Текст книги "Григорий Шелихов"

Автор книги: Владимир Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 36 страниц)

– А третьей статьей, добытчики, проставьте недостачу нашего

обихода! – раздался голос Натальи Алексеевны, пробравшейся следом за

мужем в казарму. – Кашевары из силы выбились – варить приходится без

локши* и круп, да и варить не в чем... (* Лапши.)

– Тоже дело! – охотно откликнулся Шелихов на голос жены, а сам

подумал: "Пробралась... боится, не пришлось бы выручать меня, как

летось было..." – Запиши про котлы худые, писарь! И про снасть

рыбацкую...

Писарь писал третью по счету статью и послушно бубнил:

– "...И потому для промысла рыбы на неводы прядева тонкого мало,

и котлы, кои день и ночь с огня не сходят, прогорели..."

– И выходить по сим неминуемостям потребно на будущее лето в

Охотск! – решительно закончила Наталья Алексеевна, почувствовав, что

муж таится и не досказывает до того конца, который всем нужен.

– Правильно! – закричали добытчики.

– Ежели думаете – правильно, запишем и это! – махнул рукой

Шелихов. – Довольно пустое писать, братцы: от многописания не бывает

толку... Подведем к главному, да покороче!

– Говори уж ты, Григорий Иваныч, да в самую мету угоди! -

согласились утомленные непривычным трудом добытчики.

– "По сим обстоятельствам рассуждая, все единогласно, усердствуя

отечеству, решили продолжать наше пребывание здесь", – продиктовал

Шелихов. – И еще:

"4. Но в мае будущего 1786 года к первым числам снарядить судно

"Трех святителей" и идти при компанионе Шелихове, с божьей помощью в

Охотск.

5. При благополучном прибытии в Охотск принадлежащие всем

компанионам меха на свои паи к себе взять, а достальные бобры, лисицы,

выдры, хвосты, лоскуты бобровые, принадлежащие по разделу остающимся

здесь нашим людям, продать, с тем чтобы на вырученные деньги искупить

потребные каждому вещи..."

Дальше шла шестая статья, но народ слушал уже вяло, пока Шелихов

не повысил голоса:

– А на последях, братцы, придется записать, чего нам хозяева

безденежно прислать обязаны. Токмо взвоют толсторылые, умягчить их

надобно смирением... – прервал он диктовку, оглядывая добытчиков.

Потом, переждав гул одобрительных голосов, раздавшихся в ответ, начал

говорить наставительно:

"7. Для лучшего успеха общей пользы не возбраняем вам,

компанионам, помимо нас, мореходов, платных людей сюда договорить и

прислать..."

Писарь скрипел пером, едва успевая за словами Шелихова.

– И последнее! – сказал Шелихов: – "8. Сверх того, вам же,

компанионам, надлежит для компании прислать в награду пятьдесят пуд

тонкого на невода прядева, сто бычьих лавтаков, тридцать пуд больших

котлов..."

Здесь собравшиеся уже не различали его голоса, он говорил, низко

наклонясь над ухом писаря, да подробностями артель и не

интересовалась, они насторожились только тогда, когда мореход сказал

внятно:

– "...И судно стараться, нимало не медля, отправить из Охотска

сюда того же лета, чтобы по заступлении на наши места присланных от

вас людей мы свободны были с божьей помощью выходить отсюда в Охотск.

На подлинном подписали разных городов и разного звания мореходцы,

состоящие при компании Голиковых и Шелихова.

Остров Кыхтак,

который от россиян назвался Кадьяк.

1785 года, декабря 11 дня".

– Подписывайтесь, добытчики, а неписьменные противу имени своего

крест ставьте... Распущаю сбор! – закончил Шелихов.

Таким артельным приговором закончен был и первый этап устремлений

Григория Ивановича в Америку.

20 мая 1786 года с огрузневшей, но бодрой и сияющей Натальей

Алексеевной Григорий Шелихов вышел из Трехсвятительской гавани в

обратное плавание в Охотск. Из Америки он вывозил до полутора десятков

алеутов и индейцев, пожелавших увидеть Россию – родину великого тойона

Ше-лиха. Он был уверен, что с этим же судном, хотя бы поздней осенью,

вернется в Славороссию.

