355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Корнев » Датский король » Текст книги (страница 45)
Датский король
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 04:49

Текст книги "Датский король"


Автор книги: Владимир Корнев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 52 страниц)

X

Утром, открыв глаза, Звонцов первым делом посмотрел на часы. Стрелки показывали без двадцати девять! Глупая вышла ситуация: заранее настроившись на серьезные дела, он никак не думал, что проспит сам. Проклиная себя за то, что не поставил будильник на ранний час, скульптор второпях оделся и вылетел на улицу, хотя спешить, собственно, было уже незачем: при всей своей легкомысленности. Марта никак не могла проспать еще больше – немецкая кровь все равно разбудила бы ее вовремя. Вячеслав Меркурьевич осторожно приоткрыл дверь в мастерскую, то ли сохраняя в глубине души еще мизерную толику надежды, то ли предчувствуя очередную экстравагантную выходку. Марта восседала на стуле с томом Ауэрбаха в руках как ни в чем не бывало – она была ни в чем, совершенно голая! «Художник» на мгновение лишился дара речи, а модель, увидев его, произнесла обрадованно:

– Ну наконец-то вы, Вячеслав! Здесь холодно, я уже было начала замерзать. Давайте скорее начнем, или вы не рады, что я вас ждала?

Он опомнился:

– Что еще за фокусы? Как это понимать, фрау Марта?!

– Разве вы не хотели бы нарисовать меня обнаженной? А я страшно хочу позировать именно так: я всегда мечтала, чтобы меня нарисовали в костюме Евы, в образе Венеры или какой-нибудь Данаи. Это старый как мир сюжет и в то же время вечно привлекательный. По-моему, он должен возбуждать, – молодая немка сделала паузу, – тягу к эксперименту у современного художника. Я не права?

– Вы с ума сошли! У меня есть заказ вашей тетушки, который я не собираюсь нарушать. Хотите иметь свой портрет в обнаженном виде, сами заказывайте другому художнику, а мне прошу голову не морочить!

– Знаю, знаю – вы будете жаловаться Флейшхауэр, уже предупреждали… Ладно, рисуй, как она хочет, – понятное дело, художнику порой приходится исполнять чужую волю, но как мужчина ты свободен, и в этом смысле я разрешаю тебе все! – Марта потянулась к Звонцову, отбросив последние стеснения. Скульптор раздраженно отстранился, давая понять, что из этого фамильярничания и приставаний ничего не выйдет и она немедленно должна одеться. В другое время он не отказался бы воспользоваться такой доступностью в известном смысле обнаженной натуры, но в сложившейся ситуации было не до плотских утех. «Интересно, как бы повел себя Эрих, увидев такую настойчивость собственной жены в отношении другого мужчины? – подумалось русскому гостю. – Впрочем, его, кажется, больше интересует пиво и прелести служанок…» Отвергнутая немка привела себя в подобающее состояние, а когда расправила на себе платье, снова уселась позировать, дразняще повертела томом профессорской диссертации перед носом неподатливого рисовальщика:

– Думаешь, отверг меня, а я и смирилась? Как бы не так! Мне вот эта книга поможет отомстить: возьму и заберу твой дар себе, и ты уже никогда не сможешь рисовать! Не веришь, да? А здесь все подробно описано: профессор сам вычитал в какой-то средневековой рукописи по черной магии, а теперь и я знаю, как отнять твой талант художника и самой начать писать – все, что тебе было Богом отпущено, перейдет ко мне…

– Это мракобесие и бред безумца! Ауэрбах был настоящий параноик с манией величия – помню, какие у него были сумасшедшие глаза, – пренебрежительно бросил Звонцов. – Антинаучно и глупо! Не смешите меня, Марта, не пугайте заумной чушью.

– Ах, тебе еще и смешно?! Ну, послушай, какая «чушь» тут по полочкам разложена… Сейчас, погоди-ка! Здесь черным по белому написано, что если хочешь лишить художника таланта – главное, обязательно сделать его работы и творческие фантазии пророческими, воплотить в жизнь, так сказать. И о самом художнике говорится, что он должен быть лукав, невоздержан и к тому же атеист – ну прямо о тебе сказано: в глазах порочная бездна, значит, и в душе темно.

