Текст книги "Датский король"

Автор книги: Владимир Корнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 52 страниц)

Звонцов задыхался:

– Эх… эх… хэ – это кха-кхая могила?

Карлик продолжал паясничать, плясать на столе, повторяя точно эхо: «Могила… могила…ма-а-а-ги-ила!!!»

– Наш-ши, наш-ши могилы, гос-сподин хорош-ший! – зашипела вся толпа, зловеще надвигаясь на своего обидчика, запертого в собственном ателье, а тот уже терял сознание. «Я здесь как в склепе – выхода нет, обложили отовсюду!» Тут как раз двое дюжих молодчиков без лишних слов обрушили на Звонцова град ударов. Не ограничились просто оплеухами – его били смертным боем. Вячеслав Меркурьевич опрокинулся на пол вместе с креслом. Он не помнил, сколько лежал так, а когда очнулся, увидел, что кладбищенская публика кружится вокруг него в бешеном хороводе. Великан в малиновых башмаках демонстрировал ему подробный чертеж продолговатого ящика с проставленными размерами граней и углов, которые для наглядности указывал старинным медным циркулем (этот циркуль был очень дорог мертвецу, имел какое-то особенное значение, иначе он наверняка бы воспользовался любым из инструментов отличной готовальни хозяина). Из надписи, сделанной канцелярским шрифтом XVIII века, Звонцов понял, что перед ним «прожект» предназначенного для него гроба: «Обмерил, нечисть, пока я без памяти валялся…». На смену «гробовщику» подскочила пепельно-серая девица со звонцовской папкой для рисунков и стала один за другим доставать оттуда графические этюды того самого надгробия с Фарфоровского погоста, которое положило начало сомнительной карьере скульптора и «художника» Звонцова. Подсовывая под самый нос вещественные доказательства преступления, девица теперь уже вполне внятно повторяла:

– Memento mori! [106]106
  Помни о смерти! (лат.)


[Закрыть]

– Эге! Да тут еще и слепки есть! – заметил кто-то из гостей.

Только теперь Звонцов сообразил, о какой скульптуре идет речь, и из последних сил завопил:

– Все, все расскажу! Все исправлю!

Оправдываясь, он лепетал, на ходу мешая правду с откровенным враньем:

– Я ничего дурного не хотел! Только хотел снять слепки с этого памятника. Только форму – статуя так меня поразила! Я вернуть хотел, но не успел – ее украли, прямо отсюда украли… Я не успел. Работать уехал за границу, а когда вернулся, ее уже не было…

– Кто украл?! – грозно вопросил «долговязый».

– Не знаю я! Ей-Богу не знаю!

Но его больше не хотели слушать. На голову скульптору накинули холщовый мешок. Связанный сопротивляться не мог, а его уже куда-то волокли. «А вдруг они знают, что я подарил скульптуру этой чертовой немке?!» – догадка была безумная, но вполне в духе творящейся фантасмагории. Вячеслав Меркурьевич попытался кричать через холстину:

– Не убивайте меня! Это бесчеловечно, не берите греха… Тьфу, черт! Я все исправлю… Стойте!!! Вы еще не знаете, как я могу быть полезен…

Мешок сняли. Звонцов не успел еще отдышаться а мертвец в мундире опять сверлил его своими застывшими зрачками:

– Жить хочешь, ваятель? Статую обещаешь на место вернуть? Смотри, мерзавец, – обманешь, будешь жалеть, что на свет уродился! Я тебе сам на погосте местечко подышу…

На этом мучения Вячеслава Меркурьевича не закончились. Молодчики из загробного мира вошли в раж и продолжили избиение. Все, что еще не уничтожили, гости спешно собирали в мешки и уносили невесть куда. Потом схватили самого Звонцова и поволокли вниз по лестнице, этаж за этажом. Ему было уже все равно, куда его тащат. «Теперь уж, наверное, не убьют, главное, чтобы не убили… »

Над запущенным кладбищем сгущались сырые петербургские сумерки. Звонцов сориентировался, когда увидел бронзовую крылатую богиню на постаменте-надгробии. Радость охватила его, он даже почувствовал прилив энергии: «Боже! Она на прежнем месте, точно я никогда ее не трогал!!! Неужели конец кошмару и я свободен?!»

