Текст книги "Датский король"

Автор книги: Владимир Корнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 52 страниц)

XII

Гостья была удивлена, как и час назад у церкви, – улегшаяся было тревога вернулась. Теперь, уже не раздумывая, Ксения вошла в вестибюль и стала подниматься по лестнице. Взгляд ее растерянно скользил по стенам, вдоль давно знакомых витражей, но, кроме изображенных на стекле резвящихся сатиров и нимф, не находил вокруг никого. «Не может же быть, чтобы здесь не было ни единой живой души, – даже если он еще в отъезде, на кого тогда оставил дом?» – недоумевала Ксения. Почти на ощупь, в полумраке, она пробиралась по запутанному коридору, вдыхая удушливый сладковатый запах благородной древесины и то и дело хватаясь за бронзовые дверные ручки, дергая их на себя, но тщетно – ни одна не поддавалась! Молодую женщину охватил настоящий ужас: ей подумалось, что если даже она захочет уйти отсюда, то вряд ли найдет обратный путь, и вообще княжеский особняк вдруг превратился в ее воображении в ловушку «Чего тут бояться? Здесь где-то рядом должна быть мастерская, и Евгений Петрович, конечно же, там! В этом доме не может быть ничего плохого, я здесь в полной безопасности – он сам не раз говорил мне об этом», – успокаивала себя балерина. Тут коридор сделал очередной поворот, и в лицо ей ударил яркий свет, от которого пришлось даже заслониться рукой. Ксения стояла на пороге незнакомой залы. В зале оказалось неожиданно много народу; причем никого из присутствовавших она не знала даже в лицо – всех видела впервые. На вошедшую, впрочем, не обратили ни малейшего внимания, а сама она вполголоса спросила молодого человека, оказавшегося рядом, где же хозяин.

– Мы все его ожидаем. Он должен скоро быть – все идет своим чередом! – заговорщически прошептал женоподобный молодой человек.

Публика вокруг была чрезвычайно странная, напоминавшая пациентов психиатрической лечебницы; во всяком случае, балерине неприятно было попасть в столь специфическое общество, точно в какой-то паноптикум, кунсткамеру физических и моральных патологий рода человеческого. Там была преклонных лет дама в траурном крепе с потемневшим от страданий лицом. Только вставные челюсти цвета слоновой кости выдавались вперед и резко контрастировали с мертвенным, обтянутым кожей черепом, да глубоко запавшие, никого не видящие глаза горели безумием. Старуха беспрестанно стонала, жалуясь на свою несчастную долю, на жестокого Бога, который отнял у нее сначала первого мужа – кавалергардского поручика, затем второго – придворного чиновника, а после лишил всех близких родственников: незабвенной тетушки, любимой маменьки, наконец, детей, и осталась она на свете на старости лет жалкой «сиротой», живущей на «нищенскую» пенсию второго мужа. Она просто задыхалась в злобе на весь мир, периодически прорывавшейся приступами хриплого кашля и местных истерических судорог. Рядом в обитом цветастым атласом безвкусном кресле развалилась девица не первой молодости со следами утраченной красоты и свежести на грубо размалеванной дешевым гримом физиономии. Она то поправляла кружевную резинку на белом чулке, задирая при этом подол платья так, чтобы мужчины видели ее худую ногу, обутую в красную лаковую туфельку, то пудрила пуховкой и без того усыхающий бюст, выставленный напоказ в глубоком декольте платья крикливого фасона. В ее глаза совсем не стоило бы заглядывать, хотя сама она пожирала всех мутным взглядом. В конце продолговатого овального стола сидел абсолютно лысый господин в строгой тройке, запотевшем пенсне на неправдоподобно плоском, как бы расплющенном, носу. Лоб и виски его тоже были покрыты капельками пота. Господин был так увлечен беспрестанным рисованием на лежащем перед ним листе бумаги, что не удосуживался вытереть пот. Время от времени грыз кончик карандаша, погружаясь в трансцендентное состояние, а очнувшись, тут же с фанатичным упоением продолжал рисовать. Подобно прочим присутствующим, он не обращал ни малейшего внимания на Ксению. Напротив «рисовальщика» (так условно обозначила его в своем сознании Ксения) стояло сразу два громоздких телефонных аппарата. Когда один из них задребезжал, как бы подпрыгивая от звонка, господин в пенсне никак не отреагировал – ни один мускул на его безобразном лице не дрогнул, зато справа из-под стола тотчас вытянулась маленькая ручка, сняла трубку (ручка-то явно не принадлежала «рисовальщику»!). Послышался шепот, похожий на детский, и ручонка поднесла трубку прямо к оттопыренному уху «рисовальщика». Ксения так и решила – это какой-то ребенок балуется, но, осмелившись подойти ближе, увидела, что ручка волосатая – рядом с господином в пенсне на маленьком стульчике ерзал какой-то карлик (таких коротышек балерина не видела даже в цирке), который и управлялся с обоими аппаратами, несмотря на то что его головка едва доставала до стола. Карлик отзывался на звонки, последовавшие друг за другом, а потом передавал трубку лысому соседу. Возможно, кого-то это зрелище позабавило бы, но Ксении стало еще противнее – ей вообще было не до смеху. Не понимая, что к чему, она подошла совсем близко и тут увидела, что так занимало лысого господина: бумага перед ним была густо испещрена множеством изображений человека в различных комбинациях – лежащего, встающего, идущего. Ксения попятилась, хотела было сесть на свободный стул, чтобы успокоить сердцебиение и во что бы то ни стало дождаться Евгения Петровича, но чуть было не оказалась на коленях у какой-то девушки-подростка – настолько та была миниатюрной, безликой и едва заметной. «Серенькая» девушка (платьице на ней, действительно, было цвета крыльев ночного мотылька и вдобавок все в пыли) имела только одну индивидуальную особенность: взгляд ее застыл на кончике собственного носа, то есть, попросту говоря, глаза у нее были «в кучку». Балерина инстинктивно извинилась перед убогим созданием – девушка вызвала у нее мгновенный прилив жалости. «Серенькое» создание странным механическим жестом дотронулось до плеча Ксении.

