена Григаса сто тысяч.
– А почему не из бедных? Потому что деньгами не сорим, не тратим их на что попало, – Стропус хватает кресло и сердито отодвигает от письменного стола: плюхнется в него, пусть Бутгинас почувствует, кто здесь хозяин. Что из того, что по рангу Ляонас выше, но для Стропуса он бедный приживал. Проситель! – Капитал надо вкладывать в доходное дело – таков принцип разумного хозяйственника, и я им руководствуюсь в работе. А взять и вышвырнуть миллион в болото? Согласен: простор нужен. Правлению колхоза, тебе. Пожалуйста!.. Всадим пару сотен – я говорю о тысячах, – и у нас будет дюжина комнат. Неужто не хватит? А культуртрегеры пусть штаны протирают в прежних. На кой дьявол нам сдался какой-то костел за миллионы, если можно затратить в десять раз меньше? Не знаю, что думают товарищи из райкома, но с их согласием я не согласен. Спору нет, большая честь прогреметь на всю страну. Для меня, для правления, наконец, для сельского Совета. Но так дорого расплачиваться за все, столько денег профинтить? Нет, Ляонас, я никогда не позволю тратить колхозные средства зря. Ежели прикажут, раскошелюсь, но буду строить без спешки, с оглядкой на то, как бы скорей отделаться от тех, кто подбивает меня на это.
Бутгинас хмуро улыбается, морщит широкий лоб.
– Гм… гм, – кашляет он, подавленный Стропусовой откровенностью, поглаживая хохолок редеющих русых волос. – Ты ужасный материалист, товарищ председатель. Всех только сытно накормить, одеть, впихнуть в четырехкомнатные квартиры с удобствами. Каждому по автомобилю, по телевизору… Словом, живи и катайся как сыр в масле… А как с душой? С ее потребностями? По-твоему, положи человека в люльку, как ребенка, сунь ему в рот подслащенную соску, и он счастлив?
– Древние римляне говорили: здоровый дух в здоровом теле. А долголетний опыт наших женщин доказал, что путь к сердцу мужчины проходит через желудок. Как видишь, самая важная сторона в жизни – материальная. Она и душой правит. А ты, Ляонас, рассуждаешь, как ксендз, призывающий морить плоть во имя совершенства души.
– Да никого я не хочу морить. Я имел в виду наши чувства, внутреннюю культуру человека…
– Интересно, – Стропус наваливается на письменный стол, впивается острым взглядом в Бутгинаса, словно видит его впервые. – Что ж, мне остается только порадоваться, что ты совершенствуешься, Ляонас… Да, да, совершенствуешься! Это именно то слово, многоуважаемый председатель сельсовета. Вырос! Помнишь, каким глупым увальнем лет восемь назад ты был, когда мы выбрали тебя парторгом? Выбрали… да, выбрали… – Стропус лукаво улыбается, сверлит по-прежнему взглядом Бутгинаса, нажимает на слово «выбрали»…
– Не выбрали, а поставили. Ты это хотел сказать. – Голос у Бутгинаса равнодушный, отрешенный, но уши как спелые вишни, и багрянец понемногу заливает все лицо.
– Не поставили, а поставил. Я поставил! Как после тебя – Галиниса, после Галиниса – Гоштаутаса. Товарищи, пользуясь своим правом, предлагают кандидатуры, но последнее слово всегда за мной. Думаешь, в райкоме млели от твоей кандидатуры? Нет, дорогой, нет… Мне пришлось хорошенько потрудиться, пока я их убедил, что это за птица Ляонас Бутгинас, пока доказал, что без него и мне не выполнить и не перевыполнить принятые на себя обязательства… – Стропус хихикает, барабанит костяшками пальцев по столу, все еще буравя неприязненным взглядом собеседника.