VI

Солнце, заглянувшее в окно мастерской, пробудило Вячеслава Меркурьевича. Он лежал на диване, по всем признакам наступило утро очередного дня – какого, было неясно. Сколько продолжался кошмар – сутки, неделю, а может, целый год?! Незнакомый молодой человек, чертыхаясь, освобождал скульптора от пут, с трудом развязывал узлы толстой веревки. Заметив, что Звонцов очнулся, он раздраженно заговорил:

– Наконец-то! Я уже думал, придется возиться с трупом – что, неделикатно выражаюсь? Вы бы постояли перед дверями часок, посмотрел бы я тогда на вашу истерику. Звонил-звонил, стучал, чуть ли не лбом бился, а оказалось, что дверь вообще не на замке! Если бы вы не были в столь жалком положении, я бы за себя не поручился… Что вы тут делали? Смрад ужасный! Можно подумать, что кто-то устроил пьяную оргию в морге…

Звонцов, еще окончательно не освободившийся от бредовых впечатлений, приподнялся на локтях и огляделся. Всюду были следы жуткого погрома. Он вдруг вспомнил, как в детстве при виде беспорядка сокрушалась старая нянька: «Ахти! Мамай прошел…» По мастерской, похоже, прошел не Мамай, а сам Чингисхан с ордой. Сохранившиеся работы можно было пересчитать по пальцам, весь пол был усыпан гипсовой крошкой и битым стеклом. На стене красовалась надпись «Memento mori». Тело невыносимо ныло от побоев и ссадин, руки-ноги затекли. Звонцов посмотрел на осколок зеркала, прислоненный к стене, и ужаснулся. Он едва узнал в отражении себя: опухшее лицо напоминало блин неестественно сизого цвета, из угла рта медленно стекала струйка крови. Звонцов мучительно обследовал языком рот, сплюнул несколько зубов. Посередине ателье на колченогий стул был водружен его автопортрет, окруженный вперемежку масштабными мужскими гениталиями из гипса звонцовской работы и пустыми бутылками. Изображение вдохновенного ваятеля в соседстве с символами разврата и разгула выглядело настоящей издевкой, меткой карикатурой на подлинную сущность творчески ищущего служителя гордых муз. Юный незнакомец брезгливо поморщился:

– Да я не ошибся ли адресом? Вы ведь живописец Звонцов, не так ли?

Вячеслав Меркурьевич утвердительно кивнул.

– Ну знаете ли, мсье Звонцов, я просто теряюсь в догадках… Разве вы сегодня никого не ждали? Я от господина Смолокурова по поводу заказа. Эй, Звонцов, вы меня слышите? Я приехал забрать картины!

Превозмогая головную боль, скульптор вспомнил, что нечисть умыкнула исполненный Арсением живописный цикл. Чувствуя, как холодеет в груди, он на всякий случай осторожно посмотрел в угол – именно туда (этого Вячеслав Меркурьевич не мог забыть) они с Десницыным составили тщательно упакованные работы. Угол был пуст, если не считать валявшихся там изломанных ящиков из-под спиртного.

– Да какие там картины? Вы же видите – я сам еле жив остался, а вы про картины… Ограбили меня, все подчистую, все, что создавалось годами! Думаете, я сам учинил весь этот погром? – жалобно простонал Звонцов, на ходу соображая, в какую историю он угодил. – Молодой человек, откуда я сейчас возьму картины? Это невозможно!

Посыльный, нервно сжимая пальцы в кулаки и тут же их разжимая, как маятник торопливо заходил по мастерской от стены к стене:

– Перестаньте объяснять мне то, что я и сам прекрасно вижу!

Он остановился, рассудил вслух:

– Пожалуй, нужно срочно вызвать полицию…

Скульптору тут же вспомнились надгробия, «поставленные» Иваном: «Они наверняка остались в кладовке – дверца-то туда не взломана! Не дай Бог. придут полицейские, тогда не миновать мне тюрьмы…»

– Нет, ни в коем случае. Умоляю, молодой человек – никакой полиции! Никакой огласки! Давайте все решим мирно! Картины я напишу заново – только успокойте господина Смолокурова.

