Текст книги "Датский король"
Автор книги: Владимир Корнев
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 52 страниц)
XXII
Через какие-нибудь полчаса Звонцов уже стоял возле ограды смолокуровского «палаццо», собираясь с духом, прежде чем войти внутрь. Не успел он дойти до остекленного подъезда, как оттуда поспешно вышел дворецкий. Он широкой грудью заслонил проход незваному гостю:
– Что вам угодно-с?
– Мог бы я видеть хозяина? – спросил тот, опешив.
Слуга недоверчиво посмотрел на Звонцова и холодно ответствовал:
– Господина в доме нет.
– Мне по весьма важному делу. Я готов ждать, сколько понадобится.
Дворецкий смотрел безучастно, как бы сквозь упрямого посетителя:
– Только напрасно потратите время. Он уехал, и надолго-с.
У скульптора во рту пересохло от неожиданности.
– А… Апозвольте узнать, куда?
– Куда-куда… Далеко. Мне не докладывают, куда… Вас еще что-то интересует?
– Э-э-э… Простите, могу я в таком случае видеть его… – Вячеслав Меркурьевич не сразу подобрал подходящее слово, – …юного воспитанника?
Дворецкий хмыкнул с явным недовольством и. неопределенно пожав плечами, произнес:
– Сейчас узнаю. Только уж вы, сударь, извольте здесь подождать.
Ждать пришлось никак не меньше пятнадцати минут. Скульптор нервничал, злился: придется теперь добираться до Веймара самому во что бы то ни стало, да еще с краденым пейзажем под мышкой! Сержик вышел к посетителю не спеша, вальяжной походкой и видом инфанта подчеркивая свое превосходство.
– Подумать только – его уже выпустили! Ты, Звонцов, не иначе в рубашке родился – мы уж решили, тебе теперь прямая дорога в Сибирь, а то и ….
– Тебя забыли спросить, «юноша бледный со взором горящим»! [218]218
Первая строка стихотворения В. Брюсова «Юному поэту».
[Закрыть]Скажи лучше, хозяин твой, случайно, не в Германию уехал?
– Мой покровитель случайно ничего не делает. Возможно, и в Германию, а может, и в другое место. У него повсюду дела – сегодня он здесь, завтра там. Спешно собрался и умчал за границу, а вот куда именно, кому попало сообщать не велел… Кстати, беспокоился очень по поводу реставрируемой картины. Собирался уже меня за ней посылать. Неужели готова?
– Вячеслав Звонцов исполняет заказы в срок. Забери-ка вот! – «реставратор» картинным жестом вручил Сержику холст, обернутый в крафт. – Не сомневаюсь, что Евграф Силыч будет доволен.
– Посмотрим… А что там еще за сверток поросячьего цвета? Секрет? – наглый малый норовил заглянуть Звонцову за спину.
– Точнее, сюрприз для господина Смолокурова – моя новая работа, но передам я ее только из рук в руки. Потом.
Сержик, тут же потеряв всякий интерес к посетителю, указал ему на калитку:
– В таком случае извольте выйти на улицу: мне тут некогда пустые разговоры вести. У вас что, столбняк или не слышали? Сейчас позову дворецкого, а он городового свистнет – здесь частное владение, а не Александровский парк! [219]219
Бесплатный парк на Петербургской стороне возле Народного дома.
[Закрыть]
«Совсем обнаглел, плебей! Мне сейчас только полиции не хватало». Оскорбленного дворянина Звонцова как ветром сдуло. Теперь его занимала одна забота: где взять деньги хотя бы на дорогу до Веймара?
На ум пришел единственный возможный вариант – выпросить в долг у еврея-галерейщика. К счастью, последний оказался на месте, в отличие от Смолокурова, но его еще нужно было уговорить. Антиквар долго упрямился, вздыхая и разводя руками, напоминал, что Звонцов еще не возвратил деньги, занятые после ночного погрома. Скульптор же то умолял, то требовал, и эта настойчивость была вознаграждена. Хитрый Яков Кричевский все-таки ссудил ему необходимую сумму, поставив свои условия:
– Зашел я тут в литейку вашу и что вижу – прекрасные скульптуры льете! Так эти деньги даю под них – уговорили. Но имейте же в виду: не вернете через месяц, все продам и еще процент возьму. Я вам коммерсант, а не филантроп!
