Текст книги "Григорий Шелихов"

Автор книги: Владимир Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 36 страниц)

Начало формы

Конец формы

Владимир Степанович Григорьев.

Григорий Шелихов

исторический роман

СОВЕТСКИЙ ПИСАТЕЛЬ

Москва 1956

Времен в глубоком отдаленьи

Потомство тех увидит тени,

Которых мужествен был дух.

Г. Державин

* ЧАСТЬ 1 *

Глава первая

1

Теряясь во времени давнем и забытом, быль эта развернулась свыше

полутораста лет тому назад на гористом Кыхтаке, замыкающем

тысячеверстную цепь Алеутских островов у берегов Америки.

Населявшие остров Кыхтак плосколицые и безбородые люди не

допускали на свою землю пришельцев с тусклой и потому казавшейся им

неприятной белой кожей. Желто-смуглая да еще блестящая от смазки

китовым жиром кожа представлялась природным кыхтаканцам несомненным

признаком превосходства их над другими людьми. Они, алеуты-кыхтаканцы,

выводя свое происхождение от сожительства первой женщины с

фантастическим человеком-медведем, считали себя представителями

особого племени людей и в то же время охотно откликались, когда их

называли "алеутами". Алеуты – это было прозвище, которое кыхтаканцам

дали впервые высадившиеся на остров белокожие бородачи – русские.

Ко времени высадки русских мореходов-добытчиков алеуты

насчитывали у себя тысячи храбрых воинов с луками, стрелами, копьями,

убивавшими могучих зверей моря и суши. Однако сто тридцать отважных

людей промышленной экспедиции купеческого сына Григория Шелихова

оказались неодолимыми. Костяные и обсидиановые наконечники стрел и

копья не помогли алеутам в их столкновении с пришельцами, которые

посылали гром и молнии из "железных палок", приставляемых к плечу.

Однако победители "русы", так называли себя пришельцы-русские, -

звук "р" не давался языку алеутов, и они произносили не "русы", а

"лусы", – оказались и не страшны и не беспощадны. Соседи, соплеменники

кыхтаканцев с островов Уналашка, Тана-гуни, Атха, лежащих к заходу

солнца, или племя кенайцев, говорившее на одном языке с кыхтаканцами,

жившее под восходом солнца на Большой земле – Алхаласке,* поступали

иначе: победив, они истребляли до последнего всех способных носить

оружие. (* Аляска.)

Освоившись с новым положением, кыхтаканцы вскоре поняли, что

белокожие пришельцы ищут не войны, а дружбы и согласия. Они не

отбирают ни запасов пищи, ни байдар, ни орудий лова или охоты, не

уводят они и женщин и равнодушно смотрят на драгоценные обломки железа

и меди, эти подобранные алеутами на берегу безыменные свидетельства

чьей-то гибели в пучинах океана.

Единственным, чего искали и к чему устремлялись "русы", были

шкуры зверей: морских бобров и котов, песцов и лисиц – черных и

огневок, медведей и даже ничтожного тарбагана – пестрого

сурка-землеройки, а то и еще более ничтожной белки-поскакушки. "Русы"

били этих зверей новыми, невиданными среди алеутов способами или

выменивали у туземцев шкуры на железные ножи, несравнимые по

достоинству с каменными, на зеленые листья крепкой русской махорки и

на драгоценные корольки – коралловые красные бусы. Случалось, давали и

ковшик горького, веселящего сердце и ноги напитка – "вотка".

Слово "вотка" облетело весь остров. Ей приписывали магическое

свойство наделять человека весельем, облегчать неудачу в охоте,

"вотка" заставляла забывать голод, склоняла женщин к любовной ласке.

Великий тойон народа "касяки" – так произносили алеуты слово

"казаки" – имел воинское имя Ше-лих. Однажды он рассердился на малое

количество мехов, принесенных на обмен, и объявил:

– Вотка будем давать в награду только тому, кто принесет менять

не меньше двух бобровых шкур.

Из этого алеуты заключили, что напиток дорогой, обладает

магической силой и "русы" берегут его для себя.