Глава вторая

1

Обратное плавание проходило поистине под добрым ветром и с

удивлявшей всех быстротой. Галиот "Три святителя", до отказа

загруженный драгоценными мехами, добытыми для компанионов, и особо

затюкованным добром работных, нес на себе груза на два с половиной

миллиона рублей. С такой добычей, как ни вспоминали старовояжные, не

раз бывавшие в подобных плаваниях мореходы и добытчики, никто еще не

возвращался.

Но для себя из отчаянной экспедиции Шелихов вывозил самый дорогой

груз – Наталью Алексеевну с ожидаемым наследником. Минуя попутные

острова, на которых два года назад Григорий Иванович оставил

добытчиков, он согласился остановить бег галиота на несколько часов

только в центре архипелага, при острове Атха. Здесь нужно было ссадить

возвращаемых на родину искалеченных в боях и на промысле лисьевых

алеутов и насельщиков других островов.

– А отсюда как? Рук-ног у нас нет, не доберемся к домам,-

сетовали высаживаемые.

– Кто как изловчится, – отвечал Шелихов. – Я вам не каюр...

Помалкивай, Наталья Алексеевна, у тебя одна заботушка... – недовольно

осадил он жену, пытавшуюся заступиться за беспомощных алеутов. – Эй,

поворачивайся и в обрат поскорей! Через час снимусь, кто не вернется -

брошу на острову... Эй, слуша-ай!

Прохор Захарович Пьяных, ревностно держа дисциплину, подбодрял

съезжавших цветистой боцмановской словесностью.

Однако поведение Шелихова на Атхе, которое многие вояжные не

одобряли, разом забылось, когда через месяц благополучно вошли в

родное Охотское море, оставив позади себя грозный, усеянный множеством

подводных скал и камней пролив Лопатку, между песчаным мысом на юге

Камчатки и первым Курильским островом Шумшу. В проливе этом нашло себе

могилу великое число кораблей и мореходов.

– Кто Лопатку пробег, тот сопатку сберег! – шутили обычно

промышленники в предвкушении грубых сибирских развлечений в Охотске,

хотя бы в кабаке Растопырихи, – развлечений, доступных лишь на то

время, пока в мошне есть деньги, добытые великим трудом и риском.

Приближаясь к Охотску, Григорий Шелихов день ото дня становился

все угрюмей и раздражительнее. Подолгу сидел в каюте, прикидывал на

счетах какие-то суммы, записывал на бумажках и с досадой шептал:

– Оберут... обсосут... Всего лишат и меня и людей!.. Надо бы в

Петропавловск зайти, может, на счастье сиротское, кого из иностранных

купцов и встретил бы да полным рублем за свое и людское без дележки и

взял бы...

Шелихов с ненавистью вспоминал повадки охотских властей и

особенно командира порта полковника Козлова-Угренина, который

содержал, помимо семьи и огромной дворни, несколько гулящих девок,

ходивших по городку в дорогих китайских шелках. "Как же, в барских

барынях ходят!" – мрачно усмехнулся мореход, припоминая размалеванные

баданом* грубые лица фавориток его высокородия господина полковника.

Вот на этих шлюх и пойдет половина его кровью добытой удачи... (*

Красящий корень, употреблявшийся в Сибири как румяна.)

Есть еще там совестный судья коллежский асессор Кох, Готлиб

Иваныч. Эта тощая пиявка все мошенства полковника знает и великую

власть над ним забрал. От него, от этого Коха, тоже дешево не

отделаешься. Проклятый немчура даже таксу установил: купец ты, значит

должен десятину с доходов твоих судье отдать. И сам же эту десятину

полагает.

А миновать Охотск никак нельзя. Надо, первое дело, Наталью

Алексеевну доставить в свой дом, купленный еще до переезда в Иркутск,

а второе то, что в Охотске живет известная повивальная бабка

Кузьминиха, жена корабельного мастера деда Кузьмина, руками которого

отстроены все вышедшие из Охотска в море корабли последних тридцати

лет. Ученый доктор обосновавшейся в Охотске экспедиции капитана

Биллингса англичанин Робек как акушер не интересовал Шелихова: где это

видано, чтобы женщина, да к тому же жена именитого купца, рожала в

присутствии чужого мужчины. Вся надежда была на Кузьминиху.