– Я могу вам чем-нибудь помочь? – оторопев, спросила та.

Девушка вкрадчиво произнесла:

– У вас замечательная… роговица глаза. Замечательная!

«Как она могла это заметить, если не видит дальше своего носа? – подумала Ксения, теперь уже чувствуя брезгливость к болезненно любопытной девице. – Откуда этот анатомический интерес?»

Тут послышалось попутное замечание «рисовальщика»:

– Да-да-да, вот именно-с, выдающийся материал! Надо будет это использовать для опытов… – впрочем.

он тут же вернулся к телефонному разговору. Балерине не хотелось верить своим ушам: «Опыты, роговица – возможно, я ослышалась? С виду просто график, какой-нибудь карикатурист-сатирик, пусть даже со странностями… А с другой стороны, бред какой!» Оставалось следить за всем происходящим и ждать, храня самообладание. А в зале ничего не менялось: гости продолжали сидеть на своих местах. Кто-то был занят своим, судя по сосредоточенности, очень важным делом, хотя большинство были неподвижны и безмолвны. Никого не удивил и приход очередного «уникального» субъекта.

Сначала послышался отчетливый металлический звон, потом оказалось, что он идет от нелепого, неопрятного типа, одетого в студенческую тужурку с чужого плеча, старый дворянский картуз, контрастирующий с ним ярко-красный с бурыми пятнами шарф и надраенные до блеска щегольские сапоги. Вообще вид у этого гостя был откровенно хищный и устрашающий: тусклые глаза были неестественно выпучены, а татуировка на кисти с именем «Иван» и крупная серьга, болтавшаяся в ухе, в представлении Ксении соответствовали театральному образу разбойника с большой дороги. Он медленно обошел вокруг стола, точно извещая сидящих о своем присутствии. Этот зловещий обход сопровождался сухим скрипом: то ли половицы скрипели в такт исполинским шагам, то ли его обувь. Создавалось впечатление, что вошедший повторял движения нарисованных фигурок. Молодой человек, сидевший напротив Ксении (именно он заверил ее в скором приходе князя), перегнулся через стол и все так же вполголоса, словно опасаясь любопытных ушей, пояснил: «Вы не удивляйтесь, мадам: он хоть и на ногах, но уже мертвец. Мы тут проводили ряд опытов – мы постоянно занимаемся здесь очень важными опытами, и случайно его заразили… Печально, но факт! Видите, пока ходит, вышагивает, но, в сущности, натуральный труп. Ручаюсь вам, недельку, пожалуй, еще так походит, а потом совсем успокоится. Не обращайте на него внимания – casus improvisus [209]209
  Непредвиденный случай (лат.).