– Ты – хитрый и несправедливый человек! – упрекнули русского

кыхтаканцы. – Ты живешь среди нас и знаешь, как редки морские бобры и

как много людей и байдар нужно для охоты за ними. А шкура бобра всегда

достается богатым, имеющим калгу-каюра – раба-гребца на байдаре.

Бедному же охотнику, которому нужно самому и каюрить и стрелку

спускать, говорят: "Как ты мог убить бобра? Ты должен был каюрить".

– Так всегда было, будет и должно быть, – отвечал Ше-лих искавшим

справедливости, – один гребет и везет, другой добычу берет...

– А кто установил?

– Бог!

– А кто такой бог?

– Тот, кто дает одним богатство, а другим – бедность.

– Он хитрый и несправедливый человек!

– Глупцы! Он не человек, а бог, и не мы – бог дает законы.

Кыхтаканцы не поверили в то, что они глупы, и им не понравился

бог Шелихова, но люди, которым этот бог покровительствовал, были

могущественны, и спорить о законах их бога не приходилось.

Всячески домогаясь вольготной и безопасной добычи мехов и

богатства, Григорий Шелихов в конце концов признал водку ненадежным

пособником торговли, в чем имел много случаев убедиться еще в России,

странствуя по Камчатке и по Чукотской землице.

Собрав своих промышленных людей, он объявил им о запрещении

пускать в торговый обмен водку, оставив право на это только за собой.

Ловок и силен был Григорий Шелихов тем, что умел, всякий раз вовремя

уловив момент, опереться на артельные плечи и отстоять свой интерес.

– Сам ее пью и горазд понимаю, что православному человеку нельзя

не выпить... Что ж, разве я против? Пейте, да дело разумейте, головы

не теряйте, – добродушно начал он, как будто готовясь рассказать о

планах ближайших экспедиций, и неожиданно для всех угрюмо закончил: -

А кто американцу водку дает, тот на себя и товарищей нож готовит. Вот

о чем, артельные, подумать надо!..

– Мы и то думаем: зачем ты себе права разрешил, а у нас отнял? С

твоего водочного поднесения нож али стрела американские слаще, что ли,

станут? – орали промышленники, разъяренные тем, что от них отняли

легчайший способ к увеличению своей доли в заокеанской наживе.

– В моем кармане не подсчитывайте, – открыто пойдя на вызов,

сказал Щелихов. – Водка-то чья, компании? А я от компании да и от

властей над вами поставлен. Так вот: продажи навынос не будет, а кому

выпить охота, ко мне придет. Поднесу и на счет запишу, но не более два

штофа на месяц...

Отстаивая внушенное практическим расчетом начинание, Шелихов и

дальше пошел на хитрость: положенный на месяц водочный паек он

увеличил вдвое, – русские пускай пьют, только бы американцев не

спаивали, не выступали бы конкурентами в заготовке пушнины.

До своего удивительного по отваге плавания в Америку в 1783 -

1786 годах Григорий Шелихов, добравшись до края земли – Охотского

моря, служил приказчиком у разных сибирских купцов-богатеев. Разъезжал

по дебрям Восточной Сибири, выступая вроде доверенного по торговле с

чукчами – на Чукотке или с ительменами – на Камчатке, а то с Китаем -

в Кяхте и даже с дикими племенами конных мунгалов и тунгусов – по

Орхону, Онону и Амуру. Всегда в бесконечных разъездах, проявляя в

делах отменные торговые способности, находчивость, обходительность и

отвагу, он завоевал доверие туземных охотников, похвалу хозяев и

симпатии самих представителей власти за то, что торговал мирно и не

вызывал жалоб.

Записавшись в иркутские купцы и добившись величания по

"отечеству", Григорий Иванович Шелихов за неимением капитала продолжал

службу по найму и искал в жизни случая, чтобы выйти на широкую дорогу

жизни.

Распаленный ушкуйницкой отвагой и непоседливостью, занесшей его,

сына мелкого да к тому же разорившегося рыльского торговца, на

караванные дороги в тундровые тропы восточной Азии, Шелихов решил

сменить просторы степей и тундры на просторы океана, в которых за

кромкой бескрайнего горизонта, он верил, найдется и на его долю "кус"

в жизни. На это его наталкивали воспоминания молодости, прочитанные

книги и ходившие по Сибири рассказы о чудесной земле Америке.