– Вы заключали контракт, вам и успокаивать. Все, что тут произошло, не мое дело, – заявил юноша. – Так что передать хозяину? Он ждет внизу в экипаже. Имейте в виду, он не любит долго ждать.

Звонцов истерически завопил:

– Я никого не принимаю! Никого не хочу видеть! Уходите! Уходите же!!!

Посыльный удалился. Измученный и напуганный, Вячеслав Меркурьевич, неожиданно для себя, захотел помолиться, но не нашел на месте даже единственной старенькой иконы Спасителя. «Да что ж это такое! Даже ее утащили – нет ничего святого для людей!» Тут он осекся: а много ли святого оставалось в его замутненной душе? «Врача, мне сейчас нужен врач. Что со мной сотворили, изверги!» Скульптор горько заплакал от сознания своей беспомощности. Он вдруг почувствовал себя слабым, униженным ребенком. Смолокуровский курьер внезапно вернулся. В юношеском голосе зазвучали металлические нотки:

– Хозяин очень разочарован в вас и очень удивлен, почему вы наотрез отказались вызвать полицию, если вас действительно ограбили? Вы нарушили условия контракта, поэтому он склонен думать, что вы просто темните: заказ не готов, а кража – инсценировка.

– Господи! Какая еще инсценировка? Вы забываете – у меня есть дворянская честь… – Вячеслав Меркурьевич чуть не плакал. – Ну сами подумайте, что значит обратиться в полицию? Дело затянется, в обществе поднимется шумиха – это же удар по репутации, и не только по моей. Разве господину Смолокурову не дорога репутация? К тому же вполне вероятно, что картины не найдут… Приезжайте позже – хотя бы через неделю! Или еще позднее, за это время я наверняка что-нибудь придумаю. Передайте своему хозяину: пусть не сомневается, картины будут написаны заново, я обещаю!!! Умоляю вас, передайте ему, что я обязуюсь заплатить неустойку, если он потребует.

Больше всего скульптор жалел, что не украли кладбищенскую бронзу: «Вызвали бы полицию, может, по горячим следам отыскали бы картины. Сейчас каждая минута дорога, а потом – ищи ветра в поле!»

– Я сожалею, – тем же бездушным тоном отвечал юноша, – но условия контракта не могут быть нарушены. Там четко оговорено, что в случае невыполнения заказа в срок вы обязаны вернуть аванс в десятикратном размере. Хозяин напоминает, что, если быть совсем точным, всю сумму вы должны вернуть в течение трех дней. Я вообще здесь ни при чем – все решает Евграф Силыч. Имейте в виду, ваша репутация все равно пострадает, если вернете деньги, так что лучше отдать работы, в противном случае последствия для вас будут самые печальные. Это все, что я был уполномочен вам сообщить. Разрешите откланяться.

Курьер оставил Звонцова на грани прострации. Теперь он просто не знал, как быть: рассчитаться со Смолокуровым в ближайшее время не представлялось возможным, к тому же его страшно разозлил нагловатый «казачок» последнего. Вячеслав Меркурьевич «исследовал» груду бутылок, оставленную в мастерской: «гости» приговорили весь его винно-водочный запас. Наконец нашлось немного благородного «аи». Он жадно выпил остаток – отчасти полегчало. Немного просветлело в голове, мысли стали стройней и логичнее, зато реальная оценка событий стала еще мрачнее. Если передать кому-нибудь все впечатления последних дней, какими они остались в памяти, его впору было запереть в желтый дом, а там доказывай, что ты «жертва нападения» карликов и оборотней, хоть до самой смерти.