Звонцову было все равно – он добился, чего хотел. Стоит лишь продать в Германии десницынский шедевр, и можно будет заново начинать жизнь. Собираясь в путь, Звонцов твердо решил: исправив все свои ошибки, он больше никогда не сунется ни в одну авантюру, не позволит себе никаких сомнительных, опрометчивых поступков. Но нужно было спешить, очень спешить.
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
К. Д.
I
В Троянском зале нового особняка мадам Флейшхауэр проходил традиционный вечер прогрессивной общественности. Известная меценатка часто организовывала такие фуршеты, собирая, подобно доброй Матушке Гусыне, под свое «теплое крылышко» не только передовую интеллигенцию Веймара и всей Тюрингии, но и многих европейских знаменитостей, нередко заглядывавших в славный город Гёте и Шиллера. На этот раз для встречи был дополнительный приятный повод: из России приехал старый знакомец хозяйки салона художник и скульптор Вячеслав Звонцов. тот самый молодой выпускник Петербургской академии, которого меценатка Флейшхауэр когда-то выбрала из целого ряда кандидатов в ее личные стипендиаты для обучения в Йенском университете – такое впечатление произвели на влиятельную немку его работы. С тех пор прошло целых пять лет, и вот бывший студент и персональный стипендиат, к некоторому удивлению бывшей своей покровительницы, вернулся в Веймар.
Звонцов решился на этот отчаянный шаг без колебаний: он не видел перед собой возможности выбора. Медлить было нельзя: пока скульптура не встала на свое «законное» место среди дорожек тихого Фарфоровского кладбища, роковая расплата могла настичь его в самый неожиданный момент, к тому же было неизвестно, как поведет себя Арсений, обнаружив пропажу картины. «Десницын, конечно, не любит разного рода скандалы, тяжбы, не в меру склонен прощать и забывать, – рассуждал ваятель, – но сейчас нервы у него на пределе… Чем черт не шутит – еще возьмет да затеет расследование!» – а уж Вячеслав Меркурьевич не мог дальше жить под дамокловым мечом постоянного страха. Без особого труда он срочно справил нужные документы, наскоро собрал самое необходимое и очертя голову укатил прямо… в Веймар. Именно там Звонцов рассчитывал по горячим следам разыскать Смолокурова или обратиться к своей старой патронессе, которая, возможно, могла и сама все устроить с пейзажем. «Была бы только статуя в Веймаре, только бы добраться до статуи!» – бредил одержимый скульптор, ворочаясь на полке в купе трансъевропейского экспресса… В городе Гете он не заметил никаких перемен – все тот же классически-немецкий вид и дух великого автора «Фауста» и «Вертера», те же дома, та же старая мостовая – камушек к камушку, опрятные бюргеры на улочках, раскланивающиеся друг с другом при встрече, румянощекие тюрингские хозяйки, спешащие в ближайшую лавку или в кирху, велосипедисты в тирольских шляпах с перышком… То же, что было пять лет назад, да, вероятно, и за целый век здесь мало что изменилось. Разве вот авто стало больше за эти годы. Впрочем, краеведение и этнография сейчас мало интересовали Звонцова – ему нужен был один-единственный дом, который порой и в России снился «свободному художнику».