[Закрыть], но только методом проб и ошибок можно постичь истину». Ищущий упокоения брюнет прошел по кругу еще раз и удалился восвояси. Если только что увиденное и услышанное Ксенией было шуткой, то, во всяком случае, неостроумной, нелепой. Подобный «юмор» следовало бы назвать не просто черным, но явно психопатологическим. «Евгений Петрович, разумеется, ничего об этом не знает. Что же это за компания – кто их сюда впустил, в конце концов? Скорее бы уже он появился и навел порядок! Конечно же, стоит только ему вернуться, и все в доме обретет прежнюю гармонию: ну скорее же, Господи!» – взмолилась обескураженная балерина. Однако за первым явлением последовало второе, и это опять был не князь: в залу вошла девочка лет одиннадцати, по виду гимназистка или воспитанница какого-нибудь перворазрядного приюта, в опрятном платьице с белым накрахмаленным фартучком. Единственной странной деталью ее наряда была плотная черная повязка на шее. Будь повязка на рукаве, можно было предположить, что это знак траура – мало ли бывает причин для траура? – но подобной повязке вокруг шеи Ксения не могла найти логического объяснения. А девочка тихо, как мышка, приблизилась к столу и примостилась рядом с Ксенией на стульчике, который галантно освободил для нее какой-то карлик (таких уродцев здесь было несколько). Тут безликая, «серенькая» девушка снова обратилась к балерине. Голос ее звучал капризно-настойчиво:

– Послушайте-ка! У вас ведь такая замечательная роговица. Разве вам никогда не говорили? Нет?! А я вот сразу отметила! Давайте вы будете с нами сотрудничать? Я серьезно вам предлагаю.

«Этого еще не хватало! Угораздило же меня попасть в этот паноптикум…» – подумала Ксения, а вслух поинтересовалась:

– А что от меня потребуется, позвольте узнать?

– О-о-о! Это архиважное дело! – оживилась девица. – Вы себе не представляете, насколько серьезные проблемы мы здесь решаем!

Балерина вспомнила то, что ей уже пришлось увидеть, и ее передернуло от отвращения.

– Наше общество представляет собой центр оккультизма и магии. Мы занимаемся антропософскими исследованиями. Квинтэссенция человеческой природы – вот что нас больше всего интересует! Через исследование биоэнергетики человека – к постижению мировой души!

«Серенькая» девица преобразилась, она стала буквально сыпать глубокомысленными казуистическими фразами, именами Сведенборга, Бёме, вспомнила каких-то доктора Штейнера и мадам Блаватскую [210]210
  Сведенборг – шведский теолог конца XVII – начала XVIII в.; Бёме – немецкий теолог конца XVI – начала XVII в.: Блаватская – знаменитая теософка; Штейнер – немецкий антропософ, основатель учения. имевшего множество последователей в начале XX в.


[Закрыть], после чего взяла со стола и открыла роскошное портфолио. На первой же странице была мастерски исполненная раскрашенная фотография неведомого знака, по форме напоминающего наконечник рыцарского копья, пронзающий стилизованное подобие человеческого сердца. Но острие копья было только частью фотографического изображения. Оно словно бы вырастало из неизвестного искрящегося минерала, напоминавшего своей кристаллической структурой и цветом каменный уголь, минерал же, в свою очередь, покоился на гладко отполированном мраморном шаре. Девушка, не дожидаясь расспросов, объяснила, что это не произвольная композиция, а магический символ, в котором важнее всего копье – сама вечная Ось Мироздания; осколок же метеорита из лунной породы, конечно, только часть Вселенной, однако заряжен титанической энергией космоса. Она поведала Ксении, что прогрессивнейшие европейские умы убеждены – мощь.

