Текст книги "Григорий Шелихов"
Автор книги: Владимир Григорьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 36 страниц)
Какой должины, на сколько тоннов?
– А-а... вы о том, что за мной вслед в Охотск пробирается? -
сообразил Шильдс. – Не знаю, не знаю. Иностранец какой-то, надо
думать. Я и сам его только дней пять сзади себя заметил, пройдя третий
Курильский пролив за Парамуширом. Я уменьшил паруса, и он, видно, то
же делал, не шел на сближение... Завтра он здесь будет – завтра
узнаете.
– Тогда о чем толковать, прости, Яков Егорыч... Я и "Феникса" за
иностранца посчитал, а когда тебя увидел, подумал: ты еще один корабль
выстроил, за собой ведешь... Захвати реестры, поехали на берег, чай,
ты в-во как по бане соскучился! – сказал Шелихов, теряя интерес к
нырявшему в море кораблю.
На другой день началась разгрузка "Феникса", доставившего
огромную добычу, тысячи мест драгоценных мехов. Разгрузка судна на
рейде требовала большого опыта и предусмотрительности, так как она
производилась на неуклюжих шняках, ботах и малоподъемных байдарах.
Дары Америки легче легкого могли быть затоплены на бурунах
преграждавшего вход в порт каменного бара. Нужно было обезопасить груз
и от всяких ухищрений охотской "кобылки" – старожилов и пришлых людей,
падких на чужое добро.
В помощь боцману "Феникса", Прохору Пьяных, Шелихов поставил
Стеньку, благо обнаружил в нем хорошую грамотность и знание счета.
На коварных бурунах каменного бара в легкой байдаре безотлучно
находился Шильдс, а на берегу по записке с корабля груз принимал сам
Шелихов с комиссионером и смотрителем складов компании. На каждой
шняке, как и на каждом боте, находился солдат из гарнизонного взвода,
наряженного за солидную мзду Кохом.
Работы было так много и она была такой напряженной, что Стенька,
безотлучно находясь на корабле, как ни хотел, долго не находил
подходящего момента расспросить прибывших матросов об Америке, куда он
со дня на день готовился отплыть.
– Расскажи-ка, дядя, каков есть край Америка, какая там доля для
нашего брата, простого человека? – улучив удобную минуту, спросил он
боцмана Пьяных, оставшегося на корабле за капитана.
– Кому и "дядя", а кому господин боцман и не меньше как Прохор
Захарыч, – отрезал Пьяных. – С расспросами не приставай... Попадешь
туда – узнаешь свою долю... – И добавил, смягчаясь, когда увидел не
испуг, а огорчение на открытом красивом лице Стеньки: – Для простых
людей и света мало, чтобы долю найти. Америка тоже не мед, а голодовка
да цинга, работа да Баранов... Не скажу – худой человек Баранов, но
рука у него тяжелая. Себе, замечено, богатства не ищет, но и нашему
брату нажить не даст. Для России, говорит, трудимся, а того не видит,
что нашим трудом-потом едино купцам мошну набивает. Они оба, хозяин
наш главный Шелихов и Баранов, одного поля ягода и одним миром мазаны,
но в святые не попадут... Простых они кровей!
Любивший при случае пофилософствовать и немало видевший на своем
веку старый океанский моряк, заметив, с каким жадным вниманием ловит
Стенька его слова, резко оборвал разговор: кто их знает, незнакомых
людей из амбаров компании... Мне что, пусть мое при мне и останется!
Стенька весь подобрался и рьяно набросился на работу. Он так и не
понял Пьяных. Но он дорого дал бы, чтобы услышать отзыв Пьяных о
Шелихове, о самом Григории Ивановиче, в котором встретил единственного
пока в своей жизни покровителя, если не считать подслеповатого дьячка
Паисия на далекой Киевщине, – тот обучил Стеньку, круглого сироту,
грамоте и счету и поставил петь на клиросе, где рослый и красивый
парубок бросился однажды в глаза нечаянно наехавшему в Глуховку
Платону Александровичу Зубову и попал в его дворню, к Ольге
Александровне, вельможной "мартышке".
– Нажмись! Работа-ай! – заорал Стенька, бросаясь в гущу снующих
по палубе людей с огромными тюками драгоценной мягкой рухляди за
спиной.