Передовик сибирских землепроходцев середины восемнадцатого века,

не единожды добиравшихся уже до Алеутских островов и даже матерой

земли Нового Света, Никифор Акинфиевич Трапезников, живя на покое в

Охотске, заприметил Шелихова, этого смекалистого и удачливого

приказчика Лебедевых. Старик Трапезников жаждал иметь преемника своим

исканиям и готов был бы благословить выйти за него любимую внучку

Наталью, ходившую молодой вдовой и во вдовстве сведавшуюся с

синеглазым, густобровым плясуном и песельником Гришатой Шелиховым, -

мешало их разноверие: она – староверка, а он – православный.

Восточная красота вдовы Гуляевой, – ходили слухи, что мать ее

жила у курильских айнов пленницей из земли Чосен, Страны Утренней

Свежести – Кореи, и от них вывезена Никифором Трапезниковым, -

безоглядно полонила Григория Шелихова. Да и кто бы устоял перед ее,

как уголья, горящими глазами в нежном овале лица, окрашенном

постоянным янтарно-смуглым румянцем!

"Судьба!" – подумал Григорий Шелихов и решил жениться.

Но без дедова благословения Наталья Алексеевна выходить замуж не

хотела и знала, что дед ее, суровый беспоповец Никифор Акинфиевич,

никогда не согласится отдать свою внучку за табашника-никонианина.

Однако Григорий Шелихов не задумывался над догматами православия.

Наталья Алексеевна по красоте и капиталу, оставленному ей покойным

мужем, стоила православной поповской обедни, и Гришата улестил старого

Трапезникова стоянием в моленной, истовым слушанием октоихов

кержацкого распева и двуперстным знаменованием.

О приданом же он и не заикнулся и этим окончательно расположил к

себе разоренного "честностью" гордого старика морехода Трапезникова.

Перед смертью, заповедав внучке и зятю долгую согласную жизнь,

старый Трапезников, в обход детей своего давно умершего сына Алексея

Никифоровича, которые тянулись в сидельцы к первогильдейским

сухоземным купцам-торгашам, передал Григорию Ивановичу заветное

наследие: рукодельную на полотняном убрусе* карту плавания на Алеуты и

к американской земле, компас с буссолью – то и другое служило старику

в океанских походах – и небольшую кубышку золотых монет, удержанную в

подполье. (* Платок.)

Все это наследие, помноженное на собственную отвагу, разум и

твердое решение без удачи не возвращаться, новоявленный купец и

мореход Григорий Шелихов и внес как свой пай в компанию, состоявшую из

сибирских тузов-богатеев Лебедевых-Ласточкиных и торгового дома

Голиковых, договариваясь с ними о почине в завоевании Нового Света.

В Охотском порту Наталье Алексеевне ввиду готовых к отплытию

кораблей оставалось только проститься с мужем, проводить которого она

выбралась сюда из Иркутска: Шелиховы жили тогда уже в Иркутске. Путь

проделала она немалый – три тысячи верст водою по Лене до Якутска и

тысячу верст таежного бездорожья от Якутска. И вот в самую последнюю

минуту Наталья Алексеевна неожиданно сказала:

– Иду с тобою и дальше, до самой смерти иду! Неужто, Гришата, ты

покинешь меня?..

Впервые в жизни Григорий Иванович Шелихов растерялся и не знал,

как поступить. Из плавания можно было вернуться победителем, а можно

было и голову сложить. Не мог, конечно, взять он в такое дело жену.

Вспомнил еще, что дома, в Иркутске, остались две любимые

дочки-попрыгуньи – падчерица Аннушка и родная Катенька, и, несмотря на

тронувшие до глубины сердца слова жены, сердито крикнул:

– Ума лишилась!

Наталья Алексеевна как бы угадала его мысли и объяснила, что она,

взяв перед отъездом с проживавшей у них тетушки клятву не

проговориться ему, поручила старушке детей, как матери.

– Я за детей спокойна, Гришата, не маленькие! – И тихо добавила:

– А один уйдешь – как знать: вернешься – меня и в живых не найдешь...