– Помню… – Бутгинас замолкает, косясь на носки ботинок. Щеки, покрытые красными пятнами, судорожно подрагивают. – Очень хорошо помню. Тебе нужна была податливая глина, чтобы лепить из нее все что угодно. А я таким и был. Послушный материал в твоих руках. Но до поры до времени.
– Ишь куда тебя занесло!.. На кой ляд мне из кого-то что-то лепить? Нет, Ляонас, единственное, что я тогда хотел от тебя, это чтобы ты не мешал мне работать. И не обманулся. Увы, до поры до времени, как ты справедливо заметил.
– И тогда на мое место выбрали Галиниса…
– Да, Ляонас. Но тот оказался большим растяпой, чем я предполагал.
– А кто на отчетно-выборном заменит Гоштаутаса? – губы Бутгинаса кривит насмешка. Крохотные голубые глазки фехтуют со взглядом Стропуса, пока не устремляются на аккуратно сложенную стопку бумаг на письменном столе. – Наверно, у тебя покамест никого на примете нет. А пора подумать: ведь и Гоштаутас начинает тебе мешать.
– Нет, Ляонас. Покамест – не мешает. А если порой и не понимаем друг друга, то его легко убедить – он не такой упрямец, как ты.
– Да, до принципиальности ему далеко, но насчет Дома культуры он поддерживает меня.
– Поддерживает, – Стропус искренне смеется. – Хотел бы я видеть, как он тебя поддержит в моем присутствии. Нет, Ляонас, Гоштаутас рассуждает здраво, на него не надейся, таким, как ты и Унте, он не помощник – вместе с вами воздушные замки строить не станет. А если что-то похожее и будет делать, то только под давлением обстоятельств.
Ляонас Бутгинас пожимает плечами: не знаю, мол, не ведаю, встает из глубокого кресла, пружины которого громко скрипят.
– Я был почти уверен, что с Гоштаутасом советуюсь зря. Собственными силами или с чьей-то помощью мне все равно у тебя без боя денег не вырвать. А они нам нужны, председатель. Для библиотеки.
– Получите. Дам, – Стропус отодвигается вместе с креслом от письменного стола, собираясь вроде бы встать, но еще удобней откидывается на спинку, окидывая рослого Бутгинаса покровительственным, добродушно-уничижительным взглядом. – Несколько сот рублей тоже деньги. – Он смотрит снизу вверх на Ляонаса, вымахавшего почти до электрической лампочки, висящей под потолком, и продолжает: – Это свинина, молоко, яйца. Пот колхозников. Такие деньги с неба не падают. Их надо заработать. Но не бойся: тебе не придется их вырывать с боем. Получишь. Не хочу, чтобы ты каркал с трибуны: Стропус такой, Стропус сякой, начхать ему, мол, на культуру… В конце концов это дело чести нашего колхоза. Пусть каждый посетитель библиотеки видит, что и у нас есть источники мудрости. Только при комплектовании смотрите в оба: чтобы книги были как книги. Всякие там книжонки ни к чему: ни полистать, ни гостю показать.
– Покупают не для показа, а для употребления. Самые лучшие, на наш взгляд.
– Не спорю. Все книги нужны. Одни – Пятрасу, другие – Юргису. Но человек не в состоянии прочесть все… Дай бог, десятую долю… Кому позарез нужно, тот пусть в городскую библиотеку едет. А для нашей с умом покупайте и помните, чтобы книга была как книга, а не какая-то там макулатура.
Ляонас Бутгинас не может скрыть своего удовлетворения: неожиданно легко уломал Стропуса.
– Спасибо, председатель.
Ляонас направляется к двери, но Стропус нетерпеливым жестом возвращает его обратно.