– Ходи веселее, ребята! – кричал на берегу Охоты, где сгружали
тюки с мехами, Григорий Шелихов.
Покрикивал он, собственно, для того, чтобы разогнать уныние и
какую-то тяжесть на сердце. Причиной уныния было полученное с нарочным
гонцом-якутом коротенькое письмецо Натальи Алексеевны.
Наталья Алексеевна высоко ценила книги и читала довольно
свободно, но письмом владела плохо и, стыдясь, старалась не
обнаруживать этого.
"Кланяется тебе, Григорий свет Иваныч, жена твоя Шелихова Наталья
и с любовью шлет низкий поклон. Караван, с честными отцами и прочим
тебе нужным, выправила на Охотск под началом Мальцева, Максима
Максимыча, и Олешки-цыганка. А Ираклия в дому оставила, как он совсем
хворый и в последнюю дорогу собрался, про что письмишком через Сысойку
хочу тебя упредить..."
В этом месте Шелихов едва разобрал слова, расплывшиеся от упавшей
на них крупной капли, должно быть слезы из очей Натальи Алексеевны.
С трудом Григорий Иванович дочитал последние слова письма:
"Не тужи, друг бесценный, помни, что без воли божьей ни един
волос с главы не падает. Жена и раба твоя верная Шелихова Наталья".
Сысойка пробрался в Охотск от Якутска на коне в одиночку. На все
расспросы морехода он только глупо улыбался, бормотал непонятное и
мотал головой не то утвердительно, не то отрицательно.
Подавленный предчувствием беды, занятый одной мыслью, как бы
поскорей закончить дела – встретить караван, погрузить людей и кладь
на суда и отправить их за океан, чтобы с ветром вперегонку ринуться в
Иркутск, домой, Шелихов держался с необычной для него рассеянностью и
просто даже невежливо принял владельца бостонской легкой шхуны,
прибывшей на Охотский рейд следом за "Фениксом".
При этом разговоре Яков Егорович Шильдс был на редкость удачным и
точным переводчиком, хотя часто фыркал и недовольно морщил свой
крохотный, но гордо вздернутый нос в знак протеста против каверзных
отзывов незнакомца об отечестве Шильдса – Англии.
– Питер Дойбл, арматор! – отрекомендовался на берегу, выскочив из
шлюпки, небольшой, но крепко сбитый человек в морском смоленом плаще.
Веселые и умные глаза ирландца впивались в собеседника.
– Все, что мне нужно знать о вас, мистер Шеликоф, я знаю. И мне
верить, не проверив на деле, ни в чем не прошу. К вам я прибыл из
Дублина, посетив в пути Бостон и обогнув мыс Горн – пятнадцать тысяч
миль! Время – деньги. Выслушайте меня. Я предлагаю сделать вашу
страну, симпатичную мне и, увы, неизвестную Рэшэн – Россию, хозяйкой
Великого океана, а вас ее главным компрадором... Покупателем,
посредником! – пояснил Дойбл, заметив, что Шелихов не понимает его. -
Мой интерес в этом деле – быть вашим помощником и компанионом в
некоторых предприятиях... Надеюсь, вам ясно, что я не филантроп и не
квакер, заботящийся о спасении человеческих душ? И мне представляется,
что для начала следовало бы открыть конторы и склады компании в
Манилле на острове Лукон* и в порту Амой, против острова Тайван в
Южном Китае. Я уверен, что Испания и Китай согласятся положить предел
притязаниям Великобритании и беспокойному нраву английских моряков,
если вы, мистер Шеликоф, будете в силах побудить свое правительство
мирно договориться об этом с Китаем и Испанией. (* Лусон, крупнейший
из Филиппинских островов.)
– М-мм... – захмыкал в ответ Шелихов, – М-мо-гу, конечно, могу! -
Вспомнил о своих первых попытках в этом направлении, сделанных в
Петербурге, и поморщился: – Токмо пользы для себя в хлопотах таких не
вижу...