а то, что ты веришь в науку, а не в Бога, ты сам только что сказал. Ты меня изобразишь образованной фрау, наподобие мужниной тетки, я окончу университетский курс и стану такой на самом деле, тогда и портрет станет предсказанием, а ты – пророком, прямо как сказано в книге. Потом ты напишешь очередную картину, а я тебе заплачу – ты жадный, не откажешься! – и выдам ее за свою. Но и это еще не все, Herr Maler: настоящая мистика впереди! Я возьму какую-нибудь нечистую тварь и скрытно произведу над ее трупом всякие там магические действия, абракадабру по-латыни нужно прочесть – здесь указано, что именно, а после уже саму тварь приготовлю и подсуну с каким-нибудь блюдом, скормлю тебе, проще говоря. Да, да, представь себе – скушаешь, даже не предполагая, что уже готов к тайному обряду, – здесь подробно расписано, как он проводится. Для этого необходимо Копье Центуриона. В результате я стану гениальной художницей, буду писать шедевры в твоем «уникальном» стиле, а о тебе все забудут, портретист!

Звонцов ее бред выслушал в напряжении физических и душевных сил, после чего с усмешкой поинтересовался:

– А где же, позвольте спросить, вы возьмете это копье? Как вы его там назвали-то?

– Копье Центуриона, – молодая женщина произнесла не очень уверенно, – там так написано… Это тоже что-то из латыни… А тебе-то что? Да уж найду где-нибудь – с образованием я во всем разберусь, и тогда…

Скульптор иронически улыбнулся и произнес тоном. каким говорят с малым ребенком или душевнобольным:

– Конечно, конечно! Тогда-то мы с вами и возобновим этот разговор – вы ведь будете знать обо всем на свете.

Затем он добавил устало, чувствуя, как ломит все тело:

– Но теперь, фрау Марта, вы свободны. Если бы вы знали, как страшно вы мне надоели! Нам нужно отдохнуть друг от друга, к тому же вы, кажется, тоже слишком переутомились и заговариваетесь. Рисунок я закончу без вас. Хорошенько проветритесь пару дней, а я за это время, пожалуй, нарисую интерьер.

Звонцов почти вырвал у дамы книгу, но учтиво проводил ее до двери:

– Auf Wiedersehen! [255]255
  До свидания! (нем.)


[Закрыть]

XI

«Каша в голове у этой Марты», – рассуждал он, когда наконец смог спокойно обратиться к профессорскому опусу. Уже надпись на форзаце, сделанная рукой йенского чудака, порядком озадачила ваятеля. Из нее следовало, что автор подарил диссертацию своему «любимому ученику г-ну Звонцову». «Не припомню случая, чтобы он так расщедрился. И когда это «Мефистофель» считал меня своим любимым учеником?» Затем удивленный Звонцов открыл книгу там, где она была заложена дамской шпилькой, и, разумеется, попал на главу, посвященную магическому трактату, чудом не угодившему в костер инквизиции.

Ему точно послышался вкрадчивый шепот самого Ауэрбаха: «Однажды, изучая неисчерпаемые фонды рукописных и первопечатных книг университетской библиотеки Гейдельберга, я имел счастье наткнуться на манускрипт анонима, который но многим лингвистическим и археологическим особенностям смело могу отнести ко времени Третьего крестового похода, т. е. к правлению легендарного Фридриха Барбароссы. Весьма характерно, что именно при короле-воителе, храбром и коварном, явившем собой пример воли и жизнеспособности германской нации, а также образец Сверхчеловека будущего, формированию которого посвящена моя работа, могло появиться мистико-философское сочинение под названием «Стяжание гения силой».

Далее Ауэрбах пояснял, что для облегчения восприятия средневекового текста, написанного частью на латыни, частью на арамейском языке [256]256
  Один из древних языков семитской группы, разговорный язык в Палестине времен Иисуса Христа и апостолов.