сосредоточенная в лунном камне, сравнима только с чудодейственной силой философского камня средневековых алхимиков, поэтому он таит в себе неисчерпаемые возможности и способен в будущем освободить род человеческий от всех напастей, напитать людей силой взамен растраченной за всю историю цивилизации.

– Обратите также внимание на копье. Второго такого в мире не существует.

Внимательно выслушав эти откровения, Ксения подозрительно посмотрела на странную девушку:

– А к чему здесь растерзанное сердце – оно ведь тоже что-то означает в символическом смысле?

– Безусловно – здесь каждая, даже мелкая деталь исполнена глубокого смысла, – девица хитро прищурилась. – Сердце человека – великий мистический тайник, ключ к которому… Нет. я не стану вам больше ничего рассказывать! Я здесь вообще исполняю скромную роль. Соглашайтесь сотрудничать, тогда вас просветят те, кому положено.

Предложение назойливой девицы повисло в воздухе. У Ксении голова уже шла кругом, и, чтобы больше не затрагивать эту тему, она выдавила из себя:

– Я подумаю… пожалуй.

«Теперь меня оставят в покое», – решила балерина, однако как раз в этот момент к ней обратилась до сих пор сидевшая молчком девочка-гимназистка:

– А я могу десятку кинуть, хочешь, десятку кину? – В голосе ее слышался совсем не детский вызов, бесшабашный задор профессионального игрока.

– Что вы сказали, девочка? Какую еще десятку?

Она еще что-то говорила, пытаясь понять, что от нее нужно невоспитанному ребенку, а девочка твердила все одно и то же, все предлагала «кинуть десятку». Наконец Ксения поняла, что разговаривать с ней все равно, что с заводной куклой: «Ну и дитя – enfant terrible! ₁Тем временем балерина обратила внимание, что «серенькая» девушка и тип, рисовавший человечков, деловито переговариваются.

– Так что же, господин секретарь, – осведомилась «серенькая», – когда опять пожалует этот высокий покойник, объект ваших наблюдений?

– Сегодня, мадемуазель, он больше уже не должен появиться, но в следующий раз, несомненно, явится в это же время. Я ведь еще не успел запечатлеть все его характерные позы и жесты, а того, что уже зафиксировано, явно недостаточно для окончательного завершения опыта, – уверенно заявил «рисовальщик» и наконец-то смахнул салфеткой пот с лысины.

Капля попала на руку Ксении. Она содрогнулась от омерзения и немедленно стала протирать ладонь своим надушенным платком: «Не хватало еще и мне заразиться какой-нибудь гадостью… Выходит, он в самом деле рисовал одного и того же человека, того «гостя» в блестящих сапогах! И зачем понадобилось так подробно зарисовывать его состояния?» Балерина подумала, что если и дальше будет пытаться вникнуть в происходящее, то еще. чего доброго, сама повредится в рассудке, к тому же она вдруг заметила Сержика, который чем-то увлекся в дальнем конце залы. Наглого юнца она терпеть не могла, и ей совсем не хотелось быть узнанной в этом обществе, а Сержик был здесь единственный, кто мог ее узнать. «Да, видно, здесь князя мне сегодня уже не дождаться: лучше уйти, пока не поздно. С Божьей помощью навещу его завтра же – пускай он сам мне все объяснит», – решила Ксения. Ей удалось незаметно выскользнуть из безобразной комнаты. Она опять попала в темный коридор и стала плутать по нему, теперь уже с одним желанием поскорее вырваться на улицу. Когда Ксения, как ей показалось, нашла обратный путь, неожиданно приоткрылась одна из массивных дубовых дверей. Полоска света упала на пол, в полумраке балерина узнала знакомую ручку в виде ящерицы. Без сомнения это был вход в мастерскую, и тут женское любопытство победило страх. Ксения распахнула двери и застыла как вкопанная: из темной мастерской на нее смотрел сам Евгений Петрович, но в глазах его была не радость, а наоборот – злобное раздражение.

– Вот так явление… Мокрица безобразная! Что вы забыли на моей территории? Это моя территория, слышите, что я говорю?! Я мужчина, вы женщина, а посему вон отсюда. Я же сказал, убирайтесь!