Высокий по веймарским меркам дом Флейшхауэр оставался, как и прежде, самым видным на улице. Оказалось, хозяйка давно уже перебралась в новый особняк. Сторож охотно, с немецкой обстоятельностью, объяснил Звонцову дорогу. «Ели бы у нас была такая прислуга, я бы сейчас знал наверняка, где находится Смолокуров», – отметил про себя Звонцов, и еще он подумал, что любимую скульптуру фрау конечно же перевезла на новое место вместе с другими раритетами своей коллекции. Нынешняя обитель веймарской покровительницы муз была неподалеку от старой, только в сравнении с прежней выглядела значительно презентабельнее, и ее с полным правом можно было называть особняком. Скульптор вспомнил, с какой нескрываемой завистью Флейшхауэр когда-то говорила о богатстве русских дворян, о «великолепных родовых усадьбах». Пожалуй, теперь многие из их владельцев с теми же чувствами посмотрели бы на ее новый «домишко». Звонцов сам долго разглядывал его, не торопясь сообщать о своем импровизированном приезде. Окруженное садом здание было построено в том новейшем стиле, который искусствоведы назвали «неоклассицизмом», хотя на самом деле это было модернистское детище – квинтэссенция античной классики палладианского ренессанса, тяжеловатого стиля Кваренги и триумфаторского ампира Росси. В Петербурге в этом духе стали строить недавно, но профессионалу Звонцову вспомнились тонко стилизованные особняки Фомина [220]220
И. А. Фомин (1872–1936) – зодчий русского неоклассицизма, неоампира; ученик Л. Бенуа, автор неосуществленного архитектурного проекта «Новый Петербург», член объединения «Мир искусства».
[Закрыть], Этнографический музей и предельно смелое, какое-то зловеще воинственное Германское посольство Беренса [221]221
Петер Беренс (1868-1940) – немецкий архитектор, создатель конструктивизма, прошедший в своем новаторстве все этапы модернизма начала века, учитель Гропиуса, Мис ван дер Роэ, Ле Корбюзье. В Санкт-Петербурге единственная постройка – Германское посольство на Исаакиевской площади (1913 г.). Один из авторов стиля III Рейха.
[Закрыть]. Усадьба Флейшхауэр более всего напомнила ваятелю виллу Штука [222]222
Франц фон Штук (1863–1928) – немецкий живописец, скульптор и график периода модерна. Сочетал в творчестве черты натурализма и символизма. Один из организаторов «Мюнхенского сецессиона».
[Закрыть]в Мюнхене (он когда-то видел ее фотографии в одном из модернистских журналов, возможно, в «Мире искусства», но скорее всего в немецком архитектурном обозрении): трехэтажная, причем высота окон и стен соответствовала общественному положению хозяйки, огромные балконы – террасы с четырех сторон на массивных дорических колоннах, стильная ограда вокруг, множество скульптур в духе высокой греческой классики на террасах и по самому краю плоской крыши… «Значит, добилась своего, передовая женщина!.. Кому-то она теперь завидует? Этот дом среди прочей ее здешней недвижимости – настоящая архитектурная жемчужина. Браво, фрау! – размышлял приезжий скульптор. – А „моей“ статуе самое место в такой вот вилле!» Проклятая статуя не давала ему покоя ни на минуту: «А если кладбищенские обитатели придут за мной сюда? Так и помешаться недолго. .. Вот если бы только можно было знать рецепт спокойствия! Но это тоже какие-то безумные мысли… Бедная, бедная моя голова, да сколько же на нее свалилось всего!» Наконец незваный гость решился заявить о приезде. Вышколенный мажордом, появившийся моментально после нажатия кнопки звонка, вмонтированной в садовую калитку, узнав, что к фрау приехал старый знакомый из России (Звонцов так и представился «старым знакомым госпожи Флейшхауэр из Петербурга» и назвал фамилию), сразу же пригласил его в вестибюль и любезно попросил, чтобы «Herr» Звонцов подождал, пока он доложит госпоже. Фрау не заставила себя долго ждать. Внешне она выглядела страшно обрадованной встрече с «дорогим Вячеславом», сходу перешла на русский. Ни одной черточкой лица, ни одним движением она не выдала своей растерянности, точно со дня отъезда двух молодых людей в Россию прошла всего какая-нибудь неделя и Звонцов мог вернуться в Веймар в любое время, как к себе домой. Скульптор хотел было тут же объяснить Флейшхауэр цель своего визита, но тактичная немка заметила, что гость страшно устал с дороги, велела кому-то из многочисленной прислуги приготовить для него комнату, а «дорогому Вячеславу» сказала, что ему сейчас полезнее всего хорошенько выспаться, а потом (фрау не преминула блеснуть своим знанием русского) «можно будет и разговоры разговаривать, ибо утро вечера мудренее».
