Текст книги "Датский король"

Автор книги: Владимир Корнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 52 страниц)

Из Петербурга Сеня выехал, даже не подозревая, что с легкой руки «друга» может попасть в некрасивую историю. Сам же Вячеслав собрался ехать с картинами отдельно, «двумя» днями позднее. «Богиню» Дееницын в багаж сдавать не стал, как «самое дорогое» произведение товарища. Благо много места бережно обернутая синей сахарной бумагой скульптура не заняла. На таможне все прошло на удивление гладко, за исключением забавного, с точки зрения Арсения, эпизода. При встрече в Веймаре он. смеясь, рассказал Вячеславу, как дотошный пограничник в чине поручика попросил распаковать сверток и, увидев скульптуру, поинтересовался:

– Это ваша работа? Вы искусный стилист!

Сеня, призвав на помощь все свои весьма скромные артистические способности, заставил себя солгать:

– Безусловно, моя. А вы, я смотрю, разбираетесь в искусстве. Приятно иметь дело с высококультурным человеком, блестящим офицером, который так высоко оценивает мое творчество! Скажу без ложного стыда, эта вещь действительно мне удалась…

Поручик растаял от комплиментов и взял под козырек:

– Что ж, не смею более задерживать, господин скульптор! Счастливого пути!

Довольный Звонцов сам хохотал, слушая эту путевую историю. Тогда он был несказанно обрадован удачей «операции», а теперь, после рассказов пастора о том, как бережно относятся к памяти усопших предков немцы, вспомнил свои кладбищенские похождения без удовольствия.

Десницын задумчиво поглядывал в окно поезда, даже не догадываясь о размышлениях друга и «покровителя». Сеня был озабочен тем, как встретит его, «плебея», сгрогая фрау, и своей предстоящей поездкой в Йену.

XIII

На веймарский вокзал поезд прибыл только ночью. Измученного вида служанка, открыв тяжелую дверь, всплеснула руками:

– Бог мой, это вы! В доме все встревожены с тех пор, как фрау вернулась одна. Она весь день была не в настроении, хотела уже посылать за вами кого-нибудь. Утром я доложу ей, что вы приехали.

– Да уж, будьте любезны. Передайте, что мы добрались без приключений. Gute Nacht! [52]52
  Спокойной ночи! (нем.)


[Закрыть]– зевая, проговорил скульптор, после чего «путешественники» отправились наверх, в мансарду.

На следующее утро, еще до завтрака, фрау вызвала Звонцова к себе:

– Очень рада, что все обошлось благополучно. А я почему-то решила, что у вас совсем не осталось денег, и уже собиралась с кем-нибудь передать вам. Позавчера я, пожалуй, была слишком резка с вами. С моей собачкой, к счастью, тоже все в порядке, хотя она испытала большое потрясение. Все-таки ваш друг слишком груб с животными, но думаю, он раскаивается в своем поступке. Ведь так?

Тут фрау точно спохватилась:

– Да, ведь я забыла сообщить вам, что у нас здесь стряслось! Вы же ничего не знаете… Это так печально, что я даже не смогла вернуться за вами. С профессором Ауэрбахом произошло несчастье. Он проводил какой-то сложный, опасный научный эксперимент, и произошла трагедия… В общем, профессор погиб. Это так нелепо! На меня возложены обязанности по организации похорон – несчастный ведь был совершенно одинок. Прощание состоится в четверг в лекционной аудитории нашей городской библиотеки. Мы все, кто его знал, скорбим. Мне кажется, и вам как ученику тоже следовало бы отдать последний долг его памяти…

– Для меня все так неожиданно. Искренне соболезную, – вяло выдавил из себя «студиозус» Звонцов, внутренне злорадствуя: «Дофилософствовался, старый казуист, „светило науки“, доиздевался над студентами! Возомнил себя самим Гёте, вот и пожалуйста: „Sic transit gloria mundi [53]53
  «Так проходит мирская слава» (лат.)– выражение, заимствованное из знаменитого средневекового немецкого трактата XV в. Фомы Кемпийского «О подражании Христу».


[Закрыть]“. Не хватало мне еще с ним прощаться – и не подумаю!»