«Что же теперь делать? Денег нет, картины попробуй напиши за считанные дни, а значит… Да что же делать-то, в конце концов?!» Звонцов метался в отчаянии, находя кругом мусор. Попадись ему сейчас любой тип, которого можно было бы заподозрить в содеянном, убил бы, не задумываясь. «Вот сволочь!» – в ярости он уже по привычке швырнул в стену каким-то мраморным осколком. С потолка посыпалась штукатурка. Звонцов встал, превозмогая боль, заставил себя переодеться во все чистое. Долго возился в ванной, отмывал с лица следы крови, пытался затонировать зубным порошком ссадины и синяки: сизый «блин» стал напоминать маску старого, больного клоуна. «Все-таки лучше выглядеть клоуном, чем избитым оборванцем, – рассуждал Вячеслав Меркурьевич. выходя на улицу. – Нужно сейчас же найти Ивана и освободить мастерскую от кладбищенской бронзы. Только бы не наткнуться на Арсения». Возле Мариинского театра Звонцов на ходу вскочил в уходящий трамвай, героически снося боль в суставах, и очень скоро был уже на углу Малого проспекта и 9-й линии. Десницын-старший оказался «дома» один – впервые за последние дни Звонцову повезло. С утра Иван успел поправить здоровье «сороковкой» [107]107
  Сороковка – полбутылки водки, «маленькая».


[Закрыть]и был готов на любые подвиги, к тому же звонцовский вид окончательно его вытрезвил. Скульптор поспешно объяснил, что нужно немедленно забрать назад всю ворованную «бронзу», потому что полиция уже напала на след и в любой момент может нагрянуть в мастерскую. Вячеслав Меркурьевич, не сморгнув глазом, приврал, а Иван страшно испугался, прикинув, какой каторжный срок грозит ему «по совокупности»всех его лихих деяний.

– Куда же я дену-то все? Это не иголка, не гвоздь – в кармане не спрячешь…

Звонцов обозвал его «олухом, пропившим мозги», и объяснил, что ничего нет проще, как отвезти скульптуру обратно на Смоленское и сгрузить на каком-нибудь глухом участке, а часть скульптур, уже распиленных для удобства плавки, предусмотрительный Звонцов решил переправить в «литейку».

Иван был согласен на все. Днем заниматься перевозкой все же не осмелились, а когда на город спустились сумерки и столичная публика пила по домам вечерний чай, никто из редких прохожих даже внимания не обратил на двух типов, гонявших на извозчике из Коломны к Голодаю и обратно. За три ездки мастерскую освободили от «компромата» и заодно от мусора. «Ломовик» [108]108
  Грузовой извозчик.


[Закрыть], получив целый четвертной билет, даже не поинтересовался, что за тяжести в больших мешках пришлось перевозить. В общем, все было сделано тихо и без накладок.

Только поздно вечером Звонцов обратился к врачу. Опытный лекарь долго выслушивал и осматривал больного, сострадательно покачивая головой при виде следов от побоев. К счастью, никаких серьезных повреждений врач не нашел, но прописал Вячеславу Меркурьевичу свинцовые примочки и болеутоляющее, а также посоветовал попить брому:

– Нервишки у вас, батенька, совсем никуда. Я, конечно, понимаю – вы человек творческий, увлекающийся, но, простите старика за назидательный тон, нужно во всем соблюдать меру. Старайтесь ничем не злоупотреблять, попробуйте придерживаться хоть какого-то режима. Для начала полежите в постели в полном покое денька три – это для вас лучшее лекарство.

«Знал бы он, что меня ждет через три денька!» – подумал Звонцов.

VII

Уже к ночи он решился заявить о случившемся в полицию. Узнав, что ограблена мастерская скульптора и похищено много произведений, заспанные полицейские довольно быстро прибыли на место преступления. Пока эксперты с рядовыми чинами при понятых обследовали звонцовское ателье, строгий офицер придирчиво, то и дело с недоверием поглядывая на разукрашенную физиономию хозяина, допрашивал его:

– Так, значит, говорите, напали, когда открыли дверь?

– Да, именно так. Чем-то ударили, и дальше я ничего не помню.

– А зачем открываете двери посторонним? Для этих целей положено иметь глазок! Серьезный человек, а так легкомысленно поступили. Уж очень вы неосмотрительны, господин Звонцов!