– Позвольте не поверить вашим словам, – резко отклонил Дойбл
попытку Шелихова замять разговор. – Сами рассудите: за один только
чай, что идет из Кантона, Ост-Индская компания, захватив в чайном деле
монополию, платит три миллиона фунтов стерлингов налога. Расход чая в
Англии при восемнадцати миллионах населения превышает за год двадцать
семь миллионов весовых фунтов... А в России с ее пятьюдесятью
миллионами населения, если положить хотя бы три четверти фунта чая в
год на мужчину, не принимая в рассуждение женщин, а они тоже весьма
любят пить чай, – что? Какова стоимость этого чая? А доход на фрахтах?
Он пока остается в руках иностранцев...
В ответ на выкладки Дойбла Шелихов только безнадежно махнул
рукой: где уж, мол, нам чай пить да еще от чая доходы иметь! Заметив
этот жест и по-своему расценив его, арматор Дойбл продолжал с особой
настойчивостью:
– Сибирь и особенно Камчатка, почитаемая как Finis mundi,* они
одни могут поставлять все, в чем нуждаются острова Великого, или, если
вам больше нравится, Тихого океана. Камчатка через Сибирь станет
снабдителем России и всей Европы продуктами райских островов. Климат
Камчатки на десять – пятнадцать градусов умереннее петербургского.
Авачинская губа на Камчатке в окружности не менее сорока верст, при
ней три безопасные и удобные гавани, она – произведение одного из
превосходнейших усилий природы и может вместить соединенные флоты всей
Европы. Такой порт должен бы иметь величайшую важность в политическом
отношении и владычествовать над морями Востока... (* Конец света
(лат.).)
Шелихов усмехнулся.
– Да, да, и владычествовать! – вспыхнул Дойбл. – Но если ваша
компания не будет действовать с большей отважностью и
предприимчивостью и если колонии ее не будут деятельно защищаемы
императорским военным флотом, то вас скоро подорвут и ограбят. Но и
морские силы иметь мало. Нужно снабжать туземных жителей и колонистов
дешевле и способнее... Выгоды России и Испании требуют – please attend
to your affairs* – я говорю как ирландец, не допускать английских и
бостонских заселений в ваших краях. Англичане и бостонцы беспрестанно
скитаются по испанским бобровым промыслам да и по русским промысловым
водам. Испанские колонисты в Манилле и Калифорнии желают установления
твердых связей с Россией. В порту Манилла основать депо или место
складки и торговли с Камчаткой, Японией и северо-западными берегами
Америки. Россия, если утвердится там, может стать звеном в торговле с
малайцами. Раньше эту торговлю вели в небольшой степени через Батавию
голландцы, а ныне она уничтожилась... (* Прошу внимания (англ.).)
Мореход не выдержал пытки, слушая в изложении ирландца
собственные мысли, отвергнутые и схороненные в петербургских
канцеляриях, и грубо прервал разговор:
– Скажи, Яков Егорыч, господину арматору, что, мол, благодарю за
добрые советы, а кончать разговор, так как я сейчас занят, приглашаю
его годика через два-три в Славороссийск, в Америку... Передай -
беспременно договоримся!
Дойбл недоуменно и обиженно выслушал ответ морехода, развел
руками и отплыл на свой корабль. В тот же день он ушел в море.
Через двадцать лет после смерти Шелихова, будучи уже старым
человеком, настойчивый ирландец Питер Дойбл появился в Петербурге и
подал тогдашнему председателю Российско-Американской компании графу
Николаю Семеновичу Мордвинову подробнейшую докладную записку,
полностью совпадавшую с заветными, неосуществившимися планами
Шелихова.
Записку эту Мордвинов, сняв копию, направил Александру I. Записка
была передана "благословенным" на заключение всесильного временщика
Аракчеева, занятого в то время устройством военных поселений, и, с
размашистой надписью Аракчеева: "Некогда пустяками заниматься", легла
в секретный шкаф графской канцелярии. Содержимое этого шкафа после
смерти "преданного без лести" было опечатано по распоряжению Николая I
и навсегда исчезло из поля зрения простых смертных.
5
Через несколько дней после отплытия Питера Дойбла на увалах под
Охотском показался долгожданный караван. Когда голова его входила в
Охотск, хвост из груженых, телег и вьючных лошадей, в сопровождении
вооруженных людей, терялся в извивах дорожной тропы над городом.