Впрочем, это была только прелюдия к разговору о насущных делах. Фрау сообщила скульптору еще две новости: одну приятную, другую не очень. Оказывается, меценатка вызвала своего стипендиата, чтобы вручить ему деньги за проданный «железный цикл»! Хотя выставку открыть не успели, Звонцову вновь улыбнулась фортуна: оказалось, что фрау показала работы богатому русскому коллекционеру, своему старому знакомому, неожиданно приехавшему в Веймар погостить, и тот был так впечатлен, что купил сразу все картины за названную сумму, которую «автор» заранее оговорил с Флейшхауэр. «Кому расскажешь, не поверят – все как в водевиле: нужно было специально ехать в Германию, чтобы картины купил русский, даже не сбив цену!»

Если бы это было уместно, Звонцов просто расхохотался бы. Затем, не меняя вежливого тона, с той же приветливой улыбкой Флейшхауэр протянула Вячеславу пухлую пачку ресторанных счетов, где было аккуратно вычеркнуто все, что фрау заказывала для себя и своей собаки, и подчеркнуты цифры напротив заказов русских гостей; сюда же прилагался отдельный счет за завтраки и за квартиру.

– И вам еще очень повезло, Вячеслав, что обошлось без вернисажа: аренда выставочного зала – весьма дорогое удовольствие, – заметила Флейшхауэр, желая то ли позолотить пилюлю, то ли продемонстрировать немецкое чувство юмора.

После этого представление Звонцова о гостеприимстве веймарской благотворительницы стало, мягко говоря, не столь восторженным. Последний сюрприз, видимо, даже сама фрау сочла откровенно циничным, не предупредив о нем заранее: купчая за картины предусматривала вознаграждение посреднику (точнее, посреднице) в размере тридцати процентов от общей суммы! То есть выходило, что расчетливая немка заработала на своем стипендиате кругленькую сумму в золотых русских червонцах! Но Звонцов был так обрадован оставшейся долей, более чем приличной, что даже почувствовал, как стали влажными ладони, когда пересчитывал деньги.

До завтрака он еще успел вернуться к Арсению, растормошить его и поделиться приятными известиями.

Сообщить о гибели Ауэрбаха Вячеслав просто забыл, зато педантично рассчитался за картины, чтобы, не откладывая в долгий ящик, закрыть этот вопрос.

Сеня, собственно, еще больше обрадовался, чем его друг. Звонцовское обучение в университете было закончено, а ему и так уже все опостылело за границей, поэтому с отъездом решили не тянуть. Оставался только «долг чести»: Сеня рвался в Йену за «драгоценной» пуговицей и в надежде как-нибудь выяснить, что же все-таки стряслось с Ауэрбахом (не мог же тот испариться без следа!). Тогда бы, по крайней мере, можно было спать со спокойной совестью.

XIV

Он отправился на поиски ранним омнибусом тайком от Звонцова, когда транзитные билеты в первом классе до Петербурга через Берлин были уже у того на руках. Университет был еще пуст. Арсений назвался дежурным и таким образом добыл у строгого вахтера ключ от нужной аудитории. Он прекрасно помнил место, где сдавал экзамен, и мог представить себе траекторию полета маленького золоченого кружочка с петелькой.

Подошел к кафедре (именно за ней восседал в тот памятный день экзаменатор), да так и застыл столбом. Там, где еще недавно стоял графин с водой, теперь возвышалась ваза с сиреневыми ирисами, а подле нее – портрет профессора Ауэрбаха в строгом багете на черном фоне, с перетянутым черной лентой углом. «Значит, все-таки с ним случилось самое страшное! Прав был тот пастор в поезде: воистину, никому не дано знать свой смертный день и час… Вот она, плата за безумный эксперимент, за игры в „Фауста“… Впрочем, теперь уже все равно: человек закончил земной путь и предстоит пред Судом Господним. Все-таки старик, при всех своих странностях и заблуждениях, несомненно, был страдающий мудрец, а значит, жил не зря. Как его разрывали сомнения и противоречия! Может быть, после смерти у него появился шанс успокоиться, ведь злой гений теперь наверняка покинул его душу, а Господь милостив к страждущим». Арсению было не по себе – в стенах аудитории витало дыхание смерти, он почти физически это ощущал, однако молитва помогла отогнать неприятные чувства. Только после этого художник опустился на корточки и внимательно осмотрел паркет. Засунув руку по локоть в узкий зазор между деревянной стойкой-тумбой и полом, он принялся на ощупь обследовать невидимое пространство.