Скульптор развел руками и стал сокрушаться, что утрачены плоды его многолетних трудов, в том числе настоящие раритеты. В глубине души он уже жалел, что обратился к стражам порядка: допрашивающий был слишком любопытен. Решив, что дело идет о крупном ограблении, офицер настоятельно попросил составить список похищенных ценностей, указать хотя бы примерно их общую стоимость, назвать свидетелей, которые смогут подтвердить масштабы причиненного ему, господину Звонцову, ущерба и, желательно, сам факт налета. Тут-то Вячеслав Меркурьевич понял, что просто получить для отчета перед заказчиком официальный документ о том, что он действительно ограблен, у него вряд ли выйдет. Дело угрожало принять самый невыгодный для Звонцова оборот. Полиция взялась за расследование всерьез. Профессионалы в мундирах сновали по мастерской, собирали оставшиеся на полу осколки, кто-то даже обнаружил отпечатки пальцев на мебели, а снятие показаний с пострадавшего грозило вот-вот превратиться в допрос обвиняемого. Скульптор затрепетал: «Если так и дальше пойдет, вся авантюра с заказом раскроется!» Мастерская не оборудована для занятий живописью, значит, начнут выяснять, где он писал картины, потом придется назвать имя заказчика, потом из него вытянут имя подлинного исполнителя, а если не вытянут, то потребуют свидетелей работы Вячеслава Меркурьевича над картинами, каковых нет и быть не может, тогда могут назначить какой-нибудь судебный эксперимент для подтверждения авторства работ и все равно его выведут на чистую воду. Итак, авторство Арсения станет неоспоримым, контракт со Смолокуровым откроется следствию во всех деликатных подробностях, и если скомпрометированный в глазах общественности Смолокуров не сживет Звонцова со свету, то уж двери в большое искусство захлопнутся перед самонадеянным скульптором навсегда, а за ними вполне могут захлопнуться двери тюремные. От этих логических рассуждений Звонцова прошиб холодный пот. Строгий голос полицейского начальника вернул его из области мрачных фантазий к насущной реальности:

– Неудивительно, что вас ограбили, раз здесь были ценности, живопись. Я повторяю: составьте перечень украденных работ… Послушайте, раз вы известный скульптор, а как выясняется, еще и художник, у вас, конечно, были выгодные заказы? Тогда возможно…

Звонцов поспешно перебил офицера:

– Что вы, какие там заказы? – Он даже нашел в себе силы улыбнуться. – Подкидывают иногда – гипсовые копии для рисовальных классов и разная мелочь в этом роде. Так и перебиваюсь. А в последнее время вообще не было заказов. Признаюсь, я даже запил с тоски. Воры могли и перепутать – вы же знаете, по ошибке тоже вламываются. Узнали, что здесь живет скульптор, значит, можно поживиться чем-нибудь, вот и вломились.

– А как же живопись?

Звонцов понял, что ни о картинах, ни о заказе нельзя больше говорить ни слова – просто нужно закрыть эту тему.

– Это очень громко сказано. Я пытался писать в студенчестве, вот кое-что и оставалось из тех работ, этюды разные, наброски, да и то в основном графические. Вы меня неправильно поняли: все это имело ценность для меня лично, как воспоминание о юношеских годах, а материальной, можно сказать, никакой – школярская мазня.

Полицейские остались недовольны, уходили хмурые – зря их потревожили. Старший офицер напоследок бросил с досадой:

– Несерьезная вы братия, господа художники, – сами толком не разберетесь, что произошло, а беспокоите полицию! В другой раз советую вам обращаться к сыщикам-любителям. Честь имею!

VIII

Скульптор плотно запер дверь: «Другого раза не будет. Чуть не погорел, дурак!» Он опять уповал на Арсения – единственное его, Звонцова, спасение в ситуациях, выглядевших безвыходными. Всю ночь взвинченный до предела Вячеслав Меркурьевич придумывал историю, которая могла бы убедить Десницына написать заново шестьдесят холстов. Лишь перед рассветом тяжелый сон одолел его.

Наутро в мастерскую друга явился за гонораром Арсений, как было условлено. Он дал знать о своем прибытии настойчивым звонком. Звонцов, заспанный и настороженный, долго не открывал, но, когда Сеня стал барабанить в дверь, выбрался в прихожую:

– Кто там? Откуда такая бесцеремонность – двери снесете!