Степенный и благообразный Максим Максимович Мальцев слез перед
хозяином со своего лохматого конька и, косясь на обступивших их людей,
сбивчиво и неохотно стал отвечать на град посыпавшихся вопросов:
почему-де он, а не Ираклий ведет караван, что приключилося с Ираклием,
и только в конце догадался хозяин спросить, благополучно ли дошли
люди, сохранна ли кладь.
– Люди все здравы-невредимы, и кладь представил в целости,
Григорий Иваныч, а что в Иркутском приключилося – знать не знаю и
ведать не ведаю. Наталья Алексеевна...
– Язык тебе отрезала Наталья Алексеевна? От подотчета хозяину
освободила тебя Наталья Алексеевна? – схватил Шелихов Мальцева за
плечо, но тут же вдруг отпустил его и чуть ли не бегом кинулся вперед
разыскивать монахов – они уже прошли в голове каравана.
– Ктитору благопопечительному церкви американской наше
благословение... – начал было архимандрит Иоасаф, встречая Шелихова,
разыскавшего монахов в конторе компании. – Разъяснение, понимаю,
получить желаете, почтенный Григорий Иваныч? Домашних ваших оставили в
добром здравии... Покарал гнев божий токмо царского ослушника,
необузданного черкесина. Не допустил господь к построению храмов своих
на американской земле гордеца, презревшего волю власти, над нами
поставленной, – убил его казачишка шелавый, когда он в окно
выпрыгнул... Смирись, чадо возлюбленное, аще бо ни един волос... -
заспешил преподать утешение велеречивый архимандрит, когда увидел, в
каком бессилии опустился на скамью Шелихов, сраженный известием о
гибели Ираклия.
После смерти Куча в далеком Петербурге ничто так не потрясало
души морехода, как эта непонятная и нелепая гибель молодого грузина.
Незаметно для самого себя Шелихов привык к мысли видеть в Ираклии
своего зятя и, кто знает, продолжателя дела его, Шелихова, жизни.
Единственный сын Григория Ивановича, рослый и пухлый Ваня, не
подавал отцу верной надежды на то, что возьмет судьбы Славороссии в
свои руки, всему на свете предпочитавший шест для гонки голубей.
Старший зять, Николай Петрович Резанов, обладавший острым умом,
образованием и блестящими светскими качествами, никогда не согласится
– Шелихов давно убедился в этом – променять жизнь в столице, в
обществе себе подобных, на тяжелый, полный лишений и опасностей труд
устроителя суровой и неведомой страны.
Чем этот черноризец, привычно и угодливо твердящий ему "несть
власти, аще не от бога", может утишить боль и смягчить новый, выпавший
на долю Шелихова удар судьбы? Остается одно только горькое утешение -
проклинать подводный камень и собирать обломки крушения.
Шелихов встал и, чувствуя необходимость побыть одному и собраться
с мыслями, не дослушал – чего уж там! – масленую речь архимандрита и
вышел на улицу.
Угрюмое Охотское море глухо рокотало. Издали доносился шум
начавшегося прилива и слышались крики людей. Разглядев через
неотлучную при нем подзорную трубу фигуру Шильдса на пристани, мореход
понял, что разгрузка "Феникса" почти закончена и можно, следовательно,
перебросить освободившихся людей и лодки на погрузку отходящих в
Америку кораблей.
"Погружу кладь и скот, посажу людей – и с богом! – подумал
мореход. – Рухлядь мягкую, какая на Кяхту пойдет, с Мальцевым и
охраной на Иркутск отправлю, а сам налегке к Шантарам спущусь, до
Удской губы, огляжу заодно еще раз берега, а там с ламутами или
надежными тунгусами на Зейскую пристань, с нее на Кару, Читу, Удь и
Удью да Селенгою на Кудары, с них через Байкал на Ангару у
Лиственичного и Ангарою к себе домой... Нелегка дорога, а если бог
поможет, все же дней пяток выгадаю, чем на Якутское пойду и вверх по
Лене бечевою буду тянуться. Как раз и "Феникса" опробую – заставлю
Шильдса меня к Шантарам спустить!.."
