Текст книги "Датский король"

Автор книги: Владимир Корнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 52 страниц)

Пока Ксения собиралась отыскать его, чтобы заявить о своем решении танцевать, несмотря ни на какую травму, тот сам явился к ней и, бросившись на колени, взмолился:

– Ксения Павловна, голубушка, ради всего святого, оставьте обиды, потерпите боль, выступите! Вы уж простите: до сих пор не смог выяснить, откуда взялось это проклятое масло, но мы выясним непременно, и уж тогда будьте покойны… Я только что был у господина директора, и он обещал меня стереть в порошок вместе со всей балетной труппой, если представление будет сорвано. Оказывается, сам Пуанкаре желал видеть на сцене mademoiselle Svetosaroff – ему запомнился ваш парижский триумф. А представляете, как может быть разгневан сам Государь? Умоляю вас, превозмогите все, но спасите престиж русского балета – он только от вас сейчас зависит, вы же понимаете! Вы все понимаете!

Балерина заверила, что конечно же сознает всю серьезность предстоящего спектакля и уже согласна танцевать, после чего, к неописуемой радости патрона, отправилась в репетиционный зал. И на самом деле Ксения чувствовала, что боль в ноге стала заметно слабее – наверное, день отдыха все же пошел на пользу, – а словесные уколы соперницы ничего не значили для нее, когда вопрос стоял о реноме родного театра.

Неприятности, однако, следовали одна за другой: оказалось, что партнер Ксении, в буквальном смысле ее опора на сцене, узнав о замене, уехал развеяться, и отыскать его было совершенно невозможно. «Господи, за что мне такие испытания? Если бы можно было поменять ноги… Эта противная стопа, ретирада князя, теперь вот еще одно исчезновение! С кем же мне танцевать?.. Вот напасть!» Ситуация разрешилась на удивление быстро: танцовщик Иноходцев, до сих пор выступавший только в дуэте со строптивой Коринфской, охотно предложил свои услуги Светозаровой, «тайно» поведав Ксении, что и не мечтал о возможности выступить с ней хотя бы в одном спектакле. Туг же стали репетировать: проверили все адажио, все вариации, все до мельчайшего па. Усердие помогло исполнить даже самые сложные фигуры вполне легко и виртуозно, но к концу весьма удачных, если принимать во внимание состояние ноги, проб натруженная и растревоженная стопа разболелась с новой силой. Балерина в отчаянье опустилась на пол прямо посередине репетиционной залы и так сидела, интенсивно массируя поврежденное место. Ей казалось, что в ногу впивается огромная раскаленная игла. Партнер увивался вокруг, пытаясь как-то ее успокоить, точно мог передать ей избыток собственных сил и тем уравновесить положение, восстановить нарушенную гармонию. Репетиторы обступили их, сочувственно качали головами, с высоты многолетнего опыта давали всевозможные советы. Одна почтенная наставница, в свое время перетанцевавшая, кажется, весь мариинский репертуар, отдавшая всю жизнь театру и воспитанию юных балетных фей, а Ксению помнившая еще совсем девочкой, выражала общее мнение:

– Мы все знаем, что с вами стряслась такая досадная неприятность, но нельзя сейчас отчаиваться, милочка, ни в коем случае! Я, признаюсь, уже и не предполагала увидеть вас здесь, у станка, но раз вы нашли в себе силы, нужно теперь сжать зубы и собраться. Настраивайте себя на успех, молитесь, прогоните боль и вот увидите – все непременно получится. Уж поверьте мне, Ксеничка, чего я только не испытала в этих стенах, и плохого, и хорошего! А вам Бог в помощь!