[Закрыть]
, все цитаты он приводит в собственном переводе на немецкий. «Ну, разумеется, – иначе, что бы там могла разобрать Марта?» – с раздражением отметил рисовальщик. «Данный труд, – писал профессор, – судя по всему, созданный каким-то рыцарем-монахом, ознакомившимся в Палестине с магией Каббалы, другими древними оккультными знаниями Востока и, видимо, проводившим алхимические и метафизические опыты, представляет по сути своей трактат – руководство по овладению чужим талантом и шире – духом, чужой волей, чтобы потом использовать это дарование, а при необходимости и его бывшего природного обладателя в собственных интересах или в интересах ордена. Средневековый знаток оккультизма, как было принято говорить в его времена – „чернокнижник“, предлагает детальные способы магического „заимствования“ различных творческих дарований – музыканта, поэта, архитектора (в рукописи – „храмостроителя“), художника. При всем различии данных схем, можно выделить основополагающие условия и принципы, общие для каждого из этих случаев. Так, анонимный автор предупреждает: „Имеющий волю и непреклонное желание стяжать гения, но не получивший его от Бога, должен отыскать того, кто наделен исключительным даром при рождении. Имеющий волю может добиться своего только в том случае, если природный гений будет человеком, склонным к искушениям, рабом своих греховных страстей. Сребролюбивый и блудливый, верный служитель Бахуса, человек этот никогда не сможет подчинить свою бренную плоть Вечному Духу. Имеющий волю, помни о том и не сомневайся в своем торжестве над гением! Не забудь и еще одну его слабость, необходимую для твоего торжества: он должен быть любопытен без меры там, где речь идет о науке человеческой, и безразличен к понятиям веры христианской, лучше же, если он будет иной веры или вовсе не признающий никакого божественного начала (хорошо также, когда вера в златого тельца для него сильнее веры в Бога христианского). Токовой человек обыкновенно легко пускается в разного свойства авантюры, идет на обман, а если придется, не остановится и перед преступлением. Только у подобного рода вертопраха, имея волю, стяжаешь ты гений, если готов стать его прилежным учеником, тайным или явным“».

Звонцов мысленно «примерил» к себе все вышеперечисленные порочные качества и содрогнулся, находя соответствия с собственной натурой, а затем продолжил разбирать труд покойного профессора, с особым вниманием вчитываясь в средневековые откровения. А профессор, как будто предполагая будущий звонцовский интерес, подробно рассматривал в своем «Гомункулюсе» цепь магических действий на примере художника. Цитата следовала за цитатой. «Прежде чем стать учеником, Имеющий волю исподволь навязывает мастеру-живописцу сюжеты картин и сам, втайне от окружающих, воплощает в жизнь изображенное на холсте (чем больше сюжетов удастся ему воплотить, тем вернее он добьется своего). Тем самым он превратит картины своего будущего учителя в художественные пророчества и проведет подготовительный этап магического действа. Затем Имеющий волю должен с величайшим терпением изучить манеру гения, копируя штрихи его грифеля и мазок его кисти. Дерзнувшему завладеть чужим талантом придется делать точные копии, и в этих работах он должен идти по пути к совершенству след в след за избранным учителем, повторяя про себя тайное заклинание мудрых жрецов древности: «Всемогущие Аполлон и Дионис, покровители художеств, и Ты, Лучезарный Свет Утренней Звезды [257]257
  Свет Утренней Звезды – символическое обозначение Люцифера, предводителя падших ангелов, владыки ада. Люцифером в средневековой традиции называется Венера – Утренняя Звезда.


[Закрыть]
, к вам прибегаю – отнимите дар у расточающего его и отдайте мне, имеющему волю!» Так дерзкий ученик достойно поднимется еще на одну ступень к своей заветной цели». Теперь в звонцовской голове стала выстраиваться зловещая логическая цепочка, которую он до сих пор не мог, да и страшился вообразить – слишком циничной казалась эта сверхчеловеческая логика даже «рабу своих греховных страстей»: «Да, все-таки средневековый метод был прекрасно знаком моему заказчику. Вот зачем были нужны изощренные убийства в Роттенбурге. Черт меня дернул нарисовать в кабаке эти капричос! [258]258
  От исп.capricho – «козлиная поза» – жанр необычных, странных, причудливых, фантастических изображений.