Рассудительный Мальцев пробовал отговорить Григория Ивановича от
непроложенной, малоизвестной и опасной дороги, но, растравленный
приключившимся дома несчастием, Шелихов ничего не хотел слушать.
"Иерархи" и "Екатерина" были загружены с молниеносной быстротой.
Шелихов не сходил с кораблей, лично наблюдая за размещением людей и
клади.
Теснота обнаружилась неимоверная. День и ночь выли и лаяли
ездовые псы, размещенные в клетках. Кудахтали куры, мычали
встревоженные коровы, и тихонько скулили, смахивая слезы отчаяния,
измученные бабы, жены плугатарей, с детьми, расположившиеся из-за
отсутствия места буквально возле коров, уход за которыми был возложен
на них.
Архимандрит Иоасаф с несколькими монахами занял капитанскую
каюту, а остальные разместились в кубрике, предоставив согнанным со
своих мест матросам устраиваться где хотят.
После напутственного молебна, отслуженного Иоасафом весьма
торжественно, в окружении хора монахов, Шелихов, готовясь сойти в
шлюпку с поднимающего паруса корабля, заметил Стеньку, – о нем совсем
Григорий Иванович позабыл в суматошливые дни перед отплытием.
– Эй, Стенька... Глазов! – поправился мореход, подзывая его к
себе. – Добро, что уплываешь ты, не достанут тебя – коротки руки! А то
один такой, как ты злополучный, пропал уже... ни за понюх табаку
пропал и под моей кровлей... Только к чему я это? Ах, да-а... -
протянул Григорий Иванович, – вспомнил! Распоряжение на тебя обещал я
Баранову дать, а тут и присесть, чтобы написать, негде.
Шелихов огляделся и, не найдя места, достал из кармана поддевки
кусок измятой бумаги и обломок угля.
– Подставляй спину, – решительно сказал он, – как-нибудь
прилажусь...
Стенька находчиво подал ему валявшийся на палубе обломок доски и,
упершись руками в колена, горбом выгнул спину.
– Молодец! – похвалил Стеньку мореход. – Гляди в небо, а того,
что на земле лежит, не упускай... Сойдешь на берегах Аляксы – ах, и
хороша она! – пасись худого и твори доброе, до чего умом и сердцем
дошел... Сложи бережно, – подал Григорий Иванович Стеньке исписанную
бумажку, – отдашь Баранову, Александру Андреевичу, когда повидаешь...
Из его воли не выходи, во всем слухайся!
"Восприемника моего Михайлу, который компании служил доныне
порядочно и коего я на своем коште содержал, всегда отлично противу
других содержи и всему, в чем открыться пожелает, веру давай и в
научении не откажи. Вскорости и не позже наступного лета сам к вам в
гости буду. Душа изныла.
Американской компании вояжиров главный распорядитель мореход
Григорий Шелихов".
– Будь здоров... Иди! – толкнул Стеньку мореход и, кланяясь во
все стороны, закричал, обращаясь к отплывающим: – Счастливо
добираться, друзья-товарищи и добрые люди! Нас не забывайте и служите
ей, Руси нашей матушке, честно и верно... Да помянут нас добрым словом
внуки и правнуки! Сча-астли-во... ни пера ни пуха вам!..
Когда Шелихов, сидя в шлюпке лицом к кораблям, выходил на берег,
"Три иерарха" и "Св. Екатерина", распустив по ветру паруса, горделиво
тронулись с рейда...
Глава пятая
1
Трое суток после отплытия кораблей Шелихов, доведя подручных
рабочих и служащих компании до того, что они засыпали на ходу,
забившись в какой-нибудь уголок за тюками, сортировал присланную
Барановым из Америки меховую добычу. В охотских амбарах и складах
компании огни факелов горели все ночи.
Русские промысловые воды и первые поселения в Америке, о которых
англичане имели самые смутные представления, а бостонские купцы знали
и того меньше, тянулись вдоль северо-западного побережья Нового Света
на несколько тысяч верст. Они шли от группы небольших вулканических
островов – "кладовой мехов", – открытых под 190o восточной долготы
отважным русским мореходом Прибыловым в 1786 году, до дикого мыса
Океана, за горой св. Илии, на 220o.
Царская Россия постаралась предать забвению не только подвиг, но
и имена Шелихова и его соратников, боровшихся за место для нашей
родины в не занятых никем землях Нового Света.