Таким голосом сказала и так впилась в него глазами, что Григорий

Иванович махнул на все и, подхватив ее на руки, перенес в лодку, по

пояс шагая в воде. Через час Наталья Алексеевна, серьезная и строгая,

вступила на палубу "Трех святителей" – ведущего корабля флотилии

Шелихова, в девять саженей от кормы до носа. Глядя в сторону

исчезавшего из глаз Охотского берега, до позднего вечера простояла она

у борта кормы.

Перед сном долго молилась и, ложась под меховое одеяло, задала

мужу единственный вопрос:

– А дедушкин убрус с тобою?..

2

Остров Кыхтак, вздыбленный горным хребтом, с гущиной могучих

стволов хвои и лиственницы, был подобен огромному киту, в испуге

выбросившемуся из вод океана от преследования хищных касаток, тут же

рассыпавшихся вокруг него множеством острозубых островков и подводных

камней.

Берега острова были труднодоступны, а середина и просто

непроходима. Хаос громоздившихся гор, с прорезями диких ущелий,

чудовищные капканы из каменных обломков и гигантских деревьев,

поваленных бурями, делали огромную часть острова недоступной. Жителям

противоположных берегов оставалось единственное средство сообщения – в

объезд по морю на байдарах.

Русские после нескольких столкновений с кыхтаканцами на

северо-западной конечности острова – она называлась Карлук – вынуждены

были двинуться в обход, вдоль широкого пролива, отделявшего остров от

Большой земли – Алхаласки. После долгих поисков на юго-восточной

стороне острова они и осели в облюбованной Шелиховым просторной бухте.

Эту бухту назвали Трехсвятительской в честь утлого галиота,

возглавлявшего шелиховскую флотилию. Как-никак суденышко преодолело

две тысячи морских миль Великого океана в самой бурной и опасной его

части.

Иван Ларионович Голиков, глава фамилии, держал в руках торговлю и

винный откуп по всей Сибири. В морское предприятие он пустился по

уговорам Шелихова, отчасти потому, что завидовал славе Строгановых.

Строгановым приписывали подвиг покорения Сибири, хотя покорили они ее

не сами, а состоявший у них в найме Ермак "со товарищи". Чем же хуже

Строгановых Голиковы, в найме которых уже имеется Григорий Шелихов?

Рискуя деньгами, Иван Ларионович решил в ограждение коммерческих

интересов рискнуть и племянником: купил ему в иркутских канцеляриях

патент на капитанский чин и вырядил в море никогда не плававшего

купчика.

– Гляди за Гришкой, не обидел бы нас, не пустил бы по миру при

разделе паев, – напутствовал Иван Ларионович свежеиспеченного

капитана. – Строго держи, своевольничать не дозволяй!

– Женка?! – вытаращил глаза Голиков-племянник, увидев Наталью

Алексеевну, поднявшуюся с трапа на палубу. – Ну, ждать в море беды!

– Съезжай на берег, в избе спасен будешь! – отрезал Шелихов. – И

чтоб этого я от тебя больше не слышал, если шкурой дорожишь!..

Шелихов с первых же дней плавания убедился в бесплодности сидения

Михаила Сергеича за секстаном и картой и, подкинув ему анкерок рому в

каюту, занял место подлинного шкипера экспедиции.

Незначительность собственных навигационных знаний не смущала

Шелихова.

"Куками не рождаются, а делаются!" – думал он, вспоминая рассказы

спутников английского мореплавателя. С "кукишами", как в шутку называл

их Григорий Иванович, он встретился лет пять назад в

Петропавловске-на-Камчатке, где Кук в 1778 году спас и привел в

порядок свои потрепанные странствованием корабли только с помощью

русских.

Шелихов поручил вычисление долгот и широт прихваченному из

Охотска штурманскому ученику Митьше Бочарову, а сам решил опереться на

заветную карту тестя и опыт подобранных в партию бывалых

промышленников и матросов. Он представлял себе трудности и опасности

предстоящей экспедиции и по секрету от компанионов дал обязательство

наиболее ценным и нужным людям выделить из своей доли некоторый пай в

добавку к жалованью. Поступясь долей гадательной прибыли, мореход

таким образом обеспечил заинтересованность и поддержку в деле наиболее

надежных людей.