Следуя торговому навыку, Шелихов заодно прикинул расходы,

связанные и с этим предстоящим торжеством. Кузьминихе – двадцать

бобров, попу с причтом за крещение – пятнадцать шкур, куме и куму – по

десяти, потом гости и почетные поздравители, их тоже с пустыми руками

не отпустишь – сотней бобров, да еще отменной доброты, никак легче не

отделаешься, а это... это, почитай, пять тысяч рублев! Да охотским

пиявкам пятьдесят тысяч за здорово живешь отдай. А на это ведь два

корабля океанических для Славороссии построить можно!..

А доходы? Ссужавшие экспедицию тузы-богатеи Голиков и Лебедев

выговорили себе львиную долю наживы – восемь частей, предоставив

Шелихову только одну часть, так как последняя, десятая, идет на всех

промышленников – мореходов и зверобоев, которые под почетным, но скупо

оплачиваемым титулом "компанионов" вынесли на своих плечах всю тяжесть

промысла.

– Наташенька, – поделился он своими выкладками с женой, давно с

любопытством следившей за его манипуляциями и вырывавшимися

возгласами, – нам с почину и двуста тысяч американская земля не

даст...

– Награждения свои промышленным ты и вовсе не посчитал, а отдать

беспременно придется, – напомнила ему Наталья Алексеевна об

обязательствах, выданных от себя многим промышленным. – На сколько их

будет?

– Запамятовал, из головы вон! – побледнел Шелихов. – Совсем

убила!.. Нищим в плавание пошел, нищим и вернулся... Что будем делать?

– А вот что... – И деловито, спокойно, как будто не он, а она

была купцом первой гильдии, отвела от мужа огорчение. – Расходов на

крещение не будет: не дам сынка в никонианскую купель макать, рожу и в

Иркутске у себя в моленной окрещу, гостей званых и незваных не

набежит, а Кузьминихе за то, что пособит и со мной поживет, за глаза

десяти бобров довольно, – вот со счетов пять тысяч и скинь! И

пятьдесят тысяч – тоже, охотским хапугам ничего не давай. Меня

ссадишь, в дом проведешь – и плыви в Петропавловск, там оглядишься и

придумаешь, что делать. Исправник камчатский Штейнгель посулов не

берет, а растолкуешь, как и чем тебя опутали, – глаза прикроет, даже

если ты и продашь шкуры чужеземным китобоям

Высказанные Натальей Алексеевной мысли полностью совпадали с

намерениями Шелихова, пойти на которые он не решался из боязни упреков

в том, что оставляет ее одну да еще пускается на рискованное

предприятие. В те времена плавание из Охотска в

Петропавловск-на-Камчатке считалось делом опасным, и половина

отправлявшихся в него мореходов не доходила до цели.

– Ты гляди, Гришата, делай, как сумеешь, но интерес людей наших,

товарищей по тяжестям безмерным, соблюди и все, что обещал, до

копеечки выплати, иначе... худо нам будет. А деньги – о них не думай:

с компанионов своих судом возьмешь, по доверительной бумаге ты вправе

усердных за счет компании поощрять...

– Ох, спасибо тебе, Наташенька, – облегченно вздохнул Шелихов, -

ты беду мою как руками развела...

После разговора с женой Григорий Иванович собрал своих мореходов,

взял с них клятву не проронить ни словечка и, обрисовав положение,

предложил идти на Камчатку.

– Там и товаров, нам нужных, на складах больше. А в Охотском

Биллингсовы людишки все давным-давно порастащили! – сказал он, не

совсем уверенный, что довод этот покажется мореходам достаточно

убедительным.

Но мореходы согласились и решили стать на рейде в четырех-пяти

верстах от берега, спустить на берег Григория Ивановича с женой, а

также самых слабых из команды и пассажиров "Трех святителей". А

вернется Григорий Иванович, сняться завтра же с якоря и идти на

Петропавловск.

Доставив жену в безлюдный дом, стоявший с заколоченными дверями и

окнами, Шелихов нашел в городе Кузьминиху и предложил ей переселиться

в избу к Наталье Алексеевне. Хитрая старуха сразу сообразила, что

мореход вернулся не с пустыми руками, и выговорила за помощь в родах

Наталье Алексеевне двадцать бобров.