«Наверное, Смолокуров уже здесь и она догадалась, что я решил принять его предложение, а потому так срочно приехал, – сообразил Звонцов. – Но я все-таки еще кое-чего стою – так точно все вычислил!» Расторопный камердинер забрал его единственный чемодан, а зачехленный холст Вячеслав Меркурьевич оставил при себе – свою главную ценность он не мог доверить никому. В остальном он положился на гостеприимство мудрой хозяйки и послушно последовал за слугой по широкой лестнице на второй этаж, где в просторной спальне обнаружил свежезастеленное ложе, на котором он распростерся с огромным наслаждением, едва различая сквозь сладкую дрему вежливое «Gute Nacht!» [223]223
Спокойной ночи! (нем.)
[Закрыть]камердинера. Но Звонцову и здесь не суждено было обрести «добрую» ночь: один и тот же сон возобновлялся несколько раз после пробуждения в холодном поту. Ему виделась столовая старого дома Флейшхауэр с водруженной на скалоподобный постамент скульптурой крылатой женщины, той самой, со старого надгробия. Статуя, различимая до мельчайших деталей, возвышалась посреди обеденного стола, за которым собралась честная компания старых звонцовских знакомых из загробного мира. Один отвратительнее другого, и вся эта навья [224]224
Старослав. «навь, навье» – духи, тени умерших.
[Закрыть]шайка хором завывала, как стая голодных волков, протягивая костлявые пальцы к своей утраченной святыне. Видения нечисти прекратились только с рассветом, когда измученный, а совсем не свежий, как сулила фрау, Вячеслав Меркурьевич окончательно проснулся. Он готов был рвать на себе волосы: «Да что ж это такое! Неужели немка оставила проклятую дьявольщину на старом месте… И главное, знать бы, что это за убожество бронзовое, ведь явно же какой-то символ темных сил, не иначе! А я, дурак, так и не собрался перед отъездом навестить „дорогую“ могилку – может, там, на камне, выбита разгадка ее тайны, как в готическом романе? Я ведь даже эпитафию забыл… Когда вернусь, может, и могилы-то не найду! Трус – испугался, вот и мучайся теперь до гробовой доски!».
После завтрака, который гостю принесли прямо в спальню («А мадам сверх меры ко мне внимательна, раньше я такой заботы не замечал. Точно почуяла, что я не с пустыми руками приехал, – ах, фрау, ах, старая лиса!»), Звогщов явился прямо в апартаменты к Флейшхауэр и без лирических отступлений объяснил ей, что привез на продажу новую уникальную картину. У меценатки загорелись глаза, и она вознамерилась сразу увидеть звонцовскую диковину. «Почему она ничего не говорит о Смолокурове? Неужели ведет свою игру?» – удивился живописец. Он устроил фрау приватный просмотр в «своих» комнатах. Ценительница подлинного искусства была поражена, отметила неоспоримые достоинства полотна. Ее вердикт был по-немецки лаконичен и практичен:
– Вы достигли поразительного оптического эффекта – поздравляю! Вещь очень высокого качества и стоит очень больших денег.
Звонцов внутренне ликовал: «Картина пройдет экспертизу на любом аукционе. У мадам наметанный глаз!»
– Вообще-то я привез эту работу для господина Смолокурова. По моим сведениям, он должен быть здесь, в Германии, и я был уверен, что…
– Мы тоже ожидаем его прибытия со дня на день, – поспешила сообщить Флейшхауэр, – но он, видимо, задержался где-то в пути. В Европе много соблазнов, а у него к тому же наверняка здесь еще какие-нибудь важные дела – Германский рейх велик. Но, дорогой Вячеслав, имейте в виду, что я всегда найду для вас самого выгодного клиента.
– Хотелось бы, конечно, дождаться Евграфа Силыча… – «Живописец» выглядел несколько озадаченным.