Таким князя Ксения видела впервые. Он был неопрятен, руки в краске, волосы всклокочены, вдобавок к этому от него распространялся отвратительный винный перегар (это в пост-то!). Дольской двинулся прямо на гостью – у Ксении возникло ощущение, что он едва различает ее, а то и совсем не видит! «Господи! Что же с ним такое?!» Она успела инстинктивно увернуться, отскочить в сторону, а князь, не заметив этого, устремился вперед и, грязно бранясь, захлопнул дверь. Замок щелкнул, Ксения поняла, что дорога назад ей отрезана. «Откуда взялась эта грубость? Пьян как сапожник, сам на себя не похож – просто неслыханно!» В первую минуту Ксения сама плохо ориентировалась в полумраке, но когда глаза привыкли к скудному освещению, убедилась, что находится в мастерской. Все было знакомо, только вокруг царил непривычный беспорядок. Один лишь мольберт стоял на прежнем месте, и единственная свеча в напольном, почему-то церковном, подсвечнике отбрасывала блики на портрет балерины. Ксения решила понаблюдать затем, как Евгений Петрович будет вести себя дальше, она еще продолжала надеяться, что вот-вот все само собой выяснится, встанет на свои места. А князь, погруженный в какие-то свои мысли, некоторое время постоял на месте, потирая виски, затем метнулся в полумрак к столику, на котором стояла пузатая бутылка и простой стакан. Он налил себе, наверное, до краев (Ксения отчетливо слышала, как долго булькало в бутылке) и жадно выпил все. Потом направился к мольберту, утробно рыгнув коньяком чуть ли не в лицо гостье, и опять чугь не сбил Ксению с ног. Она поняла, что он по-прежнему не замечает ее присутствия, и почувствовала, что от ужаса отнимается язык – как говорится, ни крикнуть, ни вздохнуть. Так и стояла, прикованная к полу, следя за Дольским, который уже был занят портретом. Замешав на палитре нужные краски, он достал мощную лупу и принялся скрупулезно рассматривать картину, деталь за деталью, да так близко, что едва не тыкался в нее носом. Наконец князь несколько раз осторожно коснулся холста кистью, после чего отвлекся на какие-то записи, благо чернильница и писчие принадлежности были у него под рукой, причем опять могло показаться, что он буквально обнюхивает лист, над которым склонился в три погибели. Писал торопливо, нервно, когда обмакивал перо, то и дело промахивался, не попадая в чернильницу, делая кляксы. Ксения растерянно поглядывала на халат, в который был закутан Евгений Петрович: старомодный длиннополый шлафрок был в непотребном состоянии, заношенный местами почти до дыр, с потеками воска, с бросающимися в глаза пятнами краски и темными, расплывчатыми – вероятно, от чернил, высохшими и совсем еще свежими. Балерина привыкла видеть князя в безупречном английском костюме, а во время живописных сеансов в свободной, романтической блузе художника, и всегда он являл собой пример подчеркнутого аккуратизма.

Представить, что денди Дольской позволял себе ходить в совершеннейшем затрапезе, Ксения Светозарова просто не могла. Она даже зажмурилась, пытаясь преодолеть наваждение, но, открыв глаза, не заметила ни малейшей перемены в образе хозяина особняка: странный тип, сочетавший в себе грубость Ноздрева с убожеством Плюшкина, в отсвете недовольно шипящей свечи продолжал колдовать над портретом. Вот он снова прервался, достал из складок своей хламиды карманное зеркальце и некое подобие пудреницы размером всего с полтинник. Ногтем указательного пальца Дольской колупнул крышку «пудреницы», а, открыв, высыпал на стекло дорожку белого порошка, причем руки его дрожали. «Неужели кокаин?! Только не это – так низко пасть! Я не должна ему позволить…» Но Ксения не успела и рта раскрыть, не успела даже протянуть руки в сторону князя, как тот уже вдохнул в себя губительную «пудру», повернулся к ней лицом и, точно лунатик, с широко раскрытыми глазами, сам пошатываясь, ощупывая пространство, пошел в направлении балерины. Та попятилась, испугавшись остекленевшего взгляда. Дар речи еще не вернулся к ней, и только в мозгу пульсировало: «Ослеп… совсем ослеп!» Ксения очертя голову бросилась искать выход – может быть, все-таки удастся открыть, тогда она выбежит на улицу, будет умолять о помощи. «Есть же здесь городовые, в конце концов? Нужно что-то делать, что-то предпринять…» Вместо двери балерина наткнулась на лестницу, хватаясь за перила, мигом взбежала наверх. На антресолях было куда темнее, чем внизу: с трудом угадывался еще один мольберт. Большой квадрат грунтованного холста на нем белел и в темноте. «Тупик – дальше только крыша!» В отчаянии Ксения стала шарить по стене, теперь уже надеясь только на чудо, все время мысленно призывая Николая Угодника. И Чудотворец услышал: пальцы нащупали дверную ручку! Дверца подалась, впереди был очередной коридор, пускай совсем узкий, как кишка, и длинный, но зато в конце горел электрический свет. Через крышу слышался вой декабрьского ветра, впрочем, это никак не занимало балерину – перед ней открылась, может быть, последняя возможность спасти несчастного князя (о себе Ксения в этот момент не думала совсем). Она всей душой устремилась к свету, но еще на полпути капризный женский голос мгновенно опустил ее с небес на землю:

– Евгений!!! Ну, Евгений же! Неприлично заставлять дам столько ждать – на-до-е-ло! Да где вы там?

Голос принадлежал размалеванной девице в корсете и кружевных панталонах, слонявшейся из угла в угол с открытой бутылкой шампанского по спальне (комнатушка в конце коридора оказалась спальней), освещенной торшером в виде вакханки с фривольным розовым плафоном в руке…. Вторая кокотка, простоватая деваха, нежилась в огромной кровати, едва прикрыв одеялом (тоже розовым) пышные телеса. Бедная балерина в состоянии, близком к обмороку, не заходя в комнату, отпрянула в сумрак перехода, оставив кокоток в уверенности, что это пьяный хозяин заблудился в закоулках собственного дома… Перед глазами у Ксении все кружилось и плыло, ее мотало от стены к стене. Вот ранее не замеченная черная ниша! Слабеющей рукой перекрестилась, шагнула в неизвестность… и буквально слетела в полной тьме по какой-то шаткой винтовой лестнице (она была убеждена, что только крестное знамение спасло ее от гибели). Балерина перевела дух. В который уже раз за последние часы она оказалась около двери, только теперь Ксения определила это на слух: где-то совсем рядом, за невидимой преградой, дребезжал телефонный звонок, слышались голоса и скрип половиц. Женщина навалилась на дверь всем телом: дверца бесшумно открылась, но от этого не стало светлее – вход в помещение был завешен плотной тканью. Балерина осторожно отодвинула самый край тяжелой бархатной шторы и сквозь образовавшийся зазор увидела не так давно оставленную «кунсткамеру». Общество «оккультизма и магии» по-прежнему заседало за овальным столом, только неусидчивая «гимназистка» ходила туда-сюда, приставая ко всем со своей «десяткой». Ксения решила втайне наблюдать, что же будет дальше. Через несколько минут в зале послышался шум, грязные ругательства и полупьяный женский смех. Все тут же повернули головы к входу. В комнату вошел Дольской в грязном рабочем халате, в компании веселой девицы в неглиже, что звала его из спальни, а теперь висла у него на шее, продолжая прихлебывать вино прямо из бутылки. Князь, разумеется, был по-прежнему пьян, но Ксения сразу обратила внимание, что взгляд его достаточно ясен и зорок. Тот, кого она сочла было уже слепнущим, вызывающе смотрел по сторонам, и от давешней «близорукости» не осталось и следа! «Каков актер его сиятельство! – поразилась актриса балета, видевшая на сцене немало примеров талантливого перевоплощения. – Художник, музыкант – это давно для меня не секрет, но кто бы мог подумать, что он еще и лицедей… Не слишком ли много дарований для одного-то человека?» Увидев князя, сразу оживилась «серенькая» особа. Безликая девица кинулась к нему навстречу, но тот устрашающе рыкнул:

– Прочь, мокрица! Я вам уже все сказал, что, неясно?.. А ну-ка, Сержик, спусти ее с лестницы – надоела, плесень!