К вечеру, поцеловав в последний раз жену и всячески избегая

встречи с охотскими начальниками, терпеливо выжидавшими в своих

канцеляриях появления морехода с посулами, Шелихов вернулся на корабль

и утром на заре снялся с якоря, чтобы идти на Камчатку.

К полному своему удовольствию, он в самую последнюю минуту вдруг

увидел спешившего на байдаре к кораблю асессора Коха. Кох понял, что

Шелихов в судную канцелярию теперь уже не зайдет, купец хитрит, но и

Кох не прост: он навестит морехода на корабле сам. И все же Кох

опоздал.

– Улетел воробей, сыпь, сукин сын, соли на хвост! – орал,

надсаживаясь, Шелихов, примечая, как отстает байдара от набирающего

ход корабля.

К концу третьего дня плавания воображаемые гримасы и брань

разочарованного в своих ожиданиях Коха уже не смешили Шелихова.

Веселое настроение померкло. Начался дождь, и стали давать себя знать

рывки шторма, до силы которого дошел обычный в этих широтах к концу

лета резвый муссон.

В попытках обойти далеко высунувшийся в море острый нос Камчатки

мореход и его команда выбились из сил. Штормом далеко отнесло корабль

от курса – галиот был уже у Большерецкого устья на западном,

противоположном Петропавловску, берегу. Но и войти, на худой конец, в

безопасное устье реки при таком шторме дело очень трудное – здесь

встречалось много преграждавших вход мелей и подводных камней. А между

тем продовольствие на "Святителях" кончилось, так как запастись

продуктами в Охотске не было ни времени, ни возможности. Надо было

что-то предпринимать.

– Погодишка всему делу поперек встала, – ворчал Пьяных, как бы

утешая Шелихова в неудаче замысла. – Подал бы господь благополучными в

Большерецк проскочить...

Продрейфовав в виду Большерецка сутки без воды и пищи, Шелихов

после безуспешных попыток заякориться принял решение съехать в байдаре

на берег и подготовить доставку на корабль по окончании шторма воды и

рыбы.

– Дойдешь ли?! – усомнился Пьяных, глядя на бушующие волны, но

отговаривать не стал и приказал готовить байдару.

Спустя короткое время двухлючная байдара, как легкая щепочка,

взлетела на гребне набежавшей волны. Во втором люке сидел верный Куч.

– Держись, Захарыч, глаз не спускай с Большерецка. До свиданьица,

товарищи добытчики! – крикнул Шелихов, и через мгновение щепка,

которой человек доверил себя, исчезла в пене крутящихся валов. В

Америке, насмотревшись на алеутов, гоняющихся в бурном море за китами,

Шелихов приобрел к кожаной байдарке, как средству передвижения по

морю, величайшее доверие.

Через два часа большая толпа камчадалов приветствовала отважных

байдарщиков на берегу торжественной пляской.

Шелихова знали в Большерецке, знали и о том, что он три года

назад ушел в плавание на Америку. Поэтому камчадалы особенно радостно

приветствовали необыкновенное возвращение морехода. По местному

обычаю, Шелихов должен был, не минуя никого, зайти в каждую избу и

ярангу, и везде, куда бы он с Кучем ни входил, им подносили туесок с

напитком. Этот туесок нужно было обязательно выпить, чтобы не нанести

смертельной обиды гостеприимному хозяину.

– Тьфу, опять же мухоморовая! – сплюнул Григорий Иванович,

возвращая туесок.

– Холоша, холоша! – лепетали простодушные камчадалы, нахваливая

свою дурманную, настоенную на грибах мухоморах водку.

Начальник селения казак-урядник Большеротов рассказывал последние

новости Камчатки.

– Рыбой красной четыре ямины завалили, китов...

– Мне пуд сто рыбы надобно, дадите?