– Не уходи. Мы с тобой не договорили. Самая интересная часть впереди… Интересная – для тебя. – Стропус встает, снова садится, словно испытывает какую-то неловкость оттого, что ему все время приходится смотреть на Бутгинаса снизу вверх. – Ты со мной знаком не первый день и, наверно, знаешь: не люблю совать нос в чужие дела. Делай со своим сельсоветом все что хочешь, а мне колхоз оставь. Терпеть не могу, когда начинают поучать, наставлять, указывать. Как будто я недотепа и только что из дурдома бежал. В твоей компетенции всякие там распоряжения, налоги, контроль за выполнением плана поставок и так далее и тому подобное. Показывай зубы, властвуй, действуй… А вот что колхозу строить – то ли современную свиноферму, то ли фантастический Дом культуры – это, брат, позволь уж мне решать. Шаль, Ляонас, что миновали те времена, когда каждый из нас знал свое место. Когда власть еще не вскружила тебе голову. Когда тебе еще не казалось, что все топчутся на месте и только ты один шагаешь вперед. И не простыми шагами, а семимильными!.. Десять лет назад – парторг колхоза, депутат райисполкома, теперь председатель сельского Совета, а в ближайшем будущем и кандидат в Верховный Совет. Не качай головой, выдвинут, если будешь разумным. Словом, растешь как на дрожжах. Только вся беда, что забываешь, чьи эти дрожжи. У тебя что, память отшибло? А забывать не следует, Ляонас, не следует. Для своего же блага.
– Послушать тебя, председатель, что же получается: ты навоз возишь, а я на нем расту?
– Ну зачем так грубо, Ляонас? Лучше положа руку на сердце скажи: ты что, сам в рост пошел, без всякой, так сказать, посторонней помощи?
– В природе ничто само по себе не растет… Особенно в нашем обществе, – уклончиво отвечает Бутгинас, чуть ли не касаясь головой лампочки. Взгляд его блуждает по кабинету, не задевая Стропуса, словно его и в помине нет. – Да, я все время чувствую твою поддержку, но я считал, что заслужил…
– Никто не отрицает: заслужил! Но, как гласит пословица, свет на тебе клином не сошелся. Мог я и другого выбрать… Смешно, но у меня слабость к высоким… Я имею, Бутгинас, в виду рост человека, а не его положение.
Бутгинас хмурится: стрела попала в цель, он всегда считал большим недостатком свой двухметровый рост.
– Зачем зубоскалить, председатель? Может, когда-то, в самом начале, я и держался за твою полу, но те детские дни давно прошли. Я уже, слава богу, умею и сам ходить. Правда, не так, как тебе хочется, но разве из-за этого ты должен все время дуться или хвастать на каждом шагу, что сделал из меня человека? Можно сделать женщине ребенка, а человека делает жизнь. Я, ты, наши друзья и недруги. Весь мир. Зачем же ты говоришь: пока меня здесь не было, ничего здесь не было? Ни орденоносцев, ни Героев Труда, ни условий для роста… Нет, председатель, была Дягимай – не пепелище, не выжженный пустырь, хотя, если судить по названию местности, может, здесь когда-то и впрямь все огонь сожрал. Были стойкие, крепкой породы люди – пусть и без орденов, пусть и не герои – они-то и вытянули колхоз. Я не хочу принижать твои заслуги, но без них ты никто…
– Над орденоносцами подтруниваешь, над героями? – Стропус медленно встает, испепеляя взглядом Бутгинаса. – А ты ответь: откуда они, эти герои, взялись? С неба свалились? – Стропус бесконечно учтив, по-рыцарски снисходителен, но и полон злорадства. – Кто их сделал? Я говорю, разумеется, не обо всех. Но кое-кто должен быть мне благодарен… В том числе и знаменитая в прошлом доярка Рута Гиркальните, теперешняя твоя супруга. Не пяль на меня глаза и не скреби затылок: тебе не снится, нет, я описываю все так, как было. Наверно, не стоит вспоминать, да я и не вспомнил бы, если бы ты, Ляонас, не зарывался. Сейчас ты увидишь, кого ты обливаешь грязью…
– Давай! – тихо бормочет Бутгинас, облизывая пересохшие губы. – Рассказывай, как ты мою жену в героини вывел.