Среди таких выделялись старый партовщик* Константин Алексеевич

Самойлов и бывалый матрос Прохор Захарович Пьяных – участники плавания

на Алеутские острова капитанов Креницына и Левашева. Эти капитаны еще

лет за двадцать до Шелихова возглавляли русскую правительственную

экспедицию в Америку. (* Начальник промысловой партии.)

Чтобы всегда иметь под рукой и Самойлова и Пьяных, Григорий

Иванович, для успеха в науке кораблевождения, поселил их в каюте,

которую занимал с женой. И не столько Григорий Иванович, сколько

Наталья Алексеевна женской заботой и ласковостью завоевала преданность

этих людей шелиховскому делу. Во время трехмесячного плавания она их

обшивала, штопала потрепанное платье, простирывала на стоянках

рубашки, а главное – всегда во-время умела вставить участливое женское

слово, слушая рассказы людей об оставленных дома семьях – женах, детях

и внуках.

К концу плавания сердца всех удалых и буйных зверобоев собрала и

завязала в своей шали Наталья Алексеевна, на ходу пособляя каждому в

замеченных трудностях и огорчениях. И если бы теперь "капитану"

Голикову вздумалось пророчить беду из-за того, что на корабле женщина,

– быть бы ему за бортом.

На втором году пребывания на Кыхтаке, уверившись в мире и

согласии между русскими промышленниками и воинственным племенем

алеутов-коняг, Шелихов пришел к выводу, что наступило время поискать

удачи на материке Америки.

Старый, бывалый охотник-коняга Ва-шели, переселившийся в избяную

деревню, которая возникла на месте временной стоянки русских

добытчиков в Трехсвятительской гавани, завоевал доверие и дружбу

Шелихова. Ва-шели питал искреннюю приязнь к русским и отличался

способностью внятно изъясняться на полуусвоенном русском языке. Он

настолько обрусел, что перестал откликаться на свое туземное имя и

только тогда с достоинством и солидно отзывался, когда к нему

обращались как к "лусу" и "по-луски".

Но, перейдя в деревню, он не хотел перебираться в избу и упорно

оставался в своем шалаше.

– Вот она, вот Васили! – осклабился он в добродушной усмешке,

едва заслышав веселый голос "великого тойона", вползавшего на карачках

в шалаш. Шалаш был раскинут на огромных китовых ребрах – трофеях

Василия в морской охоте.

– Когда ты, Василий, по-людски жить начнешь, в избу переселишься?

Даже за малиной не полез бы в твою берлогу, кабы не дело, – кряхтел и

шутил Шелихов, пользуясь любым поводом донять алеута.

Но Василий лишь смеялся.

Алеуты быстро оценили огнестрельное оружие и бытовые преимущества

жизни русских: пуля догоняла и укладывала недосягаемого для стрелы

зверя; русские прядевые неводы извлекали из океана и рек горы рыбы, -

алеуты ее прежде ловили примитивной удой с костяным крючком, или били

острогой, или вылавливали плетенной из веток ивняка волокушей.

Китайский прессованный чай с леденцами, привезенный русскими, пришелся

алеутам необыкновенно по вкусу. Покуривая русскую махорку, можно было

спокойно обдумывать мысли, а "вотка", чудная водка – хлебнуть ее,

правда, удавалось редко и не всем – казалась напитком богов! Была еще

баня – баня "касяков", – когда попадешь в ее жаркую паровую стихию

после дня и ночи, проведенных в холодном тумане на волнах океана, все

забудешь! И русские не запрещали входить в нее, наоборот – зазывали и

уговаривали бывать в этой бане почаще. Все у "касяков" было чудно и

приманчиво, и только их жило-изба противна алеутам.

– Везде твердо – дерево, много пустоты – до потолка головой не

достанешь, а воздуху нет – не провевает... Не подходит нам ис-ба! -

отрицательно мотали они головами, отказываясь покинуть свои глубокие

зимние землянки и летние шалаши.

Шелихову никак не удавалось переселить алеутов в избы, но он и не

торопился с этим, ждал – сами убедятся в удобствах деревянных изб. А

пока без смущения заползал в их грязные, убогие норы и с завидной

легкостью и ловкостью, усвоенными в разъездах по глухим дебрям Сибири,

приспособлялся здесь к обычаям первобытных людей. Сидя на корточках и

даже не морщась от смрада и грязи туземного жилья, он часами вел с

ними разговор.