– А куда ее девать-то, целу ямину отвалим. Ты нам только

солью-чаем пособи, второй год рыбу тушением заготовляем, соли нет. В

Петропавловск англинец пришел... Василий Петрович... или как его бишь,

запамятовал... торговать намерился, и все у него есть: пшено

сарацинское, соль, чай, китайка, водка французская, крепкая. Бабы

затормошили: съезди да съезди, мы, мол, без рубашек ходим, долго ли до

греха... Я и съездил, только не допустил исправник Штейнгель,

заборонил расторжку: "У нас, говорит, у самих все есть и ни в чем мы

не нуждаемся, да и беспошлинно торговать правительством запрещено". С

тем домой и вернулся. Ты бы, Григорий Иваныч, через хребет махнул, в

Петропавловское наведался бы. Мы тебе для такого занятия и лошадей

дадим.

Не прерывая, Шелихов слушал казачьего урядника. Иностранный купец

– ведь это и есть то самое, ради чего он предпринял плавание в

Петропавловск. Мягкую рухлядь, привезенную на "Святителях", он

обменяет на английские товары, сам наживет и людям без труда свои

"добавочные" вернет.

– Ладно! – важно ответил он и виду не подал, как заинтересовали

его новости Большеротова. – Лошади мне твои не нужны, у меня корабль

есть. Завтра на него вернусь и в Петропавловск пойду, а ты мне со

своими людишками рыбу и воду на корабль представь, я же за вас, сирот,

так и быть – расторгуюсь...

2

Шелихов с Кучем остались спать в избе Большеротова. А когда на

зорьке встали и вышли на кекур,* с изумлением увидели, что "Святители"

исчезли с горизонта. (* Выступающий в море утес.)

– Что скажешь? – обратился мореход к Кучу. Куч только плечами

пожал. – Видно, на Пенжинскую понесло, – предположил Шелихов. -

Придется и нам туда вместо Петропавловска сухопутьем тянуться... Да,

совсем ко рту было поднесли, и вот на, мимо обнесли! – сказал он,

подумав, что встретиться с прибывшим в Петропавловск английским

торговым мореходом так, видимо, и не придется.

– Давай лошадей! – вернулся он в дом Большеротова и тут же, начав

расспрашивать о дороге на Пенжинскую губу, выдал свое изменившееся

намерение.

– На Пенжинку лошадей не дам, – отрезал Большеротов. – Сам

загниешь и лошадей загубишь – шутка сказать, восемьсот верст пройти.

Хребтом не пройдешь – медведи на лошадей позарятся, а берегом коряки и

ламуты не пропустят... они сейчас немирные... Да и что толку, если и

доберешься! Ты придешь, а Пьяных "Святителей" уже в Охотск увел.

Зимой, – на носу-то зима! – на конях от Пенжинки к Охотску не

спустишься, это тебе не на байдарках море в шторм переплыть. Придется

олешек или собак добывать, а на таком деле беспременно голову

сложишь...

Шелихов признал доводы Большеротова разумными. Оставалось, таким

образом, лишь одно: осуществить первоначальное намерение – перебраться

через хребет, мимо сопки Вилючинской, в Петропавловск. Денег, правда,

при себе мало, мягкая рухлядь осталась на корабле, но если

петропавловский исправник Штейнгель дозволит расторжку, англинец,

может быть, и согласится под его государственную гарантию принять

векселями на Москву или Петербург. В таком случае он, Шелихов, тоже

заработает, но только уже в свой карман, без дележки с кем бы то ни

было. Ну, а если и ничего не выйдет из попытки торговать без наличных

денег, то... Шелихов тут задумался. Только что входившие в торговую

практику векселя Григорий Иванович считал необходимым внедрять в

обиход сибирской и заокеанской торговли – не будешь же возить за собой

сундук с деньгами. Да, – примиренно пришел к выводу мореход, – если он

ничего не купит, то хоть расспросит и узнает от английского капитана

координаты пути в Кантон, на Филиппины, Малакку и Индию. А знать

теперь это для Шелихова такое дело, что за него он и сам готов большие

деньги заплатить.

Оставив Большеротову залог за трех лошадей, Шелихов на следующий

день вместе с Кучем выехал в Петропавловск. Третья лошадь шла под

вьюком с продовольствием.

Они прибыли в Петропавловск на седьмой день трудного пути, следуя

мимо действующих сопок Апача, Паратунка и горячих у их подножия

ключей, в которых смогли варить себе рыбу и подстреленную дорогой

дичину.

– Твоя страна и моя страна – как руки у людей, – радостно

выставил Куч перед глазами Шелихова ладони с растопыренными пальцами.

– Руки одинаковы, а люди разные: ты белый, а я красный.

– Пустое, – отвечал Шелихов. – Мы к тебе придем – всех одинакими

сделаем...

На спуске к Петропавловску Шелихов и Куч невольно остановились,

залюбовавшись величественным видом Авачинской бухты. Между четырьмя

курившимися сопками лежало глубокое зеркало вод. Двадцативерстным

широким клином это зеркало врезалось в яркую зелень берегов,

испещренную белыми стволами берез.

– Хороша! – вырвалось у Шелихова. – Прямая дорога в Америку! Одна

беда, полгода льдами заперта лежит...

Шелихов даже от цели своей поездки оторвался и перенесся в мир

глубоко затаенных желаний: "Ковер бы самолет добыть, сел бы на него и

за полдня в Америку перелетел... Али сапоги семиверстные..." И тут же

в тревоге за судьбу Натальи Алексеевны подумал: "Влез бы в них с

вечера среди камчадалов, а на другой день с Наташенькой в Охотском чай

бы пил. Сказки! Чудесные бы такие снаряды заиметь, чтобы одолевать и

время и пространства! Сбудется ли это?.."

Невдалеке от берега стоял корабль красного дерева, обитый латунью

до верхнего борта, с двенадцатью пушками, расставленными на палубе.

"Это тебе не русские купеческие галиоты, деревянными гвоздями шитые",

– мелькнуло в мыслях Шелихова, когда он осматривал понравившееся ему

судно.

Не открывая своих торговых намерений, он прежде всего постарался

разузнать, откуда пришли иноземцы и сколько шли.

Дородный капитан корабля "Юникорн" Ост-Индской компании Виллиам

Питерс выступал павлином и говорил:

– Из Бенгала вышел двадцатого марта, в Кантоне чай брал двадцать

восьмого июня, в Петропавловск пришел девятого августа...

"Ладно, хвались, хвались, – ничем не выдавая своего

удовлетворения, подумал Шелихов. – Ты пятьдесят градусов по широте за

сто сорок дней осилил, а я семьдесят градусов по долготе за тридцать

пять дней сумел пройти. Твое судно латунью обито, а мое червем морским

изъедено, ракушками облеплено... Вот и поглядим, кто хозяином морей

станет".

На корабле Григорий Иванович пил подносимое англичанами виски и

осторожно разведывал о торговых намерениях заморского гостя. На берегу

же уговаривал Штейнгеля не допускать англичан до торговли по мелочам,

а позволить ему, Шелихову, купить весь английский груз и поручиться за

него в уплате по векселю на Москву, в срок два месяца по предъявлении,

из шести процентов годовых.

Капитан-исправник Штейнгель согласился, и Шелихов объявил

Питерсу, вставляя для полноты убеждения уловленные из прежних встреч

дружеские слова на английском языке:

– My friend – дружище, чтоб не ворочаться тебе с грузом и не

вызывать хозяйского неудовольствия, готов я у тебя, for friendship -

дружества ради, весь груз покупить, ежели цену сбавишь и векселями

возьмешь... Money, казны то есть, при себе не имею, но власти

поручатся, что я все заплачу...

Капитан Питерс, приписав это предложение соблазнительному

действию виски, даже удивился. Но думал недолго. У него было поручение

Ост-Индской компании проникнуть в неведомые, на краю света, владения

русских и во что бы то ни стало завести там с ними торговлю. Чего же

лучше! И Питерс на условия Шелихова согласился, дав со своей стороны

обязательство уплатить при расчете установленные русским

правительством пошлины.

– Ах, и мошенник же ты, Григорий Иваныч, как сумел с англичан

заматерелую гордость сбить да заодно с нею и цены на товары скинуть! -

восхищенно отозвался камчатский капитан-исправник Штейнгель, принявший

на себя роль переводчика в переговорах. – Ведь Питерс-то, по прибытии

к нам в Петропавловск, цену груза в двенадцать тысяч объявил...