– Кого? – фрау как будто не расслышала.
– Смолокурова, разумеется, но, впрочем, я был бы очень признателен, если бы вы все-таки подыскали покупателя. Так, на всякий случай, – не сомневаюсь, что сделка была бы выгодная.
Только теперь Звонцов по-настоящему ощутил, что его положение благоприятнее, чем казалось: «Как кстати, что Смолокурова нет здесь! Чуть было опять не угодил к нему в кабалу по собственной воле – он бы ни за что не остановился на одной картине… Только бы этот паук не появился в самый неподходящий момент – главное, до его приезда забрать скульптуру, и домой! Пусть мертвецы ликуют, и я буду спасен. А если Флейшхауэр за это время еще и пейзаж продать умудрится (глаз-то она на него сразу положила), то вернусь в Петербург со щитом и на белом коне! Действовать нужно, действовать, ковать железо, пока горячо…» Упрашивать хозяйку, чтобы она показала ему новую виллу, не пришлось: фрау сама спешила похвастаться перед русским дворянином «скромным приютом жрицы германского духа и Общемировой Души». Ваятель только выказал особое желание внимательно осмотреть ее коллекцию скульптуры, полюбоваться новыми приобретениями и освежить в памяти впечатления от уже виденных им когда-то раритетов. Подобный порыв любви к искусству польстил Флейшхауэр, она провела Звонцова по самым сокровенным, излюбленным местам своего дворца и сада, которые представляли собой настоящий частный музей, единственный в своем роде во всей Европе по ее собственному признанию.
– Здесь бывают только избранные, только те, кого я сама считаю причастными великой тайне Красоты и Гармонии. – гордо заявила она, недвусмысленно намекая на исключительное доверие, оказываемое молодому «живописцу», а возможно, и на их старое знакомство. Меценатка показывала Звонцову мраморные изваяния и бронзовые фигуры древних богов, эллинских деспотов и героев олимпиад, бесчисленных императоров, патрициев и матрон великого Рима. Здесь были и просто торсы, безжалостно отколотые варварами многих столетий прекрасные головы, совершенные в своей красоте каменные руки. Флейшхауэр даже отвела гостя из России в отдельную комнату – камеру с бронированными дверями, напоминавшую сейф. «Неужели то, что мне нужно, спрятано здесь?» – предположил Звонцов, замирая на пороге, чувствуя, как кровь приливает к голове и стучит в ушах: «Как же я открою этот проклятый несгораемый шкаф?!» Но в комнате оказалась собранная непредсказуемой дамой за последние годы обширная коллекция герм, изображавших Приапа [225]225
Приап – античное фаллическое божество, символ плодородия. Культ Приапа был наиболее распространен в Римской империи. Как правило, изображался с гипертрофированным фаллосом.
[Закрыть], а также главных предметов его весьма игривого культа, видимо, собранных по всей античной Ойкумене [226]226
Ойкумена – известная грекам территория Земли в совокупности.
[Закрыть]. У ваятеля от сердца отлегло, он даже не смог скрыть улыбки: выходит, не столь уж безумным делом он сам когда-то занимался, если даже сама Флейшхауэр не брезгует коллекционированием подобных «штучек». Фрау заметила звонцовскую реакцию, заподозрила его в филистерстве:
– Напрасно улыбаетесь, Вячеслав! Это очень серьезное, можно сказать, научное собрание. Не реплики какие-нибудь, не слепки – все подлинное, бесценное во всех отношениях. Вот видите, некоторые гермы раскрашены – редчайший пример полихромной скульптуры. Разве вам не известно, что греки раскрашивали свои статуи. Их остались единицы, сохранившие следы краски. Мои агенты облазали всю Апулию и Сицилию, прежде чем отыскали то, что вы теперь с таким скепсисом разглядываете…
Звонцов почти не слышал этого объяснения: экскурсия уже подходила к концу, а своего давнего подарка среди сокровищ Флейшхауэр он так и не увидел. Его опять мучили прежние догадки, в который раз с ужасом подумалось: «Неужели все-таки продала. .. Или выменяла на какого-нибудь отвратительного Приапа?!» Наконец он просто почувствовал усталость, слабость и раздражение. Вячеслав Меркурьевич даже испугался, что может сейчас сорваться, надерзить: «Тогда все, решительно все пропало!» Спросить немку напрямик о местонахождении ТОЙ скульптуры ему представлялось совершенно невозможным: Звонцов был убежден, что это может вызвать подозрения, а уж после исполнения тайного замысла сразу станет ясно, кто вор. В то же время от совиного взгляда Флейшхауэр ничто не могло ускользнуть.