[Закрыть]
Стоило только нарисовать, как за них ухватился. Кто, если не он или его люди? Если бы знать тогда, хоть что-то предполагать! А потом – «писал» портрет балерины, даже не догадываясь, что Смолокуров – «мой» ученик! Эти копии каждой стадии живописи – ясно, для чего ему понадобились бесчисленные сеансы… Однако князь-купец – не просто «Имеющий волю», по крайней мере талант копииста он тоже должен иметь. Да нет, купчишка вообще не умел рисовать. Куда ему!» – отгонял Звонцов мрачные мысли и уверял себя, что нет серьезных оснований для беспокойства, хотя смутное подозрение в его душе приобретало грозные очертания.

Далее средневековый маг писал: «Дерзкий ученик должен сделать заказ своему учителю, а затем выдать его картину за свою – он не встретит препятствия, ибо имеет волю и деньги, а искушаемый гений не устоит перед блеском золота и продаст свое имя вместе с полотном». У Звонцова волосы дыбом встали: портрет балерины окончательно вписался в стройную магическую схему, но нужно было продолжать распутывать сеть, в которую он попал: «Читающий, будь особенно внимателен к тому, что я, посвященный в тайны черной магии, поведаю сейчас! Имеющий волю приступает к главным ритуальным действиям. Он приводит к художнику любую нечистую тварь из отверженных христианским Богом: черного козла, кота, ворона или собаку любой масти. Нужно добиться, чтобы художник изобразил ее, читая в это время в строгой тайне от него следующее заклинание: „Дух нечистый, свет из Тьмы, всемогущий Люцифер, перейди от поганой твари к творимому ее образу и отразись в душе искусника, создающего подобие сей твари! Осанна тебе, восставшему на Распятого!“ Затем Имеющему волю нужно убить саму тварь, повторяя то же заклинание, сжечь дотла труп, а прах употребить как приправу к ритуальному яству, которое подать к столу гению. Необходимо добиться во что бы то ни стало, чтобы гений причастился нечистого праха». Ваятель тут же почувствовал дурноту, вспомнив, как лепил Адель и – с особенным отвращением – как принимал участие в ее поминках, ел неведомое варево: «Выходит, фрау, как всегда, в сговоре со Смолокуровым – даже собачку свою не пожалела, сказала мне, дураку, будто ее в церкви убили, а я и поверил! Неизвестно еще, как бы все обернулось, если бы Сеня не сокрушил гипсовую тварь – в чем-то наверняка нарушил их планы… Но какая все-таки гадкая была псина – неспроста!» То, что над ним вершат жуткий ритуал, привело Звонцова в панический трепет. Он хотел было уже оставить чтение и упрятать чудовищную диссертацию куда подальше и в то же время не мог оторваться от нее: «Теперь Имеющий волю уже почти добился своего – он проник в самую душу гения, в священную скинию таланта, но для того, чтобы извлечь его оттуда и переселить в свою плоть и кровь. Дерзнувший должен лишить художника жизни. Тот, кто прошел ступень за ступенью весь описанный мной путь, на пороге заветной цели уже не смеет остановиться ни перед чем! Дабы совершился этот жертвенный обряд во имя того, кто был низвергнут с небес, но воссиял Утренней Звездой над миром порока. Имеющий волю обретет Священное Копье Центуриона, которым был заклан Распятый, и да вознесется оно над тем, кто избран в жертву…»