«Пуговица непременно должна быть здесь. Если, конечно, она не проскользнула между половиц под паркет… тогда уж мне не найти ее никогда!» – рассуждал Сеня, не прекращая ощупывать каждую половицу. Все было тщетно – никакие предметы под руку не попадались. Последнее, что оставалось Десницыну, – приподнять кафедру, отодвинуть и убедиться воочию, что пуговицы под ней нет. Массивная стойка красного дерева оказалась на удивление легкой. Открылся заветный кусок пола, и тут Арсений с содроганием сердца увидел ее! Она лежала себе на полу, и солнечные блики играли на ее круглом бортике, на деталях звонцовского герба. Арсений даже засмотрелся: «Красивая вещь – действительно было бы жалко, если бы так и не нашлась». Он протянул руку за находкой и наткнулся на ровную плоскость пола: пуговица была нарисована! Не будучи близоруким, Сеня все-таки наклонился, чтобы убедиться, не напутал ли он чего-нибудь: нет, перед ним был словно фотографический снимок, впечатанный в пол. Объем, светотень, совсем как настоящая пуговица, а ощупать нельзя! Он потер изображение ладонью, поскреб ногтем: ни царапины, ни шелушения – единое целое с полом. «Видит око, да зуб неймет!» – подумал озадаченный художник и в недоумении попятился от кафедры. Тут же он заметил еще одну необъяснимую особенность нарисованной звонцовской пуговицы: чем дальше отходишь, тем ярче она светится, да еще явно увеличивается в размерах, точно смотришь на нее в мощную цейссовскую лупу. В общем, небывалый эффект: лежит массивная пуговица и сверкает, будто ее только что уронили! В Арсении уже проснулся чисто профессиональный интерес, и он даже понюхал изображение, но понять, что за краска такая, не смог. «С ума я, что ли, схожу?! Неужели живопись? Да не может это быть делом рук человеческих!» Тут в коридоре послышались громкие голоса.

Испуганный и взволнованный Сеня едва успел задвинуть кафедру, чтобы чудесное творение никто ненароком не испортил. Звонцову о «найденной реликвии» он так ничего и не сказал, о смерти профессора тоже решил пока не сообщать: у друга и без этого голова сейчас была занята различными делами, связанными с отъездом.

Наконец наступил долгожданный момент, когда все чемоданы и баулы были собраны, художественные принадлежности и кое-какие холсты тщательно упакованы, ключи от просторных, но наскучивших апартаментов сданы мажордому, а до берлинского поезда оставалось каких-то два часа. Художник и скульптор, в мыслях уже предвкушавшие встречу с родиной, направились к своей бывшей «патронессе», чтобы расплатиться по счетам, поблагодарить фрау за истинно немецкое гостеприимство и распрощаться навсегда.

«Неужели мне не придется каждый день видеть эту вздорную, скаредную особу? Слушать ее глубокомысленные рассуждения обо всем на свете?» – подумалось Звонцову. «Наконец-то я вернусь домой, смогу снять мастерскую, стать настоящим художником! Больше не будет раздражать меня избалованная псина, сидящая за одним столом с людьми! – размышлял Арсений. – А Германия, пожалуй, в чем-то симпатичная страна: в ней немало милых, отзывчивых людей, да и дети умнеют с возрастом. Пожалуй, мне будет не хватать Веймара. И заблудшего чудака Ауэрбаха – даже его».

Со своими учениками Арсений попрощался очень тепло, вдруг почувствовав, как привык к ним за это время. Однако, когда начальство неожиданно предложило ему остаться в Германии и продолжить преподавать в студии, художник наотрез отказался, не представляя себе жизни вдали от родины.

Расставание с фрау получилось довольно дежурным, не сказать что холодным, но особого сожаления, конечно, никто не испытывал. Да и каким может быть прощание между людьми, ставшими за эти три месяца почти делового общения не намного ближе, чем до знакомства?

– Надеюсь, вам было комфортно в моем доме и у вас нет никаких претензий ко мне лично или к прислуге. Думаю, что вы увезете с собой не только приобретенные знания и удовлетворение от выгодной сделки, но также приятные впечатления о Веймаре и нашей стране. Доброго пути! – произнесла Флейшхауэр, вежливо кивнув Арсению, но остановив скульптора: – А вас, Вячеслав, я попрошу задержаться на несколько минут.