Сержик поспешил исполнить приказание, но дурнушки уже и след простыл. Публичная девка не переставала хохотать. Дольской и ее отстранил:

– И ты заткнись, Магдалина!

Слуга-фаворит подскочил к хозяину и с ухмылкой что-то зашептал на ухо.

– Ну что ж, пусть удивит почтенную публику. Пускай кинет десятку, если ей так неймется, а мы посмотрим и послушаем, – сказал Дольской и подал Сержику какой-то знак.

Тот куда-то юркнул. Девочка в гимназическом платьице, все прекрасно слышавшая, обрадовалась, сняла повязку с шеи, встала у самой шторы, спиной к надежному укрытию балерины, чего-то ожидая. Ксения молила всех святых: «Только бы не чихнуть, только бы не выдать себя!»

Сержик не заставил себя ждать и явился, неся в одной руке серебряный поднос с тремя высокими рюмками и небольшой книжицей в другой. Чокнувшись с фаворитом, Дольской тут же выпил, порочный слуга, разумеется, сделал то же самое. Ксения догадалась, кому предназначается третья рюмка, сожалея всей душой, что не может прекратить этот разврат! Евгений Петрович торжествующе оглядел притихшую компанию, поднял над головой книгу (кожаный переплет был без названия) и объявил, точно цирковой трюк:

– Это том «Симфоний» Андрея Белого. Сейчас дитя прочитает нам отрывок с завязанными глазами. Девочка продемонстрирует свой дар, а мы насладимся замечательной музыкой слова. Попросим, господа, попросим!

Все захлопали, точно стая нетопырей, шурша крыльями, взвилась в воздух, а Сержик отнес «гимназистке» книгу и плотно завязал ей глаза черной повязкой. Она открыла наугад и совершенно недетским отрешенным голосом, держа томик перед собой, прочла:

«Слуги принесли котел, а горбатый дворецкий снял крышку с дымящегося котла и провозгласил прибаутку.

Подавали козлятину. Грохотали пьяные рожи, свиноподобные и овцеобразные. Щелкали зубами волковые люди.

За столом совершалось полуночное безобразие, озаренное чадными факелами.

Какой-то забавный толстяк взгромоздился на стол, топча парчовую скатерть грубыми сапожищами, подбитыми гвоздями.

Он держал золотой кубок, наполненный до краев горячей кровью.

В порыве веселья затянул толстяк гнусную песню. А хор подхватывал…»

Ксении, внимательно следившей за чтением из-за шторы, было видно, что в руках ужасного ребенка совсем другая книга, и она легко разобрала настоящий текст:

«В той час приступиша ученицы ко Иисусу, глаголюще: кто убо болий есть в Царствии Небеснем. И призвав Иисус отроча, постави е посреде их и рече: .Аминь глаголю вам, аще не обратитеся и будете яко дети, не внидете в Царство Небесное. Иже убо смирится, яко отроча сие, той есть болий во Царствии Небеснем“» [211]211
  Матфей, 18:1-4.


[Закрыть].

Балерина, знавшая эту евангельскую проповедь наизусть, содрогнулась, страх Божий охватил ее: «За что мне такое искушение? Зачем эти люди так святотатствуют, зачем соблазняют девочку, а Евгений Петрович позволяет им, всем заправляет!» А «дитя» продолжало декламировать нараспев:

«Уже там, далеко, на опушке соснового бора сидел на камне пасмурный католик, смотря на далекие, потешные огни замка…»

Наконец сам князь махнул рукой:

– Ну хватит, хватит. Браво!!!

Поднялась буря аплодисментов. Карлики подхватили девочку и на своих маленьких, но сильных ручонках отнесли к хозяину. Дольской протянул «гимназистке» вино:

– Умница, заслужила!

Вся мерзостная публика завопила на разные голоса:

– Пей до дна! Пей до дна!!!

И началась дикая фантасмагория. Только это обстоятельство помогло Ксении выбраться из укрытия и незамеченной, чуть ли не ползком выбраться из залы. Сломя голову она выбежала из особняка. От потрясения у нее зуб на зуб не попадал, она едва могла креститься и мало что соображала. Ксения Светозарова не помнила, как добралась до дома в этот кошмарный вечер.