У Ксении уже не было сил переспрашивать, благодарить за совет и участие. Ком подступал к горлу, и возникшая было уверенность в себе вот-вот покинула бы ее, если бы не упорство Иноходцева, который, наоборот, почему-то всем своим видом выражал убежденность в успехе:

– «Пахита» непременно должна состояться – этот балет точно создан для нас, то есть для вас! Я буду носить тебя (pardon, я хотел сказать вас) по сцене – для меня в этом никакого труда, вы ведь невесомы! Заменю поддержки, а тебе (то есть вам, конечно же) нужно будет только выйти и сделать начальные па, и там уже целиком надейтесь на меня. Кстати, вам разве не сказали, что у вас будет подстраховка? Другая балерина, из корифеек, знающая партию. Ну так, на всякий случай… она тоже будет в костюме Пахиты и в любой момент, если вы не сможете танцевать, тотчас выйдет из-за кулис!.. Но этого «случая» просто не может случиться, уверяю вас, я вам обещаю! А главное – забудьте о своей ноге, ведь я же все время буду рядом – оставьте все опасения…

Как относиться к подобному упорству, если не сказать назойливости, Ксения не знала: «Все так странно, как нарочно… Откуда такая симпатия и обходительность? Ума не приложу, как же мне танцевать! Если даже забыть об этой несчастной Капитолине, думаю, немало нашлось бы охотников посмеяться над моей беспомощностью. Мир-то не идеален, и человек тоже: многим свойственно радоваться чужим неудачам, а кто-то и знать не желает, что я действительно больна. И смех, и грех!»

Балерина выслушала Иноходцева, вернулась в свою уборную, совсем сбитая с толку, и принялась усердно молиться: так, взывая к помощи Святого Духа, она прочла «Царю Небесный», просила Целителя Пантелеймона об «отгнании недуга», потом стала читать почему-то пришедший на память псалом: «Изми мя, Господи, от человека лукава, от мужа неправедна избави мя, иже помыслиша неправду в сердце…» В дверь постучали.

Оказалось, все тот же неотступный Иноходцев. От него было не спрятаться, хотя Ксения, сама всегда готовая откликнуться на чью-то боль, прийти на помощь, не могла оставить без внимания такое участие и поддержку со стороны человека, с которым до сих пор только обменивалась дежурными приветствиями и случайными, ничего не значащими фразами на совместных репетициях и прогонах. А он клялся, что будет вечным должником Ксении, если только та выйдет вечером на сцену, никогда и ни за что не забудет этого благородного смелого решения, а если ему еще когда-нибудь представится возможность быть полезным ей. Ксении Светозаровой, он себя не пожалеет, чтобы исполнить любое ее желание, каким бы фантастическим ни оказалось последнее. Сплошной поток сердечных заверений сделал свое: девушка была покорена искренностью слов и доверилась новому партнеру, она больше не находила странной его напористость. Теперь Ксения понимала, что на него можно опереться как на друга. Иноходцева это явно окрылило: танцовщик успел заказать в буфете громадную вазу колониальных фруктов, лучшее французское печенье от Сиу [190]190
  Знаменитая кондитерская фирма.


[Закрыть], при этом умудрился все время быть рядом, не давал Ксении остаться во власти гнетущих ощущений, хоть на мгновение подумать о больной ноге, в общем, делал все от него зависящее, чтобы не оставить балерине никакой возможности для отступления. Наконец новый партнер спохватился, что ему самому еще готовиться к спектаклю, и унесся на своих длинных, сильных, как у породистого скакуна, ногах.

Ксения, не надеясь на свои ограниченные человеческие возможности, продолжала взывать о помощи ко всем святым, мысленно обратилась и к далекому батюшке Михаилу. Она подумала: вдруг именно в этот час старец молится о ее спасении, о здравии души и тела, и стало легче, опять вернулись уверенность в себе, решимость. Благословенным откликом из тихвинской обители в самом сердце прозвучало: «Господь Просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся? Господь Защититель мой, кого устрашуся?» Ей захотелось снова размяться, в последний раз перед спектаклем испытать свои силы, чтобы уже без малейшего страха и сомнения войти в священное для балерины театральное действо. Нервное напряжение было велико, ноги и даже руки отказывались слушаться, но при этом она чувствовала какую-то необъяснимую, восхитительную легкость на душе, невесомость всего существа. Это была готовность к полету, сродни той, что привычна для птиц и, может быть, для отчаянных авиаторов.