Звонцов насторожился: «Что еще ей от меня нужно? Неужели предъявит очередной счет?» Но фрау вполне благосклонно посмотрела на скульптора и сказала деловым тоном, в котором слышались вполне дружелюбные нотки:

– Вы, конечно, уже поняли, что ваша живопись может приносить хорошие деньги. Очень хорошие деньги! И я рада сделать вам одно деловое предложение: господин, купивший работы, строит сейчас дворец, заранее думая о его оформлении, и хочет заказать вам еще шестьдесят картин. Этот ваш соотечественник сказочно богат: в каждом зале своего особняка желает иметь первоклассную живопись.

Сердце Звонцова приятно и в то же время тревожно екнуло, а Флейшхауэр продолжала излагать суть дела:

– Темы композиций произвольные, хорошо бы побольше ржавого железа, как и в вашем предыдущем цикле. Я гарантирую вам этот заказ при условии, что вы заплатите мне тридцать процентов от стоимости полотен. В общем, видите, условия прежние. Надеюсь, вы не думаете, что я хочу вас обмануть? Это очень небольшой процент, можете навести справки у любого немецкого галерейщика. Расчет произведем, когда с вами расплатится заказчик.

Она выжидающе посмотрела на Вячеслава: тот молчал, что, очевидно, означало согласие.

– Если мы договорились, то я сообщаю ваш петербургский адрес заказчику. Если нет, что ж – найду другого художника. Можете мне поверить: за время конкурса в Петербурге я обошла множество мастерских и видела не одного живописца, пока что никому не известного, однако это выдающиеся таланты. Я уже помогла вам, Вячеслав, но могу ведь обратить внимание и на них.

«Художник» в раздумье покачал головой, немка же восприняла это как очередной знак согласия и решительно протянула ему деньги:

– Вот аванс. За каждый холст заказчик дает в десять раз больше, чем в первом цикле. Начинайте работу, как только приедете в Россию, ищите вдохновение: в ваших интересах управиться быстрее. Повторяю, все остальное я беру на себя. Also, abgemacht! [54]54
  Стало быть, по рукам! (нем.)


[Закрыть]

Звонцов посмотрел на деньги и, тоже надев на лицо улыбку, неожиданно возразил:

– Премного благодарен, уважаемая фрау Флейшхауэр! Я, разумеется, принимаю заказ, только позвольте внести одно незначительное изменение в условия контракта. Согласитесь, я ведь вправе предложить вам десять процентов? Я тоже знаю, о чем говорю: это как раз тот процент, который полагается посреднику в России. И кстати, вашу долю в тридцать процентов за уже проданные картины мы вообще заранее не оговаривали! Вы тогда почему-то не сочли нужным согласовать со мной эту «незначительную» деталь сделки… Во избежание подобных досадных недоразумений в будущем, я полагаю, следует сразу оформить письменный контракт, все по пунктам – как принято у вас в Германии.

Вячеслав застал Флейшхауэр врасплох – немка настолько не ожидала сопротивления и торга, на сколько не подозревала о скрытых коммерческих способностях своего стипендиата. Он продолжал стоять на своем:

– Разве я вас чем-то удивил? В России говорят, кто старое помянет, тому глаз вон: Бог с теми деньгами, которые вы выручили за первый цикл. Будьте реалисткой и извольте считаться с условиями русского рынка.

Железная фрау не соглашалась, тогда Звонцов решил задеть чувствительные струны ее души:

– Вы были так чутки, любезны и великодушны все это время, зачем же нам напоследок портить впечатление друг о друге? Давайте решим дело по-христиански, у нас же, в сущности, одна вера, один Бог! В прошлый раз я уступил, теперь уступите вы.

Флейшхауэр упиралась довольно долго и все же уступила. Она согласилась на пятнадцать процентов.

Быстро составили деловой договор, в котором фрау выступала в качестве посредника и представителя некоего господина Смолокурова (с последним Звонцову предстояло познакомиться в Петербурге). Свежеиспеченный документ заверил срочно вызванный местный нотариус. Таким образом, были четко соблюдены все формальности и учтены интересы обеих сторон.

Заждавшийся в комнате Арсений кинулся к другу с расспросами:

– Ну теперь-то все? Мы свободны наконец? Я уж, признаться, подумал, ты никогда оттуда не выйдешь. Опять какая-нибудь бюрократия?