– Только, ради бога, не подумай, будто у нас с ней что-то было. В тот год, когда я принял Дягимай, Рута Гиркальните уже была одной из лучших доярок. И хорошей общественницей. Я нисколько не жалею, что приложил, как говорится, к ее звездочке руку…
– Приложил, – чуть слышно бормочет Бутгинас, – давай гони дальше.
– Ей пяти минут до звания Героя не хватало, вот я ей и заменил пять худых коров на пять жирных, и жена твоя взмыла как ракета… Прославила колхоз, подняла у всех настроение… Ничего не поделаешь, надо было. Для общего блага. Вот я и хочу, чтобы ты навсегда запомнил: без моей помощи Рута вряд ли получила бы звездочку и была бы избрана в Верховный Совет. Ты взял бы в жены только доярку…
– Ты, наверно, думаешь, что я из-за этого на ней женился? – Бутгинас стоит спиной к Стропусу, еще шаг, и великан шмыгнет в дверь. – По голосу твоему чую: думаешь, думаешь. Многие так в Дягимай думают. Гиркальните, дескать, старая дева, на шесть лет старше Бутгинаса, не возьмет же он такую в жены без расчета. А Бутгинас отважился и взял. Не героиню, не депутата, а женщину Любимую женщину! Да разве тебе это, Стропус, понять?
– Перестань!.. Не мое дело в твоих чувствах копаться. – Стропус встает из-за стола, направляется к единственному окну, поворачивается к Бутгинасу спиной. – Меня чужая любовь и ненависть не интересуют. Меня интересует одно – колхозное производство. Если я тебе и открылся, то только для того, чтобы ты понял: у нас могут быть разногласия, но в разумных пределах, не наносящих вреда общему делу.
– Врешь, Стропус. Врешь и не краснеешь, – раздается в наступившей тишине глухой голос Бутгинаса. – Тебе не1 понимание нужно, не согласие, а покорность. Вот ты и изобразил из себя благодетеля, осчастливившего меня и мою жену. Изобразил, чтобы мы чувствовали себя твоими должниками, плясали из благодарности под твою дудку. Нет, не выгорит! Я не деталь, которую смазал – и работает до тех пор, пока двигатель не выключишь… Я – человек, председатель! Мыслящее существо. У меня есть свое достоинство, свои интересы, свои представления о жизни. Может, когда я держался за твою полу, чтобы не упасть, россказни про пять худых и пять жирных коров произвели бы на меня впечатление, но теперь я смотрю на это как на отвратительное надувательство, за которое следует карать по всей строгости закона.
Андрюс Стропус снисходительно усмехается: сейчас он Бутгинасу так ответит, так ответит, но слышит только звук удаляющихся шагов, ржавый скрип дверной ручки… Ушел!
Какое-то время Андрюс Стропус смотрит в окно. Приятная прохлада обволакивает плечи. Две молоденькие березки, растущие напротив конторы, как бы отгораживают, отрезают ее от тонущего в весенней дымке лоскутка равнины, от клубящегося где-то там вдали облака пыли. Это быстроходный «Кировец» шныряет по полям, захватывая своими широкими плугами половину борозд. Силища! Человек создает технику, но что он по сравнению с ней – мелюзга, жалкое насекомое! Как и ты, Ляонас Бутгинас, хотя корчишь из себя черт-те что. «Мыслящее существо… у меня свои интересы… Тьфу!..» Что правда, то правда: книг прочел уйму, но доверь тебе, книгочею, колхоз, ты за год его по миру пустишь, и никакие философии твои не помогут. Как не помогли хозяйству и те неучи-идеалисты, при которых люди даже на кусок хлеба не зарабатывали… Чтобы владеть землей, наука нужна, а не всякие там сантименты и словеса: землица, мать родная, в твоих жилах наша кровь струится, и тому подобная чепуха. Цветочками ее украшают, наряжают, а она как корова: корми ее до отвала и старайся, чтобы давала как можно больше молока.