В середине девятнадцатого века, когда американские бизнесмены,
обольщенные золотыми россыпями Калифорнии, уразумели значение
постройки в Панаме межокеанского канала и вступили в борьбу за
первенство с опередившей их на этом пути Англией, внимание этих
бизнесменов, естественно, обратилось к землям, лежащим выше 50-й
параллели. Но здесь, на побережье от залива Жуан де Фука и острова
Нутка (ныне Ванкувера) до скопления между 54-й и 58-й параллелями
островов, именуемых ныне архипелагом Александра, Канада имела выход к
Тихому океану. Выше, между океаном и непроходимыми хребтами Каскадных
гор, тянулись поселения с оседлой жизнью и культурой русских. За 60-й
параллелью от хребта и горы св. Илии, по высоте едва уступающей
Эльбрусу на Кавказе, прибрежная полоса русских владений расширялась и
вливалась в огромное сухое и холодное пространство Аляски, равное
одной пятой площади современных США. Выиграв борьбу с Англией на
Панамском перешейке, США нацелились взять в клещи ее выход на Тихий
океан – Британскую Колумбию. Решение столь сложного вопроса оказалось
довольно простым: США без большого труда удалось уговорить
правительство Николая I и Александра II Романовых-Голштинских на
"добровольную уступку" огромной области русских владений в Новом
Свете, присоединенных к России государственным разумом и усердием ее
отважнейших сынов.
Таково логическое завершение екатерининской политики равнодушия и
даже враждебности к шелиховской Америке, когда она находилась в самой
золотой поре детства и когда Шелихов изо всех сил боролся за нее – за
эти новорожденные владения России.
Звездистый бостонский флаг, появившийся в прериях Миссури, в
шелиховские времена был невидим с берегов Тихого океана. Единственным
представителем "бостонцев" и скромнейшим тогда соседом русских
оказался некий мистер Астор. Браконьеров, работавших на Астора,
русские уже не раз выгоняли из своих промысловых вод без увечья, хотя
знали, что приказчик укрепленной фактории на реке Колумбия – "Астории"
– датчанин Бенсон добывает у индейцев пушнину обменом на порох, пули,
огнестрельное оружие. И не русские, а англичане через девятнадцать лет
после смерти Шелихова сожгли "Асторию" и заставили преемника Бенсона
мистера Хольта искать приюта и спасения у русских в Ново-Архангельске
на Ситхе.
Наибольшие опасения внушала Шелихову Англия: ее Гудзонбайская
компания с американского материка и Ост-Индская с моря. Корабли
Ост-Индской компании все чаще появлялись в водах Америки, заходили на
Камчатку и даже в Охотск. Шелихов хорошо представлял себе
неисчерпаемые сокровища и мощь, таившиеся в необозримых пространствах
Сибири и ее восточных окраин. Иностранцы, с горечью думал он, понимают
это лучше тех расшитых золотом кукол, что сидят у власти в Петербурге.
Предложение арматора Дойбла – не что иное, как мысли и планы самого
Шелихова. Шелихов уже десять лет безрезультатно ищет им внимания и
поддержки, – и что же? Неужели придется отступиться? Нет, надо
действовать. Но как действовать, что делать, когда он связан по рукам
и ногам, когда в его собственный дом – подробностей он еще не знает -
мог ворваться казак из диких бурят и безнаказанно застрелить
обретенного им даровитого зодчего...
Шелихов при воспоминании о том, что он, вернувшись домой, не
найдет Ираклия в живых, сжал кулаки и в страшной ярости заскрипел
зубами. И в этот момент в избу вошел асессор Кох. Глядя на морехода,
Кох в испуге даже остановился. Но следовавший за Кохом хорошо
выбритый, хотя и одетый в бродяжное тряпье человек, явно нерусского
облика, не смутился. Он скорей с любопытством смотрел на морехода.
– Так можно получить зубной боль, Грщорий Иваныч! – нашелся Кох
и, оправившись, кивнул на приведенного человека. – Привел очень
нужного вам человека. Прибыл в мое распоряжение с наилучшими
рекомендациями... Капитан-лейтенант Монтегю граф Сандвич! Вы столько
просили меня давать вам опытных навигаторов...