В порыве чувств Звонцов обнял художника за плечи, ободрил:

– Пустяки – все вышло по-моему, так-то! Все просто замечательно! Мы можем ехать на все четыре стороны. Ладно, брат, нужно на вокзал спешить: остальное расскажу в поезде. – Из головы никак не выходили слова меценатки о том, что она могла бы нанять в Петербурге кого-нибудь вместо него. Скульптор сам замыслил новую авантюру: «Арсений теперь уже не согласится работать под моим именем, так я, пожалуй, смогу найти другого даровитого бедняка. Он исполнит заказ за небольшие деньги. Слава Богу, Россия не оскудела талантами, и на них еще можно очень неплохо сэкономить!»

XV

Когда устроились в поезде, багаж был разложен и уже можно было спокойно отдохнуть от хлопот, Вячеслав накрылся пледом и, утопая в мягких подушках, открыл свежую газету, купленную в привокзальном киоске.

– Да! Слушай, Десницын, у меня же совсем из головы вылетело: Мефистофель долго жить приказал! Ну, то есть профессор Ауэрбах. Мне еще фрау сообщила (из-за этого она меня, собственно, и задержала), а теперь вот некролог в газете напечатали. Смотри-ка, на целых две страницы раскатали: наверное, как всегда, пишут о «невосполнимой утрате», «безвременной смерти» и все в том же духе…

Сеня так и не признался, что уже знает об этой смерти.

– Новость печальная – у него ведь был свой взгляд на мир… Любопытно, что же все-таки в некрологе?

Звонцов быстро пробежал первую страницу, целиком занятую собственно некрологом.

– Подумать только! Покойник, оказывается, был просто фигурой возрожденческого размаха, просто и жнец, и швец, и на дуде игрец! Одних званий и степеней на целую академию хватило бы: доктор естественных наук и филологии, профессор философии, член Германской художественной академии по секции графики и репетитор рисунка в высшей школе, почетный член «Общества Гёте» и комитета по изданию Веймарского собрания его сочинений et cetera, et cetera [55]55
  И прочеее, и прочее (лат.).


[Закрыть]… Представь себе, он даже врачебной практикой занимался и был очень известен как целитель-парапсихолог. Это с его-то завихрениями в мозгах! Ага, он еще уникальные методы лечения разрабатывал, даже собственные лекарства запатентовал. Просто гений, ни дать ни взять: оказывается, он убедительно опроверг теорию, согласно которой эпилептиков считали одержимыми дьяволом! Здесь, правда, отмечено, что его методология была не столь научной, сколько стихийно-мистической. Конечно, особый интерес к алхимии, поискам философского камня и эликсира бессмертия! «Покойный господин Ауэрбах по масштабу своей одаренности был конгениален столь любимому им Иоганну Вольфгангу Гёте!» – чисто германское филистерство. Вспоминаешь профессорский автограф на «Фаусте»? То-то! А мы с тобой, выходит, русские ваньки, и не заметили, какая глыбища рядом возвышалась! Да, брат…

Арсения рассказ о многогранности натуры йенского уникума, разумеется, не удивил. Только последние строки действительно поразили: «Зловещее совпадение. Если бы журналистам было известно, кем мнил себя сам Ауэрбах!»

– Кстати, – поинтересовался он у Звонцова, – а отчего старик умер?

– Погиб во время какого-то опыта… Чем ты так удивлен?

Художник не стал ни в чем признаваться.

– Я думал, что он своей смертью умер – все-таки возраст, недуги.

В газете за некрологом следовал подробный отчет о причине смерти. Действительно, выяснилось, что Ауэрбах погиб при очень странных обстоятельствах. «В ходе полицейского расследования было установлено, что в тот роковой для него день Ауэрбах долго принимал экзамены. По своей привычке он делал это с перерывами, поэтому так и не удалось выяснить, кто же из студентов видел профессора последним. По свидетельству тех же студентов, Ауэрбах в лекционном курсе порой ссылался на какие-то собственные опытные исследования в области философии творчества. На последних лекциях подобные ссылки участились. Профессор не скрывал своих увлечений оккультизмом, и в университетской среде возникли упорные слухи, что вечерами он готовит особо важный эксперимент, возможно, даже некий мистический ритуал. Все знали, что у него есть домашняя лаборатория, но никто, кроме хозяина, не имел туда доступа. Ауэрбах же проводил там в уединении практически все свободное время. Впоследствии, уже после гибели профессора, полицейских, вскрывших его квартиру, крайне удивил интерьер. По их представлениям, так выглядели подвалы средневековых алхимиков-чернокнижников. Помимо множества колб, реторт, грязных пробирок с остатками неизвестных реактивов, всюду были расставлены черепа людей и животных, препарированные человеческие зародыши, прочие таинственные предметы, явно имевшие магический смысл. Здесь же находилось целое собрание средневековых манускриптов и инкунабул – анатомические атласы, трактаты по метафизике и схоластике на латыни и других древних языках». Звонцов прервал чтение, чтобы сделать глоток чая.