– Открывай, Звонцов, не дури! Я тут испугался, решил уже, что с тобой что-то случилось.

Вячеслав узнал голос, обрадовался, сразу открыл. Сеня, переступив порог, спросил было:

– Что это ты вдруг на засов заперся? – но, увидев истерзанного Звонцова, так и застыл с раскрытым ртом. Скульптор молча взял его за руку, провел в свои «апартаменты», показал на пол, на стены:

– Теперь видишь? Оскорбился, да… случайная твоя знакомая… оставил старого товарища в одиночестве, вот и случилось… Ограбили нас, брат!

Встреченный таким известием Арсений по непонятной причине почувствовал себя виноватым в произошедшем, ему захотелось хоть как-то помочь Звонцову, но тут же эти чувства сменились осознанием непоправимой беды. «Ограбили. Как это понимать? Почему ограбили?! Может, обманул заказчик… Или налет?» Десницын растерянно спросил:

– Так у тебя что, отобрали гонорар за наши работы?! Не молчи, Вячеслав, ради Бога! Что, украли все деньги?!

Звонцов картинно обхватил руками голову, ероша волосы. Его мозг усиленно работал, вспоминая сочиненную за ночь версию ограбления для Десницына.

– Ты даже не представляешь, Сеня, в какую мы попали беду: все твои работы спалили в камине! Я до сих пор не понимаю, как сам остался жив. И все из-за твоей институтки, но я тебя, заметь, не выдал! Это страшные люди! Если бы ты знал, что это за люди…

Он вскочил и заплакал, настолько ему стало себя жаль. Арсений насильно усадил друга в кресло, положил ему на лоб мокрое полотенце, стал делать какие-то примочки.

– Видишь ли, в какой-то момент (я и сам не заметил, когда и как этого достиг) я оказался на пике собственных возможностей. Наступил настоящий апофеоз творчества, для меня это был, если можно так выразиться, мистический момент истины. У меня вдруг стали возникать неожиданно убедительные, мощные образы. Я ваял сутки напролет и создал немало первоклассных вещей. Разумеется, художественная общественность очень скоро узнала о моих достижениях, да я и не старался хранить их в тайне, скорее наоборот – ждал заслуженного признания. Это ведь только ты был целиком захвачен своей живописью и не замечал ничего, что происходит в художественной жизни столицы. Стыдно, брат!

Арсений покраснел – он действительно часто не замечал происходящего у него под носом, не заметил и наигранного тона звонцовской «исповеди».

– И вот обо мне заговорил салонный Петербург, и даже в Европе истинным ценителям прекрасного стало известно мое имя. Мне стали делать выгодные предложения, но я отказывал, ожидая чего-то большего, да и о нашем общем деле, замечу, не забывал. Однажды – это было уже за полночь, сюда пожаловал господин, которого я раньше никогда не встречал. Представился он просто «мастером», но я тогда больше внимания обратил на его внешний вид, а его имя меня тогда не интересовало. Я был далек от подозрительности – хочет, чтобы его называли «мастером», пускай. Очень солидный, представительный господин – его манеры, одежда выдавали, как мне показалось, особу, приближенную ко Двору. Во всяком случае, во всем чувствовалась порода, сановитость, я бы сказал, от него пахло роскошью, а роскошь, Сеня, – это деньги! Тебе не нужно объяснять, чем привлекательны большие деньги?

Десницын как-то грустно улыбнулся:

– Ну что же дальше – он сразу сделал тебе выгодное предложение?

У Звонцова предательски закружилась голова: «Черт! Водки бы сейчас…»