– Ну, повтори, Василий, еще раз то, что намедни рассказывал ты о

кенайской стороне, о кенайцах и о русских, кои там жили и нашли конец

своего живота, – сказал Шелихов, отведав рыбьего жиру с кислой ягодой

шикшей, этого первого угощения, которым встречали почетного гостя.

– Васили будет сказать, но слова здесь... прилипли слова, не

могут выходить, – еще раз осклабился алеут и помял себе пальцами

горло.

– А-а, – понимающе отозвался Шелихов, – прилипли, говоришь? Ну,

так на, возьми, опрокинь и выпусти слова! – Григорий Иванович вытащил

из-за пазухи штоф, налил объемистую раковину-чашку и протянул ее

алеуту.

После повторного прополаскивания горла водкой Ва-шели без труда

стал находить русские слова. Он рассказывал о сильном племени

индейцев-тлинкитов. Тлинкиты появились на берегах океана в давние

времена, придя откуда-то из глубины материка. Они осели на выбежавшей

в море земле Кенайского полуострова, а коняг согнали в море, на остров

Кыхтак.

– Отец моего отца рассказывал нам о кровавых войнах с кенайцами,

но вот уже сколько лет назад море легло между нами и смыло кровь и

вражду... В Кенайской земле много черного камня, камень этот горит в

огне и становится желтым, как солнце в зимний день. Только солнце, ты

знаешь, зимой не греет, а черный камень дает тепло...

– Уголь, земляной уголь?! Ты не врешь, Василий?! – воскликнул

Григорий Иванович, не выдержав роли бесстрастного собеседника.

Шелихова давно пленяла мысль о приспособлении угля – земляного

топлива – к рудоплавлению. Он еще на Камчатке слышал от спутников

морехода Кука, будто добротные железные и чугунные части в оснастке

кораблей выплавлены именно на земляном угле, они так называли эту

штуку – coal.* Шелихов не знал, верить или не верить "мошенникам"

англичанам, пока не доведался, что до этого дошли и в России – на

Урале и в Колывани, на Алтае. (* Уголь (англ).)

– А золото, золотишко у них есть? – нетерпеливо спросил Шелихов,

весь подавшись к Ва-шели.

– Золото? Какое оно, зо-ло-то? – осторожно переспросил алеут. -

Его пьют, едят?.. Оно греет?

– Э-эх... моржовая голова! Не понимаешь? – досадливо поморщился

Григорий Иванович. – Золото... желтое, сверкающее, как солнце зимой...

– Не греет?! – пренебрежительно протянул алеут, но тут же, чтоб

не умалить своих знаний о богатстве Кенайской земли, добавил: -

Есть... есть и такое – желтое и холодное...

Василий вспомнил блестящие колючие куски самородной меди. Их

кенайцы давали кыхтаканцам в обмен на китовый жир, а кыхтаканцы, не

владея, как и кенайцы, искусством обработки металлов, дарили эти

медные кусочки женщинам на украшение.

Захваченный мыслью о скрытом в недрах Кенайской земли богатстве

на уже близком – рукой подать – материке Америке, Григорий Шелихов

загорелся желанием как можно скорее сделать разведку и поведал об этом

своему надежному советчику, старому партовщику Самойлову. Самойлов

выслушал Шелихова и многозначительно оказал:

– Не присоветую, Григорий Иваныч, золота искать, а паче того

копать. Золотом, если найдешь его, человека в людях убьешь. Золото

лихорадит человека, и рука за нож хватается. Золото ты найдешь – тебя,

первого добытчика, и убьют...

Увидев недоумение и задорно поднятый кулак Шелихова, Самойлов

пояснил:

– Беспременно убьют. За что? За то, что пай твой и купцов,

компанионов твоих, нестерпимо велик покажется. Так уж повелось среди

златоискателей... А на кой ляд тебе ради компанионов со смертью в

пятнашки играть! Земляной уголь – это я понимаю: хочешь руду плавить,

корабли крепкие строить, торговать железом будешь. Прибыток с торговли

– не то, что фартовое золото, под смерть не подведет...