– О mein Gott! Да вы же совсем устали, бедняжка! А я-то хотела показать вам вечером Троянский зал, планировала специально собрать местную общественность, очень интересных и нужных людей… Вам опять необходим отдых – я вижу! Наверное, плохо спали и постеснялись признаться? Может быть, доктор нужен?
– Нет, нет – что вы, зачем? Я ведь здоров, хотя, пожалуй, действительно сейчас поспал бы… А вечером пусть все будет так, как вы задумали, – «живописец» спешил успокоить фрау, а у самого на уме было уже: «Так, так. Троянский зал… В Троянском зале… Может, и в Троянском… А почему бы и нет, собственно?!»
Часов в семь Звонцов проснулся бодрым и чувствовал себя не в пример лучше, чем утром. Камердинер сообщил, что его уже ждут, и сам проводил в зал.
– Вот, meine Damen und Herren [227]227
Дамы и господа (нем.).
[Закрыть], позвольте вам представить замечательного русского художника господина Звонцова, которого вы пока не знаете, но, я уверена, что его ждет в Европе блестящее будущее. У него прекрасная школа – Российская Академия художеств. Представьте, когда-то он был моим стипендиатом, слушал лекции в Йене и даже жил в моем доме. Так что мы с ним старые друзья, и теперь он приехал навестить места, которые, я надеюсь, ему дороги, – произнесла хозяйка салона в привычном для нее покровительственном тоне.
Какой-то толстенький человечек, в котором угадывался постоянный посетитель выставок, вернисажей, словом, один из тех, кто обычно сам величает себя «ценителем прекрасного», подскочил к живописцу засвидетельствовать свое почтение, говоря громко, так что услышали все присутствующие (видно, он был глуховат):
– Рад познакомиться, молодой человек, чрезвычайно рад! А позвольте спросить, в какой манере вы пишете? Может быть, вы постимпрессионист, фовист, экспрессионист, или вам ближе футуристическое направление, кубизм? Я понимаю, что это не просто модное, но и смелое, современное, актуальное искусство! Каково же ваше художественное credo?
Ваятель Звонцов замялся, он пожалел, что в зале нет картины, которая сказала бы сама за себя. Словами ему было не выразить то, что, вероятно, смог бы сказать только Арсений Десницын, выносивший, выстрадавший свой творческий метод. И тут послышался несколько раздраженный голос Флейшхауэр:
– Herr Шмидт, я готова ответить за господина Звонцова, надеюсь, он мне позволит. Так вот, почтеннейший, его манера не соответствует принципам ни одного из названных вами течений: это скорее традиционная, чем разрушающая академические каноны живопись, но она подлинно новаторская и уникальная – поверьте моему вкусу.
Шмидт не унимался.
– Мы все здесь безусловно доверяем вашему вкусу, фрау Флейшхауэр, но согласитесь: было бы очень любопытно самим взглянуть на работы вашего протеже. воочию убедиться в их чудесных достоинствах. Господа, я ведь выразил общее мнение, как мне показалось?
Послышались утвердительные возгласы, многие согласно закивали. Вячеслав Меркурьевич был убежден, что меценатка сейчас попросит его принести пейзаж, он был вполне к этому готов, но фрау, окинув взглядом зал, объявила:
– Meine Damen und Herren, видите ли, сейчас это – увы! – не представляется возможным. Все работы господина Звонцова пока в Петербурге. Надеюсь, когда-нибудь мы все сможем ими полюбоваться.