– Облыжно мошенником меня называете, ваше высокоблагородие, -

поморщился Шелихов от дружеской грубости барона Штейнгеля. – По славе

о сей выгоднейшей торговле стекутся отовсюду купцы и всякого народа

многочисленность. Но вот в рассуждении о курсе кораблей Ост-Индской

компании, как и судам других держав, надлежит границы поставить да на

картах линию обозначить, чтобы они в север и северо-восток на

обысканные российскими подданными земли и острова американские не

уклонялись. Наш интерес в том, чтобы подданные других наций не могли

входить в пользы, отечеству нашему принадлежащие...

– Это уж не в моей власти! Об этом ты, Григорий Иваныч, в

Петербурге, перед престолом хлопочи...

– Не премину-с, ваше благородие, и не сробею, – заверил его

мореход.

Годом позже, по прибытии в Петербург, в конце 1787 года, в

поисках правительственной поддержки дороге в Америку, он действительно

чистосердечно сообщил обо всем этом коммерц-коллегии и императрице в

своей "Записке о странствованиях в Восточном море"; сообщил и о

полученной в этой сделке прибыли: "полтинник на рубль".

Получив за проданный груз векселя, в которых подпись Шелихова

была удостоверена и скреплена государственной печатью камчатского

капитан-исправника барона Ивана Штейнгеля, капитан Питерс при

разгрузке задержал и заупрямился выдать пять ящиков чая жулана,

корзину китайских чашек и несколько кусков дабы.* Возник спор, едва не

расстроивший сделку. (* Китайская плотная хлопчатобумажная материя.)

– Ну, на что они вам занадобились? – пытался Шелихов уговорить

подвыпившего на отвальном обеде англичанина уступить хотя бы чай. – В

Кантон идете, там чаю наберетесь по самые бимсы верхней палубы...

– Чай и китайские товары я в Кантоне на комиссию взял у

Лихудзы... богатейший купец... По китайским законам, потерпевший

кораблекрушение не отвечает за груз. Нужны, конечно, доказательства...

Вот то, что я оставил, в морской воде выкупаю, разобью, изорву и...

сдам Лихудзе... кораблекрушение!

– Капиталы наживать у английских купцов учиться надобно, ваше

высокоблагородие. Такой коммерции у нас и в Кяхте не случалось, -

усмехнулся Григорий Иванович, намекая исправнику Штейнгелю на

неуместность упрека в "мошенничестве", который тот сделал ему,

Шелихову. Но Штейнгель и виду не подал, что понял, – он невозмутимо

продолжал переводить путаные объяснения англичанина. – На англинцах-то

вы худа и не замечаете! – настойчиво продолжал Шелихов и махнул

наконец рукой: не прошибить баронской симпатии к заграничному.

Проводив Питерса в море, Шелихов стал рядить петропавловских

камчадалов и вольных людей на доставку купленных товаров батами до

Большерецка и оттуда вдоль берега – в Тигилский острог. Снарядить

такую экспедицию дело было нелегкое, но уж очень хотелось Шелихову

распродать купленное до возвращения в Охотск.

Прибыль предвиделась немалая, поэтому на деньги и на натуроплату

солью и чаем мореход не скупился. Предстояло верст полтораста на гужах

подняться вверх по речке Аваче, одолеть в верховьях небольшой волок на

другую речку – Быструю, а потом вниз по Быстрой сойти до Большерецка.

Этим путем без особых приключений, если не считать нескольких

разбившихся на камнях батов, – груз, хотя и подмоченный, был спасен -

Шелихов и добрался дней за десять до Большерецка.

Но наступившая осень с проливными дождями и густыми многодневными

туманами прекратила сообщение между селениями и стойбищами Камчатки.

Надежды Шелихова расторговаться до наступления зимы без остатка таким

образом не оправдались. Росла в душе и тревога за судьбу "Святителей".

Благополучно ли довел Пьяных корабль до Охотска? Не расхитили ли в

Охотске доверенный ему добытчиками драгоценный груз? Ведь приказчики

компанионов да хищное начальство по освященному временем обычаю и по

сибирским нравам считали себя законными пайщиками в дележе промысла.

Найдет ли Наталья Алексеевна палку на эту алчную ораву, да и как

здоровьице его лебедушки? Выпало ей в беспокойствии и хлопотах таких

сынка-наследника рожать.

Но самой трудной и назойливой оказалась в душе морехода мысль о

покинутой Америке. Не выполнил он приговора добытчиков, оставленных в

найденной земле, не вернул им в этом же году "Святителей" с запасами.

А ради чего, ежели спросят? Своего кармана ради! А теперь, когда

намудрил, – выпутывайся! Будущим летом беспременно надобно вырядить на

Кыхтак корабль, а до того успеть с Камчатки в Охотск вернуться, из

Охотска же в Иркутск добежать и там улестить начальство, чтобы подало

оно сведения государыне об успехе плавания, да еще с компанионами на

предбудущее время все дела обговорить и опять же в Охотск до лета

возвратиться. Взвешивая предстоящие препятствия и прикидывая

расстояния на пути к цели, Григорий Шелихов набирался отваги все

преодолеть, но Америки не упустить.

Раньше всего необходимо развязаться с купленным товаром. В

Большерецке оставить не на кого – разворуют, а обратно в Петропавловск

везти – погода не дозволит.

– На Тигил, к Пановым в магазейн, надо представить, – подсказал

приказчик Шелихова. – Прижмут, конечно, толстосумы тотемские, но все

же полтину на рублевик дадут нам заработать.

До Тигилского укрепленного острожка, заложенного на Камчатке лет

восемьдесят назад первыми землепроходцами Владимиром Атласовым и Лукой

Морозком, – путь не близкий: вдоль берега от Большерецка считалось

камчатских, немереных верст шестьсот.

Наняв десять большерецких грузоподъемных кочей и батов,

построенных из камчатской каменной березы, среди которой попадались

стволы в двадцать сажень высоты и в два человеческих обхвата, – в них

камчадалы, случалось, переплывали Пенжинский залив и появлялись на

Ямских островах и в Тауйской губе охотского берега, – Шелихов 12

сентября, под камчатским осенним дождем со снегом, двинулся из

Большерецка вдоль берега.

Через десять суток прошли курившуюся в багровом тумане сопку Ича

и на другой день после Покрова причалили у свай пристани Тигила. За

пристанью виднелась почерневшая от дождей церквушка острога,

окруженная двумя десятками таких же черных, заплесневевших в сырости

изб.

Пановские приказчики встретили Шелихова уважительно, товары

приняли в амбары на хранение. Большерецкие батовщики, получив плату

натурой, в тот же день отплыли домой: не ограбили бы тигилские

сидельцы.

Войдя в избу Сухорукова, старшего приказчика купцов Пановых,

Шелихов удивился множеству сидевших в ней женщин – ительменок и

ламуток, среди которых преобладали подростки. Женщины в полутемной

избе ощупью занимались разным рукоделием.

– Зачем женок столько собрал? – спросил Шелихов. – Али в

татарскую веру переметнулся?..

– Кортомные,* – дружески ответил Сухоруков. – Располагай,

пожалуйста, выбирай любую... Держу для гостей. На случай приезда...

Совестный судья господин Кох очень любит, только чтобы помоложе...

Выбирай, коли хочешь... (* Женщины, которых продавали родители или

родственники на время или на постоянно в качестве рабынь или

наложниц.)

– Тьфу! – сплюнул Шелихов. – И не совестно тебе, старый ты

человек, лысину, гляди, какую натер...

– А мне они, – ухмыльнулся приказчик, – без надобности. Держу для

начальства и служилых людей, кои бабу в дом ищут...

Шелихов покосился на сидевшую подле него девушку, которая

продолжала сучить нитки, робкую и безответную, нахмурился и, чтобы

прекратить неприятный и, как он знал, бесполезный разговор, сурово

сказал:

– Ну, давай о деле... Что из товаров моих возьмешь и сколько

наживы дашь, а реестр – вот он... За что мне достались – сам видишь,

исправницкая печать стоит.

Сумрачная и оттого, казалось, еще более тесная изба, как бы

светившаяся печальными глазами молчаливых женщин, становилась все

более невмоготу, и Шелихов, спеша закончить торг, быстро согласился на

пятьдесят копеек наценки на рубль затрат. Подписал запродажную со