При разговоре присутствовала и Наталья Алексеевна. Она, вопреки

принятому обыкновению не возражать мужу при посторонних, тоже

решительно восстала против его золотоискательских намерений.

– Хватит с нас пушнины, и та кровью обрызгана, – сказала она. -

Не пущу тебя в Америку золото искать, Гришата. И земляного угля тебе

не надо! Леса вокруг непроходимые, неистребимые, а тебе на каменье

чугун плавить занадобилось... Подумал бы лучше, Гришанька, не пора ли

из этой проклятущей земли домой подобру-здорову возвращаться? У людей

от оскомы щеки запали... Да, да, не пущу, вот тебе и весь сказ!..

Григорий Иванович долго еще обдумывал их доводы, а обдумав,

охладел к поманившему его огоньку "фартового" золота. "Восемь десятых

моей удачи оторвут Голиковы и Лебедев, а труды да кровь и впрямь

окажутся полностью на мне да на людях моих... Не стоит в самом деле с

золотишком путаться! А вот мужика, пахаря да добытчика, с

купцом-промышленником допустить сюда мочно", – утвердился наконец в

своем решении Григорий Шелихов.

– Ладно! – сказал он жене и Самойлову, возвращаясь как-то с

берега от больших многолючных байдар, которые подготовлял к плаванию

на материк. – Отговорили! Золота искать не буду, а на материк все же

сплаваю... Я не Кук, про меня не скажут: "Чего ж ты, до Большой земли

дошел, а на землю не сошел?" Сойду, огляжу и город заложу, пусть

такой-разэтакий Славороссийск в Новом Свете красуется! Время придет,

люди спросят: "Кто город срубил?", а века ответят: "Григорий Иванов

Шелихов со товарищи!"

– Ни слова всуперечь! – сурово предупредил Шелихов возражения

Самойлова и жены. – А ты, Константин Лексеич, отпустишь со мной

фальконетишко самый дрянный да снарядов с десяток... Ей за нас и

страха не будет! – кивнул он в сторону жены.

Наталья Алексеевна и Самойлов в этот раз не возражали, поняли,

что решение упрямого "шкипера" окончательное.

Через несколько дней Шелихов на шести больших байдарах – в каждую

было посажено по пять добытчиков – отплыл на восток к Большой земле.

Дойти до нее на веслах, по расчету Ва-шели, взятого проводником и

толмачом экспедиции, можно было только за два дня и две ночи

беспрерывной гребли. Но это никого не пугало, так как, по совету

Ва-шели, Шелихов отобрал каюров-алеутов из таких людей, которые уже не

раз в жизни выдерживали в однолючной байдаре трехдневный шторм в

открытом океане.

Перед отплытием Григорий Иванович снова оказался застигнутым

врасплох женой, так, как и в Охотске. Будучи на берегу в толпе

провожавших, Наталья Алексеевна воспользовалась отсутствием мужа,

занятого установкой на срединной байдаре тяжелого фальконета, и молча

забралась в люк головной байдары. Григорий Иванович заприметил под

камлеей сидящую к нему спиной фигуру жены только тогда, когда,

столкнув свою байдару с берега, стал усаживаться в кормовой люк.

Рискуя опрокинуть шаткую байдару, он схватил за капюшон камлеи и,

запрокинув голову жены, увидел сияющие звезды – молебные глаза Натальи

Алексеевны.

– Полоумная! – вскричал он, табаня байдару. – Куда? На смерть?!

– На жизнь с тобой, Гришата, и на смерть, ежели суждено...

Нишкни! – приложила она палец к губам. – Вернешься высадить – удачу

потеряешь...

– Вперед! – еще громче крикнул Шелихов. Он верил в свою

счастливую звезду, которой давно уже стала для него Наталья

Алексеевна.

В пути, наблюдая, как согласно и неутомимо работала его Наталья

лопатистым веслом, Шелихов ощутил прилив гордости за жену пред

товарищами: она ни в чем не уступала прославленным

алеутам-байдарщикам.