Заинтригованные было гости поняли, что живописного «пиршества» сегодня не будет, и русский художник на этот вечер перестал быть объектом их пристального внимания. Звонцов и сам был удивлен таким странным «сценарием», однако собравшиеся здесь местные влиятельные персоны сейчас так мало интересовали скульптора (возможно, фрау сама сведет его с кем-нибудь из них, когда сочтет нужным, возможно, все еще впереди), что он даже не пытался заводить знакомства. Взгляд его блуждал по залу в поисках единственного предмета, ради которого он приехал из далекого Петербурга. Правда, внимание «живописца» привлекли росписи на стенах в духе английских прерафаэлитов. Талантливый художник-символист изобразил здесь несколько сцен на сюжеты троянского цикла, причем на эротическую тему – видимо, таковы были условия заказчицы. Сама Флейшхауэр охотно перечислила все панно: «Елена и Парис», «Гёктор и Андромаха», «Одиссей и Калипсо», «Одиссей у Цирцеи»: в кругу гомеровских персонажей оказались также Вергилиевы Дидона и Эней. Фрау указала на потолок, украшенный большим плафоном «Парис, вручающий Афродите яблоко раздора», и сама сделала вывод за ваятеля:
– Теперь вы понимаете, почему я назвала зал Троянским. Неправда ли, росписи выше всяких похвал? Да вам, кажется, неинтересно, неуютно? Я знаю, это фон Шмидт вас смутил – такой назойливый, скучный тип, что я сама порой готова его прогнать, но он большой авторитет по части древней истории и обладает вдобавок литературным даром. Шмидт оч-чень полезный человек, он меня консультирует…
Вячеслав Меркурьевич нетерпеливо разглядывал другие предметы обстановки: на деревянных тумбах.
расставленных по периметру под стеклянными колпаками помещались какие-то куски каменных плит, резные, а некоторые без каких-либо следов художественной обработки. Флейшхауэр с гордостью рассказала, что это фрагменты храмовых жертвенников.
– Вот эта плита из Баальбека – из самого храма Баала, эта из подобного же храма, только в Пальмире. Вот осколок жертвенного камня финикийской богини Тиннит [228]228
Тиннит – богиня плодородия, пара Баалу, покровительница древнего Карфагена.
[Закрыть]из Карфагена. А это моя гордость – капитель колонны Пергамского алтаря. Когда-то давно он положил начало моему увлечению древними культами – сам алтарь, как известно, оказался в Берлине, но мне удалось купить один фрагмент у господина Шлимана за год до его смерти.
«Баальбек, Пальмира, Шлиман – катись они ко всем чертям! Здесь нет „моей“ скульптуры – теперь это ясно совершенно! – Ваятель чувствовал, как от досады и перенапряжения у него немеют сжатые в кулаки кисти рук. – Все-таки сегодняшний сон был в руку… Нужно как можно скорее попасть в старый дом и обыскать в столовой каждый утолок. Ну, я эту бронзовую сволочь достану: или она меня доконает, или вмурую ее в самое надгробие, намертво!»
– Знаете что, дорогой Вячеслав, – хозяйка вдруг изменила тон. – Что это мы с вами целый день все об искусстве да о деле? Так можно кого угодно утомить! Я совсем не кобра, как считают некоторые, уверяю вас! Давайте, выражаясь по-русски, поговорим душевно, вспомним что-нибудь хорошее, доброе… Только прошу вас не напоминать о моей бедной собачке! С тех пор, как она погибла, я не могу находиться в доме, где все связано с ней, где мы жили вместе… Ах, бедняжка моя. бедняжка! Только здесь я могу отвлечься, забыться – гибель Адели была такой трагедией для меня!
Неожиданно для себя самой Флейшхауэр так разволновалась, что ей пришлось доставать платок и вытирать слезы. Вячеслав Меркурьевич вовремя нашелся:
– Я не знал, что вы до сих пор переживаете. Право же, не нужно так убиваться! Расскажите лучше, как поживает ваш племянник, как его супруга?
Фрау оживилась:
– Разве вы не заметили? Эрих здесь, в зале, со своей половиной. Признаться, тронута – думала, вы о них совсем забыли… Да я вас сейчас заново познакомлю, вот что!
Она подвела Звонцова к раздобревшей паре: Эрих был с брюшком, с двойным подбородком, выдававшими в нем любителя портера и свиных колбасок, его супруга своими выдающимися формами могла бы привлечь не одного легкомысленного мужчину.
– Herr Звонцов, предлагаю выпить вина за приезд! Возмужали! Я бы ни за что не узнал вас, попадись вы мне на улице. Годы идут, а мы и не замечаем…
«Можно подумать, я бы тебя узнал!» – заметил про себя ваятель.
Слуга с подносом шампанского оказался тут как тут.
– Господа, прошу меня извинить, но я теперь не пью. Ни капли! Увольте – я свою бочку уже выпил! – решительно заявил Вячеслав Меркурьевич. После второго ночного вторжения он на самом деле дал себе зарок совсем не пить, не говоря уже о том, чтобы еще хоть раз позволить себе «побаловаться» кокаином. Родственники чокнулись с неизменным: «Prosit!» [229]229
На здоровье! (нем.)
[Закрыть]и пожелали гостю в один голос:
– За ваше здоровье, дорогой Вячеслав!
Флейшхауэр отвела его в сторону и тихо сказала:
– Вот почему на вас все время лица нет – медицина не рекомендует бросать пить сразу, нужно отвыкать понемногу, иначе начинают сдавать нервы, появляется раздражительность…
Звонцов промолчал, однако подумал:
«Никогда им русской души не понять – бросил, как отрезал!»
Отойдя в сторону от хозяев, гость из России неожиданно ощутил на себе чей-то взгляд. Он вгляделся в незнакомца: «Да это же Йенц! Боже мой, в кого он превратился!» Йенский однокашник Звонцова не только обрюзг и раздобрел, так что от прежнего долговязого студента мало что осталось: в нем появилась какая-то барская вальяжность, и одет он был соответственно позе, в то же время уже прилично пьян.
– Йенц, старина! Неужели ты? Не ожидал, сколько лет не виделись, – скульптор бросился к старому другу, намереваясь заключить его в объятия. Немец, покачиваясь, отстранился, прищурившись, посмотрел на Вячеслава Меркурьевича сверху вниз:
– Да, да. Припоминаю. Ты здорово изменился. Я тебе чем-то обязан, Звон, э-э-э, Звонтсов? Правильно я произнес фамилию?
Звонцов не ожидал такой холодности, даже растерялся:
– Да нет. Какие могут быть обязательства? Просто хотел узнать, как ты, как живешь, как успехи.
– Видишь – судьбой не обижен. Я теперь ва-а-ажный человек! – сказал Йенц, со значительностью растягивая слова. – Между прочим, многие с нашего курса стали известными персонами в разных сферах жизни, так сказать. Помнишь Венеру? Она великолепно поет, сделала блестящую карьеру – у нее серьезные ангажементы в лучших оперных театрах. О тебе вот ничего не слышал за эти годы – видно, не идут твои творческие дела?
Ваятель понял, что бывший друг совсем не настроен с ним говорить и вообще не рад встрече, зазнался. Если бы Звонцов встретил его где-нибудь в темном переулке, возможно, затеял бы серьезный разговор, а здесь он был обязан вести себя в рамках приличий:
– Не беспокойся. Мои дела в России идут великолепно. Желаю тебе и дальше процветать, Йенц.
За весь вечер он больше не сказал бывшему однокашнику ни слова, стараясь обходить его стороной. «Нужно научиться совсем вычеркивать из жизни таких индюков!» – это был урок, извлеченный Звонцовым из неожиданной встречи.
Когда раут закончился, скульптор так и не смог понять, зачем немка представила его почтенной публике как живописца, но картину все же скрыла даже от «избранных»: «Что-нибудь задумала, хитра госпожа меценатка! Впрочем, ей виднее. Не должна обмануть – ей же выгоднее иметь дело со мной, а не с Евграфом!»