Нечеловеческих сил стоило бедному Вячеславу Меркурьевичу захлопнуть Ауэрбахов опус – читать дальше он не мог, да и без того ему уже было ясно самое главное. «Старик профессор слишком много занимался сомнительными изысканиями и доискался – встал этой компании поперек дороги – своей диссертацией он подписал себе смертный приговор. Не зря все же сжигали на кострах такие опусы! Как знать, может, и алхимик Фауст кончил тем же? Такие чудовища, „имеющие волю“, неизвестно еще сколько подлинных талантов загубят! Непременно загубят, если только Копье… Вот именно – если только у них есть само Копье! И почему я сразу поверил в это. даже не подумав хорошенько? От волнения забываешь общеизвестные факты. Святое Копье центуриона Лонгина – собственность Габсбургов и находится в Вене, в музее Гофбурга! Любой желающий может видеть там эту подлинную реликвию династии, а значит, у Смолокурова никакого Копья Центуриона нет, быть не может, и опасения мои беспочвенны. Без главной святыни все их ритуалы не имеют ни силы, ни смысла! К тому же безумец Ауэрбах вполне мог запутаться в ветхом манускрипте, что-нибудь неправильно перевел или даже сам его сочинил в параноидальном бреду – не надо принимать всерьез измышления несчастного психопата. Смолокуров с Флейшхауэр – те поверили бреду сумасшедшего и стали следовать его безумным указаниям. А Смолокуров-то и не знает, что Флейшхауэр хочет сделать К. Д. своего племянника! Лучше всего забыть про этот опус и впредь ничем подобным не забивать себе голову».

Звонцов оторвал взгляд от пола, в мучительной тоске уставился в зеркало: ему показалось, что за последний час он постарел на несколько лет. «Есть и пострашнее вещи – я же своими глазами их видел, упырей этих… Да! Если бы тогда в мастерскую не притащился бы Сенькин братец! Уж они точно к себе утянут – за паршивый кусок бронзы! Страшней всего эти упыри!» Так он сидел какое-то время, пока не решил завтра же подготовить кражу и отъезд, для чего ему необходимо было уже сегодня как можно быстрее завершить рисунок в интерьере. Подгоняемый этой мыслью, Вячеслав Меркурьевич тут же бросился к мольберту и опять взялся за работу. Справился со всем очень быстро – сам не ожидал от себя такой прыти (в другой ситуации тот же самый процесс растянулся бы на несколько дней). После Звонцов поспешил вернуться домой, где и пролежал до самого ужина, набираясь сил, моральных и физических, для последнего отчаянного броска.

Вечером в столовой Флейшхауэр между яблочным штруделем [259]259
  Традиционный немецкий слоеный пирог.


[Закрыть]
и кофе со сливками сообщила «дорогому Вячеславу» о том, что ящик под книги готов и он может принять работу у столяра в любое время. Тут же она добавила то, что было важно для нее самой:

– Я сегодня выбралась к вам в мастерскую, – это «выбралась» звучало так, будто мастерская находилась где-то далеко и на ее посещение требовалось несколько часов, – и посмотрела, как идет работа. Вы, оказывается, даже интерьер уже закончили – очень похвально! И весь рисунок вышел весьма выразительный. Полагаю, что завтра вы уже возьметесь за кисть – какой смысл делать перерыв в работе? Надеюсь, не устали, Вячеслав?

– Вообще-то я хотел отлучиться в Лейпциг, дорогая фрау, – скульптор вовсе не собирался «браться за кисть» и поэтому предложение заказчицы воспринял безо всякого энтузиазма, – но разве я стану упорствовать, расстраивать столь благодетельную даму, как вы? Свои дела как-нибудь улажу, а подмалевок сделаю завтра же, только вы уж позвольте мне работать и по вечерам? То есть, я имею в виду, что по вечерам я бы писал интерьер, а в утренние часы – портрет.

Фрау такая покладистость художника устраивала вполне.

– Вы сами, друг мой, беретесь в два раза больше работать? Лучшего мне и желать не приходится! Я вам так признательна – приятно иметь дело с человеком, работающим, как говорят в России, не за страх, а за совесть. Если я правильно поняла, завтра вы все подготовите, а через день Эрих с Мартой уже могут продолжать позировать?

– Все верно. И будьте любезны передать им, чтобы послезавтра они были в мастерской к восьми утра.

Звонцов ругал себя и напористую немку: «Переусердствовал с этим фоном на свою голову! И зачем, собственно, было его заканчивать, тогда бы эта старая лиса и не подумала бы меня торопить. А теперь она вздумает проверять, как я делаю подмалевок, так что придется завтра опять работать…».