– Ну, ну, и что же дальше? – поторопил его Арсений.

– «В университете полиция нашла помещение незакрытым. Внутри все указывало на то, что накануне книгохранилище подверглось чудовищному погрому. При этом были и следы насилия: множественные пятна крови на полу и стенах. Среди прочих следов погрома сразу же была обнаружена сломанная оправа пенсне Ауэрбаха и измятые обрывки рукописи, написанные его рукой, также со следами крови. Во дворе на мусорной куче студенты нашли обезображенный труп своего учителя. Как признался следствию архивариус, утром рокового дня он оставил профессору ключи, так как тот собирался надолго задержаться в библиотеке для научной работы. Имела ли данная работа какое-либо отношение к пресловутому эксперименту, не представляется возможным выяснить за недостатком доказательств. Налицо лишь факт зверского убийства». – Вячеслав снова потянулся к стакану с чаем, не заметив, с каким напряжением слушает его Сеня. – «По горячим следам полиция выявила косвенных свидетелей йенской трагедии – таковых оказалось множество среди жителей соседнего квартала, случайных прохожих. Опрошенные все как один утверждают, что в тот вечер из окон университетской библиотеки неслись неразборчивые крики и визги. Эта разноголосица (именно так значится в показаниях!) продолжалась довольно долго, потом в здании что-то загрохотало, причем с такой силой, что обыватели выскочили на улицу! Уже здесь они разобрали, как все тот же дисгармоничный хор душераздирающе выл: „Hilfe! Hilfe! Hilfe!“ [56]56
  Помогите! ( нем.)


[Закрыть]Обыватели были настолько напуганы, что не осмелились проникнуть в здание. Подобные массовые показания только осложнили расследование, поставив его перед дополнительными неразрешимыми вопросами. Мотивы убийства, к сожалению, так и не удалось установить, но следствие выдвинуло версию о связи этого преступления с нашумевшей аферой двухгодичной давности. Тогда, в 1907 году на одном из крупных художественных аукционов были выставлены последние работы Поля Гогена, умершего в 1903 году на Таити. У экспертов не было ни малейшего сомнения в их подлинности, и картины были проданы по весьма высокой цене. Через некоторое время эти полотна снова попали на аукцион, и какой-то коллекционер на всякий случай инициировал тщательную экспертизу с применением не только известных рентгеновских лучей, но и новейших естественно-научных методов исследования. Результаты оказались непредсказуемыми: установили дату их написания: 1905-1906 годы. Таким образом, выходило, что они написаны уже после смерти гения, в то время как манера исполнения совершенно соответствовала уникальной живописной манере Гогена. Без современных технических средств искусствоведы не могли бы распознать в картинах талантливейшие подделки. Разразился скандал. Некто, выставивший работы на аукцион, был арестован и признался, что автор подделок – профессор Ауэрбах. Ученого мужа также арестовали, но он избежал наказания, так как не принимал никакого участия в продаже, а картины перекупщику подарил. Восхищению специалистов не было предела, они признали в лице Ауэрбаха художественный феномен: гениального стилизатора, подражателя великого постимпрессиониста. Аферист же был осужден и надолго оказался за решеткой, его действия квалифицировали как заведомый подлог. Логическая связь убийства с этим делом кажется следствию убедительной: профессору вполне могли отомстить люди, имевшие непосредственное отношение к несостоявшейся афере. В то же время в кругах мистически настроенной интеллигенции предпочитают верить, что известного ей страстью к оккультизму профессора постигла участь легендарного чернокнижника доктора Фаустуса, подобно которому тринадцать лет назад он якобы продал душу дьяволу и теперь настал срок уплаты».

Скульптор в который раз поразился:

– И как это в обычном, казалось бы, университетском профессоре, полуслепом буквоеде и зануде, умещалосьсразу столько талантов! И почему все гении так страшно заканчивают жизнь?

Арсений ужаснулся в душе: кажется, он знал ответ на звонцовские вопросы, хотя и не желал в него верить. Он только произнес как заклинание:

– Не все гении – каждый сам волен выбирать!

Звонцов хмыкнул, так ничего и не поняв.