– Еще какое выгодное – такую сумму назвал, что у меня во рту пересохло, правда, предупредил, что нужно срочно куда-то с ним ехать и на месте он объяснит суть заказа. Вот тут у меня возникло что-то вроде страха – неужели нельзя сразу сказать, что от меня требуется? В общем, какое-то подозрение в душе возникло, но названная цифра меня загипнотизировала, и я готов был идти за ним, за этой магической суммой, как пес на поводке. Окажись ты на моем месте, понял бы, что со мной творилось! На улице сели в роскошное авто. Спросонья я едва разобрал, куда нас мчит этот черный «руссобалт» – заметил только, как миновали Васильевский, Петербургскую сторону. За Островами незнакомец объяснил, что едем на какую-то «мызу», за город. В темноте я едва понял, что мы пересекли финскую границу, – просто мотор остановился, и «господин» предъявил какие-то бумаги военным. Представляешь? Хоть и условная граница, а ведь нужно было заранее оформить документы на меня! И опять я подумал, какой высокопоставленной персоной должен быть этот «мастер». Потом я слова не проронил до самой мызы: все же было не по себе. Подъехали к двухэтажной вилле. Картина, сказку я тебе, как в пьесах Ибсена. Представь: полумрак белой ночи, корабельные чухонские сосны, среди них деревянный замок в современном стиле, с окнами – витражами, башенка с флагштоком, а дальше дюны и залив! Вот бы здесь поработать, думаю! И чего там только не было! В огромном доме все стены увешаны прекрасными оттисками дюреровских гравюр из «Апокалипсиса», репродукциями «Капричос» Гойи, полотнами неизвестных мне художников на сюжеты Ветхого Завета и из мифологии разных народов. Отдельное помещение под самой кровлей было занято собранием древней скульптуры. Я стал осматривать эту глиптотеку – шедевры бесценные! Но тут наконец вмешался «мастер»: «Не подумайте, что перед вами просто частная коллекция. Здесь не бывает экскурсий. Доступ сюда ограничен, можно сказать, даже закрыт, ибо все изображения богов будут использоваться по назначению, но, разумеется, только после того, как вы приведете их в надлежащий вид, достойный поклонения. Vous comprenez [109]109
  Вы понимаете ( фр.).


[Закрыть], конечно, что о вашей работе никто не должен знать – это главное наше условие. Возможно, что вам даже придется стать членом нашей ложи, но об этом говорить рано, это еще нужно заслужить. А пока ставлю вас в известность: вас будут регулярно доставлять сюда, так что работать будете прямо здесь». Он еще говорил, что мне оказана великая честь, но и спрос с меня будет соответствующий. Вот когда мне стало окончательно ясно, что я попал в настоящую масонскую ложу. Сам понимаешь, задавать какие-либо уточняющие вопросы было уже поздно и попросту небезопасно. Я кое-что знал об их тайных обществах, копался в разной любопытной литературе о людях, возрождающих древние культы, ищущих абсолют, и часто это связано с темными силами, с кровавыми ритуалами, но мне и присниться не могло, что я окажусь среди этих людей. Мысли у меня были очень противоречивые: попасть в масонские круги очень сложно, но выйти из них практически невозможно, в то же время меня манил столь щедрый куш. Я уже видел себя самым высокооплачиваемым ваятелем Российской империи. О чем тут еще говорить? Я себя так успокоил: что ни делается, все к лучшему. В общем-то я, со временем, привык работать с этими странными людьми, только вот то, что они мне платили, уходило на расходы по хозяйству, на одежду, а главная сумма маячила где-то впереди, по окончании реставрации всех скульптур, но я им верил, не отчаивался, хотя все это испортило мне немало нервов. Себе я почти не принадлежал, и так продолжалось не один месяц. Накануне твоего приезда с последней картиной я по обыкновению работал на «мызе»: как раз восстанавливал ту злополучную Астарту. Я тогда весь издергался, устал порядком – думал-то не о скульптуре, а о том, что наконец-то ты исполнишь заказ и будет сразу много денег. У меня даже руки тряслись, в общем, не успевал я с Астартой, а «братья» меня, надо сказать, иногда поторапливали. И тут пришла мне шальная мысль в голову: «А что, собственно, произойдет, если я заберу ее с собой и дома доведу до ума? Вещь невзрачная, никто и не заметит, пока ее не будет на месте, а я завтра на свежую голову все и закончу. Решено – беру домой». У меня была вместительная сумка, а скульптура оказалась не слишком тяжелой. Я мигом собрался, так что где-то в полночь мотор уже доставил меня в Петербург. Потом ты приехал, я страшно обрадовался, собрался, очень быстро разделался с этим каменным идолом, пока тебя где-то носило. Я не стал ее далеко убирать, просто задрапировал, чтобы в следующий сеанс вернуть в коллекцию. Да я и сейчас уверен, что «братья» и хватиться бы не успели, если бы не твоя чувствительная хохлушка. И откуда только берутся такие дамочки! Что было тем вечером, ты сам, надеюсь, прекрасно помнишь. Когда она уронила Астарту, я даже и не понял сперва, что произошло. Ты тоже молодец, повел себя как истинный джентельмен-утешитель, умчался в туман… А мне что было делать? Я кинулся сначала собирать осколки, пытался склеить, слепить, но что тут можно сделать, скульптура-то была из песчаника… Мне оставалось только беззвучно оплакивать ее и собственную незавидную участь. Идол же разбился вдребезги, просто рассыпался! Понимаешь, уникальная вещь была утрачена, такую копией не заменишь! Как я мог объяснить «мастеру» и всей его масонской братии все, что случилось? Мало того, что древний раритет разбит, так я еще посмел привезти «богиню» к себе на мансарду! За такое легкомыслие, если не сказать кощунство, жестокой кары было не избежать. Я даже не успел придумать, где можно было бы скрыться. Да что я говорю – скрыться от «масонов»! У них длинные руки, слежка друг за другом… Словом, они сразу заметили ее отсутствие. Вечером ты ушел, а уже ночью сюда ворвались. Видел бы ты этих молодчиков – атлеты! Били нещадно, пытали изуверски. Учинили совершеннейший разгром – здесь же было как после извержения Везувия, работы все перебили. Нашлись люди, помогли прибраться – ты-то выжидал, когда можно будет за деньгами прийти… А вышло вон как: все картины пожгли в камине. Тот, что назвался когда-то «мастером», разумеется, руководил всем куражом. Сначала тоже глумился с другими, а потом, когда не оставалось уже ни одной целой вещи, он развалился в этом вот кресле, уставился на огонь в камине. На меня даже не смотрит – презрение хотел показать, что ли, или подчеркнуть свою власть? Только задал вопрос, которого я ждал с того момента, как пришли: «А теперь, ваятель, рассказывай, кто тебе позволил нарушить условия контракта и что здесь произошло? И не вздумай лгать!» Я ему выпалил на одном дыхании: дескать, настолько увлекся работой, что решил взять Астарту домой – думал, ничего не случится, если я ее здесь доделаю – лучше закончить в едином порыве вдохновения, думал, для пользы общего дела, а тут как назло явилась случайная посетительница и случайно же скульптуру разбила.

Арсений встрепенулся:

– Да это же нельзя так оставлять! Ясно, что нужно обратиться в полицию, немедленно…

– Да ты что!!! Совершенно невозможно! Всех, кто видел «богиню», они грозились убить – никто об этом вообще знать не должен. Тебе-то я не мог не сказать.

раз ты косвенный виновник. А что, прикажешь мне теперь из-за этой истории руки на себя наложить? Только грех тогда на тебе будет, Сеня, страшный грех… И еще мне сказал этот старший – он, оказывается, вольный каменщик очень высокого ранга – такое сказал… В общем, придется открыть тайну их ложи: Астарта была святая святых их будущего святилища, финикийская пара к идолу Ваала! Их в древности жрецы вывезли из разрушенного Карфагена. – Вспомнив в нужный момент очередной факт из какого-то сочинения об истории тайных обществ, Звонцов продолжал вдохновенно врать: – Знаешь, сколько жертвенной крови на этих каменных истуканах? «Мастер» мне заявил: «Теперь ты наш раб, пока не искупишь своей вины. Ритуал великого мистического оплодотворения земли без Астарты невозможен. Если вырубишь точное подобие древней, только больше и из настоящего камня, чтобы можно было приносить вечную жертву, тогда спасешь свою жалкую жизнь». Он именно так и выразился – жалкую, понимаешь?! Моя жизнь для них – ничто! Остальные все это слышали, так им показалось мало такой цены за разбитую статую. Теперь «масоны» требуют еще огромную денежную компенсацию, даже сумму назвать язык не поворачивается!