Но надо было торопиться: до спектакля оставалось довольно мало времени. Балерина подошла к гримерному столику: все ли на привычных местах, все ли готово к спектаклю, здесь ли грим? Вот грима-то как раз и недоставало – очередной «камуфлет», как выражалась актерская братия. Куда он мог подеваться? Всегда был под рукой, а тут как в воду канул! Ксения пробовала искать в бюро, в стенном шкафчике, но тщетно. Конечно же, дома тоже были все необходимые для гримирования принадлежности, но ведь то дома, а до представления времени оставалось всего ничего. «Нужно срочно телефонировать Глаше, – соображала второпях Ксения, – если не ускакала по своим делам, может, успеет принести… Да ведь еще надо знать, что принести! Разве ей разобраться?»

В последний раз перебрав вещи на столике, она неловким движением смахнула на пол пуанты, а когда бережно подняла и повертела в руках, на всякий случай проверяя их состояние, из бальных туфелек посыпалось что-то наподобие песка или, скорее, соли грубого помола. При ближайшем рассмотрении «соль» оказалась… толченым стеклом! Балерина зажмурилась, представив, как эти осколки впиваются ей в ногу: «Ничего себе шуточки! Все могло обернуться трагедией, провалом… Получается, этот „кто-то“ хочет провала спектакля?! Несчастные люди – крутит их бес. использует, а они, пожалуй, того и не ведают…»

Тут дверь опять распахнулась, и в комнату буквально влетела встревоженная Серафима:

– Ксеничка, радость моя, я все знаю. Как же такое с вами стряслось? Ваши ножки беречь нужно, вторых таких в мире нет, сокровище наше! Да, сокровище, не скромничайте… А что вы здесь сегодня делаете – неужели выступать собралась?! Да как можно, Ксеничка! Нога-то!

– Но такая ответственность: Государь, французы! – Балерина опустила глаза. – И Коринфская не смогла меня заменить.

Серафима произнесла с сарказмом:

– Понятно! Она не смогла, видите ли! Отказалась, конечно же, мерзавка… нарочно это… Да я наверное знаю, что и масло в кулисах ее каверза. Подговорила кого-нибудь – совести-то нет…

Ксения попыталась возразить:

– Зачем вы так? Грех так думать о ближних! Я уверена, что она не согласилась из-за неожиданности – поймите, как это сложно исполнить одну за другой две серьезнейшие партии без должной подготовки. И партнер ее оказался настолько любезен, что согласился выступить со мной. Он мне поможет, все будет хорошо, Серафимушка! Вот увидите.

Старая женщина не находила себе места от возмущения:

– Не успокаивайте меня! Разве вам не известно, что Коринфская – еще та штучка? И зачем вы только оправдываете эту особу, Ксеничка! Весь театр возмущен ее любовными интрижками, и вообще – где она ни появится, сразу жди скандала. А язычок у нее похуже змеиного жала. Иноходцев тоже хорош – у него же с Коринфской роман, а поди ж ты – рыцаря из себя состроить решил! Скажете, что и об этом вы не знали?

– Не знала и знать не желаю! – Бедная Ксения, отвернувшись, порывалась заткнуть уши. – Серафима Ивановна, я же вам говорила, что не выношу никаких сплетен. Лучше совсем не упоминать о людях, чем осуждать их.

Опытная актриса не растерялась:

– Я ведь, Ксеничка, о вас забочусь, а вы, моя милая, сущий ребенок, совсем людей не знаете! Ну что ж тут поделаешь… Скажите лучше, чем я сейчас могу помочь? Может, все-таки врача?

– Нет, это совсем лишнее. У меня и не болит уже ничего. Вот только не могли бы вы съездить ко мне на Фонарный и принести грим – в спальне на столике шкатулка, помните, которую подарил мне Тимоша на День Ангела? И прихватите заодно пару новых пуантов! Вам не придется искать, они висят на виду, там же, возле трюмо. – Балерина умоляюще скрестила руки на груди. – Вы бы меня этим очень выручили, Серафимушка!