На рассвете второго дня пути ветер с севера развел волнение на

океане. На необозримом пространстве под низким свинцовым небом

вздымались водяные горы. Порывы ветра сбрасывали с их гребней клоки

белой пены. Взлетев на пенный гребень одной волны, байдары

стремительно низвергались в черную водяную падь, с тем чтобы взлететь

на вздымающуюся гору следующего вала. Океан хрипел и бурлил, словно в

негодовании невесть на кого. Груди людей дышали напряженно, но ровно,

и руки ритмично перебрасывали пушинку-весло то на одну, то на другую

сторону скорлупы-байдары, которую они гнали и гнали к неведомой

твердой земле.

– Не скажу – шторм, а в полушторм мы попали, Василий! – потеряв

из виду острова – они все время лежали на пути с левой стороны, -

беспокойно заметил Шелихов сидевшему в голове байдары проводнику

Ва-шели.

– Не бойся, греби! Полдня грести будем, в губу не войдем – к

горам пристанем! – отозвался Ва-шели, имея в виду выбегавший в море

гористый отросток Кенайской земли. – Ты, гляди, байдар не потеряй.

Надо друг за дружкой, как палтусы, в море держаться...

Несмотря на все усилия гребцов, войти в фарватер просторной и

длинной Кенайской губы не удалось. Северо-восточный ветер, выгоняя из

залива воду, образовал в усеянном подводными камнями горле бешеный

сулой – водоворот встречных течений. Из залива неслись огромные стволы

деревьев, сброшенных в него прошлыми бурями. Каждое из них могло, как

пушечное ядро, пустить ко дну кожаную байдару.

Шелихов понял опасность безуспешных попыток проникнуть в залив и

решил идти вдоль южной стороны полуострова под прикрытием высоких

береговых скал.

Этим курсом они шли весь день и всю ночь. Ночью, чтобы дать

передышку на несколько часов измученным людям, Шелихов вел байдары в

отдалении от береговых скал. И только в скупых сумерках третьего

встающего дня Ва-шели увидел темную расщелину в береговых скалах.

– Туда! – указал он рукой на расщелину. – Я знаю это место -

Медвежья губа... Там всегда тихо и люди живут...

– Хоть медведю в зубы, только на ноги бы встать да спину

разогнуть, – согласился Шелихов.

Расщелина оказалась довольно широкой и вывела байдары на гладь

просторной спокойной бухты, в отлогих, заросших мелким кустарником

берегах. Дымки в глубине бухты, там, где над водой у самого берега

нависли кущи леса, который сбегал с холмов, показывали, что здесь

живут люди.

Высадке добытчиков никто не препятствовал. После

шестидесятичасового плавания в байдарах люди едва владели ногами.

Фальконет был вынесен и установлен на берегу. Ничто не нарушало

безмолвия и безлюдья.

– Что ж, пойдем? – сказал Шелихов, думая, что бухта малолюдна и

жители боятся показываться. – За всяку цену, а договориться надо, в

этой бухте я город заложу... Пойдем безоружны, чтобы не напугать

мирных людей...

По опыту, усвоенному из встреч с туземцами Америки, они взяли в

руки крестообразно связанные палки, обвешанные в знак добрых намерений

стекляшками цветного бисера и лент, и тронулись вглубь, к лесу.

Пройдя поросли раскинувшегося по берегу кустарника, Шелихов и

Василий в нерешительности остановились перед выходом на обширную

лужайку, окруженную лесом. На опушке леса стояло множество шалашей, а

перед ними – толпа рослых индейских воинов, с луками и копьями,

обращенными против пришельцев.

– Попались! – вздрогнул Шелихов. – Как кур во щи угодили! Что

делать будем? – и беспокойно потянулся к спрятанному за пазухой камлеи

пистолету.

– Ты, пожалуйста, не стреляй, – смерть! Добром надо, – шепнул

Василий. – Мы пришли к вам с миром и дружбой! – крикнул он на

кенайском наречии стоявшим в мертвом молчании воинам.

Но едва он шагнул вперед, как взвилась туча стрел, и в нескольких

шагах от Василия и Шелихова закачался, вонзившись острием в землю,

частокол копий, как бы предупреждающий: ни шагу дальше.

– Не надо нам дружбы! И мира с вами в этот раз не будет!..

Уходите! – ответил Василию, выступив из толпы, старый индеец. -

Куликало запретил убивать белых людей с бородами – он вашей крови,