XII

На следующий день скульптор, злой на всех, почти полдня провозился с непривычным для него подготовительным этапом живописи. И это в то время, когда в голове была только бронзовая валькирия! Работой своей он остался недоволен: лица на подмалевке почему-то получились бледно-розовые, а фон и вовсе лиловый. Тем не менее, зная, что писать все равно больше не придется, Звонцов бросил кисти и, чувствуя себя уже почти свободным, пошел на почтамт выяснять, как можно отправить посылку. Там его поджидал очередной каверзный сюрприз: для этой «церемонии» требовалась подробная опись содержимого посылки, а упаковка должна быть произведена в присутствии почтового чиновника, причем при отправлении за границу эта процедура контролируется особенно строго. Первое условие ушлый ваятель предполагал, и на этот случай у него даже был составлен целый список особо ценных книг, да и второе препятствие он, возможно.

обошел бы при помощи крупной банкноты, поговорив со служителем с глазу на глаз, но только если бы дело было в России, испытывать же честность германских чиновников Вячеслав Меркурьевич счел в его положении шагом чересчур рискованным. Таким образом, вариант с пересылкой статуи по почте никак не проходил. что лишь подтверждало народную мудрость: «Шила в мешке не утаишь». Скульптор мученически вздохнул: «Придется вспоминать, как везли эту истуканшу сюда, выбора нет… Но германскую таможню, чувствую, тоже на мякине не проведешь! Правда, там не Веймар, где эту статую каждая собака узнала бы… Да уж! Когда в государстве всюду образцовый порядок, для неординарной личности сплошное неудобство». Но дальше развивать философию свободного индивидуума было некогда, и Звонцов принялся экспромтом сочинять письмо Смолокурову в Петербург, в котором убеждал «дражайшего Евграфа Силыча», что ждет не дождется его в славном городе Веймаре, где «любезнейшая мадам Флейшхауэр приняла Вашего покорного слугу как нельзя лучше, предоставив кров и стол по старой дружбе, и сама обеспокоена неожиданной Вашей задержкой». Таким посланием ваятель рассчитывал убить сразу двух зайцев: надеясь, что Смолокуров, получив это письмо, немедленно отправится прямиком в Германию и его приезд спутает все планы фрау-меценатки, в то время как сам «покорный слуга» будет спокойно улаживать свои дела в Петербурге.

«Авось перегрызут глотки друг другу!» – уповал Вячеслав Меркурьевич. Дальше он действовал по продуманному заранее плану: прямо с почты направился в библиотеку. Мемориальный лекционный зал был, по традиции, общедоступен и как-то трагически пуст, хотя как раз это и было нужно русскому «читателю». Он смог беспрепятственно открыть знакомое окно, послав напоследок воздушный поцелуй грозной валькирии: дескать, жди меня в ночной час. Теперь он должен был еще заглянуть в москательную лавку. Продавалось там все то же, что и в подобных магазинчиках где-нибудь в Петербурге или Торжке, но запах показался Звонцову менее удушливым и сам продавец был стерильно чист, даже надушен. Скульптор поздоровался, быстро пробежал глазами по полкам в поисках необходимого.

– Прошу прощения, господин, – вмешался немец, – судя по вашему выговору, вы – тот самый русский художник, для которого фрау Флейшхауэр заказала недавно лучший товар? Мы рады предложить вам лучшие краски, олифу, лаки и растворители…

Звонцов от неожиданности чуть не подавился собственным языком: «В этом городе у нее всюду глаза и уши!»

– Нет сударь, вы явно меня с кем-то путаете! Мне нужен керосин, побольше керосина.

Продавец пожал плечами:

– Как вам будет угодно.

Он притащил из кладовой металлический бидон на пару ведер.

– Вот этого будет вполне-е-е достаточно! Беру вместе с бидоном.

– Как вам будет угодно, – покорно повторил продавец.