Верная наперсница кивнула и собралась уходить, но Ксения вдруг, точно спохватившись, спросила вдогонку:

– Что-то Тимоши давно не видно, Серафима Ивановна. Вы-то, наверное, знаете, куда он пропал?

«Посыльная» несколько замялась, однако ответила, не оборачиваясь:

– Никуда он не пропадал: уехал в деревню, к семье, остепенился, наверное… Торопиться надо, Ксеничка.

«Сейчас бы совсем немного отдохнуть, от всего отрешиться, – подумала измученная танцовщица, – иначе мне и двух шагов на сцене не сделать». Она знала, что иногда достаточно подремать даже четверть часа, чтобы восстановить силы (в то же время порой целой ночи, проведенной в собственной постели, не хватало для того, чтобы проснуться со свежей головой). В этот раз стоило лишь удобно устроиться на канапе, и Ксения сразу оказалась в плену сновидений.

Сон был сумбурный, тяжелый, полный отталкивающих образов. Сначала невесть откуда возник Дольской, в атласном китайском халате, с вышивкой драконами, и в стоптанных домашних туфлях. Он был сильно нетрезв, развязен и груб. Железной хваткой он взял Ксению за руку и, небрежно бросив: «Идем-ка. что покажу!», силой повлек ее за собой через длинную анфиладу комнат, каждая из которых была мрачнее и меньше предыдущей. Комнаты представляли собой то ли будуары, то ли смежные спальни в восточном гареме (Ксения, разумеется, никогда не бывала в гареме, но именно таким он ей представлялся). В каждой из спален Дольского радостно, так, будто смертельно по нему соскучилась, встречала какая-нибудь женщина. Она простирала к гостю руки, а тот, небрежно отмахиваясь, проводил Ксению в следующую комнату, как будто показывал ей диковинный паноптикум. Здесь были представительницы разных сословий, разных слоев общества: блестящие титулованные дамы высшего света, купчихи и попадьи, совсем простые крестьянки, дородные матроны, а по соседству то ли курсистки, то ли гимназистки, почти девочки. Расы, народы, конфессии в этой женской коммуне тоже перемешались: в одной комнате исполняла танец живота гурия мусульманского рая, за ней помещалась белокурая немка, а может быть, шведка, во всяком случае типичная лютеранка, в следующей спальне томилась страстью знойная мулатка, а дальше и вовсе полинезийка, с экзотической орхидеей в волосах, как на картинах модного Гогена. Князь не сказал ни слова ни одной из красоток, просто вел Ксению все дальше и дальше через анфиладу с видом мужчины, которому по праву принадлежит весь этот пышный цветник. У балерины возникла твердая уверенность, что все обитательницы невиданной «оранжереи» – многочисленные жены Дольского. От одной этой мысли ей стало тошно, и все вокруг показалось отвратительным в своем бесстыдстве.

Подтверждая ее мрачное предположение, князь с самодовольной улыбкой заявил: «А ведь я, моя Одиллия, обручен и венчан по правилам всех мировых религий! По католическому и лютеранскому обычаю, и в англиканской церкви, а также по законам Магомета, Будды и прочих восточных верований. Даже самоедский шаман и полинезийский колдун совершали надо мной свадебные обряды. В каждом браке своя прелесть, что-то новое и пикантное… – И захохотал, подмигнув. – Да кто об этом узнает, голуба моя!!!»

Ксении захотелось вырваться и убежать, но князь крепко держал ее за руку. Тут как раз анфилада закончилась, и широким издевательским жестом он пригласил пленницу в последнюю, самую маленькую, лишенную окон комнатку. Стены в ней были совершенно голые, выкрашенные в противный поросячий цвет, а посередине стояла казенная никелированная кровать, отмеченная биркой с цифрой «666». Ксения содрогнулась, увидев число Зверя, и одновременно сообразила, что это также номер комнаты, напомнившей ей неуютный дортуар губернского института благородных девиц, куда ее чуть было не определили в детстве. Это был последний эпизод безобразного сна. Очнувшись, Ксения с облегчением увидела, что находится в театре, в привычной обстановке собственной гримуборной. Большие настенные часы бесстрастно указывали, что прошло ровно четырнадцать минут. «Ну, слава Богу! А этот вздор нужно немедленно забыть – грязь какая… Ничего мне не снилось… Только бы Серафима успела, только бы успела!» Взгляд Ксении упал на туалетный столик – маленький букетик смотрелся нежным бликом на матовой черной поверхности. Это были скромные голубые цветки, полевые васильки. Такие букеты обычно продают крестьянки возле рынков и на торговых площадях. Ксения поднесла букетик к лицу и вдохнула непередаваемый запах.

«Чудо какое! „Дивным“ пахнет – подумать только! – изумилась балерина, разглядывая аккуратно приколотую к букету визитку с княжеской монограммой «КД». – Не забыл Евгений Петрович, в такую даль уехал, а все-таки не забыл, распорядился насчет цветов. Романтик – решил удивить меня! Интересно, визитка новая? Стиль монограммы особенный, выразительнее и в то же время проще. Оригинально и вкус безупречный – мелочь, сплетение литер, а ведь шедевр!» Висевшая на стене картина с теми же инициалами из «железного» цикла – луженый медный кофейник – тоже напомнила ей князя и его «кофеманию»: «Каким он может быть разным, точно в нем живет несколько людей и у каждого – уникальный дар. Любовь такого человека тоже дар небесный, чего мне еще желать?» Эти мысли, вызванные сюрпризом Дольского, были так приятны Ксении, что она даже почувствовала столь необходимый прилив сил, а осадок от недавнего кошмара под действием светлых впечатлений растворился без следа. Как это часто бывало с ней в моменты духовного просветления, всем существом Ксении завладела музыка. Безупречный слух позволял ей порой восстановить в памяти до ноты многие произведения. Она в который раз сосредоточилась на Втором концерте Рахманинова. Услышанные в живом авторском исполнении лишь однажды, могучие фортиссимо остались с ней навсегда, символизируя полифоническую мощь творческого порыва. Как когда-то бывало с адажио, теперь уже с гениальной первой частью – модерато – Ксении передавалась какая-то эпическая уверенность в том, что она способна пройти любые испытания, преодолеть любые преграды житейской суеты и земной тщеты. В этот вечер балерина особенно нуждалась в такой уверенности и от музыки получила необходимое. Вместо финальных аккордов воображаемого фортепиано Ксения в молитвенном порыве обратилась к заветной иконке Покрова, которая сопровождала ее во всех гастролях. С путеводного образа Богоматерь благосклонно взирала на коленопреклоненную девушку, усердно взывающую к ней об укреплении «в немощи телесной»: «Сила Вышняго осенит с верою и благоговением прибегающих к Твоему честному Покрову: единей бо токмо Тебе Пресвятей и Пречистей Богоматери, дар дадеся, да всякое Твое прошение исполнися, Едина бо Ты можеши елика хощеши…» [191]191
  Из акафиста Покрову Божией Матери, кондак 3.


[Закрыть]Молитва была глубока и всепоглощающа, и Ксения даже не заметила, как приоткрылась дверь и в гримуборную неслышно вошла Серафима. Когда же артистка из духовных сфер вернулась на грешную землю, доброй помощницы уже не было в комнате. Только на столике рядом с букетом появилась знакомая шкатулка с гримировальными принадлежностями. «Не подвела, голубушка, Серафимушка моя!»

XXII

Подготовка к выходу была для Ксении привычным делом, как бы ритуалом, который она предпочитала исполнять сама, порой прибегая лишь к услугам опытной Серафимы. Она почти автоматически сделала разминочную гимнастику и приготовилась накладывать грим. Но тут вдруг явились «чужая» гримерша и парикмахер, заявив, что их прислал Иноходцев по распоряжению самого господина импресарио и что ей надлежит поберечь свои силы. Балерине было приятно почувствовать заботу окружающих – значит, в ней действительно так нуждаются и слова о «незаменимости» не пустой звук! Она не стала отказываться от помощи: вскоре был ловко наложен грим, волосы – убраны в элегантную прическу. Костюм ей быстро застегнула вернувшаяся вездесущая Серафима, и даже пуанты не пришлось завязывать самой. Словом, в самый кратчайший срок Ксения преобразилась в настоящую испанскую красавицу. «Разве смогла бы я в одиночку так ловко со всем управиться?» – подумала балерина. Она не знала, как благодарить женщин, но те выразили удивление:

– Ну что вы, Ксения Павловна! У вас, конечно, свои привычки, но ведь это же наш хлеб, и потом мы прекрасно понимаем – сегодня особенный случай! Ни пуха вам, ни пера!

Ксения не любила этого сомнительного пожелания и особенно последующего ответа, поэтому только кивнула в знак признательности.

Спокойная, внутренне сосредоточенная, она прошла по коридору за кулисы. Двигалась торжественно, как жрица, и все мысли ее были посвящены предстоящему священнодейству – танцу. По сторонам стояли «балетные», некоторые шептались между собой, кто-то молчал, преклоняясь перед творческим мужеством. Сам импресарио, белый как мел, следивший за ней глазами, застыл в вытянутой позе, боясь нарушить внутренний настрой примы, а та даже не замечала происходящего вокруг. Потерять чудом приобретенную собранность, отвлечься на обыденные реалии для Ксении сейчас было бы равносильным потере всей без остатка жизненной энергии. Что могло быть страшнее этого? Так, точно сомнамбула, она добралась до сцены. Сильная боль в голеностопе не прекращалась, но теперь она существовала как бы отдельно от Ксении. Она больше не массировала ногу – это только усилило бы мучения, лишний раз сконцентрировав внимание на травме, в то время как необходимо было волевым усилием «оставить» боль здесь, за кулисами, «выйти» на подмостки освобожденной от своей физической ипостаси, перевоплотившись в полувоздушную испанку Пахиту. Иноходцев оказался рядом в тот момент, когда танцовщица в последний раз вытерла пот со лба и, одолев предательскую дрожь, думала исключительно о роли, об антре, об арабесках и вращениях, из которых ей предстояло вылепить впечатляющий образ. Партнер сделал ей подбадривающий знак и сказал с улыбкой, теперь уже уверенно перейдя на «ты»:

– Я с тобой, и все сделаю – ни о чем не беспокойся!

Ксения была уже сама отрешенность. Она двинулась к краю кулисы, ожидая лишь музыкального момента, соответствующего ее выходу. Тут Иноходцев произнес как бы невзначай:

– Ну, с Богом… Или, как там еще наш столяр, покойник, говорил…

Слова его с трудом дошли до сознания Ксении.

– Какой… столяр? – понизив тон, переспросила она.

– Ну, этот, который недавно… Как бишь его… Тимофей!

– Который недавно – что? Что с ним? С Тимошей что?!

– Да повесился он прямо у рампы. Ты разве не слышала? Трагическое событие уходящего года. Я-то думал, ты…

Это был выстрел в спину! Одновременно Ксению оглушили ожидаемые аккорды вступления. «Господи, как же это?» – промелькнуло у нее в голове. Перекрестившись, она шагнула в круг света навстречу биноклям, зрительным трубам, навстречу тысячам пар горящих, жаждущих зрелища глаз. Природный дар и академическая школа – именно они помогли Ксении совладать с прискорбной вестью, выйти к публике царственной походкой, с горделиво поднятой головой и просветленным лицом. Эти два незримых крыла в который раз вознесли юную надежду Русского балета над Мариинской сценой. Если бы только цвет Империи и гости, заполнившие партер и ложи, могли представить себе, каких нечеловеческих усилий стоило это «волшебство» измученной девушке! Разумеется, подоспевший партнер подхватывал балерину в нужные моменты, как ему и полагалось по роли, но сама Ксения чувствовала, что прыжки и вращения сегодня даются ей несравнимо тяжелее обычного: руки были словно свинцом налиты. Партнер слишком крепко вцеплялся в балерину, все время придавливая ее к полу. Ксения не могла понять, куда исчезли привычные легкость и воздушность, без которых не обходилось прежде ни одно выступление. И хотя ей хватило самообладания для того, чтобы все это не отразилось на образе, добиться полной свободы движений она не могла. Впрочем, если кто это и замечал, то только поддерживающий Иноходцев.

«Пахита» вообще считалась очень сложным для исполнения балетом, и особенно для исполнительницы главной партии, от которой в первую очередь зависело, удастся ли воплотить важнейшую задумку хореографа – знаменитое «гран-па». Это «гран-па» не всякой труппе было под силу: для его исполнения требовалось не меньше пяти солисток-индивидуальностей, высококлассный кордебалет, а от самой Пахиты, чтобы выделяться на таком фоне, требовалось исключительное владение всем арсеналом средств хореографии.

Ксения Светозарова этим искусством, слава Богу, владела виртуозно, но сложившиеся обстоятельства могли помешать и ей.

Адажио, и без того медленное, тянулось нестерпимо долго. Ксения всегда была убеждена, что одноактный спектакль короток по определению, да и по опыту это знала, сегодня же казалось, что еще одно па, и время совсем остановится. У нее постоянно кружилась голова, перед глазами все плыло, от этого терялся ориентир – где зал, а где задник, моментами становилось неясно. Вот прошло адажио, а в мозгу у Ксении металась единственная мысль: «Как танцевать соло?!»

Все силы выплеснулись в первый выход. Теперь ныло уже все тело, а боль в лодыжке и стопе стала почти нестерпимой (Ксения не могла понять, каким образом столь осторожный и предупредительный Иноходцев перед одной из ответственных фигур умудрился ощутимо задеть ногой как раз ее больное место). Ко всему прочему, балерину охватила нервная дрожь, и от страха возникла внутренняя скованность, которую та пыталась побороть молитвой.

Партия явно разваливалась, как говорят в балете, «все валилось из ног», и самое главное для Ксении сейчас было скрыть то ощущение тяжести и скованности, которое могло испортить ее исполнение. И вот настал черед соло, а заменить Ксению в этой части балета попросту никто не сумел бы (кстати, за кулисами она не заметила никакой «подстраховки» в костюме Пахиты, про которую якобы заранее было известно Иноходцеву). Когда Ксения все-таки приказала себе сделать сольный выход, в кулисах началась какая-то мышиная возня, послышался неприятный, ползучий шепот. На сцене при первых же движениях она ощутила некоторое неудобство, странную расслабленность в одной из лодыжек, а когда посмотрела вниз, увидела, что тесемки левого пуанта развязались – вот-вот совсем распустятся. В любой момент она могла запутаться в них, и тогда никакое мастерство не спасло бы от падения! В общем, соло прошло чудом, на честном слове; Ксении пришлось то и дело украдкой бросать взгляды на ноги, что со стороны смотрелось как «опущенные очи долу» и придавало облику балерины особое очарование.

В зале гремели аплодисменты, а за декорациями плакала от досады несчастная Пахита-Ксения. Она судорожно затягивала тесемки, перевязывала заново, ведь впереди было еще фуэте… В этот момент к ней подскочил партнер и, хлестнув Ксению презрительным взглядом, еще и словом уколол:

– Милочка, ногами надо работать, а не лицом изображать. И страдать на сцене ни к чему – зрителю нужно эффектное зрелище, а не твои слезы!

От недавней галантности Иноходцева почему-то и следа не осталось – надо ли говорить, как подобное замечание подействовало на доверившуюся ему легкоранимую девушку? Но фатальность происходящего в этот вечер не позволяла самовольно изменять ход событий – спектакль должен был продолжаться.

Тридцать два фуэте Ксении предстояло исполнить на больной ноге. После первых восьми головокружительных оборотов и вскоков стопу точно раскаленным гвоздем пронзило, из глаз посыпались искры. Тем не менее с упоением самоистязания Ксения, буквально запрыгивая на носок и ввинчивая его в сцену, сделала девятое – десятое – одиннадцатое фуэте, но внезапно стопа перестала ей повиноваться и… подвернулась. Бедная балерина сама не помнила, как оказалась на полу. Это был настоящий мгновенный обморок. «Ужас! Какой позор!!!» – мелькнуло в голове у Ксении. За кулисами все зашевелилось, забурлило, как в кипящем чайнике, а зал ахнул и замер. Но внимание всех приковало вовсе не падение балерины: головы зрителей внезапно в едином порыве повернулись направо, взгляды были устремлены вверх, значительно выше уровня сцены. Что-то непонятное творилось с подсветкой. Один из электрических софитов в высоте стал вдруг вращаться, точно заряженный энергией балетного действа, подражая движениям балерины и разгораясь все ярче с каждым мигом. Он выглядел как шаровая молния, и Бог знает что подумали зрители, когда почувствовали отчетливый запах жженого, а над сценой зависла желтая дымка. Самый мощный фонарь, до сих пор исправно освещавший артистов, своевольно развернулся в очередной раз и ярким лучом осветил партер, бенуар, Царскую ложу. так что высокая публика была буквально ослеплена! Длилось это всего мгновение, но, к счастью, аномальное явление на театральном небосводе позволило стремительной Ксении Светозаровой сориентироваться в обстановке, встрепенуться и в состоянии некой эйфории закончить сложнейшее фуэте. Зрители не только не заметили досадного падения, но, воодушевившись неожиданным инцидентом, начали поддерживать Пахиту единодушными аплодисментами в такт музыке. Теперь сложности исполнения вдруг стали для балерины легкопреодолимы, как если бы совсем не было травмы: боль в стопе совершенно исчезла! Ксения ощутила такой прилив сил, что могла бы, кажется, заново станцевать свою партию от начала до конца.

Во время следующего прыжка она с удивлением не почувствовала тяжести своего тела. Будто бы что-то подбрасывало ее в воздух, и парить было настолько приятно, что она в упоении собственной невесомостью забыла о том, какие усилия нужны были ей на репетиции, чтобы подпрыгнуть как можно выше и задержаться в воздухе как можно дольше. А приземления Ксении были настолько мягки, что даже атласные туфельки, обычно стучащие своими жесткими концами, сейчас почти не производили шума.

Пахита Ксении Светозаровой в этот вечер в точном соответствии с хореографическим решением затмила на сцене всех! То, что балетоманы называли в этой роли «классической Испанией», Ксения продемонстрировала с потрясающим мастерством. «Чистота рисунка в сочетании с южным темпераментом» – зрелище незабываемое по выразительности пластики! Так обычно звучали сухие комплименты высокомерных критиков. Но зрители не вдавались в пространные размышления о точной словесной характеристике танца. Они были участниками этого вечернего действа и выражали свой восторг всеми допустимыми для представления высочайшего официального уровня способами. Сначала, конечно, раздались верноподданнические выкрики и здравицы в адрес его Величества, дружественные приветствия Пуанкаре, скандирования в честь союзницы – Франции, но среди прочих восклицаний не раз отчетливо слышалось: «Браво, Светозарова!» Сам Государь и господин Президент долго не покидали Царскую ложу, стоя аплодировали искусству непревзойденной балерины и всего замечательного актерского ансамбля.

На поклоны пришлось выходить столько раз, что Ксения даже сбилась со счета. Сердце настойчиво, ликующе выстукивало: «Слава Тебе, Господи! Слава Тебе, Господи! Слава Тебе, Господи!» Ведь причина чудесного исцеления для нее была ясна – несомненно, Небесное заступничество.