– Откуда? – спросил Шелихов.
– Из Петербурга, – спокойно, с сильным иностранным акцентом
ответил капитан-лейтенант граф Сандвич.
– Где служить изволили?
– Э-э... гм... в Черноморском флоте...
– Должен предупредить немножко, – поспешно вмешался Кох. – У
господина графа вышла маленькая, совсем чуть-чуть, неприятность.
Завистники обвинили его... гм-гм... в излишнем любопытстве. Адмирал
Мордвинов сделал из мухи слона: обвинил господина Монтегю по службе в
Черноморском флоте в шпионстве... страшно сказать – в пользу Турции!
Графа, конечно, судили и приговорили к смертной казни, но
матушка-государыня, переговорив с английским посланником, сочла
возможным смилосердствоваться и, лишив чинов, сослать в Охотск... И
вот граф Сандвич прибыл, имея наилучшие рекомендации... Все пустяки! Я
уступаю вам, Григорий Иваныч, господина графа капитаном на любой ваш
корабль...
Первым побуждением Шелихова было выгнать обоих наглецов, но он
сдержался.
– Нет ваканций и кораблей нет, а будут – потолкуем, и ежели
патент есть, почему не предоставить, – с наигранным простодушием
ответил Шелихов.
– Я полагал, если я рекомендую... Смотрите, не пришлось бы
пожалеть, господин Шелихов, – многозначительно и гнусаво проговорил
Кох и, даже не откланявшись, вышел вслед за шельмованным графом.
Вырядив караван с промыслом под началом Мальцева – караван должен
пройти через Якутск и вверх по Лене до Иркутска, – Шелихов два дня
потратил, чтобы уговорить Шильдса захватить его и спустить на
"Фениксе" к Шантарам, в Удскую губу. Шильдс рвался к своей семье в
Петербург, с тем чтобы до конца зимнего пути успеть хотя бы вернуться
в Иркутск, а в навигацию 1795 года на том же "Фениксе" отплыть в
Америку, служить в которой по контракту оставалось еще два года.
– Ну, гляди сам! – пригрозил Шелихов. – Тебе следует, как я
прикидывал, с компании двенадцать тысяч. А кто их тебе без меня
выплатит в Иркутске, с чем ты к семейству прибудешь? А ежели ты меня к
Шантарам не доставишь, я и зазимовать где ни попадя могу... Гляди!
На участие Шильдса в плавании до Шантар Шелихов настаивал потому,
что хотел снять надежную лоцию побережья Охотского моря к югу. Себя и
помощника Шильдса, штурмана Толоконникова, он считал в этом деле
малосведущими, Шильдс же был силен в навигаторских науках.
В конце концов Шилъдс сдался.
Плавание к Шантарам, в Удскую губу, на шестисотверстном
расстоянии, из-за противных ветров затянулось до двух недель. Шелихов
поселился в капитанской каюте вместе с Шильдсом и ни на шаг не отходил
от капитана, наблюдая за приемами составления лоций.
– Я тоже домой поспешаю, а от дела не спешу... Мы помрем, а труды
наши останутся! – примирительно утешал Шелихов Шильдса, неистовавшего
из-за задержки в пути.
На пустынном берегу Удской губы Шелихов и Шильдс с помощью
тунгуса проводника едва разыскали в чахлом березовом лесу поселок
рыбаков-орочей.
Никаких средств передвижения, кроме легких рыбачьих лодок, у
прибрежных орочонов не оказалось, но и на них они не соглашались
доставить партию Шелихова – десять человек – в Удский острог,
расположенный на реке Уди, верстах в полутораста от берега моря.
– Не вернемся ли в Охотск, пока "Феникс" не отплыл? – съехидничал
Шильдс.
– Не препятствую! – ответил Шелихов. – Токмо денег, Яков Егорыч,
до моего возвращения из Голикова не выжмешь, все едино дожидаться меня
будешь. – И, с удовольствием отметив растерянность на лице Шильдса,
сурово приказал: – Чтоб себя и людей не смущать, прикажи Толоконникову
в обратный, а мы с тобой двинем сухопутьем... – "Шильдс и на сухопутье
пригодится, – рассуждал Шелихов, – для верного решения землемерных
задач", – и поэтому настаивал на его участии в своей землепроходческой
разведке.
Через два часа "Феникс", дав прощальный выстрел из пушки,
двинулся на север. Наполненные попутным муссоном белые паруса растаяли
в тумане сентябрьского дня...
После отплытия "Феникса" орочи стали сговорчивее. Бедный род,
разместившийся в десятке прутяных и обмазанных глиной хижин,
испугался, что оставшаяся на берегу партия бородатых русских уничтожит
их скудный запас рыбы на зиму. Несколько бутылок водки и одеяла,
подаренные старикам, окончательно расположили орочей к мореходу.
На другой день утром шелиховцы были рассажены в три самые большие
лодки. Ороч с шестом, стоявший посредине лодки, и другой на корме с
веслом быстро и ловко гнали рыбачьи посудины вдоль берега Уди. Река
медленно и лениво катила свои воды по тундровой равнине.
Орочи были неутомимы. После ночевки в показавшемся у реки ельнике
ватажка Шелихова снова тронулась в путь, и к вечеру второго дня люди
высадились под Удским острогом, что стоял на высоком берету
убыстрявшей свое течение реки. Два топора, несколько папуш табаку и
бутылка водки развеселили удских орочей, надолго оставили среди них
память о необыкновенном, добром и щедром русском "купезе".
Тунгусы-нанайцы на оленях под седлом, кладь – на вьючных,
доставили Шелихова и его людей на Зейскую пристань и передали их своим
сородичам для дальнейшего движения через хребет Нюнжа на Албазин. От
Албазина тропы русских землепроходцев – нет нужды, что были они трудны
и опасны, – вели на Шилку и дальше на Читу. Все особенности пути и
важные точки были отмечены астрономическими выкладками и наблюдениями
Шильдса. Приглядываясь к его возне, Шелихов еще и еще хвалил себя в
душе за предусмотрительность.
С Читы через Кару, страшную каторжной стражей и ее нравами, шел
тракт на Верхнеудинск, по которому сменившие нанайских оленей
крепконогие бурятские кони могли двигаться рысью. С верхнеудинской
пристани полноводная Селенга донесла ватажку Шелихова до большого села
Кудары на восточном берегу Байкала.
Осенний Байкал штормовал. Прождав сутки, Шелихов потерял терпение
и, благо Шильдс, приученный сулоями американских берегов к опасностям
на воде, не протестовал, двинулся на надежной парусной лодке из Кудары
на Лиственичное, пристань у истока Ангары из "Святого" моря. Переход
через штормовый Байкал закончился благополучно, хотя Шильдс, сходя на
берег в Лиственичном, заметил:
– Предпочитаю десять раз провести судно через сулои под Нучеком,
чем еще раз переплывать осенью ваше сибирское озеро...
– Что русскому нипочем, то англицу трудно одолеть... Аминь! -
подхватил Шелихов.
Настроение у него было хорошее. Первая точная лоция Охотского
моря по пути к "незамерзающей" до Шантарских островов и удача
землепроходческой попытки найти кратчайшую дорогу из Охотска в
Иркутск, пусть для грузов она и не годится, окрылили Шелихова. Он даже
как-то забыл на время о том, что случилось у него дома. Любопытно, на
сколько дней он обогнал караван, который Мальцев повел за семь дней до
его выхода в дорогу?
2
Выйдя из Лиственичного на двенадцативесельном длинном и узком
паузке, птицей перелетевшем через острозубую каменную гряду в устье
Ангары, Шелихов в три часа покрыл шестьдесят верст от Байкала до
Иркутска. Недаром скорость самого течения Ангары превышает две сажени
в секунду...
Григорий Иванович не хотел осведомлять иркутчан о своем
возвращении и, не доплывая до Иркутской пристани, причалил версты за
две от нее к берегу под высоким обрывом, откуда головоломной тропой,
выбитой среди гранита и сланцев, можно было подняться в сад и к дому.
"А и кто, скажи, без меня в дом наведывался, меды мои пил?" -
пробираясь домой по тропе над обрывом, внутренне усмехнулся он над
пришедшим в голову нелепым сравнением себя с мужем, внезапно