Вячеслав Меркурьевич чуть ли не бегом, сторонясь встречных, отнес керосин в мастерскую, перевел дух, затем проверил, на месте ли прочный мешок с кувалдой и зубилом: «Ну вот! Теперь вроде бы все готово». Спокойный и сосредоточенный, он мог идти в особняк и дожидаться вечера.

Поужинал Звонцов с особенным аппетитом, молча. Он был совершенно погружен в себя в процессе еды и даже не заметил отсутствия за столом Эриха с Мартой. Только после ужина, уже на лестнице, художник предупредил фрау, что не успел толком приготовить мастерскую к завтрашнему ответственному сеансу позирования и вообще должен еще поработать, так что, скорее всего, задержится там за полночь – пускай в особняке не беспокоятся. Спустившись к себе в комнаты, скульптор с сожалением посмотрел на новенький деревянный контейнер, в котором теперь уже не было никакой надобности: «Хорошо сработал какой-то ганс, да, выходит, зря старался». И грязный холст со следами краски, еще недавно бывший прекрасным пейзажем, ничего, кроме отвращения, у Звонцова вызвать не мог. Он, не теряя времени, собрал небольшой дорожный баул, мысленно навсегда распрощался со своим веймарским приютом и, пристроив под мышкой свой нехитрый скарб, устремился к заветной цели рискованного вояжа. Со сторожем он тоже договорился заблаговременно, чтобы тот, истопив печи, оставил его в доме одного на ночь «д ля работы». Правда, поначалу добросовестный старик-служака заупрямился:

– Не велено, Herr Maler! Порядок превыше всего, я за всю жизнь порядка не нарушил. Кто-нибудь узнает, мне же в городе прохода не будет! А хозяйка уволит сразу – она строгая, не потерпит своеволия.

Тогда Звонцов не преминул сыграть на чувстве гордости европейца:

– Послушайте, вы же свободный человек в цивилизованной Германии! Разве за долгие годы не заслужили право насладиться кружечкой-другой доброго портера? Вот деньги – отдохнете до утра в пивной. Иначе, дружище, я просто работать не смогу из-за вашего храпа! А фрау беру на себя – она ничего не узнает о вашем отсутствии «на посту».

Столь «серьезные» аргументы подействовали убедительно. В мастерской Вячеславу Меркурьевичу оставалось только дотерпеть до того часа, когда город отойдет ко сну, а тогда, под покровом ночи, можно было бы приступить к самым важным делам. Незадачливый «живописец» уселся напротив мольберта, сложил на груди руки и равнодушно уставился на свой еще не просохший синюшный подмалевок. Дрема незаметно овладела им, пока наконец не перешла в глубокий, тяжелый сон. Видения были как наяву. Сначала Звонцов оказался свидетелем какой-то безобразной кабацкой драки напившихся крестьян, напомнившей ему сюжеты малых голландцев. На переднем плане корчился старик, которому только что сломали пивной кружкой нос. Внешность у старика была живописная, фактурная и будто откуда-то знакомая ваятелю. Вдруг появились еще люди, не то костоправы, не то коновалы, и стали изуродованный нос выправлять, вытягивать под душераздирающие вопли самого пострадавшего. Тут Звонцов отчетливо вспомнил, откуда знает этого несчастного старичка: «Да он же позировал на занятиях у Ауэрбаха! Ну конечно, он! Я тогда еще нарисовал ему нормальный нос, мы не сошлись с профессором во взглядах на искусство, и он забраковал мой рисунок. С кем-то он теперь спорит об эстетике? Да ни с кем, и вообще осталась от этого «титана мысли» лишь жалкая горсточка пепла в урне!» Первое видение сменилось другим, не менее нелепым. На этот раз ваятель увидел племянника своей покровительницы. Эрих стоял за студенческой конторкой и нещадно колотил себя по лбу толстенным томом, сопровождая это самоистязание горькими упреками по поводу собственной тупости и бесталанности. Сначала скульптора это просто потешило, а потом и вовсе озадачило: лоб самокритичного немца покрывался шишками от ударов, пока прямо на глазах не распух до таких размеров, каким рисовальщик изобразил его на портрете! После спящий Звонцов оказался во флейшхауэровском особняке, куда даже мысленно уже не собирался возвращаться. Он стоял в своей комнате, там, где делал углем первые портретные наброски: на водосточной трубе под потолком, белая как мел, висела… Марта! Она была в костюме Евы, и только черный шелковый чулок змеей обвился вокруг ее неестественно длинной шеи. Вячеслав Меркурьевич немедленно кинулся к висевшему телу: «Если ей уже ничем не поможешь, то, по крайней мере, труп из петли выну!» Однако Марта вдруг протестующее замахала руками и, улыбаясь, пояснила сдавленным голосом:

– Не стоит беспокоиться, Вячеслав! Это своеобразная гимнастика – я проделываю ее каждое утро, и, как видите, помогает. Шею я уже прилично вытянула, и цвет кожи теперь такой, что любая стильная дама мне позавидует… А разве в вас не просыпается страстное желание?

Звонцов растерянно прошептал первое, что вертелось на языке:

– Но ведь это же должно быть очень больно…

– Пустяки! – просипела портретируемая, поболтав в воздухе полными ножками. – Большое искусство требует жертв.

Тут-то Вячеслав Меркурьевич наконец пробудился. «Когда же меня оставят эти бредовые сновидения? Лучше, чтобы совсем ничего не снилось!» – подумал он, приходя в себя. Свечи догорели, воск разлился по всему столику с рабочими принадлежностями. В мастерской царил полумрак, и было непонятно, сколько прошло времени. Сердце у Звонцова заколотилось: вдруг ему уже не успеть сделать задуманное? Не собираясь включать электрический свет, он бросился к окну. В отсвете уличного фонаря он различил время на своих часах: час ночи, как раз пора было приступать к действиям. В соседнем здании – библиотеке – он долго не задержался. Уверенно владеющий кувалдой и зубилом, парой точных ударов ваятель отделил бронзовое навершие от урны, даже не повредив последнюю. Скульптуру он аккуратно положил в один мешок с инструментом и через несколько минут был уже на прежнем месте, в мастерской. Процедура «освобождения» валькирии с Фарфоровского погоста прошла как по нотам, не заняв и получаса. Столь удачное начало придало Звонцову сил и вдохновения. Бесшумным кошачьим шагом теперь он вознесся по пустынной лестнице старого дома и, проникнув в столовую, столь же ловко уже знакомым ему способом проник в «собачий музей», нашел кабинет фрау, уверенно шагнул к письменному столу – верный фонарик всюду помогал сориентироваться.

Тут скульптор заметил свежую газету, с первой страницы которой в глаза ему бросилась странная фотография, и он заглянул в передовицу. Из статьи следовало, что мадам Зюскинд в Америке организовала широкую рекламную кампанию своего сына художника, который расписал ее дом по подобию виллы Мистерий в Помпеях. Звонцов насторожился при упоминании виллы Мистерий: «О ней же недавно говорила Флейшхауэр!» – и принялся на свету внимательно разглядывать фотографию. Она оказалась воспроизведением фрески, представляющей саму мадам в образе римлянки. В то же время Вячеслав Меркурьевич узнал именно ту фреску из «помпеянской» залы особняка немецкой меценатки, которую фрау Флейшхауэр демонстрировала ему на днях, отрицая свое поразительное портретное сходство с изображенной древним живописцем женщиной. На фреске волосы римлянки были черного цвета, и только это отличало ее от Флейшхауэр. «Бог ты мой! Что же получается? Зюскинд и Флейшхауэр – одно лицо?! – бедный Звонцов был настолько поражен, что совсем запутался. – Может, они сестры-близнецы и не могут поделить какое-нибудь родовое наследство? Или просто устроили на публике войну друг против друга, чтобы на этой шумихе и скандалах зарабатывать баснословные деньги?» За первым потрясением тут же последовало другое, не менее сильное – Звонцова точно током ударило: небольшое фото, помещенное в конце статьи, изображало Евграфа Смолокурова! Как было не узнать это лицо!? Кто-то заснял чудовищного князя-купца с кистями в руках работающим над какой-то стенной росписью.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю